йских шляпах. Люди едят яблоки в карамели на палочке
и фруктовый  колотый  лед  в  бумажных трубочках.  Повсюду  --  пыль. Кто-то
наступает Элен на ногу, она убирает ногу я говорит:
     -- Я склоняюсь к мысли, что не важно, скольких людей я убиваю, -- этого
все равно мало.
     Я говорю: давай не будем говорить о работе.
     По земле тянутся толстые черные кабели.  В  темноте за пределами  ярких
огней  моторы  на  дизельном  топливе   вырабатывают  электричество.  Пахнет
соляркой, жареной картошкой, блевотиной и сахарной пудрой.
     Это то, что сейчас называется весельем.
     Сверху  доносится  крик.  Мелькает  Мона.  Этот  аттракцион  называется
"осьминог".  Название  мигает ярким неоном. Черные металлические  штуковины,
вроде  как искореженные, перекрученные спицы, вертятся  вокруг оси. В  то же
время они поднимаются  и  опускаются.  На  конце каждой  спицы  --  сиденье,
которое  вертится  на своей собственной  оси. Сверху снова доносится крик  и
уплывает  прочь. Черные с  красным волосы развеваются  на  ветру. Серебряные
цепочки  с  амулетами на шее у Моны сбились на сторону. Она вцепилась обеими
руками в перекладину безопасности.
     Обломки  западной цивилизации  --  орудийные  башни,  печные  трубы  --
сыплются из Мониных волос. Монеты И-Цзын проносятся мимо, как пули.
     Элен смотрит на Мону и говорит:
     -- Кажется, Мона получила свое заклинание, чтобы летать.
     У меня снова бибикает  пейджер.  Тот  же номер,  что был у полицейского
детектива. Новый спаситель уже пытается сесть мне на хвост.
     Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.
     Я отключаю пейджер.
     Глядя на Мону, Элен говорит:
     -- Плохие новости?
     Я говорю: да так, ерунда. Ничего срочного.
     На своих розовых шпильках  Элен проходит  по грязи и древесным опилкам,
переступая через черные кабели.
     Я протягиваю ей руку:
     -- Давай.
     И  она  берет  мою  руку.  И я держу  ее и не отпускаю.  И она вроде не
против. Мы идем рука об руку. И это славно.
     У нее осталось лишь пара-тройка больших перстней, так что это совсем не
так больно, как можно было бы предположить.
     Вертящиеся  карусели  поднимают  ветер.  Огни  белые,  как  бриллианты,
зеленые,  как  изумруды,  красные,  как  рубины, огни  синие,  как бирюза  и
сапфиры, желтые, как  цитроны, оранжевые, как медовый янтарь. В динамиках на
столбах, понатыканных везде и всюду, грохочет рок-музыка.
     Эти рок-голики. Эти тишина-фобы.
     Я спрашиваю у  Элен, когда она в  последний  раз каталась на  "чертовом
колесе".
     Повсюду --  мужчины и женщины.  Держатся за руки, цулуются. Кормят друг
друга ошметками розовой сахарной ваты. Идут в обнимку, засунув руку в задний
карман тугих джинсов партнера или партнерши.
     Глядя на толпу, Элен говорит:
     -- Не пойми меня неправильно, но когда ты -- в последний раз?
     В последний раз -- что?
     -- Ты знаешь.
     Я не уверен, идет ли  в расчет  мой  последний  раз,  но  это  было лет
восемнадцать назад.
     И Элен улыбается и говорит:
     -- Неудивительно, что у тебя такая походка. -- Она говорит: -- А у меня
это было в последний раз двадцать лет назад, а потом Джона не стало.
     На земле, среди  древесных опилок и  кабелей, валяется  смятый газетный
листок. В газете -- объявление шириной в три колонки:
ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ АГЕНТСТВА "ЭЛЕН БОЙЛЬ. ПРОДАЖА НЕДВИЖИМОСТИ"
     В объявлении сказано: "Вам продали  дом  с  привидениями? Если  так, то
звоните  по  указанному  телефону  и  объединяйтесь  с   другими  такими  же
пострадавшими, чтобы подать коллективный иск в суд".
     Номер  мобильного  Устрицы.  И   я  спрашиваю  у  Элен:  зачем  ты  ему
рассказала?
     Элен смотрит на объявление сверху  вниз. Вдавливает  его в  грязь своей
розой шпилькой и говорит:
     -- По  той  же причине, почему я  его не убила.  Иногда он бывает таким
обаятельным.
     Рядом  с  объявлением,  втоптанным  в  грязь, --  фотография  еще одной
мертвой модели.
     Элен  смотрит на "чертово  колесо",  на картинки, мигающие  красными  и
белыми огоньками. Она говорит:
     -- Выглядит очень заманчиво.
     Служитель  останавливает  колесо,  и  мы  с  Элен  садимся  на  красные
пластиковые сиденья, и служитель закрепляет перекладины безопасности поперек
наших  колен. Он  отходит  к  своей  кабинке  и  тянет за рычаг.  Включается
дизельный мотор.  "Чертово  колесо"  дергается, как будто  оно  сейчас будет
крутиться в другую сторону, и мы с Элен поднимаемся в темноту.
     Где-то  на середине  пути  к  темному  небу  колесо вдруг  дергается  и
останавливается.  Наша  кабинка качается, и  Элен  хватается за  перекладину
безопасности. С ее пальца срывается перстень с бриллиантом  и падает вниз --
мимо  огней и стальных распорок,  мимо мерцания и смеющихся лиц, --  прямо в
мотор с вращающимися шестернями.
     Элен провожает его глазами и говорит:
     -- Почти тридцать пять тысяч долларов.
     И я говорю: может быть, с ним ничего не случится. Ведь это бриллиант.
     А  Элен говорит: в  этом-то  и проблема. Бриллианты -- самые твердые из
всех  твердых  тел,  которые  существуют в  природе,  но  их все-таки  можно
разбить. Они выдерживают постоянное давление, но внезапный, резкий и сильный
удар может разбить их в пыль.
     Внизу стоит Мона. Она подбегает и встает прямо под нашей  кабинкой. Она
машет руками, скачет на месте и кричит:
     -- Ух ты! Где Элен?!
     Колесо  дергается  и  снова  приходит в  движение. Сиденье качается,  и
сумочка Элен скользит по пластмассе и почти падает вниз, но Элен успевает ее
подхватить. В сумочке так и лежит серый камушек. Дар от ковена Устрицы. Элен
успевает  спасти   сумку,  но   ее   ежедневник  все-таки  срывается   вниз,
раскрывается  в воздухе, шелестя страницами, и падает в опилки. Мона бежит к
нему и поднимает.
     Она бьет  ежедневником о бедро, чтобы стряхнуть с него пыль и опилки, и
поднимает его над головой, чтобы мы видели, что все в порядке.
     Элен говорит:
     -- Благослови, Господи, Мону.
     Я говорю: Мона мне говорила, что ты собираешься меня убить.
     А Элен говорит:
     -- А мне она говорила, что ты хочешь убить меня.
     Мы смотрим друг другу в глаза.
     Я говорю: благослови, Господи, Мону.
     А Элен говорит: купишь мне воздушной кукурузы в карамели?
     Внизу,  на  земле -- которая  все  дальше  и дальше,  --  Мона  листает
страницы ежедневника. Ежедневно -- имена жертв Элен.
     Сквозь цветные мигающие огоньки  мы смотрим на черное  небо. Теперь  мы
чуточку ближе к  звездам. Мона  однажды сказала,  что  звезды  -- это  самое
лучшее, что есть в  жизни. На той стороне,  куда мы  уходим, когда  умираем,
звезд не бывает.
     Думай о безграничном открытом космосе, о пронзительном холоде и тишине.
О небесах, где награда за все -- тишина.
     Я говорю Элен, что мне надо вернуться домой и  доделать кое-какие дела.
Причем надо вернуться как можно скорее, пока все не сделалось еще хуже.
     Мертвые манекенщицы. Нэш. Полицейские детективы и все такое. Я не знаю,
где и как он раздобыл баюльные чары.
     Мы поднимаемся  выше  и  выше,  дальше и дальше  от  запахов,  от  гула
дизельного  мотора.  Мы  поднимаемся  к  холоду  и  тишине.  Мона,  читающая
ежедневник, становится все меньше и меньше. Толпы людей, их деньги, и локти,
и ковбойские  сапоги  --  все становится  меньше. Киоски с  едой и туалетные
кабинки. Крики и музыка -- меньше.
     На  самом  верху. Колесо  дергается  и замирает. Кабинка  качается  все
слабее и  замирает  тоже.  Здесь, наверху,  ночной ветер играет  с  розовыми
волосами Элен. Неоновый  свет,  жир  и грязь  -- отсюда, сверху, все кажется
совершенным. Совершенным,  надежным  и  безопасным.  Счастливым.  Музыка  --
просто приглушенный ритм. Бум-бум-бум.
     Вот так и надо смотреть на Бога.  Глядя вниз на вертящиеся карусели, на
взвихренные огоньки и крики, Элен говорит:
     -- Я рада, что  ты  узнал обо мне всю  правду. Наверное,  я  все  время
надеялась, что кто-то меня  раскроет.  -- Она  говорит: -- И я рада, что это
ты.
     Ее жизнь  не такая  уж и плохая, говорю  я. У нее есть драгоценности. У
нее есть Патрик.
     -- И все-таки, -- говорит она. -- Хорошо,  когда есть человек,  который
знает все твои тайны.
     Сегодня на ней голубой костюм, но голубой не как обычное яйцо дрозда, а
как яйцо дрозда, которое ты находишь в лесу и переживаешь, что никто из него
не  вылупится,  потому что  птенец  уже  мертвый.  А потом  птенец  все-таки
вылупляется, и ты переживаешь, что делать дальше.
     Элен кладет руку поверх моей руки и говорит:
     -- Мистер Стрейтор, а имя у тебя есть?
     Карл.
     Я говорю: Карл. Карл Стрейтор.
     Я спрашиваю, почему она тогда сказала, что я средних лет.
     А Элен смеется и говорит:
     -- Потому что так оно и есть. Ты средних лет, я средних лет, мы оба.
     Колесо снова дергается, и мы начинаем спускаться вниз.
     Я говорю ей: твои глаза. Я говорю: они голубые.
     Вот -- моя жизнь.
     Мы  опускаемся  до  самого  низа,  и  служитель  поднимает  перекладину
безопасности. Я встаю  и подаю руку  Элен,  помогая  ей  спуститься.  Опилки
мягкие и сыпучие, и мы пробираемся сквозь толпу, спотыкаясь на каждом шагу и
обнимая друг  друга  за  талию. Мы  подходим  к Моне, которая так  и  читает
ежедневник.
     -- Пойдем искать воздушную кукурузу,  --  говорит Элен. -- Карл  обещал
купить.
     Мона держит в руках раскрытый ежедневник. Она поднимает глаза. Ее  губы
слегка приоткрыты. Она быстро моргает -- раз, второй, третий. Она вздыхает и
говорит:
     -- Гримуар, который  мы  ищем... --  Она  говорит: --  Кажется, мы  его
нашли.
     Глава тридцать четвертая
     Ведьмы, когда  записывают  заклинания,  часто  используют руны,  особые
символы  тайного  кода.  По  словам  Моны,  иногда заклинания  записывают  в
обратную  сторону, чтобы их можно было прочесть только в зеркале. Заклинания
записывают по спирали,  начиная от  центра  листа и раскручивая  к краям. Их
записывают, как  таблички-проклятия в Древней Греции: одну  строку  -- слева
направо, вторую  --  справа  налево,  третью --  опять слева направо,  и так
далее. Такой способ письма называется "бустрофедон",  от греческих слов  bus
-- "бык" и strepho -- "поворачиваю", потому  что он повторяет движения быка,
впряженного  в  плуг, который ходит по  полю туда-сюда. Существует  и способ
письма, копирующий  движение змеи,  когда каждая строчка пишется "змейкой" и
строчки как бы расползаются в разные стороны.
     Единственное правило --  заклинания должны быть запутанными. Чем больше
путаницы и  недомолвок,  тем  сильнее будет заклятие. Заморочить, закружить,
сплести чары -- этим и занимаются ведьмы. Само по себе  кружение на месте --
очень сильное магическое действие. Бога-мага,  покровителя ведьм и колдунов,
Гефеста изображают со сплетенными или скрещенными ногами.
     Чем  больше  путаницы  и  неясностей  в  заклинании,  тем  сильнее  оно
воздействует на намеченную жертву.
     Собьет ее  с толку.  Отвлечет  внимание. Жертва растеряется. Застынет в
недоумении. У нее собьется сосредоточенность.
     Похоже на приемы Большого Брата с его песнями и плясками.
     Все то же самое.
     На гравиевой стоянке, на полпути между выходом  из луна-парка и машиной
Элен, Мока  поднимает  ежедневник  над  головой,  так чтобы  огни луна-парка
светили сквозь одну страницу.  Сначала видно только то, что Элен записала на
этот день: дата, имя -- капитан Антонио Кэппелл -- и  напоминания о встречах
по делам агентства.  Но потом на странице проступает бледный узор из букв --
красные  слова, желтые предложения, синие абзацы, -- в зависимости  от того,
какой отсвет ложится на лист.
     -- Невидимые чернила, -- говорит Мона, все еще держа страницу на свету.
     Бледные, как водяные знаки. Призрачные письмена.
     -- Меня переплет навел на мысль, -- говорит Мона.
     Переплет  из  темно-красной   кожи,  почти  черной   из-за   того,  что
ежедневником пользуются постоянно.
     -- Это человеческая кожа, -- говорит Мона.
     Элен говорит,  что нашла эту книгу в  доме  Бэзила  Франки. Симпатичная
старая  книга, только пустая. Она купила ее вместе  с домом.  На обложке  --
черная пятиконечная звезда.
     -- Пентаграмма, -- говорит Мона. -- Это была  чья-то татуировка. А этот
маленький бугорок.  -- Она прикасается пальцем к точке  на корешке. --  Этот
сосок.
     Мона закрывает книгу, отдает ее Элен и говорит:
     -- Потрогай.  Прислушайся к ощущениям. -- Она  говорят: -- Это даже  не
древняя, это гораздо старее.
     Элен  открывает   сумочку,  достает  пару  кожаных  белых  перчаток   с
пуговичками на манжетах и говорит:
     -- Нет. Держи ее ты.
     Мона смотрит  на  книгу, раскрытую  у  нее  в  руках,  и  перелистывает
страницы туда-сюда. Она говорит:
     --  Если бы знать, что  они использовали вместо чернил, я  смогла бы ее
прочитать.
     Если писали уксусом или жидким  аммиаком, говорит она, то  надо сварить
красную капусту и протереть страницу отваром  --  буквы  проявятся малиновым
цветом.
     Если писали  спермой, то  написанное можно прочесть  под флюоресцентным
светом.
     Я перебиваю: люди записывают заклинания спермой?
     И Мона говорит:
     -- Только самые сильные заклинания.
     Если  писали раствором кукурузного крахмала,  надо  протереть  страницу
йодом.
     Если  писали лимонным  соком,  говорит Мона,  нужно нагреть страницу, и
тогда буквы проступят коричневым.
     -- А ты лизни, -- говорит Элен. -- Если кислое, значит, лимонный сок.
     Мона резко захлопывает книгу.
     --  Это  книга заклятий,  который тысяча  лет, книга,  переплетенная  в
человеческую кожу и,  возможно, написанная чьей-то  древней спермой.  -- Она
говорит Элен: -- Так что ты ее оближи.
     И Элен говорит:
     -- Ладно, я все поняла. Постарайся быстрее ее прочитать и перевести.
     И Мона говорит:
     -- Это не я таскала ее с собой десять лет. Это не я ее уничтожала, не я
писала поверх всего.  -- Она держит книгу  обеими руками и сует ее Элен  под
нос. -- Это древняя книга. Она написана на архаичном латинском и  греческом.
Плюс к тому -- древние руны, теперь утраченные. -- Она говорит: -- Мне нужно
время.
     --  Вот. -- Элен открывает сумку,  достает сложенную бумажку, отдает ее
Моне  и говорит:  --  Вот  баюльная песня.  Один человек, Бэзил  Франки,  ее
перевел. Если сличить ее с заклинанием из книги, тогда будет проще перевести
все остальные заклятия на том же языке. -- Она говорит: -- Как на Розеттском
камне.
     Мона протягивает руку, чтобы взять листок.
     Но я вырываю  листок  у Элен  и говорю: почему  мы  вообще  затеяли эту
дискуссию? Говорю,  что  я думал сжечь книгу.  Я  разворачиваю  листок.  Это
страница 27 из библиотечной книжки. Я говорю: надо сперва подумать. Подумать
как следует.
     Я  говорю  Элен:  ты  уверена,  что хочешь  так поступить с  Моной? Это
заклинание сломало жизни  нам обоим.  И  потом, говорю  я,  что  знает Мона,
узнает и Устрица.
     Элен  надевает  белые  перчатки.  Застегивает  пуговички  на  манжетах,
протягивает руку и говорит Моне:
     -- Отдай мне книгу.
     -- Но я могу ее расшифровать, -- говорит Мона.
     Элен трясет рукой и говорит:
     -- Нет, так будет лучше. Мистер  Стрейтор прав. Для тебя все изменится,
все.
     Ночь искрится цветными огнями и дрожит криками. И Мона говорит:
     -- Нет, -- и прижимает книгу к груди.
     -- Видишь,  --  говорит  Элен,  -- оно уже началось.  Когда  есть  хоть
какая-то власть, даже возможность власти, тебе сразу хочется большего.
     Я говорю Моне, чтобы она отдала книгу  Элен.  Мона поворачивается к нам
спиной и говорит:
     -- Это я ее  нашла. Я  -- единственная, кто  может ее прочитать. -- Она
оборачивается, смотрит на меня через плечо и говорит:  -- А ты... ты  хочешь
ее уничтожить,  чтобы состряпать статью  для своей газеты. Хочешь, чтобы все
разрешилось, чтобы можно было об этом писать.
     И Элен говорит:
     -- Мона, котик, не надо.
     Мона оборачивается через другое плечо, смотрит на Элен и говорит:
     -- А тебе хочется власти над миром. Чтобы  править единолично. Для тебя
главное --  власть и деньги.  -- Она  обнимает книгу обеими руками, выставив
плечи вперед, кажется, что  она обнимает ее всем телом. Она смотрит на книгу
и говорит: -- Я -- единственная,  кто понимает, кто ценит ее за  то, что она
собой представляет.
     Я говорю ей: послушай, Элен.
     --  Это Книга  Теней, -- говорит Мона,  -- настоящая Книга  Теней.  Она
должна быть у настоящей ведьмы. Дайте  мне перевести ее. Я вам все расскажу,
что удастся понять. Обещаю.
     Я  складываю страничку с баюльной песней и убираю  ее  в задний карман.
Делаю шаг в направлении Моны. Смотрю на Элен, и она кивает.
     По-прежнему спиной к нам, Мона говорит:
     -- Я верну Патрика. -- Она говорит: -- Я верну всех малышей.
     Я  хватаю ее сзади за талию  и  приподнимаю  над  землей.  Мона визжит,
колотит меня  каблуками по голеням и все  извивается, пытаясь вырваться,  но
книгу она держит крепко, и я пропускаю руки  у нее под мышками и вцепляюсь в
книгу, в мертвую человеческую  кожу.  Прикасаюсь к  мертвому соску. К соскам
Моны. Мона орет благим матом и впивается ногтями  мне в руки, мягкая  кожа у
меня под руками. Она впивается ногтями мне в руки, и я хватаю ее за запястья
и  резко  дергаю ее  руки  вверх.  Книга падает,  Мона,  брыкаясь,  случайно
отпинывает ее  ногой, и никто  этого  не  замечает -- на темной стоянке, под
аккомпанемент воплей из луна-парка.
     Это --  жизнь, которая  есть у  меня. Это -- дочка, которую я знал, что
когда-нибудь   потеряю.   Она  меня  бросит  ради   бойфренда.  Ради  дурных
пристрастий. Ради наркотиков. Почему-то все всегда происходит именно так.
     Борьба за власть. Не важно, каким замечательным и  прогрессивным  отцом
ты себя почитаешь, все равно все когда-нибудь кончится именно так.
     Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее.
     Книга падает на гравий, подняв облако пыли.
     Я кричу Элен, чтобы она взяла книгу.
     Мона все-таки вырывается, и мы с  Элен  отступаем. Элен держит книгу, я
оглядываюсь по сторонам, нет ли кого поблизости.
     Сжимая кулаки,  Мона  бросается следом  за  нами, ее красные  с  черным
волосы падают ей на лицо. Серебряные цепочки и амулеты запутались в волосах.
Оранжевое  платье все перекручено, ворот с одной стороны  разодран,  так что
видно голое  плечо.  Когда она  брыкалась,  у нее слетели босоножки, так что
теперь она  босиком. Ее глаза за темными скрученными волосами.  В  ее глазах
отражаются  цветные огни луна-парка, крики отдыхающих вдалеке могли  бы быть
эхом ее собственных криков, которые звучат и звучат -- навсегда.
     Вид у нее свирепый. Свирепая  ведьма. Колдунья. Злая и разъяренная. Она
больше не моя дочь. Теперь она -- кто-то, кого мне никогда не понять. Чужая.
     Она цедит сквозь зубы:
     -- Я бы могла вас убить. Вас обоих.
     Я  провожу  рукой по волосам. Поправляю галстук  и заправляю выбившуюся
рубашку в штаны. Я считаю -- раз, я считаю -- два, я считаю -- три, и говорю
ей:  нет, но  мы можем убить тебя. Я говорю, что она должна извиниться перед
миссис Бойль.
     Это то, что теперь называется суровой любовью.
     Элен стоит, держа книгу в руках в перчатках, и смотрит на Мону.
     Мона молчит.
     Дым  от дизельных генераторов, крики, рок-музыка и  цветные огни делают
все, чтобы разбить тишину. Звезды в ночном небе молчат.
     Элен оборачивается ко мне и говорит:
     -- Со  мной все  в Порядке.  Пойдем.  --  Она достает ключи от машины и
отдает их мне. Мы с Элен отворачиваемся от Моны и идем к машине.  Но когда я
оглядываюсь, я вижу, что Мона смеется, прикрывая лицо руками.
     Она смеется.
     Она видит, что я на нее смотрю,  и перестает смеяться. Но она все равно
улыбается.
     И я говорю ей: чего ты дыбишься? С чего бы