Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
здесь никого не волнует, что после смерти он попадет
прямо в ад?
Устрица достает телефон из своего бисерного мешочка.
Телефон все звонит и звонит.
Элен прижимает свой телефон к груди и говорит:
-- Я даже не сомневаюсь, что правительство уже ищет пути, как
остановить перенаселенность, -- какую-нибудь вирусную заразу, что-нибудь в
этом роде.
А Устрица говорит:
-- Чтобы спасти мир, Иисус страдал на кресте почти сорок часов. -- Его
телефон так и звонит. -- Ради такого дела я готов страдать вечность в аду.
Его телефон все звонит и звонит.
Элен говорит в трубку:
-- Правда? У вас в спальне пахнет серой?
-- Вот и думай, кто лучший спаситель, -- говорит Устрица и наконец
отвечает на звонок. Он говорит в трубку: -- "Мымра, Муфта и Макака",
юридические услуги.
Глава двадцать седьмая
Представьте себе, что пожар в Чикаго в 1871 году бушевал где-то
полгода, прежде чем кто-то это заметил. Представьте, что наводнение в
Джонстауне 1998 года или землетрясение в Сан-Франциско в 1906 году длились
полгода, или даже год, или вообще два года, прежде чем кто-нибудь обратил
внимание на происходящее.
Строительство из дерева, строительство на линиях разлома земной коры,
строительство на затопляемых равнинах -- у каждой эпохи свои собственные
"природные" катаклизмы.
Представьте себе наводнение темной зелени в центре любого большого
города, офисные и жилые здания погружаются в эту самую зелень, дюйм за
дюймом.
Здесь и сейчас. Я пишу эти строки в Сиэтле. С опозданием на день, на
неделю, на год. Задним числом. Мы с Сержантом по-прежнему охотимся на ведьм.
Hedera helixseattle, так ботаники называют этот новый вид европейского
плюща. Одна неделя -- и зеленые насаждения вокруг Олимпийского стадиона
вроде бы чуть разрослись. Плющ слегка потеснил анютины глазки. Побеги плюща
прикрепились к кирпичной стене и поползли вверх. Никто этого не заметил. В
последнее время в городе шли дожди.
Никто ничего не замечал, пока в один прекрасный день не оказалось, что
двери в подъездах жилого комплекса "Парк-Сеньор" не открываются, потому что
они заросли плющом. В тот же день южная стена театра Фри-мочт -- кирпичи и
бетон толщиной в три фута -- едва не обрушилась на толпу продавцов и
покупателей на уличной распродаже. В тот же день просела подземная часть
автовокзала.
Никто не может сказать, когда именно здесь появился Hedera
helixseattle, но попробуйте догадаться.
В "Сиэтл-тайме" от 5 мая, в разделе "Развлечения и досуг", есть
объявление. Шириной в три колонки.
ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ СУШИ-БАРА "ОРАКУЛ"
В объявлении сказано: "Пообедав в указанном суши-баре, вы заразились
кишечными паразитами, вызывающими зуд и чесотку в ректальной области? Если
так, то звоните по указанному телефону и объединяйтесь с другими такими же
пострадавшими, чтобы подать коллективный иск в суд". Дальше, понятное дело,
указан номер.
Мы с Сержантом звоним. Вернее, я звоню, а Сержант сидит рядом.
Мужской голос на том конце линии говорит:
-- "Дюбель, Домбра и Дурында", юридические услуги.
И я говорю:
-- Устрица?
Я говорю:
-- Ты где, пиздюк?
И он вешает трубку.
Здесь и сейчас. Я пишу эти строки в Сиэтле, в закусочной неподалеку от
здания Управления общественных работ. Официантка говорит нам с Сержантом:
-- Этот плющ уже не убьешь. -- Она наливает нам кофе. Она смотрит в
окно на стену зелени, увитую толстым серым плющом. Она говорит: -- Без него
все рассыплется.
В сетке из ползучих побегов и листьев шатаются кирпичи. По бетону
расходятся трещины. Оконные рамы сдавлены, так что в них разбиваются стекла.
Двери не открываются, потому что они заросли плющом. Птицы летают среди
буйной зелени, клюют семена плюща, а потом гадят -- разносят его повсюду.
Улицы превратились в каньоны зелени, под зеленым ковром уже не видно
асфальта.
"Зеленая угроза", так называют это в газетах. Плющевой эквивалент
пчел-убийц. Плющевой ад.
Тишина, неотвратимая. Крушение цивилизации в замедленной съемке.
Официантка рассказывает, что всякий раз, когда работники городских
служб вырубают плющ, или выжигают его огнем, или поливают ядохимикатами --
даже когда в город выпустили карликовых коз, чтобы они его съели, плющ, --
он разрастается еще больше. Обрушиваются подземные тоннели. Корни плюща
разрывают подземный кабель и водопроводные трубы.
Сержант вновь и вновь набирает номер, указанный в объявлении про
суши-бар, но там никто не отвечает.
Официантка смотрит в окно на побеги плюща, которые уже добрались до
середины улицы. Через неделю она лишится работы.
-- Национальная гвардия обещала помочь, -- говорит она. Она говорит:
-- Я слышала, что в Портленде тоже плющ. Ив Сан-Франциско. -- Она
вздыхает и говорит: -- Мы, определенно, проигрываем эту битву.
Глава двадцать восьмая
Человек открывает дверь, и мы с Элен стоим на крыльце, я стою на шаг
сзади и держу ее косметичку, а Элен тычет в мужчину пальцем с длинным
розовым ногтем и говорит:
-- О господи.
Она сует свой ежедневник под мышку и говорит:
-- Мой муж. -- Она отступает на шаг. -- Мой муж хотел бы представить
вам свидетельства благости Господа нашего Иисуса Христа.
Сегодня Элен во всем желтом, но это не желтый, как лютик, а желтый, как
лютик, отлитый из золота и украшенный нитронами, работы Карла Фаберже.
В руке у мужчины -- бутылка пива. На ногах -- толстые носки, без обуви.
Его махровый халат не застегнут, под халатом -- белая футболка и боксерские
трусы в маленьких гоночных машинках. Он подносит бутылку пива ко рту и
запрокидывает голову. В бутылке булькают пузырьки. У гоночных машинок
овальные шины, наклоненные вперед. Мужик смачно рыгает и говорит:
-- Вы, ребята, серьезно?
У него черные волосы. Они свисают на морщинистый лоб а-ля Франкенштейн.
Под глазами у него мешки, а сами глаза печальные, как у грустного пса.
Я протягиваю ему руку. Мистер Сьерра? -- говорю я. Мы пришли, чтобы
разделить с вами божью любовь. Мужик с машинками на трусах хмурится и
говорит:
-- Откуда вы знаете, как меня зовут? -- Он подозрительно косится на
меня и говорит: -- Вас Бонни прислала со мной поговорить?
Элен заглядывает в гостиную, слегка наклонившись вбок. Открывает
сумочку, достает пару белых перчаток и надевает их. Застегивает крошечные
пуговки на перчатках и говорит:
-- Нам можно войти?
Предполагалось, что все будет проще.
План В. Если дома мужчина, действуем по плану В.
Мужик с машинками на трусах снова подносит бутылку ко рту и всасывает в
себя пиво, втянув небритые щеки. Остатки пива выбулькиваются в рот. Он
отступает в сторону:
-- Ну ладно, входите. Садитесь. -- Он смотрит на пустую бутылку и
говорит: -- Пива хотите?
Мы заходим, а он идет на кухню. Слышно, как он открывает бутылки.
В гостиной стоит только кресло-кровать, другой мебели нет. На картонном
ящике из-под молока -- маленький переносной телевизор. За раздвижными
стеклянными дверями -- маленький внутренний дворик. В дальнем конце дворика
-- большие вазы с цветами, заполненные до краев дождевой водой. Цветы давно
сгнили. Гнилые бурые розы на черных стебельках, махрящихся серым мхом.
Вокруг одного из букетов обвязана широкая черная лента.
На потертом ковре в гостиной -- продавленный след от отсутствующего
дивана. Продавленный след от комода, маленькие углубления от ножек стульев и
столов. Большой плоский квадрат, выдавленный на ковре. Выглядит очень
знакомо.
Мужик с машинками на трусах указывает на кресло-кровать:
-- Садитесь. -- Он отпивает пива и говорит: -- Садитесь, и поговорим о
Боге. Какой он на самом деле.
Плоский квадрат на ковре остался от детского манежика.
Я спрашиваю: можно моя жена сходит у вас в туалет?
Он наклоняет голову набок и смотрит на Элен. Чешет свободной рукой
затылок и говорит:
-- Конечно. В конце коридора. -- Он указывает рукой, в которой держит
бутылку.
Элен смотрит на пиво, пролившееся на ковер, и говорит:
-- Спасибо. -- Достает из подмышки свой ежедневник, передает его мне и
говорит: -- Если тебе вдруг понадобится, вот Библия.
Ее ежедневник с именами жертв и адресами домов с привидениями.
Потрясающе.
Он еще теплый после ее подмышки.
Она уходит по коридору. В ванной включается вентилятор. Где-то хлопает
дверь.
-- Садись, -- говорит мне мужик с машинками на трусах.
Я сажусь.
Он стоит так близко ко мне, что я боюсь открывать ежедневник -- боюсь,
он увидит, что это никакая не Библия. От него пахнет пивом и потом.
Маленькие гоночные машинки -- как раз на уровне моих глаз. Овальные шины
наклонены вперед, и поэтому кажется, что они едут быстро. Мужик отпивает
пива и говорит:
-- Расскажи мне о Боге все.
От кресла-кровати пахнет так же, как от мужика. Золотистый плюш,
коричневый от грязи на подлокотниках. Он теплый. И я говорю, что Бог честный
и бескомпромиссный, он не принимает ничего, кроме стойкой и непреклонной
добродетели. Он -- бастион честности и прямоты, прожектор, который
высвечивал все зло мира. Бог навсегда остается в наших сердцах и душах,
потому что собственный его дух несгибаем и не...
-- Вздор, -- говорит мужик. Он отворачивается, подходит к стеклянным
дверям и смотрит во внутренний дворик. Его лицо отражается в стекле --
только глаза, щеки, покрытые темной щетиной, тонут в тени.
Я говорю голосом радиопроповедника, что Бог -- это высокий моральный
критерий, по которому миллионы людей должны измерять свою жизнь. Он --
пламенеющий меч, посланный к нам, дабы изгнать нечестивцев из храма...
-- Вздор! -- кричит мужик своему отражению в стекле. Пиво течет из его
отраженного рта.
В дверях гостиной появляется Элен. Держит руку во рту и жует согнутый
палец. Смотрит на меня и пожимает плечами. Потом опять исчезает в сумраке
коридора.
Я говорю, что Бог -- это неодолимая сила и великое нравственное
побуждение. Бог -- совесть нашего мира, мира греха и злобных намерений, мира
скрытых...
-- Вздор, -- говорит мужик тихо, почти что шепотом. Пар от его дыхания
стер его отражение. Он оборачивается ко мне, указывает на меня рукой, в
которой держит бутылку, и говорит: -- Прочитай мне, где в твоей Библии
говорится, как сделать так, чтобы все стало по-прежнему.
Я слегка приоткрываю ежедневник Элен, переплетенный в красную кожу, и
заглядываю внутрь.
-- Подскажи, как доказать полиции, что я никого не убивал, -- говорит
он.
В ежедневнике -- имя, Ренни О'Тул, и дата, 2 июня. Я не знаю, кто это
такой. Знаю только, что он уже мертв. 10 сентября -- Самара Ампирси. 17
августа Элен продала дом на Гарднер-Хилл-роуд, В тот же день она убила
царя-тирана республики Тонгле.
-- Прочитай! -- кричит мужик с машинками на трусах. Пиво у него в руке
проливается пеной ему на пальцы и капает на ковер. Он говорит: -- Прочитай,
где говорится, что в одну ночь ты теряешь все, что у тебя было хорошего в
жизни, и тебя же потом обвиняют.
Я смотрю в ежедневник на имена мертвых людей.
-- Прочитай, -- говорит он и отпивает еще пива. -- Прочитай, где
говорится, что жена может обвинить мужа в убийстве их ребенка, и все ей
поверят.
В самом начале ежедневника написанное стерлось, так что почти
невозможно прочесть. Мелкий, убористый почерк. Страницы как будто засижены
мухами. А еще раньше кто-то вырвал страницы.
-- Я просил Бога, -- говорит мужик. Он потрясает бутылкой пива и
говорит: -- Я просил Бога, чтобы он дал мне семью. Я ходил в церковь.
Я говорю, может быть, в самом начале Бог не набрасывался на каждого,
кто молился, с проповедями и обличениями. Я говорю, может быть, это все
из-за того, что на протяжении многих лет к Нему обращались по поводу тех же
самых проблем -- нежелательная беременность, разводы, семейные неурядицы.
Может быть, это все из-за того, что Его аудитория выросла и больше людей
стали к Нему обращаться с просьбами. Может быть, это все из-за того, что Его
популярность так выросла. Может быть, власть развращает, но Он не всегда был
таким мерзавцем.
Мужик с машинками на трусах говорит:
-- Слушай. -- Он говорит: -- Через два дня был у меня суд. Там будут
решать, виновен ли я в убийстве собственного ребенка. -- Он говорит: --
Скажи мне, как Бог собирается меня спасать.
У него изо рта пахнет пивом. Он говорит:
-- Ну, давай, скажи мне.
Мона наверняка заставила бы меня сказать правду. Чтобы спасти этого
парня. Чтобы спасти себя и Элен. Чтобы воссоединить нас со всем
человечеством. Может быть, этот мужик и его жена тоже воссоединятся, но
тогда стихотворение проникнет в мир. Умрут миллионы. А все остальные будут
жить в мире молчания и слушать лишь то, что им кажется безопасным. Будут
затыкать уши и жечь книги, фильмы и аудиозаписи.
Вода сливается в унитазе. В ванной выключается вентилятор. Открывается
дверь.
Мужик подносит бутылку ко рту, внутри пузырится пиво.
Элен появляется в дверях.
У меня жутко болит нога, и я спрашиваю, не думал ли он завести себе
какое-нибудь хобби.
Что-нибудь, чем можно занять себя в тюрьме, если дойдет до тюрьмы.
Конструктивное разрушение. Элен бы одобрила эту жертву. Приговорить
одного невиновного, чтобы не умерли миллионы.
Вспомним подопытных животных -- каждое умирает, чтобы спасти дюжину
раковых больных.
Мужик с машинками на трусах говорит:
-- По-моему, вам лучше уйти.
По дороге к машине я отдаю Элен ее ежедневник и говорю: вот твоя
Библия. У меня бибикает пейджер. Этого номера я не знаю.
Ее белые перчатки почернели от пыли. Она говорит, что вырвала из книжки
страницу с баюльной песней, разорвала ее на мелкие кусочки и выбросила в
окно детской. Сейчас дождь. Бумага сгниет.
Я говорю, что этого не достаточно. Может, ее найдет какой-нибудь
ребенок. Сам факт, что листок порван в клочки, может заставить кого-то
собрать их вместе. Например, детектива, который расследует смерть ребенка.
А Элен говорит:
-- В ванной у них кошмар.
Мы объезжаем квартал и паркуемся. Мона что-то пишет у себя в книге.
Устрица разговаривает по мобильному. Я выхожу из машины и возвращаюсь к
дому. Трава мокрая от дождя, у меня сразу промокли туфли. Элен объяснила
мне, где детская. Окно по-прежнему открыто, занавески висят чуть неровно.
Розовые занавески.
Кусочки разорванной страницы разбросаны в грязи, я их собираю.
Мне слышно, как за занавесками, в пустой комнате, открывается дверь.
Кто-то заходит в комнату из коридора, и я пригибаюсь под окном. Мужская рука
ложится на подоконник, и я буквально распластываюсь по стене. Где-то вверху
-- там, где мне не видно -- мужчина плачет.
Дождь льет сильнее.
Мужчина стоит у распахнутого окна, опершись руками о подоконник. Он
плачет в голос. Его дыхание пахнет пивом.
Я не могу убежать. Не могу выпрямиться в полный рост. Зажимая ладонью
рот и нос, я потихоньку двигаюсь вбок. На пару дюймов за раз. Прижимаясь
спиной к стене. Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает,
когда тебя пробирает озноб -- дыша сквозь прижатые ко рту пальцы, я тоже
плачу. Рыдания похожи на рвотные позывы. Живот сводит и крутит. Я закусываю
ладонь, сопли текут мне в руку.
Мужчина шмыгает носом. Дождь льет сильнее, мои ботинки совсем промокли.
Я сжимаю в кулаке клочки разорванной страницы -- власть над жизнью и
смертью. И я ничего не могу сделать. Пока еще -- не могу.
Может быть, мы попадаем в ад не за те поступки которые совершили. Может
быть, мы попадаем в ад за поступки, которые не совершили.
У меня в туфлях хлюпает ледяная вода, нога вдруг перестает болеть. Я
опускаю руку, скользкую от соплей и слез, и выключаю пейджер.
Когда мы найдем гримуар и если там будет какое-нибудь заклинание, как
воскрешать мертвых, может быть мы его не сожжем. Не сразу.
Глава двадцать девятая
В полицейском протоколе не сказано, какой теплой была моя жена Джина в
то утро. Какой она была теплой и мягкой под одеялом. Как я прижался к ней,
едва проснувшись, а она перевернулась на спину и ее волосы рассыпались по
подушке. Ее голова лежала не прямо, а чуть склонившись к плечу. От ее
утренней кожи пахло теплом -- так пахнет солнечный зайчик, который скачет по
белой скатерти на столе в уютном ресторане на пляже в твой медовый месяц.
Солнце светило сквозь синие занавески, и от этого ее кожа казалась
голубоватой. И ее губы -- тоже. Тень от ресниц лежала на щеках. На губах
застыла почти незаметная улыбка.
Все еще в полусне, я повернул ее голову лицом к себе и поцеловал ее в
губы.
Ее шея, ее плечо были такими расслабленными и мягкими.
Не отрываясь от ее мягких и теплых губ, я задрал ей ночную сорочку.
Она как будто слегка раздвинула ноги, я потрогал рукой -- внутри у нее
было влажно и незажато.
Забравшись под одеяло, с закрытыми глазами, я провел языком там, где
только что были мои пальцы. Влажными пальцами я раздвинул края ее гладкой
розовой плоти и засунул язык еще глубже. Я помню, как я дышал -- приливы
вдохов, отливы выдохов. И как я прижимался губами к ней -- на пике каждого
вдоха.
Впервые за долгое время Катрин проспала спокойно всю ночь и ни разу не
заплакала.
Я принялся целовать Джине живот. Потом -- груди. Я положил один влажный
палец ей в рот, другой рукой я ласкал ей соски. Тот, который я не ласкал
рукой, я обнимал губами и легонько полизывал языком.
Голова Джины перекатилась набок, и я поцеловал ее за ухом. Потом
раздвинул ногой ее ноги и вошел в нее.
Едва заметная улыбка у нее на губах, то, как ее губы раскрылись в
последний момент, а голова еще глубже вжалась в подушку... она была такой
мягкой и тихой. Это было так хорошо -- в последний раз так хорошо было еще
до рождения Катрин.
Я встал с кровати и пошел и душ. Потом тихонько оделся, стараясь не
разбудить жену, и вышел из спальни, плотно прикрыв за собою дверь. В детской
я поцеловал Катрин в висок. Потрогал подгузник -- не надо ли поменять.
Солнце светило сквозь желтые занавески. Ее игрушки и книжки. Она была такой
славной, такой хорошей.
В то утро я себя чувствовал Самым счастливым человеком на свете.
Самым счастливым на свете.
И вот, здесь и сейчас. Элен спит на переднем пассажирском сиденье, а я
пересел за руль. Сегодня ночью мы проезжаем Огайо, или Айову, или Айдахо.
Мона спит на заднем сиденье. Розовые волосы Элен рассыпались у меня по
плечу. Мона спит в неудобной скрюченной позе в зеркале заднего Вида, спит в
окружении своих книг и цветных фломастеров. Устрица тоже спит. Вот -- моя
жизнь сейчас. В горе и радости. В богатстве и бедности.
Это был мой последний счастливый день. Правду я узнал только вечером,
когда вернулся домой с работы.
Джина лежала все в той же позе.
В полицейском протоколе это назвали бы сексуальным контактом с трупом.
Вспоминается Нэш.
Катрин лежала все так же тихо. Нижняя часть ее головы стала
темно-красной.
Livor mortis. Окисленный гемоглобин.
Только когда я вернулся домой с работы, я понял, что сделал.
Здесь и сейчас. В запахе кожи в салоне машины Элен. Солнце
только-только