ться?
     Исмэй застыла как статуя, чувствуя, что внутри начинает клокотать обжигающий холодом ужас. Она подошла к истине ближе, чем хотела, и теперь не могла пошевелиться. Исмэй чувствовала на себе его взгляд и знала, что если поднимет глаза, то не сможет спрятать ужас и замешательство. Вместо этого, она начала переставлять тарелки на подносе, раскладывать хлеб и приправы, наливать чай в маленькую чашечку с серебряным веточками... и не могла поверить, что руки остаются крепкими и спокойными.
     - Конечно, я не мог спорить с твоим отцом при таких обстоятельствах.
     При таких обстоятельствах Исмэй с радостью сверну ла бы ему шею, но знала, что это не поможет.
     - Не только, потому что он был тогда моим командиром, но... он был твоим отцом и лучше знал, что хорошо для тебя. Иногда я спрашивал себя, помнишь ли ты что-нибудь до лихорадки. Может, именно это изменило тебя...
     - Моя мать умерла. Я долго болела, - выдавила Исмэй; голос звучал так же спокойно, как тверды были руки.
     Как это возможно, если ужас захлестнул ее, проникая в самые глубины души?
     - Если бы ты была моей дочерью, думаю, я бы все тебе рассказал. Новичкам помогает, если они выговорятся после первого боя.
     - Отец считал по-другому, - произнесла Исмэй.
     В пустыне было больше влажности, чем у нее во рту. Ей казалось, что голова раскалывается, и она падает в бездонную пропасть...
     - Да. Что ж, я рад, что у тебя наконец появился шанс справиться с этим. Но ты должно быть чувствовала себя ужасно, когда пришлось пойти против своего капитана. Второе предательство... - внезапно его задумчивый голос изменился. - Исмэйя! Что-то не так? Извини, я не хотел...
     - Лучше всего, если ты расскажешь, что знаешь, - удалось произнести Исмэй глухим голосом; пыль в рту превратилась в вязкие комки глины. - У меня остались лишь обрывочные воспоминания, и психоняни решили, что этого недостаточно для анализа.
     Психоняни решили бы, что этого недостаточно, если бы вообще узнали о них. Они не узнали. Предполагалось, что любой с ее происхождением мог иметь подобные проблемы. А она, поверив семье, что все в кошмарах было лишь ее воспаленным воображением, побоялась рассказать об этом. Она боялась, что ее объявят сумасшедшей и неблагонадежной, непригодной к службе... отправят в отставку, и ей придется с позором вернуться домой. Ни поэтому ли семья до такой степени была убеждена в ее провале, что год держала для нее лошадь?
     - Возможно, тебе следует спросить отца, - с сомнением произнес Корон.
     - Я подозреваю, он будет недоволен, что его решение ставится под сомнение, - со всей искренностью, на какую была способна, сказала Исмэй. - Даже если это психоняни Флота. Это бы помогло.
     Корон кивнул:
     - Если ты так считаешь.
     Ей пришлось посмотреть ему в глаза на мгновение, пришлось выдержать его обеспокоенный напряженный взгляд из-под сдвинутых бровей.
     - Это неприятная тема, но ты ведь уже все знаешь.
     Тошнота подкатила к горлу Исмэй. Не сейчас, взмолилась она, мне надо знать.
     - Уверена, - твердо произнесла она.

***

     Это было время мятежей и гражданских беспорядков, когда одна маленькая девочка, уверенная в себе, смогла проехать на пони, а потом по железной дороге несколько тысяч километров.
     - Ты всегда могла придумать хорошее объяснение своим поступкам, - сказал Корон. - Всегда выдавала какую-нибудь историю, когда тебя ловили. Полагаю, поэтому ты ни у кого не вызвала подозрений. Наверное наплела, что тебя отправили к тете или бабушке, а так как ты не была испугана и имела при себе деньги, тебя и пустили в поезд.
     Все это было предположением. Им так и не удалось проследить ее путь после того, как она оставила пони, которого так и не нашли, но в то время он вполне возможно закончил в чьем-нибудь дымящемся котле. Поезд, на который она села, оказался в самом центре разгоревшегося конфликта.
     - В последнем сообщении говорилось, что твой отец находится в казармах Бухоллоу, туда и шел поезд. Тем временем восставшие вышли на восточную окраину округа, разрушая все на своем пути, и направились к главным складам в Бьют Бэджин. Отряд Бухоллоу, был слишком мал, чтобы сдержать их, поэтому твой отец отступил, решив зайти им в тыл и отрезать путь к отступлению, тогда как Десятый полк, вызванный из Кавендера, должен был ударить с фланга.
     - Я помню это, - сказала Исмэй.
     Она помнила записи, а не то, что произошло с ней. Мятежники считали, что ее отец никогда не оставит Бьют Бэджин незащищенным, и отправили часть своей армии деморализовать его отряд, а остальные силы направились к складам. Решение отца покинуть Бухоллоу и заманить противника в ловушку было ярким примером его тактического таланта и в последствии попало в учебники. Он сделал для города все, что мог. Гражданское население Бухоллоу успели эвакуировать до прихода повстанцев. Многие благодаря этому остались живы.
     Но Исмэй, оказавшись зажатой среди первых беженцев, проехала на две остановки дальше. Железная дорога оказалась заминирована обеими армиями. Хотя в официальных сообщениях говорилось, что именно повстанцы взорвали нижний мост через канал Синет как раз тогда, когда по нему шел состав, Исмэй до сих пор не была в этом уверена. Разве правительство признает, что взорвало собственный поезд?
     Она помнила страшный удар, сотрясший вагон; поезд замедлил ход. Исмэй застряла между толстой женщиной с плачущим младенцем и костлявы мальчиком, который не переставая пихал ее в ребра. Из-за толчка вагон покачнулся, но устоял. Другим не так повезло. Исмэй могла вспомнить только, как спрыгнула со ступеньки, - для маленькой девочки это было очень высоко, - и последовала за женщиной с младенцем без какой-либо веской причины, только потому что та была матерью. Костлявый мальчик еще раз пихнул ее и побежал в другую сторону. Из дымящегося позда доносились крики перепуганных людей.
     Исмэй не знала, куда бежит, и на время даже забыла, куда вообще направлялась, просто следовала за женщиной, а та в свою очередь за другими людьми. Потом ноги ее настолько устали, что она остановилась.
     - Там была небольшая деревня, которую местные называли Перекресток Гриэра, - подолжил рассказ Корон. - В двух шагах от того места, где канал поворачивает. Должно быть ты вместе с другими пассажирами направилась именно туда.
     - И именно там прошла армия повстанцев.
     - Тогда и началась война, - помедлив добавил Корон.
     Исмэй услышала, как он отхлебнул из чашки, и осмелившись посмотреть ему в глаза, поняла, что они больше не искрятся.
     - Там были не только повстанцы, как ты знаешь.
     "Знаю?" - подумала Исмэй.
     - Как раз тогда бунтовщики поняли, что их заманивают в ловушку. Можно что угодно говорить о Чиа Валантосе, но в тактике он отлично разбирался.
     Исмэй издала звук, означавший согласие.
     - Может у него были хорошие разведчики, не знаю. В любом случае, повстанцы двигались по старой дороге, у них были тяжелые вездеходы, потому им пришлось идти через деревню, чтобы попасть на мост. Они не оставили от поселения и камня на камне, потому что жители никогда их не поддерживали. Думаю, они посчитали, что люди из поезда принадлежат к лоялистам.
     Видения прошлого вырывалась через трещины памяти, скапливаясь под спокойной внешностью Исмэй. Она чувствовала, как меняется ее лицо и прикладывала неимоверные усилия, чтобы удержать мышцы на месте.

***

     После нескольких часов давки в поезде, крушения и бега ноги начала крутить тягучая боль. Женщина даже с младенцем двигалась быстрее, ее ноги были длиннее, а шаги шире. Исмэй отстала и когда оказалась в деревне, от той остались только обугленные стены с обвалившимися крышами. Все застилал дым, сочившийся из камней, мусора, обрубков деревьев, сваленной в кучи одежды. Вокруг стоял шум. Что это было, она не могла определить, и это ужасно ее пугало. Шум был очень громким и зловещим, и перепутался в ее голове с голосом ругавшего ее отца. Похоже, она находилась на некотором расстоянии от того, что производило эти звуки.
     Ослепленная едким дымом, Исмэй споткнулась о груду одежды и только тогда поняла, что это человек. Труп, сейчас она точно знала. Но тогда маленькая Исмэй подумала, что взрослой женщине глупо спать в таком месте, и затрясла ее за руку, чтобы разбудить и попросить помочь найти дорогу. Она еще никогда не видела смерть, не человеческую смерть. Ее не пускали к матери из боязни, что она может заразиться. Исмэй понадобилось много времени, чтобы осознать, что безликая женщина никогда не возьмет ее на руки, не утешит и не пообещает, что скоро все будет хорошо.
     Она огляделась; глаза щипало, но не только от дыма, вокруг были и другие кучи одежды, другие люди, мертвые... и умирающие, чьи крики и были тем шумом, что оглушал ее. Даже через столько лет, Исмэй помнила, что первой ее мыслью было: "Простите... я не хотела". Даже сейчас она знала о тщетности и необходимости этого. То была не ее вина, не она начала войну, но она выжила. Вот за это, если ни за что-то еще, Исмэй должна была извиниться.
     В тот день она брела вдоль взорванного железнодорожного полотна, падая снова и снова, плача, хотя и не сознавала этого. Наконец, ноги ее окончательно подкосились, и она врезалась в угол стены, отгораживающий чей-то сад, в котором совсем недавно полыхали яркие краски цветов. Шум то нарастал, то затихал; в дыму двигались призрачные фигуры. Они отличались по цвету. Большинство, как она узнала позже, должно быть были перепуганными пассажирами с поезда, некоторые повстанцами. Потом... потом люди в знакомой форме, которую носили отец и дядя.
     Тогда она многого не понимала, а потом ей сказали, что это был сон.
     - Я всегда считал, что лучше бы тебе рассказали, - проговорил Себастьян. - По крайней мере, когда ты повзрослела. Бэйн был уже мертв и не мог причинить никому вреда.
     Исмэй не хотела слышать этого. Она не хотела вспоминать... нет, не могла. "Воспаленное воображение," - подумала она. - "Всего лишь воспаленное воображение."
     - Случившееся плохо уже само по себе, и не важно, кто это сделал. Надругательство над ребенком отвратительно. Но над одним из наших...
     Исмэй сосредоточилась на одном:
     - Я... не знала, что он умер.
     - Твой отец не мог сказать тебе, утаив остальное. Он надеялся, что ты все забыла... или считала кошмаром после лихорадки.
     Он сказал, что это был сон. Он сказал, что теперь все закончилось, что она всегда будет в безопасности... Он сказал, что не сердится на нее. Но его гнев витал над ней черной тучей, опасной, ослепляющей ее мысли, как дым слепил глаза.
     - Ты... уверен?
     - Что подонок умер? О, да... Сомнений нет.
     Невидимые шестиренки закрутились, замерли и сорвались с беззвучным треском.
     - Ты убил его?
     - Либо я, либо твой отец, но тогда бы его карьера рухнула. Офицеры не могут убивать своих людей, даже подонков, которые носилуют детей. А если бы его отдали под суд, тебе пришлось бы пройти через все снова, а никто из нас этого не хотел. Сделать это лучше было мне... Не самое плохое в жизни услышать, как тебя пережевывают. В конце концов мне объявили: смягчающие обстоятельства.
     Или оправдывающие... мелькнуло в голове Исмэй, вспомнишей, что смягчающие обстоятельства и оправдывающие, хоть и имели один и тот же смысл, но означали разный приговор.
     - Я рада, - сказала Исмэй, только чтобы что-то сказать.
     - Я всегда говорил, что ты должна знать, - старик выглядел смущенным. - Я говорю это не для того, чтобы ты поняла. Я повторял это самому себе. Спорить с твоим отцом было бесполезно. Все-таки ты была его дочь.
     - Не беспокойся об этом.
     Исмэй трудно было сосредоточиться на чем-то. Комната плыла перед глазами.
     - Ты уверена, что выяснила все... кроме того, что он мертв, я хочу сказать? Во Флоте тебе помогли?
     Исмэй пыталась собраться с мыслями, которые разбегались в разные стороны и ни в какую не хотели возвращаться к теме разговора.
     - Я в порядке, - сказала она. - Не беспокойся.
     - Нет... Я в самом деле был удивлен, когда ты захотела покинуть планету и поступить на службу. Ты видела достаточно страшных вещей даже для одной жизни... Но полагаю, кровь дает себя знать, а?
     Как ей вежливо и сдержанно избавиться от него? Вряд ли она могла попросить Себа уйти, сказав, что у нее разболелась голова. Сьюза не поступают так с гостями. Но ей было необходимо побыть несколько часов одной.
     - Исмэйя?
     Она подняла глаза на застенчиво улыбавшегося сводного брата Жермона.
     - Отец попросил тебя зайти в оранжерею, - мальчик повернулся к Корону. - Если вы извините ее, сэр.
     - Конечно. Теперь очередь семьи... Исмэйя, спасибо, что уделила мне время.
     Он склонил голову в официальном поклоне и удалился.

Глава шестая

     Исмэй повернулась к пятнадцатилетнему мальчику с длинным носом, большими ногами и оттопыренными ушами:
     - Что... хочет отец?
     - Он в оранжерее с дядей Бертолем... Он сказал, что ты должно быть устала от рассказов старого солдата, к тому же он сам хочет поговорить с тобой о Флоте.
     Во рту у нее пересохло, она не могла думать.
     - Скажи ему... скажи, что Себ ушел, и я приду через пару минут. Только поднимусь наверх... освежиться.
     И снова формальное общество Алтиплано работало на нее. Ни один мужчина не заподозрил бы ничего странного в желании женщины побыть несколько минут одной в ванной. И никто не стал бы ее торопить.
     Исмэй поднялась наверх, скорее следуя инстинкту, чем осознавая, куда направляется. Она не видела медных перил, пришпиливающих ковер к ступеням, да и сами ступени тоже. Тело само знало, как подняться по ним, что надо завернуть за угол, где расположен замок, который позволит ей уединиться.
     Исмэй оперлась о стену, включила холодную воду и подставила руки под освежающую струю, не зная зачем. Она ни в чем не была уверена, включая то, сколько прошло времени. Вода отключилась автоматически, прямо как на корабле, и она снова нажал кнопку. Внезапно ее вывернуло. Остатки обеда завертелись в воде и исчезли, уносимые по трубе. Из желудка поднялась новая волна тошноты, а потом беспокойно улеглась. Исмэй подставила сложенные ладони под кран и, набрав воды, отхлебнула сладковатой прохлады. В животе что-то зашевелилось, но в конце концов успокоилось. Исмэй никогда раньше не тошнило, даже когда боль была такой сильной, что казалось, ее разрывают на части. Настоящая боль, не воображаемая, не порожденная воспаленным мозгом.
     Взглянув в зеркало, Исмэй увидела незнакомку, мрачную старуху с расстрепанными темными волосами, следами слез и рвоты на щеках и подбородке. Она взяла полотенце, намочила его и методично протерла лицо и руки, потом усиленно начала тереть сухим концом, пока кровь снова ни прихлынула к щекам, а болезненный зеленоватый оттенок ни исчез, и влажными ладонями пригладила волосы. Вода снова пропала, но на этот раз она больше ее не включала. Исмэй сложила мокрое полотенце и повесила на перекладину для использованных вещей.
     Отражение в зеркале вновь было знакомым. Она выдавила улыбку, которая на этом лице выглядела довольно естественно, не смотря на кипевшие внутри чувства. "Надо переодеться", - подумала она, оглядев рубашку. На бледной желтовато-коричневой ткани виднелось несколько темных капель. Надо переодеться во что-то... Мысли, как заевшая пластинка, застряли на чем-то застланном дымом. Это все, что она видела.
     Продолжая двигаться по привычке, Исмэй открыла дверь и вернулась в свою комнату. Сняв рубашку, она поняла, что надо сменить не только одежду, но и всю кожу. Как можно быстрее она натянула первое, что попалось под руку, и мельком взглянула в зеркало убедиться, что широкий воротник лежит ровно. Бледность исчезла, на нее снова смотрела Исмэй Сьюза.
     Но была ли она ею? Была ли Исмэй Сьюза реальным человеком? Можно ли на лжи вырастить новую личность? Исмэй продиралась сквозь удушающие черные тучи, сгустившиеся в ее голове, пытаясь вспомнить, что Себ Корон говорил ей, логически связать все кусочки.
     Когда дым рассеялся, первое, что почувствовала Исмэй, - слабое облегчение: она оказалась права. Она знала правду, это не было ошибкой, - ее взрослый ум лихорадочно работал, - кроме глупости сбежать из дома и отправиться на территорию, охваченную гражданской войной. Исмэй заглушила этот внутренний голос. Она была ребенком, а дети не обращают внимания на некоторые вещи. В остальном, что касалось увиденного ею, правды о случившемся, она была права.
     За мгновением облегчения последовала ярость. Ей лгали, сказали, что она ошибается... что все перепуталось из-за лихорадки... А была ли вообще лихорадка? Исмэй подняла медицинские записи еще до того, как внутренний голос подсказал, что вряд ли найдет в них что-нибудь полезное. Записи наверняка подделали. Откуда ей было знать? Кому она хочет доказать?
     В данный момент всем. Ей хотелось вытащить правду из отца, из дяди, даже из папы Стефана. Ей хотелось схватить их за шеи, заставить увидеть то, что видела она, почувствовать, что чувствовала она, признать, что она пережила то, что пережила.
     Но они уже знали. Изнеможение сменило возбуждение, а потом тело сотрясла дорожь. Исмэй почувствовала знакомую вялость в душе, заставившую ее остановиться и отступить. Они знали и все-таки лгали ей.
     Она могла скрыть, что все узнала, и позволить им думать, что их ложь в безопасности. Могла снова убежать и позволить им списать это на сложность ее характера.
     Или она могла бросить правду им в лицо.
     Исмэй снова посмотрела в зеркало. Такой она станет, когда доживет до адмиральского чина, как тетя Хэрис Серрано. Неуверенность в себе, подозрительность, робость, которые заставляли ее отказываться от самой себя, сгорели за последний час. Она еще не чувствовала того, что увидела в отражении зеркала, но верила горящим глазам.
     Ждет ли отец еще в оранжерее? Сколько прошло времени? Исмэй удивилась, взглянув на часы и увидев, что пробыла наверху всего полчаса. Она направилась в оранжерею, полностью очнувшись от тумана. Исмэй показалось, что впервые спускается вниз по этой лестнице, потому что раньше не замечала, как слегка прогнута шестая снизу перекладина, что по краю ковровой дорожки отсутствует гвоздик, а на перилах отколот кусочек. Предметы, запахи, звуки.
     Отец и Бертоль стояли над лотком с высаженными растениями, а рядом с ними один из садовников. Исмэй смотрела вокруг новым незамутненным взглядом, замечая мельчайшие детали: резные огненно-оранжевые и солнечно-желтые лепестки, кружевные листья, испачканные в земле ногти садовника, красная шея дяди, линии на загоревшем лице отца, оставшиеся белыми, потому что он всегда прищуривался, находясь на солнце, нитка на манжете Бертоля.
     Шарканьем по кафельному полу Исмэй дала знать о своем присутствии. Отец поднял глаза.
     - Исмэйя... иди посмотри на новые гибриды. Думаю, они будут отлично смотреться в урнах фасада. Надеюсь, старый Себастьян не утомил тебя.
     - Нет, - ответила Исмэй. - Наоборот, наш разговор был довольно занимателен.
     Голос ее звучал совершенно спокойно и твердо, так ей по крайней мере казалось. Но отец вздрогнул.
     - Что-то случилось, Исмэй?
     - Мне надо с тобой поговорить, отец. Может в кабинете?
     - Что-то серьезное? - спросил он, не двигаясь с места.
     Ярость захлестнула Исмэй.
     - Если честь семьи для тебя достаточно серьезное дело.
     Руки садовника дрогнули, и растения заколыхались, потом он что-то пробормотал. Отец кивнул, и садовник, забрав коробку с горшками, исчез за задней дверью оранжереи.
     - Хочешь, чтобы я тоже ушел? - спросил дядя, как будто был уверен, что она скажет нет.
     - Пожалуйста, - ответила Исмэй, пробуя на вкус свою власть.
     Бертоль удивленно отступил, переведя взгляд на брата, потом снова на племянницу.
     - Исмэй, что...?
     - Ты скоро узнаешь, - оборвала его девушка. - Но сейчас я бы хотела поговорить с отцом наедине.
     Бертоль покраснел и вышел, едва ни хлопнув дверью.
     - Ну, Исмэйя? Не за чем было грубить.
     Но в