он решает
возместить нехватку химического препарата сильной эмоциональной
встряской. С этой целью во время завтрака он является в столовую --
впервые за эти дни -- и громко, так, чтобы слышали находящиеся там
алтайцы, заявляет о своем намерении отобедать сегодня в этих стенах. Он
отлично понимает, что алтайцы передадут эту весть Баварцу, а тот в свою
очередь, возможно, попытается отравить Артиста. Баварец еще не потерял
надежду дождаться Филимона и потому жизнь Артиста для него гроша
ломаного не стоит. Словом, Мячиков провоцирует собственное убийство.
Разумеется, он не может знать наверняка, что Баварец попытается его
именно отравить, но в том-то и состоит талант Мячикова-преступника, что
он великолепно прогнозирует любую ситуацию и в девяти случаях из десяти
оказывается прав.
     Мы знаем, что, к сожалению, его прогноз оправдался: была совершена
попытка отравления, жертвой которой пал ни в чем не повинный человек.
Уверен, в тот момент, когда Потапов корчился в предсмертных судорогах у
ног Мячикова, тот в душе ликовал и с трудом сдерживал свою радость. Он
упивался сознанием, что в убийстве Потапова есть доля и его участия...
Итак, его цель достигнута: чужая смерть и удачно разрушенные козни
врага на какое-то время заменяют ему пару ампул омнопона. Теперь два
слова о технической стороне убийства. То, что Мячиков поменялся с
Потаповым обедом, у меня не вызывало сомнения, но как он это сделал
чуть ли не на глазах последнего, я никак не мог понять -- пока эту
загадку мне не помогла разрешить практикантка Катя.
     -- Практикантка Катя? -- удивился я. -- Та самая...
     -- Да-да, Максим, та самая чудесная девушка, которую ты имел
удовольствие вырвать из лап Баварца. Помнишь ее визит к нам в номер? Я
тебе еще сказал, что теперь точно знаю, как был убит Потапов и что это
именно убийство, а не несчастный случай. Так вот, девушка сообщила мне
одну деталь, которая стоила всех предыдущих свидетельских показаний,
вместе взятых. Деталь, казалось бы, ничего не значущую, но это лишь на
первый взгляд. Ты, возможно, обратил внимание, что столы в столовой
дома отдыха легко вращаются? -- Я кивнул. -- Прекрасно. Но рисунка на
столах наверняка не разглядел.
     -- А разве был еще и рисунок?
     -- Был, Максим, в том-то все и дело. К стыду своему должен
признаться, что я его тоже не заметил. А вот девушка Катя, с присущим
ее возрасту энтузиазму и естественной тягой к гармонии, не только
заметила рисунок, но и развернула каждый стол соответственно рисунку. В
тот день, убирая зал столовой после обеда, она заметила, что стол, за
которым обедали Мячиков и Потапов, повернут на сто восемьдесят
градусов.
     -- Значит, Мячиков развернул его! -- воскликнул я.
     -- Вот именно. Предполагая, что его пища отравлена, Мячиков
разворачивает стол ровно на пол-оборота в тот самый момент, когда
Потапов отправляется за столовыми приборами. Поскольку же ассортимент
столовой разнообразием, прямо скажем, не отличается, то Потапов подмены
не замечает и спокойно принимается за трапезу. Представляешь, какую
выдержку надо иметь, чтобы сидеть с человеком за одним столом и знать,
что тот с минуты на минуту умрет!
     -- Мерзавец! -- вырвалось у меня.
     -- И это еще слишком мягко сказано, -- кивнул Щеглов. -- Ладно,
нравственный аспект этой проблемы оставим пока в стороне. -- Он снова
полистал записную книжку. -- Сразу же после отравления Потапова Мячиков
выдвигает свою версию случившегося, с которой, кстати, соглашаюсь и я.
Он прекрасно проанализировал ситуацию и доказал, что имело место именно
убийство, а не самоубийство или несчастный случай. Параллельно он
обеспечивает себе алиби, которое строит на следующей аксиоме: человек,
положивший яд в пищу, и есть убийца.
     -- А разве это не так? -- спросил я.
     -- Так, да не совсем, -- улыбнулся Щеглов. -- Если принять эту
аксиому за истину в последней инстанции, то алиби Мячикова,
действительно, безупречно, но в том-то все и дело, что в данном случае
аксиома не действует. Человек, положивший яд в пищу, без сомнения,
убийца, но не единственный. Мячиков, знавший или хотя бы догадывавшийся
о готовящемся отравлении и не предотвративший его, а наоборот, лично
определивший жертву и подставивший ее вместо себя, является
соучастником преступления. Более того, это преступление им же самим и
спровоцировано.
     -- Ясно, -- сказал я. -- Знать бы об этом раньше, Потапов был бы
жив.
     Щеглов нахмурился.
     -- И не только Потапов, -- произнес он глухо, -- но и многие
другие. К твоему сведению, на счету Артиста в общей сложности более
десятка убийств, не считая других преступлений.
     -- Какой ужас! -- воскликнул я и инстинктивно поежился. --
Подумать только, и я считал его своим другом!
     Щеглов развел руками.
     -- Он слишком умен для заурядного убийцы, и твое легковерие не
должно смущать тебя. Не твоя вина, что ты доверился этому человеку,
ведь доверчивость -- сестра честности. Мошенник не верит никому лишь
потому, что сам в любую минуту готов обмануть, обокрасть или отнять.
Так что твоя позиция в этом деле делает тебе честь, Максим. В конце
концов, уезжая по путевке, ты же не мог знать, что дом отдыха наводнен
бандитами и убийцами, ведь так? -- Я кивнул. -- В таком случае перейдем
к следующему вопросу -- к вопросу о так называемом "жучке". Надеюсь, ты
знаешь, что такое "жучок"?
     -- Разумеется. "Жучок" -- это миниатюрное подслушивающее
устройство, которое имеет достаточно широкое применение в разведке,
контрразведке, промышленном шпионаже и так далее.
     -- Вот именно. Весь парадокс состоит в том, что один такой "жучок"
был задействован и в нашем, чисто уголовном, деле. Пожалуй, это первый
случай использования "жучка" подобным контингентом преступников в моей
практике. Впрочем, имея дело с мафией, следует ожидать любых сюрпризов.
Дело в том, что в нашем с тобой номере стоял один такой "жучок".
     -- Как?! -- не поверил я своим ушам. -- Неужели нас кто-то
подслушивал?
     -- Ты попал в самую точку, Максим, нас именно подслушивали.
Надеюсь, тебе не нужно объяснять, чьих рук это дело.
     -- Мячиков, -- догадался я и боязливо оглянулся: мне и теперь
казалось, что этот человек незримо присутствует и здесь, в этой уютной
комнате капитана Щеглова, и в любом другом месте, куда бы не занесла
меня судьба. Артист вызывал у меня панический, сверхъестественный ужас.
     -- Верно, -- продолжал Щеглов, -- Мячиков поставил "жучок" на
следующий день после моего прибытия. Улучив удобный момент, он
проникает в наш номер -- а для такого специалиста проникнуть сквозь
запертую дверь все равно что вообще ее не заметить -- и крепит "жучок"
за батареей. Признаюсь честно, у меня и в мыслях не было ничего
подобного, "жучок" я обнаружил совершенно случайно. Когда брился,
уронил крышку от бритвы за батарею, полез ее доставать, сунул руку -- и
наткнулся на сюрприз.
     -- И что же вы с ним сделали?
     -- Оставил на том же месте, -- ответил Щеглов. -- Я тогда еще не
знал, чья это штуковина, но чья бы она ни была, я решил сыграть с
владельцем "жучка" в одну игру. Игра простая: он слушает, я -- говорю.
     -- Понял! -- воскликнул я. -- Вы говорите только то, что считаете
нужным, он же все принимает за чистую монету.
     -- Правильно, Максим, я снабжал его той информацией, которая была
мне выгодна.
     -- Почему же вы не открылись мне, Семен Кондратьевич? -- спросил
я, с горечью сознавая, что и на этот раз не удостоился доверия капитана
Щеглова.
     -- По той же причине, что и в случае с просьбой Мячикова не
открывать тебе тайны Хомякова. Пойми, Максим, Мячиков -- артист, и
артист отнюдь не плохой, и тягаться с ним в актерском мастерстве я бы
тебе не посоветовал. Затей ты с ним игру, он бы тебя в два счета
раскусил.
     -- Выходит, владелец "жучка" -- все-таки Мячиков?
     -- Он самый. Правда, в тот день, когда убили Потапова, наверняка я
этого не знал. Догадка пришла не сразу, но уже к вечеру я точно знал,
кто владелец "жучка". Мячиков несколько раз выдал себя, упомянув в
разговоре со мной о фактах, которые были известны только тебе и мне. А
ухватившись за ниточку, я уже специально подбрасывал ему дезинформацию,
подстраивал ловушки. Потому-то я и не был откровенен с тобой, Максим,
ты уж прости меня, старика. Не мог я говорить всей правды, зная, что
каждое мое слово фиксируется, но, учитывая профессионализм противника,
я избегал и прямой лжи. Кстати, о ловушках. Помнишь историю с рацией?
Так вот, эта история не что иное, как инсценировка.
     -- Инсценировка? -- удивленно спросил я.
     -- Именно. Впервые о рации и о времени выхода в эфир я упомянул в
присутствии Мячикова, надеясь, что он клюнет на эту приманку. И он
клюнул. Это произошло как раз после убийства Потапова. Вспомни, мы
только что вернулись из столовой -- ты, я и Мячиков. Накануне обеда ты
имел очень содержательную беседу с доктором Сотниковым -- открылась
масса неожиданных фактов. Мячиков же, понимая, что все эти события
наверняка заставят меня связаться с руководством и просить высылки
опергруппы, чего я, собственно, и не скрывал, улучает удобный момент,
проникает в наш номер -- это происходит между двумя и тремя часами
пополудни, когда мы с тобой усмиряем людские страсти, вызванные смертью
Потапова, -- находит рацию и приводит ее в негодность. Я возвращаюсь в
номер, как будто ни о чем не подозревая, пытаюсь выйти в эфир, замечаю
некоторые неполадки в рации, но не придаю им значения. Мячиков все это
великолепно слышит и наверняка торжествует. Торжествую и я, так как
затея моя удалась. Чуть позже, когда бдительность Мячикова несколько
притупляется, я на пару минут выскакиваю из номера в безлюдный холл и
связываюсь с угрозыском по другой, исправной, рации, которую всегда
ношу с собой.
     -- Вторая рация? -- восхищенно произнес я. -- Ловко!
     -- Вечером я снова пытаюсь выйти в эфир с помощью первой рации --
и снова Мячиков слышит меня. На этот раз я "догадываюсь", что рация
выведена из строя и что дело наверняка не обошлось без Артиста.
Тогда-то я и заявляю о намерении идти за подкреплением пешком, через
лес. Я постоянно держу Мячикова в напряжении, наступаю ему на пятки,
"выкладываю" все новые и новые сведения, причем говорю исключительно
правду, но, разумеется, не всю. Словом, я даю ему понять, что иду по
верному следу, хотя и далек еще от истины. Поскольку же формально мы
заключили соглашение о сотрудничестве и совместном ведении следствия, я
повторяю ту же информацию и в личных беседах с ним. Все эти ухищрения
необходимы для того, чтобы не вызвать у него и тени подозрения об
истинном ходе расследования. Согласись, что лучше самому направлять ход
мыслей преступника, чем быть в неведении относительно его намерений и
источников информации.
     Щеглов перевел дух, прошелся по комнате и замер у окна. А за окном
стояла морозная февральская ночь, усыпанная светящимися точками далеких
звезд вперемешку с желтыми квадратами людских жилищ. Падал легкий
снежок.
     -- Теперь о зубах, -- продолжал Щеглов. -- Если третий день
пребывания в "Лесном" Мячиков окончил с головной болью, то к вечеру
четвертого дня у него разболелись зубы.
     -- Да, в тот вечер он, действительно, жаловался на зубы, --
подтвердил я.
     -- Вот именно, жаловался. Только зубы здесь совершенно не причем.
Виной всему все то же отсутствие наркотика, которое и явилось причиной
болезненного состояния, как, впрочем, и в предыдущий вечер. Но,
несмотря на плохое самочувствие, Мячиков не прекращает своей
деятельности. Он подбрасывает тебе записку, якобы от Сотникова, и
выманивает тебя на лестницу. Версия, которую я изложил в тот вечер,
оказалась верной -- ему нужно было перекрыть проход на четвертый этаж с
двадцати двух ноль-ноль до двадцати трех ноль-ноль. Зачем? О, Мячиков
разрабатывает великолепный план -- план убийства! Я подозревал, что он
что-то затевает, и тем не менее он оставил меня в дураках.
     Но давай по порядку. Заявив Самсону о своем желании переселиться в
другой номер, он тем самым провоцирует еще одно покушение на свою
особу. Самсон сообщает новость Баварцу, а тот в свою очередь
разрабатывает план захвата Артиста. И если днем от неугодного
конкурента пытаются просто избавиться, все еще надеясь на появление
Филимона, то к вечеру Баварец теряет последнюю надежду дождаться своего
человека и потому приходит к мнению, что Артиста убирать никак нельзя,
так как с его смертью оборвется единственная связь с Клиентом. И тогда
Баварец решает брать Артиста живьем. Этому решению как нельзя более
кстати способствует переезд Артиста в другой номер -- ведь вдали от
"сыскника" не только Артисту будет спокойнее, но и Баварцу представится
возможность осуществить задуманное. Замысел Баварца заключается в
следующем. Зная, что противник слишком опасен, решено захватить его во
время сна, проникнув в его новое обиталище через окно. Человек,
посланный на эту ответственную операцию, должен был спуститься по
веревке с четвертого этажа на третий, проникнуть к Артисту в номер и
обезвредить его, уже спящего, с помощью хлороформа. Если же Артист, не
дай Бог, проснется, то эмиссару Баварца следует заявить, что он послан
шефом для ведения переговоров и в знак принятия Баварцем условий
Артиста передать ему одну ампулу омнопона. Мячиков наверняка тут же
сделает инъекцию -- и мгновенно заснет. Мне кажется, обычная
осторожность на этот раз подвела бы его, жажда поскорее одурманить себя
затмила бы здравый смысл. По крайней мере, Баварец, давая своему
эмиссару аккуратно запаянную ампулу из-под омнопона с совершенно иным
содержимым, рассчитывал именно на такой эффект. Дальнейшее же уже
является делом техники. При обыске трупа, найденного мною под окнами
дома отдыха, помимо пистолета я обнаружил пузырек с хлороформом и
запаянную ампулу с какой-то жидкостью. Химический анализ содержимого
ампулы показал, что она была заполнена сильнодействующим снотворным.
Кстати, Мячиков проявил усиленный интерес к содержимому карманов
убитого -- ты должен помнить это. -- Я кивнул. -- Так вот, Мячиков не
знал о намерениях Баварца относительно своей особы и по содержимому
карманов убитого пытался это выяснить. Если бы я тогда сказал правду,
он понял бы, что в планы Баварца убийство конкурента не входило, но я
упомянул лишь о пистолете, ни словом не обмолвившись ни о хлороформе,
ни об ампуле. Таким образом, Мячиков мог с полным основанием считать
себя приговоренным к смерти вторично. Это что касается Баварца и его
планов.
     Теперь снова вернемся к нашему авантюристу. Направив тебе записку
якобы от Сотникова и тем самым сделав из тебя сторожа, Мячиков с
помощью веревочной лестницы, заблаговременно приспособленной им за
окном своего номера, пробирается на четвертый этаж, откуда по пожарной
лестнице -- той самой, которой в ту же ночь воспользовались и мы с
тобой, -- спускается до второго этажа и проникает в коридор. В коридоре
-- ни души, и Мячиков беспрепятственно добирается до кабинета врача.
Кабинет оказывается незапертым. Доктора Мячиков застает мертвецки
пьяным, в совершенно невменяемом состоянии. На требования вошедшего
Сотников никоим образом не реагирует. Мячиков же требует омнопон,
именно за ним он и явился. Не удостоившись ответа, он приходит в
ярость, накидывает бедному доктору петлю на шею и вешает его на решетке
вентиляционной отдушины.
     -- Значит, и в этой смерти повинен Мячиков, -- глухо произнес я,
качая головой.
     -- Да, Максим, -- в тон мне ответил Щеглов, -- и эта смерть тоже
на его совести. Перед нами самое настоящее убийство. То же подтверждает
вскрытие: анализ крови Сотникова показал, что содержание алкоголя в ней
превышает все разумные пределы; в таком состоянии он просто физически
не мог подняться с кресла, не говоря уж о том, чтобы забраться под
потолок. Впрочем, первые сомнения у меня зародились еще тогда, при
первым осмотре места происшествия. По-моему, ты тоже тогда что-то
заподозрил.
     -- Да, -- кивнул я, -- мне показалось странным, что под
вентиляционной решеткой не оказалось ничего, на что самоубийца должен
был бы встать, чтобы укрепить веревку и затем свести счеты с жизнью.
     -- Вот именно, -- согласился Щеглов, -- я тоже обратил внимание на
эту деталь. Пожалуй, это главный просчет Мячикова в данном деле.
     -- Страшный человек, -- покачал я головой в раздумье. -- Меня аж
дрожь пробирает, когда я вспоминаю, что жил с ним в одном номере.
     -- М-да, -- протянул Щеглов, -- человек с извращенной и
изуродованной душой... Кстати, надо отдать ему должное -- поднять тело
молодого здорового мужчины на такую высоту не каждому под силу.
     -- Что же дальше? -- спросил я. -- Нашел он омнопон или его опять
постигла неудача?
     -- Увы, поиски его успехом не увенчались. Он переворачивает вверх
дном весь кабинет, но ничего не находит. В номер возвращается тем же
путем. Всю эту операцию он успевает провернуть менее чем за час -- с
двадцати двух ноль-ноль до двадцати трех ноль-ноль -- за тот самый час,
когда ты дежуришь на лестнице. Тем временем Баварец ждет, когда ты
покинешь лестничную площадку, чтобы послать своего человека наверх, на
четвертый этаж. До поры до времени он не хочет вводить в игру
неизвестное тебе лицо, а это неминуемо произошло бы, попытайся эмиссар
Баварца пройти мимо тебя. Весь этот час за тобой следят, следят с
пристрастием, с нетерпением. Самое же любопытное в этом деле то, что и
ты, и я, и Баварец -- все мы, порознь, не сговариваясь, действуем по
сценарию Мячикова! Никогда себе не прощу этой ошибки... Мячиков же,
вернувшись в номер, мечется и стонет, изнывая от отсутствия наркотика.
Какое-то шестое чувство подсказывает мне, что в эту ночь должно что-то
произойти, поэтому я с таким пристрастием прислушиваюсь ко всему, что
происходит в мячиковском номере. Если встреча с Клиентом намечена
именно на эту ночь, думаю я про себя, то Мячиков наверняка должен
покинуть номер и ждать в более удобном для приема гостя месте. Памятуя
о первых двух ночах, я жду, когда мячиковский магнитофон снова
заработает, что должно будет означать его отсутствие. Я с нетерпением
жду его храпа -- но так и не дожидаюсь. Мячиков и на этот раз обводит
меня вокруг пальца: он действительно включает магнитофон, но теперь
вместо храпа у него записаны стоны, жалобы на здоровье, шаги, вздохи --
словом, именно те звуки, которые наиболее уместны в данной ситуации.
Мячиков дважды включает магнитофон -- и дважды оставляет меня в
дураках. В первый раз он ставит кассету в десять часов вечера, как раз
накануне визита к доктору Сотникову. Вторично он ставит кассету в
начале двенадцатого, когда отправляется в свое второе путешествие по
дому отдыха. Одна сторона кассеты звучит сорок пять минут, поэтому ему
необходимо уложиться в этот срок. Он снова поднимается на четвертый
этаж по веревочной лестнице, проникает в помещение, расположенное как
раз над тем номером, ключи от которого он взял у Самсона еще днем,
вооружается ломиком от пожарного щита и прячется в шкафу возле окна. Он
ждет своего убийцу... Да, чуть не забыл самое главное. За несколько
часов до этого Мячиков уже побывал здесь и основательно приготовился
для приема "гостя". Во-первых, он взламывает дверь ломиком,
предварительно заперев ее, и запихивает пару спичек в замочную
скважину. Тем самым он инсценирует взлом. Во-вторых, он тщательно
подметает пол, как бы заметая следы преступления, и придвигает шкаф,
лишенный задней стенки, вплотную к окну, причем под шкафом специально
оставляет следы ботинок большого размера. Кстати, эти ботинки я
обнаружил в его тайнике. В-третьих, он снимает с другого пожарного щита
такой же ломик, оставляет на нем следы пальцев, которые должны навести
на мысль о Старостине -- ведь именно у него не хватает пальца на правой
руке, -- и вешает его на первый щит, тот, что у самой двери. И,
наконец, в-четвертых, он готовит короткое замыкание. Дело в том, что у
самого окна, как раз за шкафом, за которым Мячикову предстоит
спрятат