ертил берег и поставил
кружочек, проколов бересту: 
     - Здесь жив„м. 
     Ещ„ он сказал,  чтобы мы никого теперь не боялись.  Ему, Мстивою Ломаному,
велено было о том позаботиться.  И не даром,  конечно.  Звалось это данью: м„д,
меха, воск да вяленая рыба. Зимой в Нета-дуне нас будут ждать. 
     - Ой,  княже,-  заохал было дядька.-  Заступы твоей мы покуда не видели, а
куны готовить велишь! Смотри, уйд„м, не удержишь... 
     - Я не кнез,  я воевода,-  ответил Мстивой,  произнеся княжеское звание на
свой лад, по-варяжски. Посмотрел на дядьку сверху вниз и втоптал его в землю: -
Однажды мой старый отец попал в руки датчанам...  Они вызнали,  где было лесное
убежище,  но  не от него.  Я  понял,  что налезу здесь дань,  когда ты девчонку
выставил за ворота... 
     Ярун обежал с  новостями мало не весь лес,  и у нас стало людно.  Весские,
корельские,  словенские парни летели как пч„лы на сладкое -  хоть одним глазком
взглянуть на  варягов.  Ходили за воинами след в  след,  просили дать подержать
секиру или копь„,  заводили робкие разговоры о  собственном лихом молодечестве.
Былая охотничья жизнь уже  казалась безрадостной,  лиш„нной удальства и  забав.
Подумаешь,  снять с  дерева белку,  один на  один свалить шатуна или  пройти по
порогам, не оцарапав кожаной лодки... 
     Варяги незло посмеивались и больше радовались отчаянно смелым проказницам,
прятавшимся за спинами парней. Этим дур„хам здесь чудились удивительные женихи,
совсем не  похожие на  своих,  незначительных,  обыкновенных...  Со всех сторон
хорош воин,  откуда ни погляди.  Он и  над„жа,  верный защитник,  мужчина среди
мужчин.  Он никого не боится, за ним, что за стеной, тепло, сыто и весело. А уж
обнимет -  все  косточки сладостно захрустят...  Это сразу видать,  даже глупой
Белене.  Кто  чуть поумней,  тому,  как  дальний ветер в  лицо,  повеет древнее
таинство. Одного позов„т, других испугает... За воинами стоят суровые Боги. Как
скалы,  растущие к небу из спокойной ч„рной воды. Посмотришь, и дух зайд„тся от
страха,  а не отвести глаз!  Воины дарят себя Пе-руну,  хозяину молний,  на них
пребывает грозная благодать.  Бой для них - не простая сшибка из-за добычи, это
- служение. И жертва, если понадобится... Перед воинским Богом в страхе мечутся
Домовые,  ныряет поглубже в  омуты  Водяной,  отступают,  склоняют седые головы
хранители-предки...  Вот  отчего и  на  нас как будто легла огромная тень,  вот
отчего липли к  каждому кметю девки-разумницы:  подарит дитя -  подарит милость
Перуна,  которой сам надел„н...  А уж дома-то станут носить на руках,  и женихи
сизокрылыми соколами слетятся к  порогу:  от  воина  сумела  родить!  Да  вдруг
сынка!.. Счастье в дом приманила!.. 
     ...Вс„  воистину так,  но  моя-то  Злая  Бер„за  только  гремела железными
сучьями,  не торопясь кланяться никому, даже Перуну. Я не могла объяснить, но в
ней жила равная сила.  Я  видела:  варяг-воевода ни  разу не  подош„л к  дереву
близко.  Ни разу не наступил даже на тень,  наверное,  ему,  вождю, было многое
зримо, невнятное другим... а приметил ли это ещ„ кто-нибудь, кроме меня, откуда
же знать. 
     Один малый,  ровесник мне по  годам,  повадился к  нам приходить.  Нежатою
звали.  Глаза у него были совсем не те,  что у воеводы. Карие, ласковые. Знать,
от воинской жизни ещ„ не ороговела душа. Отец Нежаты, словенский хоробр, пал на
этом вот корабле.  Вождь и взял к себе сына погибшего, присматривал за ним, как
за родным. 
     Я  рада  была  слушать  разговорчивого  Нежату.  Мне  очень  хотелось  его
расспросить,  почему это вдруг отчаянный вождь едва не  попятился от  ковшика с
молоком,  и  ещ„,  на каком таком языке толковали порою друг с другом воевода и
Славомир -  ведь не по-варяжски?.. Варяжский язык словенскому брат, с пятого на
десятое,  а что-то пойм„шь; здесь же... Любопытство меня бороло, но к слову вс„
как-то не приходилось.  А  Нежата перенимал у меня коромысло,  в охотку помогал
тянуть из подпола корчагу - и вс„ старался коснуться когда плечом, когда рукой.
Я и не замечала сперва -  спасибо Белене,  надоумила.  Она,  конечно, вертелась
юлой, но Нежата на не„ не глядел. Однажды Славомир посмеялся братски: 
     - Смотри берегись,  эта  девка  тебя  в  кадку  посадит да  крышкой сверху
закроет... 
     Я при том не была,  передали.  В который раз про меня говорили подобное, в
глаза и заглазно, но тут я обиделась. 
     Нежата  явился вновь  только под  вечер.  Это  был  последний вечер  перед
отплытием, и он уговорил меня посумерничать с ним на крыльце. Расстегнул т„плый
плащ-мятель,  хотел набросить мне на  плечи.  Тоже выдумал.  Это я  не смекнула
взять из дому шубу или платок, ему-то что м„рзнуть ради меня? 
     Я  за день набегалась,  глаза сами собой на ходу закрывались.  Я  зевала в
кулак и только думала, скорей бы уш„л, спать отпустил. 
     - Красивая ты,-  сказал вдруг Нежата, и я почувствовала его руку у себя за
спиной. Он добавил ш„потом: - Моей назовись. 
     Вот  когда  мигом  отлетел прочь  всякий сон,  и  столь сладкое тепло меня
охватило, такая блаженная и покорная слабость, какой я ни разу прежде не знала.
А  что,  может,  и  правда я зря невесть кого дожидалась?..  Сейчас поцелует...
никто не  целовал меня прежде.  Бел„на и  та  глядела княгиней и  на меня вроде
дулась,  зачем я отогнала Славомира... Неужели, подумала я сбивчиво, неужели?..
Вот так оно и бывает? 
     Нежата осторожно обнял меня,  стиснул мою  руку в  своей,  сердце молодое,
знать,  разгоралось.  Но я вдруг увидела,  как Тот,  кого я всегда жду, грустно
улыбнулся издалека.  И  Злая  Бер„за глядела через  тын  будто  с  укором...  Я
вздрогнула, стряхивая дурман. 
     - Ты что? - обиженно изумился Нежата.- Гонишь никак? 
     - Нет,  не гоню,  -  ответила я, подумав. - Но и целовать тебя не могу. Не
сердись. Он отодвинулся, спросил хмуро: 
     - Обещалась, что ли, кому? Могла бы сразу сказать. 
     Я покачала головой,  медля с ответом. Рассказывать не хотела, а врать - по
сей день не уч„на. 
     - Ну и сиди!  -  бросил он зло.- Больно горда! Назови хромым быстроногого,
он ухом не прянет. 
     Осердится, у кого на пятке мозоль. Я ответила по достоинству: 
     - Ты-то не присватайся,  людей насмешишь. Беги себе пока искать не пришли.
Ещ„ сдумают - зашибла тебя! 
     Он вскочил,  как политый кипятком.  Случись на мо„м месте Бел„на, я думаю,
он отплатил бы ей просто:  закрыл рот ладонью,  ун„с куда-нибудь на руках и  не
больно думал в  запале,  что  ещ„  там  скажет Мстивой.  Со  мной  сладить было
труднее.  От Славомира бы я навряд ли отбилась.  От Нежаты - не знаю. И он тоже
не знал. А оплошаешь - сраму не обер„шься... 
     Тут серой тенью поднялся мой Молчан. Его глаза горели жутким волчьим огн„м
- не пощадит!  Нежата посмотрел на меня,  на Молчана...  плюнул,  да и пош„л со
двора. 
     Утром  варяги  спустили  в  воду  корабль  и  приготовили парус.  Я  долго
колебалась,  идти или не  идти провожать,  потом вс„ же пошла.  И  не пожалела.
Почти одновременно со  мной на берег притопало полтора десятка парней с  Яруном
во  главе.  Надобно было видеть их  жаркие от волнения щ„ки,  берестяные тулы и
сияющие,  как бритвы, дроворубные топорики у поясов. Варяги, грузившие на лодью
дар„ную снедь, побросали роботу. 
     Ярун подош„л к краю воды и встал перед воеводой: 
     - Возьми нас с собой! У меня тут ребята один к одчому, не лишними будем!..

     Довольно долго Мстивой молча разглядывал его с мостков,  и я заметила, что
вождь отоспался,  убрал повязку со  лба и  очень помолодел.  Да,  он  ничего не
говорил не подумав, но было видно - Ярун ему полюбился. 
     - Не всякий ходит на корабле,  кто этого хочет,  -  сказал он наконец.- Не
хуже тебя молодцы по семи годов в  отроках служат.  Покажи наперво,  к  чему ты
пригоден. 
     Ярун с  готовностью хлопнул себя по бокам,  давай,  мол,  испытывай да сам
убедись. Вождь оглянулся и указал ему на подошедшего Славомира: 
     - Ударь его топором. 
     Вот  когда вмиг  оробел мой  храбрый охотник!  Человека живого и  топором?
Безоружного? Да ни за что ни про что?.. 
     Славомир рассмеялся, а вождь подбодрил Яруна: 
     - Не бойся, его не так просто убить. Ярун пров„л рукой по губам и решился.
Вынул топор и пош„л к Славомиру, как к волку, застигнутому в овраге. Трусов тут
не было. 
     Он  замахнулся стремительно,  бросаясь впер„д.  Я  не успела проследить за
варягом.  Я только видела,  как полетел в сторону отточенный Ярунов топорик,  а
сам  охотник  косо  пробежал ещ„  три  шага  и  рухнул  в  траву.  Он  поднялся
раздосадованный и смущ„нный. 
     - Таков должен быть  воин,  -  сказал Мстивой дружелюбно.-  Славомир убить
тебя мог, но не убил. 
     Ярун промолчал - возразить было нечего, и вождь утешил молодца: 
     - Вы зато в лесу нам не чета. Своего зверя бейте, а мы уж своего. 
     Славомир весело добавил: 
     - Вот девку вашу, стрелять мастерицу, я сам первый бы взял. 
     Меня обдало холодом,  от неожиданности я чуть не шагнула впер„д,  но парни
бессовестные -  на  лодье и  на берегу -  залились жеребячьим хохотом,  Мстивой
глянул на  них,  как  хлестнул,  и  некая едва  показавшаяся мне  мысль юркнула
обратно в пот„мки, не дала себя рассмотреть. 
     Вот  поставили мачту,  подняли парус...  Грозная птица  взмахнула длинными
крыльями,  кидаясь вниз из пасмурной тучи.  Княжеский знак,  сокол Рарог, птица
огня.  Знамя Рюрика,  славного вождя племени вагиров,  из Старграда.  Этот знак
чтили все ходившие западными морями. Теперь и нам следовало его уважать. 
     Некоторое время мы  шли по берегу следом за удалявшимся корабл„м.  И  тут,
когда он уже скрывался за островами,  я очень ясно увидела саму себя в броне, в
добром шеломе и  со щитом,  на который могло быть нанесено это соколиное знамя.
Меж побратимов, что не предадут своего на поругание и расправу... 
     Прон„сшееся видение  удивило и  .испугало меня,  я  даже  оглянулась -  не
подсмотрел ли кто,  не станет ли насмехаться. Это была мечта, которая поманит и
подразнит меня не однажды.  Я уже чувствовала.  И ещ„. Теперь я знала, что Тот,
кого я всегда жду,  был воином.  Подобно Славомиру он мог скрутить неразумного,
кинувшегося с топором.  И, как он, никогда не ударил бы ради бахвальства. Таков
должен быть воин... 
     Видели вы спесивого,  осанистого молодца,  оступившегося в  лужу у  добрых
людей на  глазах?  Закричит ведь,  отряхивая узорчатый плащ,  на  ком ни попадя
сорв„т обиду и зло.  А случись поблизости человек кроткий да безответный - кабы
ещ„ не прибил... 
     Весь наш род был теперь похож на такого спесивца,  извалявшегося в грязи и
не чающего найти виноватых.  А что? Разве не нас, так над„жно укрытых разливом,
легко сыскали варяги? И не от нас добились всего, чего хотели, даже не доставая
мечей? 
     Соседи ведь в открытую не насмешничали, но будто знали о нас что-то, о ч„м
неприлично было рассуждать вслух. По крайней мере, нам так казалось. 
     Когда  оголились  убранные  репища,  а  в  лесу,  пряча  последние грузди,
зашуршали ж„лтые  листья  -  по  деревням  начались честные  посиделки,  беседы
до-светные.  Девушки  и  ребята  собирались  все  вместе  в  чьей-нибудь  избе,
приносили угощение и  подарки для  добрых хозяев.  И,  конечно,  урок -  шить„,
прялки с куделью.  Как без урока!  Не для корысти трудились,  больше для славы:
непряху-неткаху,  хоть какой красоты,  за  себя кто же возьм„т?..  Нетерпеливые
парни подпаливали девкам кудели, чтобы кончались скорей. 
     Отбирали клубки и не отдавали, покуда славная не поцелует. И когда наконец
ложились  последние цветные  стежки,  когда  бывали  починены  сети,  выплетены
берестяные лапти и кузова - принимались плясать, заводили игру, разбредались по
уголкам  кто  кому  люб.  Весские парни  присматривались к  румяным ко-рельским
девчонкам,  сестры Яруна вовсю прихорашивались для молодых словен.  Старые люди
рассказывали, как долго дичились три наши племени, впервые столкнувшись лбами в
лесу на тихой тропе, как седели от страха перед чужими, почитали друг дружку за
колдунов,  плели всякую небывальщину -  кто  кого перевр„т...  Это  было давно.
Очень давно.  Сто лет назад,  а может, и больше. Деды теперь уже сами толком не
помнили, а внуки бесстыжие не верили вовсе. 
     Я   любила  ходить  на   посиделки.   Где  загадку  новую  услышишь,   где
узор-невидаль подглядишь,  где  вызнаешь,  как  печ„тся вкусный рыбный пирог...
Редкая девка меня  обгоняла в  шитье или  за  прялкой.  Приходили славные парни
из-за леса,  из-за болот, подсаживались, угощали орехами. Орехи были вкусные: я
пальцами давила скорлупки, и парни почему-то отодвигались, краснея. А Тот, кого
я всегда жду, вс„ плутал где-то, не Торопился ко мне. 
     Настала дядькина очередь приглашать к  себе молод„жь,  и  я отправилась за
дочерьми кузнеца -  тот, как все кузнецы, жил на отшибе, вдали от людей. Была я
подросточком,  не  раз и  не два меня мать уводила отсюда за ухо.  Ладно бы ещ„
училась  плавить  бронзу  и   серебро,   лить  в  глиняной  формочке  блестящие
жу-ковинья...  Так  нет же  -  гвозди вс„ да  головки для стрел!..  А  ездили к
кузнецу через болото, зимой лыжным пут„м, летом в лодках протоками. 
     Было  дело в  самом начале врем„н -  гремели красные молнии,  гнал могучий
Перун хищного Змея,  гнал,  мстя за жену,  через вс„ широкое небо,  гнал и  без
пощады гвоздил тяж„лой секирой,  покуда не  сверг перепуганного,  укрощ„нного в
сырое  чрево  земли...  Тогда  шла  дожд„м горячая кровь и  затекала в  пещеры,
впитывалась в торфяные болота. Теперь кузнецы доставали е„, побуревшую, бросали
в жаркий огонь -  людям добро, себе достаток. Однако кровь есть кровь, с ней не
шути. И с тем, кого она слушается... 
     Я пустилась в путь на рассвете:  пока туда, пока обратно, как раз к вечеру
обернусь.  Утренний воздух был холоден, пар ш„л изо рта. В редеющем сумраке над
разливом стояла великая тишина,  совсем не то,  что весной,  когда всякая тварь
звонко  славит жизнь.  И  продолжение жизни.  Гладкая серая  вода  лежала между
побл„кшими  молчаливыми  островами.   Не  трубили  гордые  лебеди,  не  сновали
туда-сюда  хлопотливые утиные выводки,  даже рокота моря не  было слышно,  лишь
одинокая чайка  плакала вдалеке...  Молчан лежал  на  дне  лодки,  слушал,  как
журчала вода. Я умела грести. Я ездила за три дня пути проведать материну родню
и не боялась ни волоков, ни перекатов. 
     Потом  издали,  едва  доступный напряж„нному слуху,  дон„сся  многоголосый
тоскующий крик:  сперва я больше почувствовала его,  чем услыхала.  То горевали
серые гуси,  прощались,  летя на всю зиму в т„плый ирий. Скоро Ярила замкнет их
там золотыми ключами, чтобы выпустить на волю только весной. 
     Молчан  насторожил уши,  поднял голову,  вопрошающе посмотрел на  меня.  Я
надела  на  лук  тетиву  и  загнала лодочку в  камыши.  Ж„сткие стебли царапали
круглые борта.  Лодочка была в„рткая,  сестрица Бел„на как-то попробовала в ней
усидеть и нахлебалась воды,  зато я разворачивала посудинку одним ударом весла,
хоть на чистой воде, хоть в камышах. 
     Я  выбрала хорошее место:  перел„тные птицы  часто  присаживались здесь по
утрам подкормиться и отдохнуть.  Дал„к и тяж„л путь к вершине Древа,  зиждущего
миры,  не  все долетят,  не  все вернутся назад...  Не зря мы,  как заповедано,
каждый год осенью погребали птичье крыло!  Гусей было несметное множество. Ярун
хвастался как-то,  будто его  крепкую лодку однажды перевернул ветер,  поднятый
согласным биением крыл... 
     Крик  приближался,  и  наконец стая возникла из-за  лесных вершин,  начала
тяжело рушиться в  озеро.  Молчан подобрался,  трепет прош„л по  сильному телу.
Начни он вдруг лаять, даже и я не услышу. Я никогда не трогала вожака. Стрела с
двурогим наконечником выхватила из тучи кувыркающийся,  теряющий перья комок, а
я  прицелилась снова.  Может  быть,  мать  сразу  сварит гусей,  а  может быть,
обваляет в  сером крошеве соли,  стянет вер„вочкой и повесит высоко,  под самую
кровлю.  То-то вкусным станет к зиме плотное темно-красное мясо, облитое сытным
ж„лтым жирком... 
     Подранков у меня не бывало.  Не снился мне подбитый летун, горько плачущий
в камышах,  звериные души не приходили казнить меня за причин„нную муку.  Вот и
теперь:  сколько стрел, столько гусей, и Молчан осторожно вывалился через борт,
поплыл собирать. 
     Войдя в жиль„, я сложила самого крупного гуся перед кузнечихой: 
     - Прими, хозяюшка, на здоровье. 
     Круглолицая женщина как раз выкладывала ложки на  стол.  Обрадовалась мне,
словно родной,  усадила вместе со  всеми.  Принесла щи,  дала  горбушку свежего
хлеба.  Я  любила к  ним приходить.  Здесь меня по  крайней мере ни  за  что не
корили.  И  никогда не отпускали без угощения.  Мать говорила,  просто я  им не
дочка, вот, мол, сердце-то не болит. 
     Услышав про посиделки,  Кузнецовы близняшки чуть не  сорвались из-за стола
немедленно  расправлять  вышитые  рубашонки,   чистить  древесным  угл„м  витые
серебряные колечки,  прилаживать их к налобным венцам.  Еле высидели, пока отец
не  облизал и  не положил ложку,  нарочно медля и  хмуря над смеющимися глазами
густые низкие брови.  Тогда только кинулись к сундукам - с визгом, с писком, со
смехом. Славные вс„ же девчонки. Дал бы им повелитель Род хороших мужей... 
     Я посидела у них ещ„ немного.  Другие люди редко шли сюда просто так,  без
поломанных ножниц и выеденных работой серпов. Кузнецам много ведомо пота„нного,
с кузнецом хлеб-соль водить, что с волхвом, дружба дружбой, а скажет словечко -
как раз на любимый нож налетишь! Так судили в нашем роду, да я уже говорила. Не
мне было оспаривать прадедовскую осторожную мудрость,  но  сама я  здесь зла не
видала. Как и в лесу. 
     Пока собирались близняшки,  зашла речь о варягах и о Яруне с друзьями. Вот
ещ„ почему я  любила бывать у  кузнецов:  здесь со мной рассуждали как с умной,
никогда я не слышала - цыц, бестолковая девка, тво„ дело молчать. 
     - Разума нет  у  Яруна,-  сказал старший сын  хозяина,  и  отец  с  братом
согласно кивнули.  -  В  двадцать лет нет и  уж  не  будет.  Собрался петушок с
лебедями через море лететь. Слыханное ли дело? 
     Я  смолчала,  конечно.  У  кузнецов была  своя  правда.  Правда неколебимо
вросших цепкими корнями в  свой очаг и ремесло.  Ни зависть,  ни любопытство не
выдернут этих корней, только беда, а беда и дерево заставит шагать... Наверное,
эти-то  корни пронизывают насквозь всю  нашу жизнь,  держат е„,  как землю,  не
позволяя расплыться обрывистыми оврагами...  Корни  рода  и  племени,  глубокие
корни отчих могил.  Кажется, именно у кузнецов я впервые подумала так о людях и
жизни  и  огорчилась.  Мои  корешки подмывало больше и  больше,  ударит волна и
опрокинет в  быструю речку,  повлеч„т незнамо куда.  Когда я  высадила из лодки
близняшек,  у  нашего  тына  уже  стояли  ребята  и  девушки,  собравшиеся  для
посиделок.  Веселились,  сыпали задорные прибаутки. Иных я хорошо знала, иных -
едва по  имени.  Луна сияла над лесом.  Так вед„тся:  утром и  дн„м хозяйничают
старшие,  ночью и вечером -  молод„жь. Был там и Ярун. Он поздоровался со мной,
похвалил добычу.  Я стала показывать ему гусей и тут увидела:  какой-то молодой
Словении, отцовский сын, вытащил ножик и, похваляясь перед девчонками, дважды с
силой метнул его в Злую Бер„зу. 
     И помстилось внезапно:  не кору -  мою кожу проткнуло пущенное остри„! Так
глумятся над связанным пленником,  за которого некому постоять.  Видение нагого
израненного тела  мелькнуло перед глазами...  Я  шагнула к  парню,  перехватила
занес„нную руку: 
     - Что творишь! Вот тебе тын, столпие м„ртвое в него кидай. 
     Я испортила ему третий бросок,  и он разобиделся.  Подобрал нож, фыркнул и
вновь повернулся к бер„зе, нарочно у меня на глазах. Тогда я взяла его за локти
и приложила о дерево. Не сильно, так, чтобы на миг задохнулся. Вокруг нас мигом
замолкли,  невозмутимый М