рубку липкой рукой, облепленной ставнями  и дверями.
Пальцем,  облепленным водопроводными трубами,  набираю номер,  который я  не
могу забыть.
     Трубку берет мужчина.
     И я говорю: папа. Я говорю: это я, папа.
     Я говорю  ему,  где я живу. Говорю ему имя, которым  сейчас  называюсь.
Говорю ему, где я работаю. Я  говорю, что я все понимаю, как это выглядит...
Джина и  Катрин мертвы, но я в этом не виноват. Я ничего  не делал. Я просто
сбежал.
     Он  говорит, что он  знает. Он видел свадебную фотографию в сегодняшней
газете. Он знает, кто я теперь.
     Пару недель назад я проезжал мимо их дома. Я говорю, что я видел  его и
маму, как они возились в саду. Я поставил  машину чуть дальше по улице,  под
цветущим вишневым  деревом. Моя  машина -- машина Элен  -- была  вся покрыта
розовыми лепестками. Я говорю, что они замечательно выглядят, они с мамой.
     Я говорю, что я тоже по ним  скучаю. Что я их тоже люблю. Я говорю, что
со мной все в порядке.
     Я говорю, что не знаю, что делать. Но, говорю я, все будет хорошо.
     А потом я  просто слушаю.  Я  жду, когда он  перестанет  плакать, чтобы
сказать, что мне очень жаль.
     Глава тридцать седьмая
     Особняк Гартоллера в лунном  свете.  Дом в старинном английском  стиле,
восемь спален, четыре камина -- все пустое и белое. Каждый шаг отдается эхом
по полированному паркету. Света нет, в  доме темно. Нет ни мебели, ни ковров
-- в доме холодно.
     -- Здесь, -- говорит Элен. -- Можно сделать все здесь, где нас никто не
увидит. -- Она щелкает выключателем и зажигает свет.
     Потолок поднимается ввысь, так высоко, что он мог  бы  быть небом. Свет
от висячей люстры размером с хрустальный метеозонд,  свет превращает высокие
окна в  зеркала. Свет швыряет наши тени  на  деревянный пол. Это  тот  самый
бальный зал площадью в полторы тысячи квадратных футов.
     У меня больше  нет работы. Меня ищет полиция. У меня в квартире воняет.
Мою фотографию  напечатали в газете. День я провел, прячась в кустах у входа
в  ожидании темноты. В ожидании Элен Гувер Бойль, которая скажет мне, что  у
нее на уме.
     Она  держит под мышкой гримуар. Страницы испачканы розовым и малиновым.
Она открывает книгу и показывает мне заклинания, английский перевод  записан
черной ручкой под тарабарщиной оригинала.
     -- Произнеси его, -- говорит она.
     Заклинание?
     -- Прочитай его вслух, -- говорит она.
     И я спрашиваю: и что будет?
     А Элен говорит:
     -- Только поосторожнее с люстрой.
     Она начинает читать, ровно и монотонно, словно считает -- словно это не
слова, а цифры. Она начинает читать, и ее сумочка, что висит у нее на плече,
медленно  поднимается вверх. Все выше и выше. Вот уже ремешок натянулся, вот
уже сумка парит у Элен над головой, как желтый воздушный шар.
     Элен  продолжает  читать, и галстук поднимается у  меня перед носом. Он
поднимается,  словно синяя змея из корзины,  и задевает меня по носу. У Элен
поднимается юбка, она хватает  ее за подол и придерживает  одной рукой.  Она
продолжает читать,  и мои шнурки пляшут  в  воздухе.  Висячие  серьги  Элен,
жемчуга и  изумруды,  бьют  ее  по ушам. Жемчужное ожерелье  колышется у нее
перед глазами и поднимается над головой, словно жемчужный нимб. Элен смотрит
на  меня  и продолжает читать. У меня  жмет в  подмышках --  это поднимается
куртка. Элен  вдруг становится  выше ростом. Теперь  наши глаза -- на  одном
уровне.  И вот  я  уже  смотрю на  нее  снизу вверх.  Она  парит  в воздухе,
приподнявшись  над  полом.  С  ее ноги падает  желтая  туфля и шлепается  на
паркет. Потом падает и вторая.
     Элен продолжает читать, ее  голос  ровный и  монотонный. Она смотрит на
меня сверху вниз и улыбается.
     И вдруг я чувствую, что мои ноги оторвались от пола. То есть сначала --
одна  нога. Вторая чуть не подворачивается, и я бью ногами, как это бывает в
глубоком  бассейне, когда  тебе  надо  нащупать  дно,  чтобы  оттолкнуться и
всплыть. Я выбрасываю руки вперед. Я отталкиваюсь от пола, меня опрокидывает
вперед, и вот я лежу в воздухе лицом вниз и смотрю на паркетный пол с высоты
в шесть футов, с высоты в восемь футов. Мы  с моей тенью расходимся в разные
стороны. Тень остается внизу, она все меньше и меньше.
     Элен говорит:
     -- Карл, осторожнее.
     Что-то хрупкое и холодное обнимает меня. Острые кусочки чего-то шаткого
и звенящего стекают по шее, путаются в волосах.
     -- Это люстра. Карл, -- говорит Элен. -- Осторожнее.
     Моя задница утонула в  хрустальных  бусинах и  подвесках, меня обвивает
звенящий,  подрагивающий осьминог.  Холодные  стеклянные  ветви и поддельные
свечи.  Руки  и  ноги  запутались  в  нитях  хрустальных   цепочек.  Пыльные
хрустальные  грозди. Паутина и мертвые пауки.  Горячая лампочка жжется  даже
сквозь  рукав. Так высоко  над  полом. Я  паникую  и хватаюсь за  стеклянную
ветвь, и вся сияющая глыба  раскачивается и звенит. Часть подвесок срывается
вниз. А внутри всего -- я. И Элен говорит:
     -- Прекрати. Ты ее сорвешь.
     И  вот  она уже  рядом со мной,  по  ту сторону искрящейся  хрустальной
завесы. Ее губы беззвучно движутся, вылепливая слова.  Она раздвигает руками
звенящие бусины, улыбается мне и говорит:
     -- Для начала мы тебя выпрямим.
     Книга  куда-то  делась.  Элен  сдвигает  хрусталь   в  одну  сторону  и
подплывает ближе.
     Я держусь за стеклянную ветвь  обеими руками.  С  каждым биением сердца
миллионы хрустальных кусочков подрагивают и звенят.
     -- Представь, что ты под водой, -- говорит она и  развязывает  шнурки у
меня на ботинке. Снимает с меня ботинок и роняет его на пол. Своими руками в
желтых и красных подтеках она развязывает шнурки на втором ботинке, и первый
ботинок ударяется о пол внизу. -- Давай, -- говорит  она и сует руки мне под
мышки. -- Сними куртку.
     Она выбрасывает  мою куртку из люстры. Потом  -- галстук.  Сама снимает
пиджак  и  роняет его на  пол.  Люстра сверкает вокруг  миллионами крошечных
хрустальных радуг. Сотни  крошечных лампочек излучают тепло и  запах горячей
пыли. Все дрожит и искрится, а мы с Элен -- в самом центре.
     Мы купаемся в теплом свете.
     Элен выговаривает свои беззвучные слова,  и у меня ощущение, что сердце
переполняется теплой водой.
     Серьги  Элен,  все  ее  украшения сверкают  ослепительными  переливами.
Слышен  только хрустальный звон. Мы уже почти не раскачиваемся, и я отпускаю
стеклянную  ветку.  Вокруг  нас  --  миллионы  мерцающих   крошечных  звезд.
Наверное, именно так себя чувствует Бог.
     И это тоже -- моя жизнь.
     Я говорю, что мне надо  где-то укрыться. От полиции. Домой возвращаться
нельзя. Я не знаю, что делать.
     Элен протягивает мне руку:
     -- На.
     Я беру ее руку. И она крепко держит меня. Мы целуемся. И это прекрасно.
     И Элен говорит:
     --  Пока  можешь остаться здесь.  --  Она  проводит розовым  ногтем  по
сияющему  стеклянному шару, ограненному  так, что он  отражает  свет по всем
направлениям. Она говорит: -- Теперь для нас нет ничего невозможного. -- Она
говорит: -- Ничего.
     Мы  целуемся,  и  она елозит  мне по ногам ногами,  стягивая  носки. Мы
целуемся, и я  расстегиваю  ее блузку. Мои носки, ее блузка, моя рубашка, ее
колготки. Кое-что из вещей падает на пол, кое-что остается висеть на люстре.
     Моя раздувшаяся воспаленная нога, засохшая корка на ободранных коленках
Элен -- ничего друг от друга не спрячешь.
     Прошло двадцать лет,  и  вот он  я -- делаю  то,  что даже и  не мечтал
сделать снова, -- и я говорю: кажется, я влюбляюсь.
     И Элен, такая гладкая и горячая посреди звенящего света, улыбается мне,
запрокидывает голову и говорит:
     -- Так и было задумано.
     Я люблю ее. Люблю. Элен Гувер Бойль.
     Мои брюки и ее юбка падают на пол, где уже  разбросана другая одежда, и
наши туфли, и хрустальные подвески. Куда упал и гримуар.
     Глава тридцать восьмая
     Дверь в офисе "Элен Бойль.  Продажа  недвижимости"  заперта. Я стучу, и
Мона кричит сквозь стекло:
     -- Мы закрыты.
     А я кричу, что я не клиент.
     Мона  сидит за  компьютером и  что-то печатает.  После каждых двух-трех
ударов  по  клавишам  она  поднимает  глаза и смотрит  на экран.  На  экране
большими буквами набрано сверху страницы: "Резюме".
     Радиосканер объявляет код девять-двенадцать.
     Продолжая печатать, Мона говорит:
     -- Даже не  знаю, почему  я до сих  пор не подала  на вас  заявление об
оскорблении действием.
     Я говорю: может  быть, потому, что она хорошо к нам относится, ко мне и
Элен.
     И она говорит:
     -- Нет, не поэтому.
     Может быть, потому, что ей нужен гримуар.
     Мона молчит. Она разворачивается на стуле и приподнимает блузку. Кожа у
нее на ребрах вся  в малиновых кровоподтеках. Суровая любовь. Элен кричит из
своего кабинета:
     -- Какие синонимы к слову "замученный"?
     Ее стол весь  заложен раскрытыми книгами. Под столом видно, что  на ней
разные туфли, одна -- розовая, вторая -- желтая.
     Розовый  шелковый  диван,  резной стол  времен  Людовика  XIV  у  Моны,
журнальный  столик с ножкам" в  виде львиных  лап  -- все припорошено пылью.
Цветы в букетах высохли и побурели, вода в вазах -- черная и вонючая.
     Радиосканер объявляет код три-одиннадцать.
     Я говорю,  что  извиняюсь.  Это  было неправильно -- так ее хватать.  Я
задираю штанины и показываю синяки у себя на голенях.
     -- Это другое, -- говорит Мона. -- Это была самозащита.
     Я  топаю  ногой па полу  и говорю, что нога уже лучше. Воспаление почти
прошло. Я говорю ей спасибо.
     И Элен говорит:
     -- Мона? Как покороче назвать человека, которого подвергали  пыткам?  В
одно слово?
     Мона говорит:
     -- Когда ты будешь уходить, я выйду с тобой. Нам надо поговорить.
     Элен у себя  в кабинете зарылась в книгу.  Это словарь древнееврейского
языка.   Рядом   лежит  учебник  латинского.  Под  ним  --  исследование  по
арамейскому греческому.  Тут  же лежит страничка с баюльной песней. Мусорная
корзина рядом со столом доверху заполнена бумажными чашечками из-под кофе.
     Я говорю: привет.
     Элен поднимает  глаза. На ее зеленом  пиджаке,  на лацкане -- пятно  от
кофе. Рядом со словарем древнееврейского -- открытый  гримуар. Элен моргает,
раз, второй, третий, и говорит:
     -- Мистер Стрейтор.
     Я спрашиваю,  не хочет ли она  сходить  куда-нибудь пообедать.  Мне еще
предстоит  разобраться  с  Джоном  Нэшем.  Я  надеялся,  что  она  даст  мне
какое-нибудь полезное заклинание. Например, чтобы стать невидимым. Или чтобы
подчинить  себе  волю  другого  человека.  Может быть,  мне не  придется его
убивать. Я зашел посмотреть, что она переводит.
     Элен закрывает гримуар чистым листом бумаги и говорит:
     -- Сегодня я занята.  -- Она ждет, держа ручку в  руке. Свободной рукой
закрывает словарь. Она говорит: -- А разве ты не скрываешься от полиции?
     Я говорю: может быть, сходим в кино? И она говорит:
     -- Только не в эти выходные.
     Я говорю: может быть, я куплю билеты в консерваторию?
     Элен машет рукой:
     -- Как хочешь.
     Я говорю: замечательно. Стало быть, я приглашаю тебя на свидание.
     Элен убирает ручку за ухо под взбитыми розовыми волосами. Открывает еще
одну книгу  и  кладет  ее  поверх  древнееврейского  словаря. Держа палец на
словарной статье, она поднимает глаза и говорит:
     --  Я не к тому,  что ты мне не нравишься. Просто сейчас  у меня правда
нет времени.
     Из-под  листочка,  которым  прикрыт гримуар, видно  имя.  В самом  низу
страницы, на сегодняшний день. Имя сегодняшней жертвы. Карл Стрейтор.
     Элен закрывает гримуар и говорит:
     -- Ты понимаешь.
     Радиосканер объявляет код семь-два.
     Я  спрашиваю,  может  быть,  вечером  она  придет   ко  мне  в  особняк
Гартоллера. Стоя в дверях ее кабинета, я говорю, что хочу снова  быть с ней.
Что она мне нужна.
     А Элен улыбается и говорит:
     -- Так и было задумано.
     В приемной Мона  хватает меня  за  руку. Берет  свою сумочку, вешает на
плечо и кричит:
     -- Элен, я  -- обедать. -- Мне она говорит: -- Нам  надо поговорить, но
не здесь. -- Она отпирает дверь, и мы выходим на улицу.
     Мы стоим возле моей машины. Мона качает головой и говорит:
     -- Ты хоть понимаешь, что с тобой происходит?
     Я влюблен. Так убейте меня.
     -- В Элен? -- Мона щелкает пальцами у меня перед носом и говорит: -- Ты
не влюблен. --  Она  вздыхает и говорит: -- Ты, вообще, когда-нибудь  слышал
про любовные привороты?
     Совершенно без всякой связи мне представляется Нэш, как он впендюривает
мертвым женщинам.
     -- Элен нашла заклинание, чтобы  тебя  приворожить, -- говорит Мона. --
Она тебя подчинила. На самом деле ты ее не любишь.
     Правда?
     Мона смотрит мне в глаза и говорит:
     -- Когда ты в  последний раз думал  о том, чтобы сжечь  гримуар? -- Она
показывает  на землю  и говорит:  -- И  это ты называешь любовью? Просто она
нашла способ, чтобы тобой управлять.
     Подъезжает машина.  За рулем  -- Устрица.  Он убирает волосы  с глаз  и
просто сидит в машине,  наблюдая за  нами. Его  светлые волосы растрепаны  и
всклокочены. На обеих щеках -- по два длинных горизонтальных  разреза.  Алые
шрамы. Боевая раскраска.
     У него звонит мобильный, и он берет трубку:
     -- "Дональд, Домбра и Дурында", юридические услуги.
     Большая борьба за власть.
     Но я люблю Элен.
     -- Нет,  --  говорит  Мона.  Она  смотрит  на Устрицу. -- Теперь просто
кажется, что ты ее любишь. Она тебя обманула.
     Но это любовь.
     -- Я  знаю Элен дольше тебя, --  говорит Мона. Она  смотрит на часы. --
Это не любовь. Это красивые сладкие чары, но она тебя порабощает.
     Глава тридцать девятая
     В Древней Греции люди считали,  что  мысли -- это приказы свыше. Если в
голову  древнего  грека  приходила какая-то мысль,  он был  уверен,  что  ее
ниспослали боги. Аполлон говорил человеку, что нужно быть храбрым.
     Афина -- что нужно влюбиться.
     Теперь люди слышат  рекламу картофельных чипсов со сметаной и бросаются
их покупать.
     Зажатый между радио, телевизором и колдовскими чарами Элен Гувер Бойль,
я  уже не понимаю, чего хочу по-настоящему. Я даже  не  знаю,  доверяю  ли я
самому себе.
     В ту ночь Элен отвозит меня на склад антиквариата -- тот самый, где она
искалечила  столько мебели.  Там  темно, дверь заперта, но Элен  кладет руку
поверх замка, произносит что-то короткое и рифмованное, и дверь открывается.
Сигнализация  не  включается.  Ничего.  Тишина.  Мы углубляемся  в  лабиринт
древней мебели. С потолка свисают  темные неподключенные люстры. Лунный свет
проникает внутрь сквозь стеклянную крышу.
     -- Видишь, как просто, -- говорит Элен. -- Мы можем все. Для нас теперь
нет ничего невозможного.
     Нет,  уточняю  я,  это  она  может  все.  Для  нее  теперь  нет  ничего
невозможного.
     Элен говорит:
     -- Ты меня все еще любишь?
     Если  ей этого хочется.  Я не знаю. Если она говорит.  Элен  смотрит на
темные  люстры  под  потолком,  подвесные  клетки  из позолоты и  хрусталя и
говорит:
     -- Может, того... по-быстрому? Хочешь?
     И я говорю: кажется, у меня нет выбора.
     Я  уже не  понимаю  разницы между тем, чего  я хочу,  и тем, чего  меня
выдрессировали хотеть.
     Я не знаю, чего я хочу по-настоящему и чего меня заставляют хотеть.
     Заставляют обманом.
     Я говорю о свободе воли. Есть у нас эта  свобода или Бог нам диктует по
заданному сценарию все, что мы делаем,  говорим и хотим? Мы свободны в своих
решениях   или   средства  массовой   информации  и   устоявшаяся   культура
контролируют наши желания  и  действия --  начиная  буквально  с рождения? Я
свободен в  своих устремлениях  или я  нахожусь  под властью  колдовских чар
Элен?
     Стоя перед  ореховым  шкафом  эпохи Регентства  с  большими стеклянными
дверцами, Элен проводит рукой по резному орнаменту и говорит:
     -- Давай будем бессмертными, ты и я.
     Как эта мебель. В долгом странствии от жизни к жизни. А  все, кто  тебя
любит, умирают  у  тебя на глазах. Вся эта мебель. Мы с Элен. Тараканы нашей
культуры.
     На стеклянной дверце -- старая царапина от ее бриллиантового кольца. Из
тех времен, когда она ненавидела этот бессмертный мусор.
     Представьте  бессмертие,  когда  даже брак  длиной  в полвека покажется
приключением  на  одну  ночь.  Представьте,  как  моды  сменяют  друг друга,
стремительно  --  не  уследишь.  Представьте,  что  с каждым  веком  в  мире
становится все больше и больше людей и в людях все больше и больше отчаяния.
Представьте, как вы меняете религии и работы, места жительства и диеты, пока
они  окончательно не утратят ценность. Представьте, как вы  путешествуете по
миру из года в год, пока не изучите  его весь, каждый квадратный дюйм, и сам
станет  скучно. Представьте, как все  ваши  чувства --  любви  и  ненависти,
соперничества и победы -- повторяются снова и снова и в конце  концов  жизнь
превращается в  бесконечную мыльную оперу.  Все  повторяется снова  и снова,
пока  рождения  и  смерти  людей перестанут тревожить вас  и  волновать, как
никого не волнуют увядшие цветы, которые выбрасывают на помойку.
     Я говорю Элен, что, по-моему, мы уже бессмертны.
     Она говорит:
     -- У меня есть сила. -- Она открывает сумочку, достает сложенный листок
бумаги, встряхивает его, чтобы развернуть, и говорит: --  Знаешь, как гадают
с помощью зеркала?
     Я не знаю, что  я  знаю, а чего  не знаю. Я не знаю, что правда,  а что
неправда. Наверное, я не знаю вообще ничего. Я говорю ей: расскажи.
     Элен  снимает  с  шеи  шелковый шарф и  протирает  пыльную  поверхность
зеркала. Ореховый  шкаф эпохи Регентства с резными украшениями из оливкового
дерева и позолоченной фурнитурой времен  Второй империи, согласно надписи на
картонной карточке. Элен говорит:
     -- Ведьмы льют масло на зеркало и говорят заклинание, и в зеркале видно
будущее.
     Будущее, говорю я.  Замечательно. Костер  кровельный.  Пуэрария. Речной
окунь.
     Сейчас я не уверен, что смогу разобрать настоящее.
     Элен читает по листку бумаги. Ровным и монотонным голосом, так  же, как
она читала  заклинание,  чтобы  летать. Всего несколько  строк. Она опускает
листок и говорит:
     -- Зеркало, зеркало, покажи нам, что с нами будет, если мы будем любить
друг друга и воспользуемся нашей новой силой.
     Ее новой силой.
     -- Со слов "зеркало, зеркало" я  сама  придумала, -- говорит  Элен. Она
берет меня за руку и сжимает, но я не отвечаю на ее пожатие. Она говорит: --
Я  попробовала еще в офисе, с зеркальцем в пудренице,  но это  все равно что
смотреть телевизор через микроскоп.
     Наши отражения в  зеркале  тускнеют и расплываются, сливаются в одно. В
зеркале расплывается ровная серая дымка.
     -- Покажи нам, -- говорит Элен, -- покажи наше будущее вместе.
     В сером мареве проступают фигуры. Свет и тени сплетаются вместе.
     --  Видишь, -- говорит она. --  Вот мы с тобой. Мы снова молоды. Я могу
вернуть нам молодость. Ты такой же, как на фотографии в газете. На свадебной
фотографии.
     Все такое смутное, расплывчатое. Я не знаю, что я там вижу.
     -- Смотри, -- говорит Элен. Она указывает подбородком на зеркало. -- Мы
правим миром. Мы основываем династию.
     Нам все равно всего мало, мне вспоминаются слова Устрицы.
     Власть,  деньги,  любовь,  вдоволь  еды  и  секса.  Бывает  так,  чтобы
когда-нибудь  остановиться,  или  нам  всегда этого  мало? И  чем больше  мы
получаем, тем больше хочется?
     В зыбком тумане будущего я  не различаю вообще  ничего.  Не вижу вообще
ничего,  кроме продолжения прошлого. Еще больше проблем,  еще больше  людей.
Меньше биозахвата. Но больше страдания.
     -- Я вижу нас вместе, -- говорит Элен. -- Навсегда.
     Я говорю: если тебе этого хочется.
     И она говорит:
     -- Что это значит?
     И  я говорю:  все,  что тебе самой хочется,  то  и знач