была основательная порция
свежего воздуха, чтобы не дать ей расколоться пополам. Надо будет
намекнуть Щеглову, подумал я, чтобы он не дымил в номере, но только
как-нибудь эдак поделикатнее, а то он, не дай Бог, обидится...
Последнее, что я успел заметить, покидая номер, был неподвижный взгляд
Щеглова, которым он просвечивал своего визави, и Мячикова, от смущения
не находившего себе места. Он сидел на самом краешке стула, положив
руки на колени, и был похож на школьника, которого вызвали к директору
на "ковер". В глазах его читался испуг.
     Вернулся я минут через десять. Щеглов догадался открыть форточку,
и к моему приходу воздух в номере заметно посвежел. Понял, наверное,
что я не переношу запаха табака. Мячиков выглядел усталым и все таким
же бледным. Вообще он казался каким-то странным и явно был не в своей
тарелке. Разговор между ними, видимо, уже состоялся, так как они
болтали теперь о каких-то пустяках. Мое появление прервало их беседу.
Щеглов поднялся мне навстречу и приветливо улыбнулся.
     -- Заходи, Максим. Я переговорил с твоим другом и надеюсь, что он
понял меня. На мое предложение о сотрудничестве Григорий Адамович
ответил согласием. Что ж, рад, искренне рад: теперь, когда нас трое,
успех дела обеспечен... Что с вами, Григорий Адамович? -- с тревогой
спросил Щеглов. -- На вас лица нет!
     -- Голова раскалывается, -- натянуто улыбнулся Мячиков. -- Вы уж
меня извините, Семен Кондратьевич...
     Щеглов вынул из кармана пачку анальгина и протянул ее Мячикову.
     -- Вот, возьмите, -- сказал он. -- Должно помочь.
     Мячиков взял, хотя и без особого энтузиазма. Зато у меня при виде
бесценных таблеток загорелись глаза.
     -- О, вашим запасам, Семен Кондратьевич, могла бы позавидовать
любая аптека! -- воскликнул я. -- Разрешите таблетку, Григорий
Адамович, у меня, знаете ли, с самого утра...
     -- Да-да, конечно, -- с готовностью ответил Мячиков, -- берите всю
пачку, анальгин мне все равно не поможет -- уже пробовал...
     Судя по его кислому виду и мутному взгляду, чувствовал он себя
действительно неважно. Я мысленно посочувствовал ему, отлично зная, что
такое головная боль. Не меньшее сочувствие вызвал он и у Щеглова.
     -- Может быть, стоит попробовать другое лекарство? Что вы обычно
принимаете?
     Мячиков махнул рукой.
     -- Да не надо никакого лекарства. Я вообще противник всей этой
химии, от нее больше вреда, нежели пользы. Пройдет. Лучшее лекарство --
это сон и свежий воздух. Ручаюсь вам, что утром я буду совершенно
здоров.
     Пожелав нам спокойной ночи, Мячиков торопливо покинул номер.
Какое-то время Щеглов задумчиво смотрел ему вслед и усиленно тер
подбородок.
     -- Ну как вам Мячиков? -- поинтересовался я у него, когда пауза
чрезмерно затянулась.
     Щеглов пожал плечами.
     -- Да никак. Время покажет, а пока никакого особенного впечатления
он на меня не произвел.
     -- Честно говоря, он какой-то странный сегодня, -- заметил я.
     -- Да? Ты находишь? -- с любопытством спросил Щеглов. -- А каким
он бывает обычно?
     -- О! Обычно он -- сгусток энергии и оптимизма.
     -- И особенно по утрам, верно?
     -- Да... возможно, -- неуверенно ответил я, несколько
обескураженный вопросом. -- Собственно говоря, у меня еще не было
достаточно времени изучить его. Два дня -- это не слишком большой срок.
     -- Конечно, конечно, -- согласился Щеглов. -- Ладно, оставим
Мячикова в покое, пусть поправляется, а мы тем временем составим план
действий на завтрашний день. Согласен?
     Я выразил свое согласие столь бурно, что Щеглову пришлось охладить
мой пыл.
     -- Главное в нашем деле -- спокойствие, -- строго сказал он, --
иначе не стоит за него и браться. Усвоил?
     Я смущенно кивнул. Щеглов достал папиросу и хотел было закурить,
но я собрался с духом и попросил его не делать этого. На этот раз
смутился он. Извинившись, он пообещал курить исключительно в коридоре.
Что тотчас же и сделал.
     Так закончился третий день моего пребывания в доме отдыха
"Лесной".



     ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

     1.

     Когда на следующее утро Мячиков вновь появился в нашем номере, вид
у него был цветущий и пышущий здоровьем. Глаза блестели, зубы сверкали
в ослепительной улыбке, а круглые щеки пылали ярким румянцем. Он весь
кипел от переполнявшей его энергии и вот-вот готов был лопнуть от
распиравшей его жажды деятельности. Пожелав всем доброго утра, он
выразил надежду, что сегодняшний день будет для нас удачным.
     Щеглов, напротив, был сдержан и, как только привел себя в порядок,
облачившись в синий спортивный костюм, соответствующий его новой роли
лыжного инструктора, куда-то скрылся, уже в дверях объявив, что намерен
провести небольшую рекогносцировку. Мячиков пришел в восторг от этого
термина и пожелал ему удачи.
     К завтраку Щеглов не явился, поэтому в столовую я опять пошел
один. Мячиков сообщил, что у него еще остались кое-какие припасы,
поэтому в услугах местной кухни он пока не нуждается. В столовой я
вновь оказался за одним столиком с тем длинноволосым типом, которого
принял за священнослужителя. Рядом хмуро ковырялись в тарелках двое
передовиков с Алтая, от которых за версту разило спиртным перегаром. На
четвертый день моего пребывания здесь я уже начал различать этих
угрюмых людей друг от друга, по крайней мере один из них -- а он как
раз сидел сейчас за соседним столиком -- заметно выделялся из их среды.
Это был верзила под два метра ростом, с крупным лошадиным лицом,
массивной нижней челюстью, золотыми зубами, жесткими соломенными
волосами, темно-багровой кожей, покрытой густой рыжеватой
растительностью, похожей на ржавчину, и мощными кулаками, каждый
величиной с голову годовалого ребенка; на правой руке у него не хватало
пальца. Впрочем, его товарищи отличались в основном только размерами, в
остальном же они были точными копиями этого гиганта.
     Чувствуя душевный подъем в связи с приездом Щеглова и желая излить
душу первому встречному, я решил завязать беседу со своим соседом по
столику, который тем временем с методичностью мясорубки перемалывал
похожий на подметку шмоток горелого мяса.
     -- Скверная погода, не правда ли? -- применил я старый испытанный
прием.
     Из недр ниспадающих в тарелку длинных, давно не мытых волос
метнулся подозрительный взгляд. Сосед что-то промычал в ответ и снова
принялся за трапезу.
     -- Вы меня извините за назойливость, -- не отставал я, -- но ваш
вид наводит на мысль, что вы имеете какое-то отношение к церкви. Я не
ошибся?
     Эта тема, видимо, представляла для него интерес, и немалый.
Привычным взмахом головы мой сосед спровадил гриву за плечи, показав
довольно-таки приятное лицо с неглупыми, пытливыми глазами.
     -- Сан я еще не принял, -- хорошо поставленным иерейским баском
ответил он, -- но к церкви отношение, действительно, имею. Я учусь в
духовной семинарии. Фома.
     Я не сразу сообразил, что Фома -- это его имя и что он, произнеся
его, тем самым желает представиться, снисходя до знакомства со мной.
     -- Максим, -- ответил я.
     -- Я возглавляю рок-группу "Пасхальное яйцо", -- внезапно заявил
он.
     -- Как-как? -- удивился я.
     -- "Пасхальное яйцо", -- повторил он, отправляя в рот здоровенный
кусок чего-то зеленого и странно пахнущего. -- Не слышали?
     -- Нет, -- признался я.
     -- Зря, -- выразил сожаление Фома. -- Вы вообще к музыке как
относитесь?
     Я ответил, что к музыке отношусь хорошо, что музыку люблю, часто
слушаю и считаю себя неплохим ее знатоком. Немного знаком с классикой и
несколько лучше -- с роком. Фома удовлетворенно кивнул.
     -- Тогда вы поймете меня. Дело в том, -- глаза его загорелись
огнем одержимого, -- что наша музыка имеет ярко выраженную религиозную
направленность. Мы -- православная хард-рок-группа, синтезирующая
достижения мирового рока с церковными песнопениями и духовной музыкой
России. Можете себе представить такой синтез?
     -- Честно говоря, с трудом, -- сказал я.
     -- Вот именно. И не сможете, пока не услышите. Знаете, -- как бы
невзначай сказал Фома, -- для нас сам Альфред Шнитке пишет.
     -- Ну да! -- удивился я.
     -- Да... Только мы обычно отказываемся от его услуг.
     -- Так чью же музыку вы исполняете?
     -- Мою, конечно, -- невозмутимо ответил Фома. -- Нам чужого не
надо.
     -- А тексты вы где берете? Тоже сами пишете?
     -- Зачем? Тексты написаны уже две тысячи лет назад.
     -- Вот как! Интересно.
     -- Именно так. Зачем что-либо выдумывать, если существует
великолепный, никем еще не тронутый материал.
     -- Я что-то не понимаю вас.
     Из бороды Фомы выплыла лукавая улыбка.
     -- Священное Писание. Чем не сборник текстов? Берем, к примеру,
Третью Книгу Царств и шпарим все подряд. Эффект потрясающий. А главное
-- несем мудрость веков и дух христианства в народ. Я вообще думаю
положить на музыку всю Библию. Представляете?
     -- Пока не очень, -- с сомнением покачал я головой.
     -- Ничего, вы еще нас услышите. У нас великое будущее. Слово Божие
не может не дойти до ушей грешников.
     -- Очень хочу надеяться на это. А что, кстати, означает название
вашей группы? Почему именно "Пасхальное яйцо"?
     -- О! -- он многозначительно улыбнулся. -- Мы долго шли к этому
названию, перебрали уйму вариантов, спорили и даже порой ссорились,
прежде чем пришли к единому мнению. "Колокол", "Трубы архангела
Гавриила", "Святая Церковь", "Деяния апостолов", "Иисус Назаретский",
"Рождество Христово", "Пресвятая Дева Мария", рок-группа имени Великого
князя Владимира Киевского и, наконец, "Пасхальное яйцо". Почему именно
"Пасхальное яйцо"? Вы знаете, есть в яйце что-то бесконечное,
обтекаемое, глубоко философское, изначальное, какой-то тайный смысл,
скрытый от нас, простых смертных. Словом, что-то от Бога.
     -- Вы верите в Бога?
     -- А как же! -- удивился он. -- И я, и все мои коллеги по группе.
Нельзя же говорить о Боге, не веря в Него. Это уже будет халтура, а не
музыка, поверьте моему опыту.
     -- Верю, -- искренне сказал я.
     -- А в ближайшем будущем я собираюсь принять сан, получить
какой-нибудь дальний сельский приход и обосноваться всей командой в
тамошней церкви, а вместо нудных проповедей исполнять прихожанам нашу
музыку. Я уверен, что народ, и особенно молодежь, хлынет к нам. А, как
вы думаете?
     -- Мысль оригинальная, -- сказал я. -- Весьма.
     -- А если все пойдет хорошо, -- мечтательно произнес Фома, --
сыграем мы им оперу "Иисус Христос -- суперстар" на
церковно-славянском. Как вы на это смотрите?

     2.

     Я не успел высказать свое мнение по поводу этой смелой затеи.
Долговязый верзила с Алтая громко и пронзительно заржал. Нетрудно было
догадаться, что причиной этой великолепной имитации лошадиного ржания
послужили последние слова Фомы, к которому я проникся искренней
симпатией и которому желал исполнения всех его грандиозных замыслов.
Фома обиженно выпятил нижнюю губу и тут же скрылся за сплошной завесой
своих волос, словно за чадрой. Внезапно ржание сменилось угрожающим
рычанием и яростным скрипом хлипкого стула. Я непроизвольно взглянул на
долговязого. Взгляд его уперся в Мячикова, который стоял в дверях и
кого-то высматривал в зале. Вот он увидел меня, и на его луноликой
физиономии расцвела широкая улыбка. Приветливо махнув рукой, он
двинулся через весь зал к моему столику.
     -- А вот и я! -- весело произнес он и учтиво поздоровался с Фомой.
-- Чем сегодня травят?
     Он стоял спиной к алтайским передовикам и потому не видел, как те
буравят его затылок злобными взглядами; реакция этих мрачных людей
несколько озадачила меня.
     А Мячиков с любопытством разглядывал столовую и беззаботно
улыбался.
     -- А знаете, Максим Леонидович, -- вдруг сказал он, -- я, пожалуй,
рискну отобедать сегодня в этом чудесном заведении, тем более что
запасы мои подошли к концу. Надеюсь, вы составите мне компанию.
     Я ответил, что сделаю это с величайшим удовольствием. Мячиков еще
пару минут повертелся возле нас и покинул зал. Долговязый тип мрачно
смотрел ему вслед, мял в огромном кулаке алюминиевую вилку и
ожесточенно хрустел скулами. Лицо его, и без того багровое, покрылось
темно-бурыми пятнами. Его товарищ тоже кипел, но с меньшим накалом.
Столь сильная буря страстей, вызванная у этих людей появлением
Мячикова, не укладывалась в моем сознании. Не тот человек Григорий
Адамович, чтобы возбуждать в ком бы то ни было ненависть, ярость и
гнев. Была во всем этом какая-то неувязка.

     3.

     К двенадцати часам в номер влетел Щеглов.
     -- А известно ли вам, коллега, -- переведя дух, спросил он, -- что
у этого здания имеется обширный подвал, запираемый изнутри? -- Я
удивленно вскинул брови. -- А, я так и знал!
     Он залпом выпил стакан воды, достал было папиросу, но вовремя
спохватился и спрятал ее обратно.
     -- Обшарил все здание сверху донизу, -- продолжал он. --
Любопытный домик, скажу я тебе. Видеотека и зал игровых автоматов
пустуют, зато в биллиардной жизнь бьет ключом. И знаешь, кто там
прописался? Эти четверо алтайских головорезов в компании с твоим
симпатягой доктором -- и все пьяные. Алтайцы попеременно режутся в
биллиард, а доктор сидит в углу и коротает время в одиночестве,
молчании и самосозерцании. По-моему, они все заодно. По крайней мере,
когда я вошел, алтайцы о чем-то вполголоса беседовали между собой,
совершенно не замечая доктора, но при моем появлении разговор тут же
оборвался и не возобновлялся до тех пор, пока я не убрался оттуда,
причем их вид был настолько агрессивен, что даже мне стало не по себе,
-- а мне, как ты наверняка знаешь, приходится иметь дело с людьми
далеко не робкого десятка. Четвертый этаж особенного интереса у меня не
вызвал, но вот подвал... С подвалом несомненно связана какая-то тайна.
Я обнаружил три двери, ведущие в него, и все запертые. При более
внимательном осмотре я пришел к выводу, что ими часто пользуются. За
одной из дверей мне даже послышались приглушенные голоса, но ручаться я
за это не берусь. И если с подвалом связано действительно что-то
таинственное, то об этом наверняка должен знать директор дома отдыха.
Вообще, директор произвел на меня впечатление странное: какой-то
запуганный, дерганый, и -- главное -- не чувствует себя хозяином,
словно кто-то невидимый направляет все его действия. Штат у него
невелик: помощник, две уборщицы, водитель, два повара, два работника по
кухне, в обязанности которых входит мытье посуды,
разгрузочно-погрузочные работы, уборка столовой и смежных с ней
помещений, и твой приятель доктор. Итак, из восьми человек, названных
мною -- сюда же входит и директор, -- шестеро -- мужчины. Необычная
пропорция, не правда ли? Да, чуть не забыл, есть среди обслуживающего
персонала еще одна особа женского пола, девушка по имени Катя, только
что закончившая кулинарный техникум и посланная в эту глушь отбывать
практику. Очередная гримаса судьбы. Она тоже выполняет работу по
столовой
     Я вспомнил, что как-то раз, а то и два, видел розовощекую
молоденькую девушку в белоснежном фартучке, мелькавшую меж неказистых
столиков сумрачной столовой. Честно говоря, до сих пор я ни разу не
задумывался о ее существовании, как не замечаем мы порой снега зимой, а
травы летом.
     -- Я навел справки о каждом из этих восьми человек, -- продолжал
Щеглов, меряя комнату широкими шагами, -- и выяснил любопытный факт.
Обе уборщицы слегли с гипертонией, страдая от внезапной перемены
погоды, водитель безвыездно торчит в гараже, ремонтирует автобус,
помощник директора вообще пропал невесть куда, а четверо кухонных
работников -- практикантку Катю я в расчет не беру -- неотлучно
находятся либо в своих номерах, либо в подсобке, где до посинения
режутся в карты. Доктор, как я уже говорил, в основном пропадает в
биллиардной. Таким образом, из всего обслуживающего персонала дома
отдыха "Лесной" мы имеем возможность лицезреть лишь одного директора,
который не очень-то, мне кажется, дорожит своим местом и рад, я думаю,
был бы избавиться от него. Вот, пожалуй, и все, что мне удалось узнать
за эти три часа.
     Я выразил свое восхищение оперативностью Щеглова и его
профессиональной хваткой, на что он отмахнулся и скорчил недовольную
гримасу. Его упоминание о докторе внезапно напомнило мне о моих ночных
находках на кафельном полу туалета, и я рассказал ему о двух пустых
ампулах, сообщив также чудом сохранившееся в памяти название лекарства.
Щеглов мгновенно преобразился.
     -- Что же ты раньше молчал! -- набросился он на меня. -- Сыщик
липовый!..
     Я совершенно не ожидал подобного оборота и добавил, что местный
врач не проявил к ампулам никакого интереса, заявив, что это обычное
болеутоляющее средство со множеством, правда, побочных эффектов.
     -- Побочных эффектов! -- передразнил меня Щеглов. -- Да ты хоть
знаешь, что это такое! -- Он снизил голос до шепота и сильно округлил
глаза. -- Это сильнейший наркотик! -- Я побледнел. -- Да-да, не
удивляйся, здесь, в доме отдыха, кто-то систематически колется, и
колется преимущественно по ночам, в туалете, скрываясь от посторонних
глаз.
     -- Да зачем же в туалете? -- удивился я. -- Неужели нельзя в
каком-нибудь другом месте, поприличнее, ну хотя бы у себя в номере?
     -- Вот в этом-то весь и вопрос! -- воскликнул Щеглов. -- Раз он
производит эту процедуру не в номере, значит, он живет не один, а с
соседом, при котором открываться ему совершенно никакого резона нет.
     -- Так-так, -- начал что-то понимать я. -- И по всей видимости,
этот наркоман -- мужчина.
     -- Верно! Женщина бы в мужской туалет сунуться не решилась. Думай,
думай, Максим, ты на верном пути. -- Щеглов, улыбаясь, смотрел на меня.
     Я напряг свои умственные способности и сумел продвинуться еще на
один шаг.
     -- Первую ампулу я нашел в ночь убийства, -- размышлял я, --
значит, велика вероятность, что ее оставил либо убийца, либо убитый
накануне их трагической встречи. Возможно также, что сама ссора
произошла из-за наркотиков. Перед тем как выйти в коридор, я слышал
шорох за дверью, а это как раз напротив туалета. Но, -- я на минуту
задумался, -- на следующую ночь я снова обнаружил ампулу, и снова на
том же месте. На этот раз убитый ее оставить не мог, значит, можно
сделать предположение, что в обоих случаях ампулы оставлялись убийцей.
     -- Логично, -- согласился Щеглов, -- но не очевидно. Вполне
возможно, что ампулы обронил кто-то другой. Но мы все же примем твою
версию за рабочую, так как она на сегодняшний день больше всего
отвечает имеющимся у нас фактам. Пойдем дальше. Из трех ночей,
проведенных тобой здесь, две оказались богатыми на находки, третья же
только что минула. Уборщицы еще вчера слегли, значит, в туалете никто
не убирал...
     -- Понял! -- вскочил я. -- Подождите, я мигом!..
     Я вылетел из номера и ринулся в туалет. Но поиски мои, несмотря на
всю их тщательность, не принесли успеха: третьей ампулы не было.
Покопавшись в урне, я обнаружил там ту, что бросил в первую, роковую
ночь, и на всякий случай прихватил ее с собой. Не доходя двух шагов до
своего номера, я увидел, как из соседней двери, оттуда, где некогда
обитал Хомяков, пыхтя и отдуваясь, выплыл грузный мужчина с тремя
подбородками и внушительным брюхом, подозрительно покосился на меня и
вдруг хриплым, свистящим басом спросил:
     -- А по какой это причине вы номер сменили, а, молодой человек?
Следы заметаете?
     Я настолько опешил, что дал этому гражданину уйти, так и не
удостоив его ответом. Во-первых, для меня был полной неожиданностью тот
факт, что номер Хомякова уже заселен, а во-вторых, откуда он знал, что
я переехал? Откуда такая наблюдательность и такой интерес к моей особе?

заметаю? Осаждаемый этими мыслями, я вернулся к Щеглову. Не откладывая
в долгий ящик, я рассказал ему все, начиная с неудавшейся попытки найти
третью ампулу и кончая странной встречей у дверей номера.
     -- М-да, -- задумчиво произнес он, -- все это действител