этом знакомом с детства голосе больше не было прежней силы, Исмэй даже услышала страх. Контраст между загорелой кожей и белыми линиями на его лице почти стерся. Если бы он был конем, то уши его сейчас прижались бы, а хвост нервно подрагивал бы. Должно быть он уже понял. А понял ли, спрашивала себя Исмэй.
     Она подошла к нему, проведя рукой по сердцевидным листьям пальмовых ветвей и чувствуя, как они щекочут кожу.
     - Я говорила с Себом Короном... или вернее он говорил... Это было очень интересно.
     - О? - отец держался бессовестно спокойно.
     - Ты лгал мне... Ты сказал, что это был сон, что ничего не произошло...
     На мгновение ей показалось, что он снова притворится, будто не понимает, но щеки его вспыхнули и снова побледнели.
     - Мы сделали это ради тебя, Исмэйя.
     Это то, что она ожидала услышать.
     - Нет. Не ради меня. Возможно ради семьи, но не ради меня.
     Ее голос не дрожал, что было немного удивительно. Она решила продолжать, даже если перехватит в горле, даже если расплачется перед отцом, чего не делала уже много лет. Почему он не должен видеть ее слез?
     - Возможно и так, признаю, - отец смотрел на нее из-под густых седых бровей. - Ради других... Достаточно того, что уже один ребенок пострадал от этой неприятности...
     - Неприятности? Ты называешь это неприятностью?
     Тело Исмэй заныло при воспоминании о боли... особой боли. Она пыталась кричать, пыталась вырваться, даже кусалась. Взрослые, сильные, закаленные войной руки легко прижали ее к земле и ударили.
     - Нет, не вред, а неуверенность в том, что произошло... Ты не могла сказать нам, кто это был, Исмэйя. Ты даже не видела его. И нам сказали, что ты забудешь...
     Губы ее дернулись. По выражению лица отца она поняла, что было написано на ее собственном.
     - Я его видела. Не знаю его имени, но помню лицо.
     - В то время ты не могла дать точное описание, - покачал головой отец. - Ты была измучена и перепугана... вряд ли ты могла разглядеть его как следует. Теперь ты взрослая, уже побывала в битве и знаешь, как все может перемешаться в неразберихе...
     Он сомневался. Он осмеливался сомневаться в ней даже сейчас. Серия ярких образов того, что происходило на Презрении, пронеслась в голове Исмэй. Неразбериха? Возможно, что касается информации, предоставленной суду, но она ясно видела лица тех, кого убила, и тех, кто пытался убить ее, и они навсегда останутся с ней.
     - Покажи мне список кадрового состава, - произнесла она клокучущим от ярости голосом. - А я покажу его.
     - Ты не сможешь... после стольких лет...
     - Себастьян сказал, что убил его, значит, ты знаешь, кто это был. Если я укажу на него, то докажу, что помню.
     "Что ты ошибался, а я была права." Зачем она так хотела доказать это, Исмэй себя не спрашивала. Настаивать на неправоте генерала было самоубийством и большой глупостью. Но...
     - Ты не сможешь, - повторил отец, но уже не так уверенно.
     Они молча прошли в его кабинет. Исмэй с трудом удерживалась от того, чтобы не ударить его. Когда он подошел к пульту управления экраном, она увидела, что пальцы его дрожат, и почувствовала мрачное удовлетворение. Потом они поменялись местами.
     На экране появилось шесть лиц. Исмэй смотрела на них, наполовину убежденная, что узнает, а наполовину, что нет. И вообще, тот ли год показал ей отец? Он хотел, чтобы она не узнала, это ясно. Он мог бы обмануть ее... но в это не верилось даже сейчас.
     Сьюза не лгут... а он ее отец.
     Но он лгал ей раньше, именно потому что был ее отцом. Исмэй отогнала эти мысли и посмотрела на экран. Большинство лиц были ей незнакомы. Она ни разу не приходила в казармы Бухоллоу, когда отец служил там. Несколько лиц показались очень знакомыми, но в них не таилось угрозы. Должно быть эти люди служили с ее отцом еще раньше, может даже были в охране поместья. Одним из таких был Себастьян Корон, которого Исмэй сразу узнала, не смотря на молодые черты. Значит память ее была ясна.
     Она слышала, как вздохнул за спиной отец, когда передвинула список, но даже не оглянулась. Было трудно сосредоточиться на экране и дышать, когда железный обруч сдавливал горло. Лицо за лицом... Исмэй услышала, как отец сел на стул. Он не прерывал ее. Кто-то вошел в дверь, зашуршала одежда, но она даже не подняла глаз. Должно быть отец жестом попросил вошедшего уйти. Снова шорох и дверь мягко закрылась.
     Исмэй просмотрела весь рядовой состав, но так и не нашла нужного лица. Сомнение холодом закралось в душу. Лицо, которое она видела, было искажено, насколько искажаются черты человека насилующего ребенка... Она может никогда не узнать его среди этих строгих, бесстрастных лиц. Но оно должно быть здесь... Корон сказал бы, если б это был кто-то из другого подразделения или офицер.
     Или не сказал? Исмэй заставила себя перейти к списку офицеров. Первым была фотография отца, чьи волосы еще не поседели, губы его сжались в одну твердую линию. Дальше по нисходящему рангу... У Исмэй перехватило дыхание. Да. Сердце замерло, а потом бешенно заколотилось, пытаясь вырваться из груди, охваченное старым страхом. Он смотрел на нее с экрана, холеный и красивый, волосы цвета меда зачесаны назад... В ее воспоминаниях они были темнее, потускневшие от пота и грязи. Но без всяких сомнений это был он.
     Исмэй всматривалась в его лицо, пытаясь найти хоть какой-нибудь признак порочности. Ничего. Обыкновенные черты, ясные серые глаза, необычный цвет для Алтиплано, но считавшийся привлекательным, как все редкое. Маленький значок отличника, а шнурок на эполете говорил, что он был старшим сыном, от которого многого ожидали. Губы его были сжаты в одну линию, прямо как у отца. В этом лице не было ничего жестокого. Его звали... она знала его имя, знала его семью. Исмэй танцевала с его младшими братьями на Играх Урожая за год до того, как покинула Алтиплано ради звезд.
     Во рту слишком пересохло, чтобы она могла произнести хотя бы слово. Она попыталась сглотнуть и наконец выдавила:
     - Этот, - и указала пальцем на фотографию, удивляясь спокойствию своей руки, которая даже не дрогнула.
     Отец поднялся и подошел. Сначала он замычал, как будто кто-то ударил его в живот.
     - Боги! Ты узнала... Как?
     Гнев дал ей сил.
     - Я же говорила, что помню.
     - Исмэйя... - это был стон, исполненный мольбой.
     Отец протянул руку к ее волосам, но она отпрянула от него, от экрана и выбралась из кресла.
     - Я не знала его имени, - удивительно, как легко было сохранять голос ровным, когда слова так жалили. - Я была слишком мала, чтобы меня представили, даже если бы он бывал в нашем доме, и не могла назвать его имени или описать, как описал бы взрослый. Но я знала, кто это был. Ты не показал тогда мне этого списка, так ведь?
     Лицо отца превратилось в деревянную маску, сухую, напряженную и неестественную. Было ли это лишь ее воображением, или реальностью? Она отвела взгляд и пробежалась по знакомым вещам, прежде чем продолжить. Мысли становились все яснее и четче, как будто каменная стена с нарисованными декорациями рухнула. Что она на самом деле знала о себе, о своем прошлом? На что могла надеяться?
     На фоне этого хаоса десять лет, проведенные во Флоте, казались прочными и непоколебимыми. Она знала, что с ней происходило тогда, с первого дня в подготовительной школе до последнего момента военного трибунала, она точно знала, что делала сама, и кто что-то делал ей. Исмэй сама создала этот мир, а потому могла доверять ему. Адмирал Вида Серрано, так не похожая на отца, никогда не лгала ей... никогда никого не покрывала ради собственной выгоды.
     Что бы ей ни пришлось сдерживать, скрывать в себе, чтобы построить этот приют, все закончилось. Больше не надо было искать ту часть себя, которая любила скакать верхом, или рисовать, или играть на древних инструментах. Она должна была выжить, и ей это удалось. Она могла покинуть Алтиплано и уже сделала это.
     - Исмэйя... мне жаль.
     Возможно и так, разрешила себе подумать Исмэй, но это уже не важно. Он пожалел слишком поздно и не о всем.
     - Раз уж ты вспомнила, то возможно тебе понадобится помощь.
     - Помощь здесь? - вырвалось у нее прежде, чем она успела сдержать клокотавшие в ней презрение и гнев. - Здесь, где мне сказали, что это все мое воображение, воспаленное лихорадкой?
     - Мне жаль, - повторил отец, но уже с раздражением.
     Ей был знаком этот тон. Он мог извиниться, но предполагалось, что на этом все закончится, она примет извинения и забудет. Не на этот раз. Больше нет.
     - Я... мы... ошиблись, Исмэйя. Прошлого уже не изменить. Возможно ты не поверишь, как ужасно я себя чувствовал, поняв, что ошибался, но у меня были на то причины. Я посоветовался...
     - Не надо, - резко оборвала его Исмэй. - Не оправдывайся. Я не дура и понимаю, какова была реальность. Он... - она не могла осквернить свой рот, произнеся его имя. - Он был офицером, сыном друга, шла гражданская война, ты не мог допустить внутренней вражды.
     Она вспомнила, что отец того молодого офицера тоже командовал подразделением. Междоусобица означала бы не просто раскол, а полное поражение. Военная выучка Исмэй говорила, что детская боль, даже ее собственная, не стоила целой кампании. Но ребенок, каким она была, ребенок, чья боль до сих пор влияла на ее поступки, ребенок, которому отказали в праве говорить, не мог этого принять. Она была не единственной жертвой. Никаких побед не хватит... победы не для них, они им не помогут. Но поражение означало бы больше смертей. Исмэй зажмурилась, пытаясь загнать вырвавшиеся чувства назад во тьму.
     - Тебе не нужно омоложение, чтобы стать благоразумным, - ударила она отца единственным оружием, какое у нее было.
     Мгновение тишины, когда было слышно только его тяжелое дыхание, как у нее в тот страшный день.
     - Тебе нужна помощь, Исмэйя, - наконец произнес он почти нормальным голосом, теплым и спокойным, голосом генерала, у которого за целую жизнь вошло в привычку командовать. Ей хотелось окунуться в отеческую любовь, найти у него защиту, но она не осмелилась и ответила:
     - Возможно. Но не здесь. Не сейчас.
     Не помощь отца, который предал ее.
     - Ты не вернешься.
     Он никогда не был глупцом, лишь эгоистом. Ее поведение было нечестным, но и он был нечестен. Сейчас он смотрел ей прямо в глаза, как наверное смотрел бы на командующего, к которому испытывал уважение.
     - Ты больше не вернешься?
     Исмэй не могла представить, что вернется сюда, но еще не была готова сделать такое заявление.
     - Не знаю. Возможно, но... Должно быть ты уже знаешь... я заключила с Люси договор на стадо.
     Он кивнул:
     - Хорошо. Мне не следовало этого делать, но... полагаю, надеялся, что ты приедешь навсегда, особенно после того, как с тобой обошлись.
     А вы обошлись со мной лучше? Готово было сорваться с ее губ, но она промолчала. Но казалось, отец все равно услышал.
     - Я понимаю, - сказал он.
     Он не понимал, но Исмэй не собиралась спорить, не сейчас. Сейчас ей хотелось убежать далеко-далеко и побыть в одиночестве. Она подозревала, что ей все-таки придется провести какое-то время с психонянями Флота, но пока...
     - Пожалуйста, Исмэйя. Пусть тебе помогут во Флоте, если не хочешь нашей помощи.
     - Я собираюсь в долину, - сообщила она, игнорируя последние слова отца. Он не имел права говорить что делать с раной, которую ей нанесли.
     - На целый день. Завтра. Мне не нужны сопровождающие.
     - Понимаю.
     - Никакого наблюдения, - Исмэй прямо посмотрела в лицо отцу, который заморгал.
     - Никакого наблюдения, - согласился он. - Но если захочешь остаться там на ночь, дай нам знать.
     - Конечно.
     Ее голос прозвучал совсем как его. Она никогда не замечала, насколько они похожи. Даже злясь на него, она почувствовала внезапное желание рассказать о мятеже, зная, он не удивится тому, что она сделала, не посчитает это чем-то непостижимым, как офицеры Семей.

***

     Исмэй вышла из дома, чувствуя лишь огромную легкость и пустоту, как будто была брошенным на землю семенем, готовым умчаться прочь с первым же осенним ветром. Она пересекла посыпанную гривием подъездную аллею, прошла между клумбами, которые ослепляли красками цветов, через залитые солнцем поля, где двигающиеся смутные тени шептали ее имя, но не ответила им.
     Исмэй вернулась, когда солнце скрылось за горами, чувствуя себя изможденной, но не от прогулки, не смотря на то, что ушла далеко. Она прошла в тускло освещенный холл и остановилась, почувствовав запах еды и услышав звон тарелок.
     - Дама?
     Исмэй повернулась к одному из слуг, державшему поднос, на котором стояла чашка и лежал сложенный листок бумаги. Она отказалась от чая и, взяв записку, отправилась наверх. Никто не последовал за ней, никто не нарушил ее одиночества. Положив записку на кровать, Исмэй спустилась в ванную.
     Как она и подозревала, писала прабабушка: Твой отец сказал, что теперь я могу поговорить с тобой. Зайди ко мне. Исмэй положила записку на полку над вешалкой и задумалась. Она всегда полагала, что отец повиновался своей бабушке, как Исмэй повиновалась деду. Хотя мужчины и женщины играли разные роли в обществе Алтиплано, старшие всегда стояли во главе. Она представила цепочку подчинения, звено за звеном от самых старших к самым младшим через все поколения.
     Неужели прабабушка знала правду и не сказала ей? Откуда у отца такая власть?
     Исмэй легла на кровать. Час проходил за часом, но она не могла найти сил, чтобы подняться, принять ванну или переодеться, даже отвернуться от видневшегося в окне неба, которое меняло цвета с голубого на серый, а потом на черный с мерцающими звездами. Она лишь моргала, когда глаза начинали гореть от долгого пристального взгляда в окно, и дышала.
     К тому времени, когда забрезжил рассвет, Исмэй чувствовала себя жалкой и несчастной. Сколько раз она просыпала утром с этим ощущением, надеясь, что никого не встретит по дороге в ванную и обратно в комнату... и вот она снова здесь, но уже как герой. Исмэй бы посмеялась над этим, если бы могла. Снова в одиночестве в своей комнате на верхнем этаже отцовского дома, снова несчастна и опустошена после бессоной ночи.
     Она приказала себе твердо, как по ее мнению сказала бы адмирал Серрано, взять себя в руки. Сделав большой глоток утреннего воздуха, напоенного сладким ароматом ночных цветов, оплетавших стены дома, Исмэй прошла в ванную, где приняла душ и почистила зубы, потом оделась в костюм для верховой езды. В холле был слышен звон тарелок, доносившийся из кухни, где повара уже принялись за работу. Если бы она заглянула в дверь, чтобы понюхать аромат свежей выпечки, с ней бы захотели поговорить, поэтому Исмэй прошла мимо кухни прямо в кладовую. Справа, если ничего не поменяли, должен был находиться каменный жбан с хлебным хворостом. Любой мог взять горсть, если ему надо было отправляться на работу рано утром.
     В канюшнях как обычно, вставшие еще до зари, суетились конюхи и их помощники. Они бегали, бряцая ведрами, от стойла к стойлу. Исмэй прошла в офис, где нашла свое имя первым в списке всадников на этот день. Это сделал отец, возможно вчера вечером, но она не почувствовала благодарности. Напротив кто-то подписал кличку коня - "Сэм".
     - Дама? - один из конюхов подошел к ней. - Если вы готовы, дама.
     - Я готова, - сдавленным голосом произнесла Исмэй.
     Ей надо было взять бутылку воды, но возвращаться в дом не хотелось. Конюх пошел вперед вниз по коридору конюшни, потом в другой и снова наружу к небольшому тренировочному манежу, где скучный каурый мерин положил свою морду на перила, к которым был привязан. Седло, плащ, седельные сумки, бутылка с водой... должно быть отец позаботился обо всем. Ей совсем не нужно было брать хлебный хворост. Уздечка, которую легко было отстегнуть, чтобы отпустить коня пастись, сейчас длинной линией протянулась через металлические кольца.
     Конюх подставил сцепленные руки, и Исмэй, используя их как подножку, вспрыгнула на коня.
     - Он хорош, но не слишком быстр, - предупредил грум, открывая ворота.
     Исмэй поехала по дороге, которая через несколько часов привела бы к ее долине. В конце концов тело расслабилось, приноровясь к такту шага животного, и она заставила себя оглядеться. Утреннее солнце освещало горные изгибы, располагавшиеся справа, и огромные пастбища, тянувшиеся от подножья на восток, насколько только хватало глаз.
     Исмэй помнила, как скакала здесь в детстве. Она всегда делала глубокий вдох, выехав за ворота, потому что это означало свободу. Тысячи гектаров, сотни троп, спрятанные в ложбинах перелески, не смотря на равнинный ландшафт, и замысловатая топография гор... никто не найдет ее, как только дом скроется из виду. Или она лишь думала так.
     Исмэй вдохнула полной грудью, и холод обжег легкие. Злость сидела на одном ее плече, а печаль на другом. Зловоние старой лжи забило нос, и она больше не могла ни о чем думать. Она пережила нападение и благодаря Себу Корону пережила насильника, но так и не смогла пережить последствия... а хуже всего ложь.
     Конь шел легким шагом, неся вперед, как несло ее время, по течению, без изменений... без права изменить... исцелиться. Она могла бы ехать так вечность... Конь замедлил шаг, и Исмэй увидела, что оказалась у развилки. Она свернула направо. Так можно было ехать вечность, но это не поможет. Ничто не поможет. Ничего не могло помочь. Ничего по крайней мере на Алтиплано.
     На втором перекрестке она снова повернула на право. Глупо было ехать в долину в таком состоянии, хотя раньше это помогало. В плохие дни Исмэй отправлялась туда, чтобы на какое-то время найти мир и покой. Она ехала вперед, ничего не видя и не слыша вокруг, оглушенная безграничной душевной болью, переходящей в белый туман физической.
     Исмэй спорила с самой собой, защищая семью даже теперь. Не правда, что они ничего не сделали, тот человек мертв.
     Но его убил Себ Корон, а не отец. Не отец отомстил за нее.
     А если Корон солгал? Не правда, чтобы отцу было все равно. Он сделал то, что считал необходимым.
     Но это не помогло, и он не передумал. Он, чье правило гласило: "если не получается одно, попробуй другое."
     Исмэй ехала вдоль ручья, чувствуя раздражение от его журчания, которое казалось слишком громким. В тени деревьев ей было холодно, на солнце жарко. Мерин вздохнул и немного потянул в сторону потока. Исмэй остановилась и спрыгнула на землю, чувствуя боль в мышцах. Животное прильнуло к воде, и ей пришлось ждать, когда оно насытится. Мерин поднял голову, посмотрел на нее, а потом потянулся к сухостою. Исмэй
     не хотела снова ехать верхом, поэтому пошла, ведя коня за собой, пока ни исчезла одеревенелость в ногах. Судя по положению солнца, было позднее утро. Ей на самом деле не хотелось ехать в долину, но она не знала куда еще могла направиться, поэтому снова запрыгнула в седло.
     Долина оказалась меньше, чем ей запомнилось, и она ничего не почувствовала при виде на знакомые сосны и тополя, ручей и луг. Исмэй огляделась, пытаясь всколыхнуть хоть что-то внутри. Это принадлежало ей и всегда будет принадлежать. Но все, что сейчас наполняло ее, это боль и пустота.
     Исмэй соскользнула на землю, сняла удила и ослабила подпругу. Животное могло попастись и отдохнуть с часок, пока она прогуляется по округе, прежде чем возвращаться назад. Она взяла бутылку с водой. Есть не хотелось, но телу требовалась пища, поэтому Исмэй опустошила половину припасов, собранных для нее поварами прежде, чем желудок взял верх и вывернулся наизнанку.
     Почувствовав слабость, она села на холодную землю и опустила голову на колени. Конь пощипывал рядом траву и его чавканье перемешивалось с мыслями Исмэй. Что же делать? Позади осталась пустота, и впереди лежала пустота. Но в середине было несколько ярких моментов, когда она сделала что-то правильно, спасла кого-то. Хэрис Серрано. Вида Серрано. Что бы они сказали, если бы узнали обо всем? Объясняло ли это то, о чем пыталась сказать адмирал? Изменится ли что-нибудь? Или будет только хуже