твует внешности ее
владельца!)
     При звуке его голоса несколько человек оторвались от экрана и
повернули головы в нашу сторону. Их угрюмые физиономии ничуть не
обескуражили моего спутника: он мягко улыбнулся и приветливо помахал им
рукой:
     -- Добрый вечер, друзья!
     Ему никто не ответил, и мы отправились на поиски нашего номера,
комнаты или палаты -- называйте как хотите, но последнее, по-моему,
больше отвечало архитектурным особенностям и самому духу этого
заведения. Действительно, все здесь напоминало больницу:
длинный-предлинный коридор с холлом посередине, по обе стороны коридора
-- номера-палаты; отдыхающие, которые скорее походили на больных,
нежели на здоровых, причем некоторые из них, если судить по их
маниакальным, сверлящим взглядам, -- на психических; тусклый полумрак,
который царил здесь повсюду. Нет, это явно не Рио-де-Жанейро, как
сказал бы незабвенный Остап-Сулейман, попади он в это богоугодное
заведение. Но я не падал духом: во-первых, я был неприхотлив и
материальные удобства играли в моей жизни второстепенную роль, а
во-вторых, жизнерадостный, брызжущий через край оптимизм моего спутника
заражал и меня.
     Свой номер мы нашли в самом конце коридора, в левом его крыле, как
раз напротив мужского туалета. Мячиков по этому поводу сострил, что
более удачное расположение и представить трудно. Номер был сырым и
холодным, из мебели мы нашли лишь две поржавевшие кровати, застеленные
чистым, туго накрахмаленным бельем, от которого веяло чем-то могильным,
небольшой стол и стенной шкаф для одежды. И здесь дух больницы!
     -- А знаете что, Максим Леонидович, -- предложил Мячиков, когда мы
поделили койко-места, распаковали свои вещи и переоделись, -- давайте
поужинаем здесь, а не в столовой. У меня есть небольшой запасец
продуктов на черный день, а то, знаете, общепитовская кухня способна
угробить даже самый здоровый организм, не то что наши, насквозь гнилые,
обильно сдобренные нитратами и светящиеся полным набором изотопов
урана. Присоединяйтесь, а? У меня сервелатик, шпроты, свежие огурчики,
кофе в термосе. -- Я замялся в нерешительности. -- Нет-нет, Максим
Леонидович, это мне нисколько не обременительно, и в голову не берите!
Наоборот, я буду очень, очень рад угодить вам.
     Я сдался. Действительно, если человек просит, почему я должен ему
отказывать? Тем более что человек был мне приятен и общение с ним
обещало доставить удовольствие.
     -- Вы согласны! -- искренне обрадовался Мячиков. -- Да мы сейчас
такой пир отгрохаем!.. Язык проглотите.
     В мгновение ока на столе появились консервы, свежие овощи, зелень,
колбаса, термос, чашки и даже банка с горчицей.
     -- А вы предусмотрительны, Григорий Адамович, -- улыбнулся я.
"Гришей" называть его я почему-то не мог.
     -- А куда ж сейчас без этого, -- ответил он, сокрушенно качая
головой и орудуя консервным ножом. -- Жизнь такая... Вы думаете, в
столовой сейчас что? Холодные пережаренные котлеты без единого намека
на мясо, слипшиеся и тоже холодные макароны и вода из местного
водопровода, именуемая у них почему-то компотом. Вот и весь
ассортимент. Так что кушайте, Максим Леонидович, и радуйтесь жизни.
     Я кушал и радовался. С соседом мне явно повезло. А это, по-моему,
самое главное в подобных заведениях, где кроме надежды на приятного
собеседника больше рассчитывать было не на что.
     Пока мы ужинали, Мячиков болтал без умолку. Оказалось, что он
работает преподавателем математики в одном из московских ПТУ, в дом
отдыха попал совершенно случайно и то лишь потому, что бесплатную
путевку ему всучили чуть ли не силой. Живет один, ни жены, ни детей не
имеет. Я слушал и удивлялся, до чего же его судьба схожа с моей, но
когда он сообщил, что одержим страстью к детективным романам, а его
любимая писательница -- Агата Кристи, я счел нашу встречу знамением
Божьим. Я восторженно внимал своему визави, а когда он закончил, открыл
ему тайну своей любви, предметом которой являлась все та же Агата
Кристи, но при этом заметил, что Чейз тоже неплох. "О да! -- воскликнул
он. -- Чейз просто великолепен". В конце концов я не сдержался и
рассказал ему о своем друге, капитане Щеглове, о нашем совместном
участии в деле профессора Красницкого, о блестящем завершении его и
поимке отпетых негодяев-валютчиков. О более внимательном слушателе не
мог бы мечтать и сам Ираклий Андронников, великий мастер устного
рассказа, -- настолько поглощен был Мячиков моим повествованием. Когда
я закончил, он с завистью и искренним восхищением пожал мне руку. Пожал
молча и больше не проронил ни слова.
     Чтобы слегка взбодрить себя после трудного дня, я рискнул выпить
чашечку кофе, хотя было уже девять часов вечера. Теперь не засну,
подумал я, но оказался не прав: уже через четверть часа я почувствовал
такую сонливость, что вынужден был извиниться перед Мячиковым и
отправиться на боковую. Видимо, тяготы минувшего дня и долгая дорога в
этот заброшенный на самый край света дом отдыха окончательно вымотали
меня. Уже засыпая, я отметил, что мой сосед, Мячиков Григорий Адамович,
тоже готовится отойти ко сну.



ДЕНЬ ВТОРОЙ

     1.

     Проснулся я от какого-то страшного грохота. Спросонья я подумал
было, что на наш дом отдыха "Лесной" обрушился Ниагарский водопад,
потом решил, что нет, водопадов здесь не бывает, а вот землетрясение
вполне может приключиться, -- и проснулся.
     Храпел Мячиков. Храпел виртуозно, с чувством, со знанием дела,
используя весь набор воспринимаемых человеческим ухом частот, и главное
-- громко. Впрочем, громко -- это слишком мягко сказано. Мне казалось,
что потолок не выдержит и вот-вот рухнет на нас. Я взглянул на часы,
поймав блик одинокого ночного фонаря. Без двадцати три. В темноте
смутно вырисовывался круглый контур Мячикова, скрытого под одеялом. Я
мысленно чертыхнулся. Вот напасть-то! Не хватало мне еще
соседа-храпуна! Да за две недели от эдакого соседства и свихнуться
недолго.
     Я лежал, слушая переливы мячиковского храпа, и в душе клял судьбу
за вечные ее сюрпризы. Где-то пробило три.
     Внезапно, в период затишья между двумя взрывами богатырского
храпа, до моего слуха донесся тихий шорох -- будто кто-то осторожно
царапался в дверь. Кошка, что ли, скребется? Или мыши? Мышей я не
боялся, к кошкам тоже относился спокойно, поэтому решил не реагировать
на этот звук, но не тут-то было: звук не умолкал и отличался завидной
настойчивостью. Что ж, придется вставать, подумал я, откинул одеяло,
содрогнулся от холода, с трудом натянул тренировочные брюки, впотьмах
дошлепал до двери и тихо приоткрыл ее. Коридор освещался тусклым светом
ночных светильников и был абсолютно пуст. Я пожал плечами и хотел было
вернуться в теплую постель, но тут услышал далекий, чуть различимый
звук, напоминающий стон. Сердце мое забилось вдвое быстрее. Я оставил
дверь приоткрытой и шагнул в коридор. До холла было метров пятнадцать,
и я решил было добраться до него, но не сделал я и десяти шагов, как
где-то сбоку щелкнул замок, а сзади, как мне почудилось, пронесся
кто-то невидимый. Я остановился и прислушался. Все тихо -- ни стона, ни
шороха, ни дыхания -- ничего, кроме храпа Мячикова, преследующего меня
по пятам сквозь щель в приоткрытой двери нашего с ним номера. Да
полноте! -- вдруг подумалось мне. Все эти ночные страхи и всевозможные
звуки навеяны выпитым на ночь кофе, нервным переутомлением и ночным
временем. Что с того, что кто-то где-то застонал? Здесь сейчас спит
около трех десятков человек, каждому из них может что-нибудь
присниться, и каждый вправе во сне застонать, всхлипнуть или даже
пройтись по карнизу. Что мне все время мерещатся какие-то темные дела,
чей-то злой умысел, преступные намерения? Проще надо смотреть на вещи,
Максим Леонидович, проще! Тем более в три часа ночи. Вокруг, за этими
дверьми, спят простые люди, которые звезд с неба не хватают, потому что
звезд этих никто им не дает, живущие тихими радостями, способные
позволить себе отдых лишь в такого вот больничного типа заведении и
понятия не имеющие о курортах Средиземноморья или, скажем, Багамских
островах. Взять, к примеру Сергея с Лидой -- ну чем плохие ребята? Или
тот же Мячиков...
     Вдруг я поймал себя на мысли, что больше не слышу его храпа.
Опять-таки, ну что из того, что человек перестал храпеть? Перевернулся
на другой бок -- и замолк. Ведь не специально же он это сделал, чтобы
заставить меня поломать себе голову! Я усмехнулся, повернул назад и
пошлепал к своему номеру. Остановившись напротив туалета, я заглянул
туда, но не успел переступить порог, как под ногой что-то звякнуло и
покатилось по кафельному полу. И здесь был все тот же тусклый полумрак,
но я все же сумел найти то, что послужило причиной шума, взорвавшего
ночную тишину и наверняка разбудившего, как мне тогда казалось, весь
дом отдыха сверху донизу. Это была пустая стеклянная ампула со странной
надписью "омнопон". Осторожно проведя пальцами по неровному
зазубренному краю, я почувствовал влагу. Значит, ею недавно
воспользовались. Я пожал плечами и бросил ампулу в урну. В этом тоже не
было ничего особенного: не раз, когда под рукой не оказывалось таблетки
анальгина, а голова трещала так, что я боялся за ее сохранность, я
просто вскрывал ампулу с тем же болеутоляющим средством и вливал его в
себя. Вероятно, здесь был тот же случай, тем более что сейчас с
лекарствами особенно туго. Вот только название такое я встречаю
впервые.
     Вернувшись в номер, я обнаружил, что Мячиков, действительно,
повернулся на другой бок и больше не храпит. Его довольная круглая
физиономия блаженно улыбалась во сне. Тем лучше, подумал я, значит,
есть шанс провести остаток ночи в относительной тишине. Только бы он не
захрапел снова, только бы не захрапел... Уже засыпая, я снова взглянул
на часы: половина четвертого.

     2.

     Утром я встал рано, оделся, умылся, привел себя в полный порядок и
покинул номер, бросив напоследок взгляд на круглое, луноподобное лицо
безмятежно спящего Мячикова, моего соседа-храпуна. Сейчас он не храпел.
     Проходя по коридору, я не встретил ни единой души. Интересно, куда
же все подевались? Но, дойдя до холла, я вдруг увидел толпу,
сгрудившуюся у лестницы и беспокойно гудящую. По бледным, вытянутым
лицам я понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Я
протолкался вперед и остолбенел.
     Прямо передо мной, у лестничного пролета, ведущего на четвертый
этаж, в луже крови лежал мужчина средних лет. Даже мне, дилетанту в
вопросах медицины, сразу же стало ясно: он был безнадежно мертв. Мне
показалось, что он -- один из тех, кто провожал нас с Мячиковым хмурым
взглядом, когда мы накануне искали свой номер.
     -- Что с ним? -- дрогнувшим голосом спросил я.
     -- Убили, -- глухо произнес у самого моего уха женский голос. --
Сегодня ночью.
     Ночью! Ко мне вдруг вернулись все мои недавние ночные страхи. И
шорохи, и поворот ключа в замке, и -- главное -- стон! Теперь-то я уже
на все смотрел иначе, теперь все выглядело в совершенно ином свете. Мой
ум прирожденного сыщика, постоянно терзаемый детективной
беллетристикой, заработал на всю катушку. Главное -- не упустить ни
одной детали, и прежде всего -- восстановить в памяти весь ход ночных
событий. Итак: без двадцати три я проснулся, в три выглянул за дверь, в
это же самое время, то есть в три или, в крайнем случае, минут пять
четвертого, я услышал стон, следом -- поворот ключа в неизвестном
номере (жаль, что я не обратил тогда на него внимания), далее -- пустая
ампула на кафельном полу туалета (слово "омнопон" теперь казалось мне
зловещим), и в двадцать минут четвертого я снова лег спать. Значит,
этот несчастный стонал (если, конечно, стонал именно этот несчастный)
примерно в три часа ночи или что-то около того. А отсюда следует, что в
этот час он был еще жив, но уже смертельно ранен. Однако, повторяю, все
эти рассуждения справедливы лишь в том случае, если ночью стонал именно
этот мужчина, а не кто-нибудь еще. А стонать мог любой из трех десятков
человек, здесь собравшихся.
     -- Врач был? -- спросил я.
     -- Что толку! -- махнул рукой стоявший рядом мужчина. -- Не врач,
а дерьмо. Пьян в стельку.
     -- Милицию вызвали?
     -- Вызвали, -- ответил кто-то. -- Полчаса дозвониться не могли.
Единственный аппарат -- у директора, да и тот работает через раз.
     -- Какой ужас! -- услышал я знакомый голос и обернулся. Лида
стояла в двух шагах от меня и круглыми от потрясения глазами смотрела
на неподвижное тело. Ее била мелкая дрожь.
     -- Пойдемте отсюда, -- сказал я, беря ее за руку и выводя из
толпы. -- Это зрелище не для вас.
     Откуда-то вырос бледно-зеленый Сергей и увел ее вниз по лестнице.
Я же стоял и растерянно озирался. Надо что-то предпринять -- но что?..
Тут я увидел бодро шагающего Мячикова, веселого, с блестящими от
возбуждения глазами, с румянцем во всю щеку, с ласковой улыбкой на
круглом лице -- он не шел, а буквально катился, словно мячик. Вот уж
кому сон пошел на пользу!
     -- Доброе утро, дорогой Максим Леонидович! -- приветливо заговорил
он, подходя ближе. -- Что же вы меня не разбудили? Ай-ай-ай, нехорошо!
После завтрака -- махнем на лыжах, а? Ходите на лыжах? По-моему, лыжи
-- это единственное, на что здесь можно рассчитывать в качестве
источника удовольствия... Что случилось? -- Он настороженно посмотрел
вокруг, только сейчас заметив, что в доме отдыха творится что-то
неладное.
     -- Человека убили, -- ответил я, хмуря брови.
     -- Убили?! -- Он выкатил глаза от изумления. -- Да не может такого
быть! Чтобы здесь -- да убийство! Да никогда не поверю!
     -- Взгляните сами, -- произнес я, жестом руки приглашая его к
месту происшествия.
     Впрочем, его слова показались мне не лишенными смысла: для
убийства более подходил бы какой-нибудь фешенебельный отель, чем эта
захолустная конура. Но убийство совершено -- и это было непреложным
фактом.
     Мячиков вынырнул из толпы. Вид у него был донельзя расстроенный,
он всерьез переживал, принимая трагедию слишком близко к сердцу.
     -- Не могу я смотреть на такие вещи, -- чуть слышно произнес он,
бледнея буквально на глазах. -- С самого детства.
     Появился директор. Он тоже был бледен и испуган.
     -- Товарищи, товарищи, соблюдайте спокойствие! Отойдите,
пожалуйста, от тела, сейчас прибудет милиция и во всем разберется.
     -- И дернул меня черт приехать сюда, -- в сердцах произнес кто-то
рядом.
     -- И не говорите! -- ответили ему в тон. -- Сидели бы лучше дома.
     -- А главное -- убийца где-то среди нас! -- добавил третий.
     Последние слова прозвучали зловеще. Люди разом смолкли и
исподлобья уставились друг на друга. Какая-то женщина в спортивном
костюме громко взвизгнула и собралась было грохнуться в обморок, но
вовремя одумалась и судорожно закурила. В воздухе повисла
настороженность.
     -- Кто этот несчастный? -- шепотом спросил меня Мячиков.
     Я пожал плечами:
     -- Понятия не имею.
     -- Пойдемте спросим у директора, -- предложил он и, не дожидаясь
моего согласия, потащил меня в другой конец холла -- туда, где директор
пытался навести порядок.
     -- Товарищ директор, позвольте полюбопытствовать, -- начал
Мячиков, когда мы приблизились к директору, стоявшему к нам спиной.
     -- А? -- дернулся тот и резко обернулся. -- Вы что-то хотели
спросить? -- Он смотрел исключительно на меня и Мячикова, казалось,
вообще не замечал.
     -- Кто этот несчастный? -- повторил вопрос мой спутник.
     Тусклый взгляд директора лишь коснулся Мячикова и снова вернулся
ко мне.
     -- Передовик производства, с Алтая, -- пояснил он, уткнувшись
взглядом мне в переносицу и почему-то боясь смотреть в глаза, -- с
какого-то рудника. Их целая группа приехала, пять человек, в порядке
поощрения за трудовые успехи.
     "Вот так поощрение!" -- удивился я. Да неужели на Алтае нет места,
чтобы на лыжах покататься да по лесу побродить? Да никогда не поверю!
Вот если бы их в Крым либо в Пицунду отправили, тогда другое дело,
тогда еще можно как-то расценить это мероприятие как поощрение, а
так... Впрочем, нам, москвичам, не понять психологии провинциалов:
возможно, их притягивает близость Москвы, столицы нашей Родины -- кто
знает?
     -- Спасибо, -- поблагодарил я директора, и мы с Мячиковым отошли.
     -- Что за нервный тип! -- покачал головой Мячиков, косясь на
сутулую спину директора. -- Как только вы к нему подходите, дорогой
Максим Леонидович, его в дрожь бросает. Заметили? И вчера, в его
кабинете -- помните?
     Да, действительно, это казалось странным. Мой вид, похоже, вызывал
у директора дома отдыха какое-то беспокойство, иначе не смотрел бы он
на меня столь пристально и с какой-то патологической неприязнью.
     Я пожал плечами.
     -- Возможно, я ему кого-то напоминаю. Хотя должен согласиться с
вами -- его поведение довольно-таки странно.
     На завтрак никто не пошел, полагаю, аппетитом в то утро никто не
отличался. Все сидели и ждали приезда милиции. К десяти часам кое-кто
отправился собирать вещи. Еще минут через двадцать часть отдыхающих с
чемоданами в руках столпилась в холле, требуя от директора немедленной
отправки в Москву или хотя бы на станцию, но директор, загораживая
своим торсом проход на лестницу, отвечал:
     -- Без паники, товарищи, без паники! Соблюдайте спокойствие. Без
ведома органов правопорядка я не имею права отправить автобус на
станцию -- таково распоряжение местного УВД. Потерпите еще немного, с
минуты на минуту появится милиция и решит вопрос о вашем пребывании
здесь.
     -- А я, например, не собираюсь отсюда никуда уезжать, -- шепнул
Мячиков. -- Вы ведь тоже останетесь, Максим Леонидович, не правда ли?
     -- Бесспорно, -- твердо ответил я, уже почуяв возможность
окунуться в новую детективную историю и не желая эту возможность
терять. -- Бесспорно, я остаюсь.
     -- Вот и ладненько, -- пропел Мячиков, радостно потирая свои
маленькие пухлые ручки. -- Как только наши доблестные органы разберутся
с этим делом, сразу же махнем на лыжах. Идет? Посмотрите, Максим
Леонидович, какая чудесная стоит погода!
     Я кивнул. Погода в это утро, безусловно, была прекрасной. Солнце
слепило сквозь пыльные стекла окон, редкие легкие снежинки медленно
кружились, купаясь в лучах дневного светила, ежеминутно переливаясь,
вспыхивая отраженным светом. Полное безветрие -- и ни облачка на
чистом, прозрачно-голубом небе; морозный воздух парил над белоснежной
землей, снег искрился и хрустел под множеством чьих-то ног... А, вот и
они!

     3.

     Прибытие милиции внесло в атмосферу дома отдыха некоторый порядок
и спокойствие, люди с облегчением вздохнули, почувствовав себя под
надежной защитой дюжины человек в серой форме. Нас всех попросили
разойтись по номерам и ждать вызова с целью дачи показаний. Мы
безропотно подчинились.
     Когда очередь дошла до меня, Мячиков похлопал меня по плечу,
пожелал удачи и посоветовал говорить правду, только правду и ничего
кроме правды. Я покинул номер со стесненным чувством. Опрос
потенциальных свидетелей проводился в кабинете директора, который
любезно согласился предоставить свои апартаменты под нужды уголовного
розыска. Беседу вел розовощекий молодой человек в очках и со стрижкой
"бобриком". Он был проникнут сознанием собственной значимости и больше
всего на свете желал, как мне казалось, сам, лично, без чьей-либо
помощи, найти убийцу, а если удастся -- то и обезвредить его. Ему от
силы было года двадцать три -- двадцать четыре, но гонора ему было не
занимать. Пытаясь казаться суровым, он неумело хмурил брови и отчаянно
травился "Беломором", однако сквозь всю эту напускную важность и
строгость отчетливо проглядывался неплохой в общем-то и неглупый
парень, но при этом такой "зеленый", что я едва сдержал улыбку,
совершенно неуместную в данных обстоятельствах. Помимо него в кабинете
находилось еще три человека: один в штатском, и двое -- в милицейской
форме.
     С самого начала я решил подробно рассказать