и  с   талисманами  и
магическими  амулетами.  Дешевая  аляповатая  бижутерия.  Маленькая  девочка
наряжается во взрослую тетю. Она босиком.
     Ей столько лет, сколько было бы сейчас моей дочке, если  бы у меня была
дочь.
     Элен  возвращается  в  комнату.  Она  слюнявит  два  пальца  и  обходит
гостиную, гася курящиеся благовонные конусы влажными пальцами. Прислонившись
к  каминной  полке,  она  подносит бокал  вина  к ядовито-розовым губам. Она
смотрит  поверх  бокала,  наблюдая  за  тем,  что  творится в  комнате.  Она
наблюдает за тем, как Устрица кружит вокруг меня.
     Ему столько лет, сколько было бы сейчас ее сыну Патрику.
     Элен столько лет, сколько было бы сейчас моей жене, если бы у меня была
жена.
     Устрица -- это сын, который был бы у Элен, если бы у нее был сын.
     Гипотетически, разумеется.
     Это  могла бы быть моя жизнь, если  бы у меня была жизнь. Моя  жена  --
пьяная  и холодная.  Мы с  ней давно уже чужие  люди.  Моя  дочь  увлекается
оккультизмом и проводит какие-то идиотские ритуалы.  Она нас стыдится, своих
родителей. Ее бойфренд -- вот  этот  хипповский придурок -- пытается затеять
ссору со мной, ее отцом.
     Может быть, все-таки можно вернуться в прошлое.
     Повернуть время вспять.
     И воскресить мертвых. Всех мертвых -- прошлых и нынешних.
     Может быть,  это  мой второй шанс.  Прожить жизнь заново -- так, как  я
только что описал, как я мог бы ее прожить.
     Элен в шиншилловой шубе наблюдает за тем, как попугаи поедает себя. Она
наблюдает за Устрицей.
     Мона кричит:
     --  Прошу внимания.  --  Она говорит:  -- Пора  начинать Заклинание. Но
сначала нам нужно создать священное пространство.
     У соседей израненный ветеран Гражданской войны возвращается домой --  к
печальной музыке и Реконструкции.
     Устрица ходит кругами вокруг меня. Камень у меня в кулаке уже теплый. Я
считаю -- одиннадцать, считаю -- двенадцать...
     Мона Саббат  должна быть с нами. Нам нужен кто-то, кто не испачкал руки
в крови. Мона,  Элен, я и  Устрица  -- мы вчетвером отправляемся в путь. Еще
одна с виду благополучная, но совершенно несостоятельная  семья. Всей семьей
-- в отпуск. На поиски нечестивого Грааля.
     Всей семьей  -- на сафари. Сотня бумажных тигров, которых надо убить по
пути.  Сотня библиотек, которые нам предстоит ограбить. Книги, которые  надо
разоружить. Целый мир, который надо спасти от баюльных чар.
     Лобелия говорит Гвоздике:
     -- Читала  сегодня  в газете про  все эти  смерти?  Там  пишут, что это
похоже на болезнь  легионеров,  но, по-моему,  это больше похоже  на  черную
магию.
     Сверкая русыми  волосами в подмышках, Мона  сгоняет  присутствующих  на
середину комнаты.
     Воробей тычет пальцем в свой раскрытый каталог и говорит:
     -- Это необходимый начальный минимум.
     Устрица убирает волосы с глаз  и  давит мне на плечо подбородком. Потом
обходит  меня  и тыкает указательным пальцем мне  в грудь,  точно  по центру
моего синего галстука. Давит так, что мне больно. Он говорит:
     --  Послушай, папаша.  -- Он тычет  пальцем мне в грудь  и говорит:  --
Единственное,  что ты знаешь  в  смысле баюльных песен,  это:  "Мне бифштекс
хорошо прожаренный".
     И я прекращаю считать.
     Все происходит само собой. Непроизвольно, как это  бывает, когда у тебя
сводит ногу. Я кладу руки ему на грудь и отталкиваю  от себя. Все умолкают и
смотрят на нас, и баюльная песня звучит у меня в голове.
     Мне снова  пришлось убивать. Бойфренда Моны.  Сына Элен. Устрица на миг
замирает и смотрит на меня из-под светлых волос, снова упавших ему на глаза.
     С плеча Барсука падает попугай.
     Устрица поднимает руки, растопырив пальцы, и говорит:
     -- Спокойно, папаша. Не горячись. -- Вместе с Воробьем  и остальными он
идет посмотреть  на  мертвого  попугая у ног  Барсука. Мертвого и наполовину
ощипанного. Барсук трогает птицу носком сандалии и говорит:
     -- Ты чего. Смелый?
     Я смотрю на Элен.
     Мою  жену.  Таким  вот  новым и  извращенным  способом. Пока смерть  не
разлучит нас.
     Может быть, если  есть заклинание,  чтобы убить,  то  есть и  другое --
чтобы вернуть их к жизни. Тех, кого ты убил.
     Элен тоже  смотрит на меня. Бокал  у  нее в руке  испачкан розовым. Она
качает головой и говорит:
     -- Это не я. -- Она поднимает три пальца,  соединив на ладони большой и
мизинец, и говорит: -- Честное слово ведьмы.
     Глава восемнадцатая
     Здесь  и сейчас я  пишу  эти строки -- на подъезде к Бигз-Джанкит, штат
Орегон. Мы с Сержантом стоим  на обочине шоссе 1-84; рядом  с нашей машиной,
тут же на обочине, лежит старая меховая шуба. Шуба, щедро политая  кетчупом,
привлекает мух. Это наша приманка.
     На этой неделе в бульварных газетах -- очередное чудо.
     Его  называют  Иисусом Задавленных  Зверюшек. В бульварных  газетах его
называют  "Мессией  с  шоссе  1-84".  Какой-то  парень   катается  по  шоссе
взад-вперед,  и если  где-нибудь  на  дороге  лежит  мертвый  зверь,  сбитый
машиной, он останавливается,  возлагает на  него  руки, и  -- аминь. Мертвая
кошка, раздавленная  собака, даже олень, перерезанный  надвое трактором,  --
они  вдруг  дышат и нюхают  воздух. Они  встают на  своих перебитых  лапах и
моргают глазами, которые выклевали птицы.
     Это записано на видео. Фотографии лежат в Интернете.
     Кошка, дикобраз или койот -- зверь встает, а Иисус Задавленных Зверюшек
берет его голову в ладони и что-то шепчет ему на ухо.
     И через две-три минуты олень,  собака  или енот  --  еще две-три минуты
назад это было сплошь окровавленный мех и перебитые кости, мясо для  воронов
и червей -- убегает к себе восвояси, живой и здоровый.
     Мы с Сержантом сидим в машине.  Неподалеку от нас, но все же достаточно
далеко,  на  обочине  останавливается  пикап.  Из   машины  выходит  старик,
открывает  заднюю  дверцу  и  достает что-то  завернутое  в  клетчатый плед.
Приседает  на корточки,  чтобы положить сверток на землю.  Машины проносятся
мимо в жарком утреннем мареве.
     Старик разворачивает плед.  Там у  него мертвый пес.  Груда  коричневой
шерсти. Ничем практически не отличается от моей меховой шубы.
     Сержант достает обойму из своего пистолета. Обойма заряжена  полностью.
Он возвращает ее на место.
     Старик наклоняется над своим мертвым псом, опираясь ладонями о  горячий
асфальт. Мимо проносятся легковушки  и грузовики, а он трется щекой о  кучку
коричневой шерсти.
     Он встает и оглядывает шоссе в  обе стороны. Садится обратно в машину и
прикуривает сигарету. Он ждет.
     Мы с Сержантом сидим в машине, мы ждем.
     Вот мы  здесь, с  опозданием на неделю.  Всегда отставая на шаг. Задним
числом.
     Первые, кто  столкнулся с Иисусом Задавленных  Зверюшек,  были дорожные
рабочие,  которые,  когда перекладывали асфальт, откопали  мертвую  собаку в
нескольких  милях  отсюда.  Не  успели  они запихнуть  труп  в мешок,  чтобы
закопать  в  ближайшем  лесочке,  как к  ним  подъехала  машина  из  проката
автомобилей. Подъехала и остановилась.  В  машине сидели  мужчина и женщина,
мужчина был  за  рулем.  Женщина  осталась  в машине, а  мужчина выскочил  и
подбежал к рабочим. Он крикнул им: погодите. Сказал, что он может помочь.
     Труп уже разлагался -- мешок окровавленной шерсти, кишащий червями.
     Мужчина  был молодой,  светловолосый. Его длинные волосы развевались на
ветру всякий раз, когда мимо проносилась машина.  У него была рыжая козлиная
бородка и шрамы  на обеих щеках, под  глазами.  Шрамы  были ярко-красными, и
молодой человек запустил руку в мусорный мешок, где лежала мертвая собака, и
сказал, что она никакая не мертвая.
     Рабочие рассмеялись. И закинули лопату обратно в кузов.
     Мешок зашевелился, и внутри кто-то тихонечко застонал.
     А потом залаял.
     И  вот -- здесь  и сейчас. Я  пишу эти  строки, а старик ждет у  себя в
машине,  неподалеку от нас, но все  же  достаточно далеко.  Мимо  проносятся
легковушки и  грузовики. На той  стороне шоссе останавливается  "универсал".
Они приехали всей семьей. Они открывают багажник, и внутри -- мертвая  рыжая
кошка.  Чуть  подальше -- женщина с ребенком сидят у  обочины на  раскладных
стульях, а рядом с ними, на бумажном полотенце, лежит хомячок.
     Еще  дальше --  пожилая пара.  Они стоят, держа зонтик  от  солнца  над
молодой женщиной, обмякшей в инвалидной коляске.
     Старик, мать с ребенком, семейство в "универсале" и пожилая пара -- все
с надеждой вглядываются в машины, которые проносятся милю.
     Иисус  Задавленных Зверюшек  появляется  каждый  раз на  новой  машине:
двухдверной, четырехдверной  или в пикапе. Иногда он приезжает на мотоцикле.
Однажды приехал в машине с жилым прицепом.
     На  фотографиях и  на  видео  -- это всегда молодой  человек с длинными
светлыми волосами, рыжей козлиной бородкой и шрамами на щеках. Один и тот же
молодой человек.  С ним всегда  приезжает женщина, но она никогда не выходит
из машины.
     Пока я пишу  эти строки,  Сержант  целится в  нашу шубу. Старая меховая
шуба. Кетчуп и мухи. Наша приманка. Как и все остальные, мы здесь ждем чуда.
Мы ждем мессию.
     Глава девятнадцатая
     Едем в машине. Все, что снаружи, -- желтое. Желтое до самого горизонта.
Но не лимонно-желтое, а желтое,  как  теннисный  мячик. Как желтый теннисный
мячик на ярко-зеленом корте. Мир по обеим сторонам шоссе -- одного цвета.
     Желтого.
     Вздымаются,  пенятся  волны  желтого,  расходятся  рябью  под  порывами
горячего ветра от  проносящихся мимо машин, плещутся через гравиевые обочины
и бегут к желтым  холмам. Желтые. Светят желтым  в  машину. Нас  четверо: я,
Элен, Мона  и Устрица. Наша  кожа и наши глаза -- все желтое. Подробности об
окружающем мире. Он желтый.
     -- Brassica tournefortii, -- говорит Устрица. -- Марокканская горчица в
цвету.
     Мы едем в машине Элен, где пахнет горячей  кожей. Элен за рулем. Я сижу
впереди, рядом с ней. Устрица с Моной -- на заднем сиденье. На сиденье между
нами  -- между мной и Элен -- лежит ее ежедневник. Красный  кожаный переплет
липнет   к  коричневой   коже  сиденья.   Атлас  автомобильных   дорог  США.
Компьютерная  распечатка списка всех городов, где в библиотеках есть книжка,
которая нам нужна. В желтом свете синяя сумочка Элен кажется зеленой.
     -- Как  же красиво.  Я бы  все  отдала,  чтобы быть  индианкой. -- Мона
смотрит  в  окно,  прислонившись  лбом  к  стеклу.  --  Родиться  в  племени
черноногих или сиу лет  двести  назад... родиться свободной  и просто жить в
полной гармонии с природой. В мире, где все натуральное.
     Я тоже смотрю в окно, прижавшись лбом к стеклу, Мне  интересно, что там
такого красивого  видит Мона.  В машине  работает кондиционер,  но стекло --
обжигающе горячее.
     Странное   совпадение,  но  в  атласе  автомобильных  дорог  весь  штат
Калифорния раскрашен точно таким же ярко-желтым цветом.
     Устрица громко сморкается, фыркает и говорит Моне:
     -- Индейцы этого не видели.
     Он говорит, у ковбоев не было перекати-поля. Перекати-поле  --  русский
чертополох -- появилось в Америке только в конце девятнадцатого века. Семена
завезли  из  Евразии  на  шерсти овец.  Семена марокканской горчицы  завезли
вместе  с землей,  которую  использовали  как  балласт на парусных судах. Те
серебристые деревья -- это лох узколистый, elaegunus augustifolia. Эта белая
пушистая травка,  похожая  на кроличьи  уши,  что  растет вдоль  обочины, --
verbascum thapsus, царский скипетр, или коровяк высокий. Искореженные черные
деревья,  которые мы  проехали только  что, -- robina  pseudoacacia, робиния
лжеакация, или белая акация. Темно-зеленый кустарник с  ярко-желтыми цветами
-- ракитник метельчатый, cytisus scoparius.
     Это все проявления биологический пандемии, говорит он.
     -- Все эти старые голливудские  вестерны, --  говорит Устрица,  глядя в
окно на  просторы Невады, примыкающие к шоссе,  -- с  перекати-поле, костром
кровельным  и другими растениями-травами.  --  Он говорит, качая головой: --
Изначально их  на континенте не было. Но  это все, что у нас осталось. -- Он
говорит: -- Сейчас в природе не осталось почти ничего натурального.
     Устрица колотит по спинке моего сиденья:
     -- Эй, папаша. Какая в Неваде самая крупная ежедневная газета?
     "Рено", говорю. Или "Вегас"?
     Устрица смотрит в окно" и в отраженном свете его глаза кажутся желтыми.
Он говорит:
     -- И та, и та. И еще "Карсон-Сити". Все три.
     Я говорю, ага. И "Карсон-Сити" тоже.
     Леса вдоль западного побережья задыхаются от метельчатого ракитника, от
ракитника стелющегося,  от плюща и  ежевики,  говорит он.  Все  эти растения
завезли  сюда из  Старого  Света.  Исконные  деревья  гибнут  от  шелкопряда
непаркого, завезенного в  Америку в 1860  году  Леопольдом  Трувело, который
хотел разводить их для шелка. Пустыни и прерии задыхаются от горчицы, костра
кровельного и песколюба песчаного.
     Устрица расстегивает рубашку, и на груди у него висит какой-то бисерный
кошелечек. На шнурке, унизанном бусами.
     -- Мешочек для талисманов индейцев хопи, -- говорит он.
     Элен смотрит на него в  зеркало заднего вида. Ее руки лежат на руле. На
руках -- облегающие перчатки из телячьей кожи. Она говорит:
     -- Симпатичная штучка.
     Устрица снимает рубашку с плеч. Бисерный мешочек висит у него  на груди
как  раз  между сосками.  На загорелой груди нет ни единого волоска. Мешочек
сплетен  из синего бисера с  красным крестом в центре.  В  желтом свете  его
загар кажется оранжевым. Его светлые волосы словно охвачены пламенем.
     -- Я сама его сделала, -- говорит Мона. -- Долго делала, с февраля.
     Мона с  ее  черно-красными  дредамн  и  бусами  из горного  хрусталя. Я
интересуюсь: она что, индианка из племени хопи?
     Устрица открывает мешочек и роется пальцами в содержимом.
     А Элен говорит:
     --  Мона, какая ты  индианка?! Ты вообще непонятно кто. Твоя  настоящая
фамилия -- Штейнер.
     -- Вовсе не обязательно быть хопи, -- говорит Мона. -- Я его сделала по
картинке из книжки.
     -- Значит, это не  настоящий  мешочек  для талисманов хопи, --  говорит
Элен.
     А Мона говорит:
     -- Нет, настоящий. Он -- точно такой же,  как в книжке. -- Она говорит:
-- Я тебе покажу.
     Из мешочка хопи Устрица достает мобильный.
     --  Самое  замечательное  в  этих народных  промыслах,  они  не требуют
каких-то  особых  умений.  Смотришь  программу  по  телевизору,   где   тебе
объясняют, как что-то делать, и сразу же делаешь, -- говорит Мона.  -- И при
этом соприкасаешься с древними энергиями.
     Устрица выдвигает антенну и набирает номер. У него под ногтями грязь.
     Элен наблюдает за ним в зеркало заднего вида.
     Мона наклоняется  вперед и поднимает с  пола под  сиденьем  брезентовый
рюкзак. Вынимает  оттуда  какой-то  спутанный клубок  из  веревок и  перьев.
Похоже на куриные перья,  раскрашенные в яркие пасхальные цвета -- розовый и
голубой. На веревках висят медные монетки и бусины из черного стекла.
     -- Это ловец снов индейцев навахо,  -- поясняет она, встряхивая клубок.
Некоторые веревки  распутываются и  свисают  свободными  концами.  Несколько
бусин падает в рюкзак у нее на коленях. Розовые перья разлетаются по салону,
и  она говорит:  --  Я  думаю  использовать  монеты  И-Цзын.  Чтобы  усилить
энергетику.
     Под рюкзаком, под цветастой юбкой -- ее лобок гладко выбрит. Стеклянные
бусины скатываются туда.
     Устрица говорит в трубку:
     -- Да, мне нужен номер отдела рекламы "Карсон-Сити Телеграф-Стар".
     У  него перед лицом  проплывает розовое перышко,  и  он дует  на  него,
отгоняя.
     Мона подцепляет несколько узелков своими черными ногтями и говорит:
     -- Это немного сложнее, чем описано в книжке.
     Одной рукой Устрица держит трубку у уха, второй -- поглаживает бисерный
мешочек у себя на груди.
     Мона достает из рюкзака какую-то книжку и передает ее мне.
     Устрица замечает,  что  Элен наблюдает за  ним в зеркало  заднего вида,
подмигивает ей и щиплет себя за сосок.
     Совершенно без всякой связи мне вспоминается царь Эдип.
     Его член похож на мягкий розовый сталактит  из сморщенной кожи. Крайняя
плоть проколота серебряным колечком. Неужели Элен на такое польстится?
     -- В прежние времена фермеры  сажали  костер кровельный, потому что  он
зеленеет уже  ранней весной --  чтобы  был  корм скоту, --  говорит Устрица,
кивая на желтый мир за окном.
     Первые  участки,  засеянные   костром   кровельным,  появились  на  юге
Британской  Колумбии,   в  Канаде,   в  1889  году.  Но  из-за   пожаров  он
распространился.  Каждый  год  эта трава  высыхает в  пыль,  и  теперь в тех
местах,  где  пожары случались  раз в  десять  лет, они  случаются ежегодно.
Костер кровельный восстанавливается очень быстро. Он любит огонь. А исконные
растения, полынь и флоксы, -- они не любят. И каждый год после пожара костра
кровельного становится  все  больше,  а других растений все  меньше. Олени и
антилопы, которые питались этими другими растениями, либо вымерли, либо ушли
на другие  территории. И  кролики тоже.  И  хищные  птицы  и  совы,  которые
кроликами питаются. Мыши вымирают  от  голода,  а значит,  и  змеи,  которые
питаются мышами, тоже.
     В настоящее  время  костер кровельный  является доминирующим  растением
внутриматериковых пустынь от Канады до Невады, он уже покрывает пространство
размером в две Неброски и распространяется на тысячи акров ежегодно.
     Но самое смешное, говорит Устрица, что домашний скот  не ест этот самый
костер  кровельный.  Коровы  предпочитают  обыкновенную траву.  Которая  еще
осталась.
     Монина  книжка называется "Прикладное искусство американских индейцев".
Когда я ее открываю, еще несколько розовых и голубых перьев вылетает наружу.
     --  Теперь у меня главная  мечта в жизни --  найти по-настоящему прямое
дерево, -- говорит Мона. У нее в дредах застряло розовое  перо. -- И сделать
тотемный столб или что-нибудь в этом роде.
     -- Если смотреть в перспективе исконных растений,  -- говорит  Устрица,
-- то Джонни Эпплсид был злоебучим биологическим террористом.
     Он  говорит, что Джонни Эпплсид  мог бы  и оспу распространять с тем же
успехом.
     Устрица набирает еще один номер и подносит телефон к уху. Он колотит по
спинке переднего сиденья и говорит:
     -- Мам, пап? Какой самый шикарный ресторан в Рено?
     Элен пожимает плечами и смотрит на меня. Она говорит:
     -- "Пустынное небо" в Тахое -- очень милое место.
     Устрица говорит в трубку:
     -- Хочу поместить у вас объявление шириной в три колонки. -- Он смотрит
в  окно и  говорит: -- Шириной  в  три  колонки и высотой  в  шесть  дюймов.
Заголовок большими буквами: "Вниманию клиентов ресторана "Пустынное небо".
     Устрица говорит:
     --  Текст  объявления такой:  "После  обеда  в указанном  ресторане вам
пришлось  лечь в больницу с острым пищевым отравлением? Если так, то звоните
по  указанному телефону и  объединяйтесь с другими такими же  пострадавшими,
чтобы подать коллективный иск в суд".
     Устрица называет  номер телефона.  Выуживает из мешочка  для талисманов
кредитную  карточку  и  зачитывает   ее  номер  и  дату,   до  которой   она
действительна.  Он  просит, чтобы  ему перезвонили,  когда  объявление будет
набрано, чтобы  сверить  окончательный  текст.  Он говорит,  что  объявление
должно появляться каждый день на протяжении всей  следующей недели в разделе
ресторанной критики. Он закрывает крышку на телефоне и убирает антенну.
     --  Сколько коренных американцев  погибло  от  болезней,  завезенных из
Старого Света, от желтой лихорадки и оспы, -- говорит Устрица. -- И растения
тоже гибнут.  В  1930 году,  с грузом бревен для мельницы, сюда из Голландии
завезли болезнь, поражающую  деревья, в частности вязы. В 1904-м -- болезнь,
поражающую каштаны.  Патогенный  грибок, поражающий вязы. Экологи опасаются,