сь цепочкой и  медленно,  осторожно  двинулись  под  гору  к
оврагу, куда показала Иоланда. На полпути к нему Харкорт ощутил резкий запах
дыма. Иоланда была права: там горел огонь. Низко пригнувшись,  он  продолжал
спускаться по склону, то и дело озираясь по сторонам.
   Услышав какой-то нечленораздельный звук, он застыл на  месте  и  взглянул
направо, откуда донесся звук. Там приник к  земле  Шишковатый.  Увидев,  что
Харкорт смотрит в его сторону, он ткнул пальцем вперед, и Харкорт, посмотрев
в этом направлении, увидел плывущую в воздухе тонкую голубую струйку дыма.
   Он поднял руку, дал знак двигаться вперед и, пригибаясь как  можно  ниже,
продолжал медленно спускаться под гору. Взглянув  направо,  он  увидел,  что
Шишковатый тоже двинулся вперед, а за ним и аббат. Иоланды  не  было  видно.
Проклятая девчонка, подумал он, куда она  делась?  Вечно  норовит  держаться
сама по себе Но тут же он увидел ее слева от  себя  и  далеко  впереди:  она
перебегала от дерева к дереву, едва заметная  на  их  фоне,  -  лишь  что-то
смутно мелькало вдали.
   Он сделал еще несколько шагов вперед и остановился как вкопанный. Там, на
дне оврага, горел костер. У ручейка, низвергавшегося из расщелины  в  склоне
оврага, стояла жалкая хижина.  Над  водой  возвышалось  какое-то  деревянное
сооружение. "Мельница! - подумал он. - Клянусь Богом, мельница!"  Мельничное
колесо вертелось, сверкая на солнце, от  его  лопастей  поднималась  водяная
пыль. А над колесом вращалась, качаясь во все  стороны,  деревянная  клетка.
Внутри клетки кто-то был, но кто - он разглядеть не мог.  Оттуда  доносились
какие-то скрипучие  звуки,  но  издавала  их  сама  вращающаяся  клетка  или
существо, сидевшее в ней, понять было невозможно.
   Около мельничного колеса стоял на  коленях  человек,  что-то  делавший  с
обрубком дерева. В руках у него были молоток  и  стамеска.  Он  был  стар  -
длинные седые волосы падали ему на плечи, седая борода спускалась на  грудь.
Он колотил молотком по стамеске, не замечая приближения людей.
   Харкорт внимательно осмотрелся. Никого  больше  видно  не  было,  хотя  в
хижине мог быть еще кто-то. Старик на коленях продолжал колотить по обрубку.
   Харкорт выпрямился и направился к старику, стараясь двигаться  как  можно
тише. Но его опередил аббат, который величественно  приближался  к  старику,
огромный и внушительный, по узкому ровному дну оврага.
   Старик  бросил  молоток  со  стамеской  и  вскочил  на  ноги.  Он  стоял,
уставившись на аббата и готовый в  любую  минуту  пуститься  наутек.  Потом,
видимо, сообразил, кто может быть этот человек в  сутане  и  с  выстриженной
макушкой, и бросился ему навстречу. Едва не поскользнувшись, он  остановился
и упал на колени, прижав к груди молитвенно сложенные руки.
   - Благослови меня, отец! - вскричал он  жалобным  голосом.  -  Благослови
меня!
   Аббат воздел руку, пробормотал что-то по-латыни  и  осенил  его  крестным
знамением. Потом он нагнулся и поднял старика на ноги.
   - Я уже не надеялся, что когда-нибудь  дождусь  благословения  Церкви,  -
дрожащим голосом сказал старик. - Думал, что безвозвратно погиб. Думал,  что
Бог обо мне забыл.
   - Милосердный Господь никогда не забывает своих детей, - ответил аббат.
   - Но я принял меры, - сказал старик. - Пусть я погряз в невежестве, но  я
кое-что придумал.
   - И что же ты придумал, сын мой? - ласково спросил аббат.
   - Ну, понимаешь, отец, у меня есть вон тот попугай.
   - Не могу понять, откуда здесь, на Брошенных Землях, мог взяться попугай.
Ты ведь сказал - попугай?
   - Да, отец, попугай.
   - Но скажи мне, ради Бога, какой он из  себя  -  попугай?  Я  знаю  много
разных птиц, но никогда не видел попугая.
   - Попугай, - сказал Шишковатый, - это птица, которая живет в джунглях  на
далеком юге. Очень красивая птица, зелено-сине-красного цвета, и при должном
старании ее можно научить передразнивать человеческую речь.
   - Да, это правда, - подтвердил старик. - Но это требует большого терпения
и не всегда получается. Я пробовал выучить его произносить "Верую",  но  ему
такое не под силу. Я пытался обучить его возносить молитву Божьей Матери, но
тоже не преуспел. В конце концов я смог только научить его  говорить  "Спаси
Господь мою душу", но эта глупая птица валит все слова в одну кучу.
   - Да благословит меня Господь, - сказал ошеломленный аббат, -  ты  хочешь
сказать, что научил птицу говорить "Спаси Господь мою душу"?
   - Отец, - взмолился старик, - ничего лучшего мне не удалось  добиться!  Я
пробовал и "Верую", и молитву Богоматери..
   - А зачем? - спросил аббат.
   - Ну как же! - отозвался старик, потрясенный  тем,  что  аббат  не  может
понять, зачем это нужно.  -  Я  считаю,  надо,  чтобы  хоть  кто-нибудь  мог
замолвить за меня словечко перед Господом, и раз уж никого  другого  у  меня
нет, я решил, что сойдет и птица. Я сказал себе, что это все-таки лучше, чем
ничего Разве ты не согласен, отец?
   - Неуверен, - сказал аббат строго. - Было бы лучше, если бы ты сам...
   -  Сам-то  я  молился,  отец.  Со  всем  старанием.  Бывало,  что  и   до
изнеможения.
   - Тогда зачем же понадобилась птица?
   - Но ты же должен понять,  отец!  Я  считал,  что  птица  даст  мне  хоть
какой-нибудь лишний шанс. А здесь, среди злобной Нечисти, лишний шанс, пусть
самый крохотный, не помешает.
   - Это вон та птица, что в клетке? - спросил Шишковатый.
   - Да, мой добрый господин, она самая.
   - А почему она в клетке? Разве она улетела бы, если бы ты выпустил ее  на
волю? И почему клетка подвешена над мельничным колесом? Неужели  ты  не  мог
найти для нее место получше?
   - Вы поймете, почему она там, когда я вам кое-что  расскажу.  Эта  глупая
птица говорит "Спаси Господь мою душу", только когда она висит вниз  головой
на жердочке.
   - А почему?
   - Воистину, господин, это мне не известно, я только знаю,  что  это  так.
Мне оставалось сделать только одно. Придумать какой-нибудь способ, чтобы  то
и дело переворачивать птицу вниз головой. Вот я  и  сколотил  эту  клетку  с
одной только жердочкой, построил водяное колесо и приспособил к нему клетку.
Колесо вертится, и клетка тоже вертится, так что с каждым  поворотом  колеса
птица переворачивается вниз головой.
   - Но сейчас клетка вовсе  не  вертится,  -  заметила  Иоланда.  -  Колесо
вертится, а клетка нет.
   - Увы, это потому, что  сломалось  зубчатое  колесико,  что  поворачивает
клетку. Совсем сломалось, пополам. Я как раз тем сейчас и занят,  что  делаю
новое колесико. Как только я его сделаю - клетка снова будет вертеться.
   - Ты давно здесь живешь? - спросила Иоланда.
   - Не могу  сосчитать,  сколько  лет.  Я  был  еще  молодой,  когда  здесь
поселился.
   - И птицу с собой привез?
   - И птицу привез. Она живет у меня очень давно.
   - Ты хочешь сказать, что все эти годы  птица  вертится  вместе  со  своей
клеткой? Тебе должно быть стыдно.
   - Нет, не все эти годы, - отвечал старик. - Много лет ушло на  то,  чтобы
научить ее говорить "Спаси Господь мою душу".  А  перед  этим  мне  пришлось
отучить ее говорить слова, которым ее научили раньше. Я купил  ее  у  одного
моряка, а он обучил ее таким словам, от которых даже бывалый  человек  может
упасть в обморок.
   - Одного я не могу понять, - сказал Харкорт.  -  Зачем  вообще  ты  здесь
поселился? Всякий человек,  если  он  в  здравом  уме,  старается  держаться
подальше от Брошенных Земель.
   - Я прошу простить меня, господин, - ответил старик, - но ведь и вы  тоже
здесь, верно?
   - Мы совсем другое дело, - сказал аббат. - Мы пришли сюда с  определенной
целью.
   - У меня тоже была цель. Я видел себя  миссионером  среди  живущей  здесь
Нечисти. Я сказал себе, что моих способностей  и  силы  воли  хватит,  чтобы
стать святым. Я думал, что у меня хватит сил и на то, чтобы стать мучеником,
если уж придется.
   - Но ты не стал святым. И мучеником тоже не стал.
   - Я слаб, - сказал старик. -  Мне  не  хватило  мужества.  Я  с  этим  не
справился. Я хотел вернуться назад, пытался бежать, но меня  не  пустили,  и
вот...
   - Кто тебя не пустил? - спросил аббат.
   - Нечисть. Каждый раз, как я пытался бежать, они загоняли  меня  обратно.
Тогда я отыскал это уединенное место  и  укрылся  здесь.  Из  благочестия  и
молитв я хотел возвести стену, которая защитила бы мое  недостойное  тело  и
спасла бы мою душу.
   - Ты больше не пытался бежать к людям? Только прятался здесь?
   - Нет. Много раз пытался я бежать, но они никак меня не пускали. Я думал,
мне удалось от них спрятаться, но я ошибался.  Они  узнали,  что  я  прячусь
здесь, и каждый раз, как я пытался убежать, загоняли  меня  обратно.  Иногда
меня заставлял вернуться сюда великан  или  тролль,  иногда  гарпия,  иногда
кто-нибудь еще. Меня не трогали, просто заставляли вернуться сюда. Играли со
мной, как кошка с мышью. Они хихикают, сидя вон на том  холме,  -  ведь  они
никогда не смеются, а только хихикают. Сюда, в овраг, они не  спускаются,  а
остаются наверху. Иногда я их вижу, хоть и редко, но я постоянно слышу,  как
они хихикают. Когда-нибудь они спустятся сюда, и  тогда  мне  придет  конец.
Когда им надоест играть со мной,  как  кошка  с  мышью,  и  тогда  они  меня
прикончат.
   - Ты говорил о  стене  благочестия,  которую  пытался  воздвигнуть.  Твой
говорящий попугай - это часть стены?
   - Я делал что мог. Я использовал все средства.
   - Ну хорошо, ты обучил попугая говорить "Спаси Господь мою душу". И какая
тебе может быть от этого польза? Ты же сам говоришь, что он  просит  Господа
спасти не твою душу, а его. Он говорит "мою душу", а не "душу моего  друга",
или "моего хозяина", или "этого человека". Даже ты мог бы  понять,  что  это
нелепость. Ведь у попугая нет никакой души.
   - Я хотел, чтобы он замолвил за меня слово, - отвечал старик. - Но нужно,
чтобы слово было попроще. Мне нелегко далось его  обучение  даже  этому,  не
говоря уж о таких тонкостях. Я думаю, Господь поймет.
   - Ну и ну, - сказал потрясенный аббат. - Никогда еще ничего подобного  не
слышал.
   - Он просто сумасшедший, - сказал Шишковатый. - Ни один разумный  человек
не отправится миссионером к Нечисти. К язычникам - да. Даже к неверным,  там
еще есть кое-какая надежда. Но не к Нечисти. Ведь Нечисть -  совсем  не  то,
что люди, будь они христианами, неверными или язычниками.
   - Пусть я сумасшедший, - возразил  старик,  -  но  всякий  сходит  с  ума
по-своему. Я шел своим путем. И оправданий не ищу.
   - Ты заблудшая и нераскаянная душа, - заявил аббат. - И заблуждения  твои
многочисленны и  разнообразны.  Начиная  с  того,  что  ты  даже  сейчас  не
понимаешь, что натворил. Сын мой, тебе за  многое  придется  держать  ответ,
много пролить слез, прежде чем...
   - Погоди, Гай, - вмешался Харкорт, - Где же твое христианское милосердие?
Этот человек представляет тот самый простой народ, который  ты  должен  быть
готов прощать. В нем непременно есть что-то хорошее. Хотя бы просто мужество
- ведь он много лет прожил здесь.
   - Больше того, - сказал Шишковатый, - он может быть нам кое-чем  полезен.
Что бы ты сказал, - обратился он к старику, - если бы мы тебе помогли? Ты бы
согласился помочь нам?
   - От всей души, - отвечал старик. - Только как могли бы вы помочь такому,
как я?
   - Ты сказал, что тебе не дают покинуть эти места,  что  Нечисть  тебя  не
выпускает, а когда ты  пытаешься  Убежать,  она  неизменно  заставляет  тебя
возвращаться назад. Так вот, ты можешь уйти с нами. Мы беремся защитить тебя
и...
   - Ты хочешь сказать, чтобы я отсюда ушел?
   - Именно это я и хочу сказать. Ты пытался уйти...
   - Но это единственное безопасное место, какое я знаю, - возразил  старик.
- Здесь они меня не трогают. Они  следят  за  мной,  издеваются  надо  мной,
глумятся, но пока еще не причинили мне никакого вреда. Если я пойду с  вами,
я окажусь ничем не защищен. Больше того, если я пойду с вами, я  навлеку  на
вас всю их злобу, и тогда...
   - Ну хорошо. Если ты хочешь  остаться  здесь,  мы  можем  помочь  тебе  в
другом. Вот эта дама искусна в резьбе по дереву. Она может сделать  зубчатое
колесико, которое нужно тебе, чтобы клетка вертелась. Она может сделать  это
быстро и искусно.
   - Вот это была бы для меня большая помощь, - сказал старик. -  Я  мог  бы
сделать его и сам, только с большим трудом и не очень хорошо.
   - А за это, - продолжал Шишковатый, - ты расскажешь  нам  о  стране,  что
лежит к западу отсюда. Мы направляемся туда, но почти ничего о ней не знаем.
   Старик покачал головой:
   - Этого я сделать не могу. Я ведь говорил вам, что  не  выхожу  из  этого
оврага уже много лет, мне не дают отсюда выйти. И об окружающей местности  я
ничего не знаю.
   - Ну вот, опять ничего не вышло, - сказал Харкорт.
   - Сначала коробейник, а теперь и этот, - подтвердил аббат. - От обоих нам
никакого толку.
   - Но все равно я ему вырежу колесико, - сказала Иоланда. - Из милосердия,
И тут что-то произошло. Харкорт не успел заметить, что именно, но он ощутил,
что что-то произошло, и остальные тоже это ощутили.  Все  вокруг  как  будто
мгновенно изменилось. Люди неподвижно застыли на месте, как  стояли,  всякие
звуки внезапно прекратились, и наступила полная  тишина,  как  будто  что-то
наглухо отделило их от остального мира.
   Это длилось всего мгновение -  может  быть,  не  дольше,  чем  один  удар
сердца, и во всяком случае, не дольше, чем один вздох. Но что-то случилось с
временем, и им показалось, что это длилось гораздо  дольше,  чем  один  удар
сердца или один вздох.
   Первым опомнился старик. С возгласом ужаса он  подпрыгнул,  повернулся  в
воздухе и, опустившись на землю, бегом  пустился  наутек,  начав  перебирать
ногами еще раньше, чем они коснулись земли. Через мгновение он  уже  скрылся
за поворотом оврага.
   Словно какое-то шестое чувство  заставило  Харкорта  обернуться  -  может
быть, это и было шестое чувство, хотя потом он  не  мог  ничего  припомнить.
Обернувшись, он увидел великана, который вышел из леса  на  поляну.  Он  шел
вперевалку, огромный, заросший черной шерстью, отвратительный  и  невероятно
толстый. Его раздутый  живот  свисал  так  низко,  что  наполовину  закрывал
болтающиеся гениталии. Он был  гол,  а  сзади  тащился  унизанный  колючками
хвост.
   Харкорт схватился за рукоятку своего меча, и послышался скрежет  стали  о
ножны.
   - Убери свой меч, - сказал ему великан, приближаясь. - Я вас не собираюсь
трогать. Нам незачем кидаться Друг на друга.
   Харкорт вложил меч в ножны, но руку держал на рукоятке. Великан присел на
корточки.
   - Идите сюда, - сказал он. - Давайте посидим  и  потолкуем.  Может  быть,
если мы поговорим начистоту, и вам и мне будет кое-какая польза.  И  скажите
вон тому священнику, чтобы он опустил свою громадную булаву. - Он повернулся
к Шишковатому. - Ты один тут разумный человек - ты даже не  пытался  взяться
за секиру. Даже эта прелестная молодая девица - и та приготовила стрелу.
   - Досточтимый великан, - ответил Шишковатый, - если бы  мне  понадобилось
прибегнуть к секире, я бы погрузил ее в твое жирное  брюхо  прежде,  чем  ты
успел бы Досчитать до одного.
   Великан усмехнулся:
   - Не сомневаюсь. Ни минуты не сомневаюсь. Я кое-что слышал про  тебя  или
про тебе подобных.
   Харкорт вышел вперед и сел  на  корточки  напротив  великана.  Теперь  он
заметил, что великан уже стар. На первый взгляд казалось, что он весь  зарос
черной шерстью, однако вблизи было видно, что  на  груди  и  плечах  у  него
пробивается седина. Клыки, торчавшие из верхней  челюсти,  пожелтели,  а  на
одной руке не хватало кисти: вместо нее к  тупому  обрубку  предплечья  была
привязана металлическая чашка. Пальцы другой руки оканчивались треугольными,
острыми, как бритва, когтями, тоже пожелтевшими от старости.
   - Меня зовут Харкорт, - сказал Харкорт. - Я живу южнее у реки.
   - Я знаю, кто ты, - ответил великан. - С самого начала узнал. Твоего лица
я никогда не забуду. Семь лет назад мы встречались на  стенах  замка.  -  Он
поднял руку, на которой не хватало кисти. - Этим я обязан тебе.
   - Не припоминаю, - сказал Харкорт. - Тогда многое происходило так быстро,
что слилось в памяти. Не до того было, чтобы вас разглядывать.
   - Нам бы и не пришлось с вами драться, - сказал великан,  -  если  бы  мы
смогли удержать тех из наших, кто помоложе и погорячее. Мы и сейчас  с  ними
не можем справиться.
   - Тебя послушать, так ты совсем миролюбивый человек.
   - Ну, не такой уж миролюбивый, - возразил великан. - Вас и всех остальных
я ненавижу, как только можно ненавидеть.  Я  бы  с  радостью  перегрыз  тебе
горло. Но благоразумие заставляет меня отказаться от этого удовольствия.
   - Я и мои друзья для вас не опасны, -  сказал  Харкорт.  -  Мы  здесь  по
одному небольшому делу. Как только с  ним  будет  покончено,  мы  уйдем.  Мы
разыскиваем моего дядю, человека крайне неразумного, который, как мы узнали,
проник зачем-то на Брошенные Земли. Как только мы его  найдем,  мы  вернемся
домой. Мы не стремимся к противостоянию.
   - Мы знаем твоего дядю, - сказал великан. - Большой  пройдоха.  Он  сумел
улизнуть от нас - не знаю, как это  ему  удалось.  Я  думал,  он  давно  уже
переправился на ту сторону реки. Он здесь впутался в кое-какие дела, которые
его не касаются. Я надеюсь, что у вас нет такого намерения, ради  вашего  же
блага.
   - Ни малейшего! - с притворным жаром сказал Харкорт. - Я не знаю,  о  чем
ты говоришь, и знать не хочу.
   - Я  должен  самым  серьезным  образом  тебя  предупредить,  -  продолжал
великан, - что если ты сказал это неискренне, то тебе конец. Не только тебе,
но и всем вам - и этому святоше-аббату, который за тобой увязался,  и  этому
пережитку древности,  которого  вы  называете  Шишковатым,  и  даже  девице,
которая, насколько я  понимаю,  принадлежит  наполовину  к  вашему  миру,  а
наполовину - к нашему. И смерть ваша не будет  легкой,  могу  вас  заверить.
Ваши потроха будут разбросаны по всей округе.
   - Ты начал нам угрожать, -  сказал  Харкорт,  -  и  я  не  могу  так  это
оставить. Если тебе так уж хочется разбросать вокруг чьи-нибудь  потроха,  я
буду рад предоставить тебе такую возможность. Только один на один.
   - Нет, нет, приятель. Я об этом сейчас и думать не хочу.  Почему  ты  так
воинственно настроен?
   - Потому что ты сам слишком распускаешь  язык  на  эту  тему,  -  ответил
Харкорт.
   - Говоря по правде, - сказал великан, - неудачное время вы выбрали, чтобы
явиться сюда. Хуже не бывает. По этим местам шастает  банда  глупых  римлян.
Сам факт,  что  они  здесь,  вызвал  сильнейшую  волну  неприязни  ко  всему
человеческому.
   - Я слышал, что здесь появились римляне, - сказал Харкорт. - Я  надеялся,
что они сюда не пойдут. Но раз уж они здесь, я ничего не могу поделать. Даже
знай я их планы, я не мог бы их остановить.
   - Ты очень изящно соврал насчет римлян, - заметил великан.  -  Нет,  нет,
пусть твой меч остается в ножнах, нам незачем спорить по такому поводу. Но я
убежден, что ты знал про римлян прежде, чем они сюда явились. Остановить  их
или повлиять на их планы ты, конечно, не мог, но знать знал.  И  подозреваю,
что ты отправился сюда не только на  поиски  своего  беспутного  дяди,  хотя
винить тебя я ни в чем не собираюсь. Только,  во  имя  мира,  постарайся  не
будить спящего зверя. Это все, о чем я тебя прошу.
   - Я чувствую, намерения у тебя неплохие, - сказал Харкорт. - И раз уж  ты
знаешь мое имя, я счел бы за честь узнать твое.
   - Мое настоящее имя, - ответил великан, -  грандиозно  и  многосложно  до
нелепости. А знакомые зовут меня Агардом.
   - Спасибо, - сказал Харкорт. - Но,  зная  имена  друзей,  хорошо  бы  еще
узнать имена врагов.
   - Сказать, что мы с тобой друзья, конечно, нельзя, - сказал великан, - но
мы можем хотя бы вести себя, как подобает хорошо воспитанным людям. Я пришел
сообщить тебе, что мы про вас знаем и будем за  вами  следить.  Если  вы  не
совершите ни