и светлей,
и  вот  уже  засинели круглые лунки у  влажных ч„рных стволов,  засверкал снег,
готовый хлынуть лопочущими ручьями,  и  нестерпимое вешнее  солнце глянуло вниз
сквозь голые ветви...  Я миновала Злую Бер„зу -  капли прозрачного сока сбегали
по белой коре,  и  каждая несла в  себе радугу.  Я  вошла во двор,  и  там,  на
крылечке нашего дома, прислонясь к двери, сидел Тот, кого я всегда жду. 
     Во сне я очень хорошо знала его и не приглядывалась к лицу, только видела,
какой  он  тощий  и  слабый после болезни -  на  вес„лом свету это  было  резко
заметно,  заметнее,  чем в  подслепой избе,  -  и  правая рука висела на груди,
закованная в лубки,  пальцы бледные, войд„т ли ещ„ в прежнюю силу... И глубокий
шрам  на  щеке только-только белел,  накрепко зарастая.  Я  опустила кузовок на
гладкие досочки и подошла,  и сидевший обнял меня,  зарылся лицом в светлый мех
полушубка. Я сказала: 
     - И правда, что ли, вжиль потянул. 
     Наверное,  от  меня  пахло морозом,  принес„нным из  ночного зимнего леса.
Сидевший поднял глаза и сощурился против света, бившего в очи сквозь голую Злую
Бер„зу, сквозь путаницу ветвей... Отв„л взгляд и с глухим усилием вымолвил: 
     - Я говорил не о тебе. 
     Я засмеялась.  Скинула его руку со своего пояса.  Подняла обсохшие лыжи. И
пошла,  не оглядываясь, прочь. Вот уже близко тын и ворота, а за пределом двора
не было солнца, не было весеннего света: тускло мерцали безжизненные сугробы, и
обледеневшая Злая Бер„за стонала под ветром, дующим с моря... 
     - Зимушка!..-  с  отчаянием и  мукой  позвал Тот,  кого  я  всегда ждала.-
Зимушка! 
     Я была уже у самых ворот. 
     - Зимушка!.. 
     Я вс„-таки обернулась.  Он силился встать и тянул ко мне руку,  он погибал
без меня ещ„ верней,  чем я без него... Я кинула лыжи и не помня себя рванулась
назад.  По двору,  раскинувшемуся внезапно на в„рсты, сквозь череду бесконечных
вязких сугробов...  против метели,  с  яростным р„вом  ударившей вдруг в  лицо.
Насколько же  проще было  уйти.  Уйти,  бросить,  предать из-за  единого слова,
которое и нашептали-то ему любовь и жалость ко мне!.. 
     Я проваливалась и застревала в снегу, сердце надсаживалось, выламываясь из
р„бер. И кто-то другой вс„ вспоминал: это не наяву. Уговаривал пощадить себя. Я
и вправду почти уже умерла,  не знаю,  вживе или в мечте... когда мрак вс„-таки
отступил,  и снова хлынуло солнце, и я... то ли обняла, то ли подхватить успела
Того, кого я всегда жду... Заплакала и проснулась. 
     Я сидела скрючившись у стены,  вс„ тело затекло, а щ„ки действительно были
мокрые.  Что-то люди подумали,  если кто слышал.  Морщась, я разогнулась, потом
прошлась из угла в  угол,  поглядывая на светлую щель по верху двери.  Раст„рла
руками лицо, чтобы не выглядеть заспанной, когда придут отпирать... подумала об
утре и девяти копьях и поймала себя на том, что сужу почти равнодушно, ведь вс„
это не шло ни в какое сравнение с пережитым во сне.  Ну убьют.  Ну велят сидеть
между кметями. Какая разница, ведь я вс„-таки успела к Тому, кого я всегда жду.

     И  когда молчаливые воины отперли двери,  он  незримо шагнул со мной через
залитый утренним светом порог.  Я  чувствовала его  руку  у  себя на  плече.  Я
спустилась в яму и была по пояс засыпана холодной земл„й. Взяла палку и щит... 
     Велета потом говорила,  вид у меня был ужасно дал„кий и безразличный,  они
волновались со Славомиром,  решили -  это от страха.  Они не посмели вмешаться.
Сам вождь не посмел бы,  даже если бы захотел,  потому что моя жизнь или смерть
зависела не от него и не от девятерых избранных,  шедших меня убивать...  Ш„л с
ними Перун. А со мною был Тот, кого я всегда жду. 
     Стоит ли подробно рассказывать,  как они один за другим вскидывали тяж„лые
копья,  метя меня пригвоздить?..  Я,  во всяком случае,  не много запомнила.  Я
извивалась и  перехватывала свистящие наконечники окраиной  щита,  Отбивала  их
палкой и  уворачивалась.  Кажется,  воевода и  в  самом деле не зря кормил меня
целых  полгода.  Девятому воину  я  прямо подставила щит,  а  когда он  ударил,
добавив свой вес к силе размаха,- вывернула руки и наклонилась, и копь„ глубоко
ушло в  землю рядом со мной,  а кметь начал падать и успел себя подхватить лишь
потому, что воевода кормил его гораздо дольше, чем меня. 
     Смотревшие закричали. Я узнала голос Велеты. Кажется, мои глаза бестолково
метались по лицам, не мешкая ни на одном. Может быть, я надеялась увидеть Того,
кого я всегда жду. Я увидела воеводу. Он не смотрел на меня. Опустив голову, он
разглядывал серую пыль у себя под ногами. 
     Я снова подумала,  а надо ли лезть туда, куда меня не пускали... и надо ли
радоваться,  что сравнялась с  Яруном и остальными парнями.  Я решила вылезти и
стала разбрасывать горстями песок.  Два  воина,  что  отпирали-запирали двери в
клети, подошли и вытащили меня из ямы. 
     Вс„,  что  ни  делают добрые люди,  вершится именно так  по  завету Богов,
впервые сделавших это на самой заре врем„н,  когда не было горя и  смерти и мир
не точили слепые черви вражды.  Боги научили пращуров,  а пращуры уже нас. Этим
заветом мир держится, им он крепок, вечен и свят. Им он будет стоять, пока дети
не разучатся поступать, как поступали отцы - по-Божески... 
     Хочешь поставить под небесами просторный бревенчатый дом - помни, как Боги
уряжали когда-то вселенную: о четыр„х сторонах, с верхом и низом. 
     Хочешь верной любви -  помни,  вы двое лишь отражение Неба с Земл„й, вечно
вглядывающихся друг в друга. 
     А  хочешь быть воином,  выдержи поединок,  который судьба подарит в т„мном
лесу.  Затем что самый первый поединок свершился между Перуном и Змеем Волосом.
Побежд„нный Змей  пал  в  сырые пещеры и  стал  зваться хозяином всех подземных
богатств.  Говорят,  он по-прежнему не разумеет зла и добра, но, однажды крепко
напуганный,  побаивается вновь принимать сво„ чудовищное обличье и больше ходит
на двух ногах и  в одежде,  как человек.  Говорят также,  сто лет назад молодым
воинам в  Посвящении попадались навстречу всякие страшные дива и  бились не  на
живот. И лишь того осеняло знамя Перуна, кто смел повторить его подвиг, кто сам
становился Перуном в священном бою - хотя бы на миг... 
     Нынче не то.  И нас, нынешних, вряд ли кто вспомнит - были, мол, люди. Нас
посылали не в тридевятую землю,  не за головами страшилища -  всего-то оружие в
крови омочить... 
     Я сидела в клети ещ„ полных три дня и три ночи, и вс„ это время меня ничем
не кормили.  А рядом со мной на полу лежал меч. Совсем не плохой меч, с длинным
железным лезвием,  окованным сталью.  Прежде, отроками, мы брали мечи из одного
сундука,  кому  какой попад„тся.  Этот  будет моим собственным,  если смогу его
заслужить. 
     Когда опояшут меня,  Яруна да и других, наших добрых мечей ещ„ долго никто
не увидит отдельно от нас.  Это пыл молодости,  пыл вновь посвящ„нных, жаждущих
поскорей себя показать именно оттого,  что крепкой веры в себя ещ„ нет. Старшие
воины  держались  много  спокойней.  Они  отшучивались от  насмешек,  способных
взъярить любого из  молодых.  И  оружие надевали только для дела.  Когда ещ„ мы
станем такими. 
     Мой меч защитит меня в битве, а понадобится, и в суде, если снова вздумают
оговорить.  Ночами он будет висеть надо мной на стене, отгоняя тяжкие сны. А от
меня  потребуется одно -  чтобы не  ржавел он  от  сырости,  от  небрежения или
бесчестья. 
     ...Кто не слыхал о страшных мечах, способных разить по собственной воле? О
тех, что вещают человеческим голосом, предвидя близкую рать и гибель хозяина, и
отказываются уходить в ножны, пока не отведают крови? 
     Их закапывают в курганы, но даже из-под земли они продолжают тянуть к себе
отчаянных, готовых на вс„... 
     Мечи рождаются в кузницах.  Иногда сразу -  заклятыми.  Наверное,  страшно
ковать такие мечи.  Вс„  равно что рожать и  растить сыновей нарочно для мести.
Мне об этом рассказывали,  но сама бы я  не смогла.  А  впрочем,  вс„ без толку
рассуждать,  смогла, не смогла бы, ведь это смотря какая обида, может, меня ещ„
толком-то не обижали... 
     У всякого меча своя повадка,  свой нрав.  Мой был чистым младенцем,  он не
помнил и не знал ничего. В н„м ещ„ не поселилась душа, не завелась та особенная
холодная жизнь,  присущая старым мечам.  Душа вникнет в него с кровью,  которую
мне  удастся пролить.  Мой меч станет таким,  каким я  его сделаю.  А  можно ли
доискаться чести оружием, принявшим кровь и недоуменную муку безвинного?.. 
     Я  разыщу озеро во впадине между лесными холмами,  круглое озеро с зел„ной
водой.  Я  раздвину шепчущие камыши и  войду в воду по пояс,  и ш„лковые пиявки
заснуют у голых лодыжек.  Не спущу тебе,  -  ш„потом скажу я своему отражению в
ч„рной торфяной глубине.  Ударю его  несколько раз,  и  оно  будет обороняться.
Мать-вода запомнит,  как  я  обагряла свой меч.  Она  не  станет болтать,  хоть
потому,  что и  ей перепад„т несколько капель.  А  руку или ногу не обязательно
кому-то показывать. 
     Иногда я брала меч и принималась скакать по клети рубя невидимого врага...
В три дня от голода не ослабнешь,  но если вс„ время лежать или сидеть, а потом
сразу вскочить - ни рук, ни ног не найд„шь. 
     ...Мне  развязали глаза далеко от  крепости,  в  хорошем сосновом лесу.  И
сразу,  на  расстоянии в  одно  древко копья,  я  увидела кметей,  вс„  тех  же
девятерых,   избранных  по  жребию,   вооруж„нных  мечами.   Они  не  дали  мне
осмотреться:  шагнули впер„д,  дружно замахиваясь, и я кинулась прочь. Я летела
босиком по мягкой летней земле,  слыша сзади дыхание и  топот и стремясь скорей
оторваться,  исчезнуть в  лесу.  Я бегала быстро.  Уж всяко быстрее этих мужей,
налитых негибкой зрелой могутой.  И я могла бежать так хоть полдня. То в горку,
то вниз. Если только я не споткнусь, они меня не поймают. А я не споткнусь. 
     Сперва от волнения я почти не разбирала дороги,  потом стала оглядываться.
Я увидела море,  блеснувшее между деревьями,  и уразумела по солнцу,  что гнали
меня не к Нета-дуну,  а прочь.  Этого только следовало ждать. Я прибавила шагу,
избирая подлесок погуще,  потом несколькими прыжками ушла в сторону и юркнула в
сырую мшистую щель между двух валунов.  Дедушкина наука. Бежала, бежала - и нет
меня. И чтобы листик не дрогнул. 
     Девять  воинов  прошли  мимо.  Я  слышала их,  а  одного даже  видела.  Он
озирался.   Я  перестала  дышать...   Старый  Хаген,  ворча  о  былом,  однажды
обмолвился:  в  прежние времена погоня длилась до  вечера,  и  новому воину ещ„
особым  образом плели  русые  кудри  и  строго следили,  чтобы  не  выбилось ни
волоска.  Хотя бы  пришлось проползать под  ветвями,  повисшими ниже колена,  и
прыгать через валежники выше макушки...  Я  заправила за ухо прядь и  подумала,
что по  тем,  истинным меркам в  воины я  уже не  гожусь,  что Хаген был прав и
теперь вс„ измельчало. А может, не время было виновно, оно, время, ещ„ вс„-таки
рождало таких,  как Славомир и  воевода,  таких,  как Ярун.  Может,  вс„ дело в
упрямых девках вроде меня,  которые лезут,  куда их  не  пускают,  творят,  что
хотят,  и  не слушают старых,  много живших людей,  и  оттого каждый год гаснет
старый огонь и  возжигается новый,  но мир не может очиститься,  не может вновь
стать прекрасным и юным... 
     Я наклонила голову и прислушалась, не идут ли назад мои девятеро. И уже не
торопясь, рысцой побежала туда, где, по моему понятию, остался наш городок. 
     Бегать с  мечом,  это  тоже наука.  Неумелый изо всех сил напрягает кисть,
удерживая тяж„лый клинок.  Проку чуть,  только натрудишь руку до времени. Хаген
втолковывал:  меч должен вс„ время падать впер„д,  а  рука -  ловить его снизу.
Тогда он как будто сам летит впереди,  блестя и  ныряя в пятнах лесного солнца,
ладонь вед„т его, и не надо вс„ время думать о ней. 
     Я  теперь знала,  где нахожусь.  Самый прямой путь отсюда до  крепости был
берегом моря,  но к морю я не пошла,  ожидая подвоха. Уж, верно, там грелись на
т„плых камушках два-три  могучих кметя,  против которых мне  -  как  воробьишке
против орлов...  Нет  уж!  Я  поразмыслила и  двинулась кривохожим пут„м  между
болот.  Когда-то,  очень  давно,  когда Сварог не  успел ещ„  пропахать Невское
Устье, подкравшаяся вода разлилась позади сосновых холмов, легла озером. Теперь
там стояли мрачные ельники-корбы, вросшие корнями прямо в ч„рную воду. Хорошего
про  них  не  рассказывали.  Мало  радости соваться в  такие места,  особенно в
одиночку.  Как  раз  встретишь неподпоясанного мужика без  бровей,  оседлавшего
гнилой пен„к -  левая нога сверху правой... Врать не хочу, мне было страшно, но
деваться некуда - шла. Я знала наверняка, что в корбах сумею избегнуть главного
страха: не встречу никого из деревни. 
     Между  тем  день  стоял  безоблачный и  безветренный.  Даждьбог пристально
глядел наземь,  и  от нагретых стволов волнами исходил смоляной жар.  Я  бежала
верховым бором,  устланным сухими белыми мхами,  горячий воздух ж„г  горло,  не
достигая груди.  Рубаха давно промокла от  пота,  по  лицу текло,  не спасала и
тканая полоска на лбу.  Если вернусь жива в крепость -  выпью весь квас,  какой
попад„тся. Я не одолела ещ„ половины пути. Я была терпелива. 
     Потом ноги вынесли меня на поляну,  полную вес„лых цветов.  В  другой день
вокруг п„строй тучей взвились бы бабочки,  обиженно прогудели шмели,  а в босую
ступню непременно впилась бы рассерженная пчела...  Послушать старого Хагена, в
былые  доблестные времена посвящаемый должен  был  на  ходу  вынимать из  пятки
занозу или вот жало, и чтобы ни один шаг из-за этого не оказался короче... 
     На поляне стояла почти безжизненная тишина.  Я всполошилась,  уж не засада
ли.  Потом смекнула:  моя еловая ветка,  с  зимы висевшая в горнице,  наверняка
смотрела гибким  концом  прям„хонько в  пол.  Будет  гроза.  Где-то  совсем уже
недалече катила небесным пут„м тяж„лая колесница Перуна...  Уж если попрятались
пч„лы, значит, мимо не пронес„т. 
     Вон оно как,  подумала я  и  вздрогнула,  захолодев на жаркой поляне.  Сам
жалует присмотреть,  вс„ ли будет честь честью. Стало быть, отразиться в лесном
озере мне не  дадут.  Перуну воевода любимец,  не  я,  ну  и  что,  что при мне
дедушкин  оберег,   громовое  колесо...   Басни  баснями  про  воинов-девок,  а
въяве-то...  А  не  затем ли  вставала с  моря  гроза,  чтобы меня истребить за
великое  святотатство,  избавить  Мстивоя  Ломаного  от  кметя,  которого он  в
отроках-то еле терпел... 
     Никогда прежде я не боялась грозы. 
     Немного попозже, когда я торопливо спускалась вниз, к болотистым корбам, в
густой   синеве  над   деревьями  поднялась  белоснежная  кудрявая  голова.   Я
прищурилась:  солнце заливало е„  нестерпимыми половодьями света,  но блеск был
морозным.  В  сияющей вышине  стояла зима.  Когда  загремит,  там  можно  будет
заметить Перуна,  правящего вороными конями. Смертному человеку было бы неуютно
с  ним в облаках,  человек привык к ласковой зел„ной земле,  к доброму избяному
теплу... Может быть, лишь вожди, ходящие между людьми и Богами... вожди горды и
грозны,  а  ведь им и самим бывает,  поди,  холодно и одиноко...  Это мелькнуло
мгновенно и позабылось. Не о чем беспокоиться, кроме как о вождях! 
     Последние сосны  расступились передо мной,  открывая заросшие склоны,  где
наверняка изобильно водились жирные грузди.  Дальше стояли, как лезвия, угрюмые
ели.  Справа  и  слева  к  ним  вплотную  подступали  моховые  болота,  но  ели
непреклонно держались,  подпирая друг друга -  упавших деревьев совсем не  было
видно.  Мне  всегда  нравилось смотреть на  рослый лес  сверху,  глазами птицы.
Может,  я даже теперь остановилась бы полюбоваться, но сзади глухо пророкотало,
на потную спину легла тень,  тяж„лая, как рука. Я оглянулась. Солнце спряталось
и бросало косые лучи, светлые над синими крыльями тучи... Неотвратимо летело ко
мне клубящееся,  бесформенное, страшное - змей не змей, колесница не колесница,
и слово-то не вдруг подбер„шь... 
     Пока я смотрела,  сверху вниз рогатым копь„м ударила молния,  и,  почти не
отстав,  долетел торжествующий громовой раскат.  Я  втянула голову  в  плечи  и
опрометью кинулась вниз. 
     Грозу толкуют по-разному.  Одни  говорят,  это  Перун ратится против Змея,
вновь выползшего на разбой. Молния - золотой блеск секиры, разящей без промаха.
Гром -  эхо ударов. Другим гроза кажется свадьбой Неба с Земл„й. Быстрые молнии
пронзают большое тело Земли,  порождая ликующую,  бессмертную жизнь.  И стонет,
гремит смятый воздух от сладкой муки любви... 
     О грозе хорошо рассуждать тихим вечером, а лучше всего зимой у печи. Но не
в  бурю,  когда разражается над головой то  ли  свадебный пир,  то  ли смертная
битва,  а  ты  только жд„шь,  чтобы пала  на  виноватую голову десница гневного
Бога... 
     Я  вс„-таки выискала сухое местечко под елью,  отвоевавшей у  мхов немного
крепкой земли.  Ель была вроде той,  что осталась ждать меня дома.  С  таким же
шатром у  корней и  плотными лапами,  непроницаемыми для дождя.  Я заползла под
них,  словно в  пещеру,  и  села возле ствола,  положив меч рядом с собой.  Вся
вселенная выстроена Богами  вокруг  могучего  Древа,  и  неспроста на  рассвете
врем„н люди  получше нас  именно так  уряжали дома...  И  если  верно,  будто у
каждого есть свой собственный мир -  мой мир тоже стоял деревом,  и  дерево это
была ель. Никогда-то она меня не подводила... 
     Ту,  прежнюю „лку  я  числила своею кровной сестрой.  Было  дело однажды -
скользнула рука с ножом,  резавшим сало,  и нож воткнулся в кору,  извл„к малую
каплю смолы.  Как же я  перепугалась тогда!..  Не чаяла загладить обиды.  Мигом
смахнула кусочек собственной кожи,  прикрыла дереву ранку.  И „лочка не затаила
т„много зла, ещ„ ласковее с тех пор меня принимала... 
     Я  молча смотрела во  влажные зел„ные сумерки,  стискивая ладонью громовое
колесо и прижимаясь к стволу, сохранявшему смолистое утреннее тепло. Необъятный
ствол гудел и стонал:  высоко надо мною его раскачивала и гнула гроза. Вниз, на
дно густой корбы,  слетали глухие отзвуки бури,  удары тяжкого грома и всполохи
лилово-белых  зарниц...  Перун  меня  вс„-таки  пощадил.  Его  колесница ломала
величественные   деревья,   медленно   удаляясь.   Мо„   осталось   нетронутым.
Золотобородый Бог не хотел моей гибели... а может, предупреждал? 
     Я  покосилась на меч,  мутновато мерцавший в  пот„мках.  Сколько мечтала я
слушать безудержную грозу,  обнявшись под „лкою с Тем,  кого я всегда жду!.. Но
не ш„л и не ш„л ко мне суровый мой одинец,  ведать не ведал, что ради него я из
дому сбежала,  воином стать решилась ради него...  Вот с кем за все муки выпало
коротать лесное ненастье - с железным мечом! 
     Я  погладила длинное лезвие,  ничем не заслужившее обиды.  И  отвернулась.
Комары садились мне на  руки и  на босые ступни,  лезли в  лицо,  совали носики
между нитей одежды.  Без  толку вс„ время нянчить разные победушки,  но  иногда
нельзя удержаться. Я закрыла глаза и вспомнила дом. 
     Меня  редко  радовали такие  воспоминания,  по  смерти  деда  там  вправду
случалось немного вес„лого. Но тут откуда-то поднялось, встало перед внутренним
оком,  как я  была маленькой и  болела,  лежала простуженная с жестоко саднящим
горлом и ледяными почему-то ногами.  И мать,  напуганная, кутала меня в одеяло,
варила с травами молоко, шептала над ним. Ласковый кот приходил меня согревать,
сворачивался то  у  шеи,  то  на  животе.  Дедушка мазал  мне  между  ключицами
растопленным воском,  чтобы не  кашляла,  а  однажды,  к  ужасу матери,  взял и
рассказал ту самую баснь... 
     Как же мы все тогда любили друг друга,  подумала я, сдувая с себя и убивая
на себе комаров. А сестр„нки, хоть и Бел„на! Дом!.. он и есть дом, ничто его не
заменит. Почему-то вблизи этого не разглядеть, только издалека. Когда утратишь.
И  наверняка самому заскорузлому кметю,  давно потерявшему сч