ого дома. Знал, что означает дрожь дома и ритмические
удары. Уничтожается пещера жертв. Как это выразился де Керадель? "Я  зажал
своих  нищих,  и  у  меня  теперь  достаточно  их  крови"  для  последнего
жертвоприношения. Невольно я вспомнил строки "Апокалипсиса": "И  истоптаны
ягоды в точиле за городом,  и  потекла  кровь..."  Не  очень  подходит.  Я
подумал: "Де Керадель прижимает другое точило, чтобы напоить  Собирателя".
И моя кровь была бы там, если бы Дахут не отказалась!
     Но я не испытывал к ней благодарности за это.  Она  паук,  считающий,
что муха уже в его паутине, и не допускающий другого паука к своей добыче.
Вот и все. Но муха освободилась из паутины, и вовсе  не  благодаря  Дахут.
Если ненависть к де Кераделю у меня усилилась, то к Дахут не ослабла.
     Тем не менее то, что я слышал, заставило меня изменить  планы  мести.
Рисунок прояснился. Тени ошиблись. Дахут не должна умереть раньше отца.  У
меня лучший план. Он у меня  от  владыки  Карнака,  который,  как  считала
Дахут, умер  в  ее  руках...  и  который  дал  мне  совет,  как  когда-то,
давным-давно, дал совет и себе в древнем Исе.
     Я пошел вверх по лестнице. Дверь в мою комнату была открыта. Я  смело
включил свет.
     Между мной и кроватью стояла Дахут.


     Она улыбнулась, но глаза ее не улыбались. Подошла ко мне. Я  направил
на нее нож. Она остановилась и рассмеялась, но  глаза  ее  по-прежнему  не
смеялись. Она сказала:
     - Вы так уклончивы, мой возлюбленный. У вас такой дар исчезать.
     - Вы говорили мне это и раньше, Дахут. И... - я коснулся своей  щеки,
- даже подчеркнули это.
     Глаза ее  затуманились,  наполнились  слезами,  слезы  покатились  по
щекам.
     - Вы должны многое простить, Алан. Но я тоже.
     Что ж, это правда...
     ...Берегись... берегись Дахут.
     - Откуда у вас нож, Алан?
     Этот практичный вопрос укрепил меня; я ответил так же практично:
     - От одного из ваших людей, которого я убил.
     - И убили бы меня, если бы я подошла ближе?
     - А почему нет, Дахут? Вы послали меня тенью в  теневую  землю,  и  я
усвоил урок.
     - Какой урок, Алан?
     - Быть безжалостным.
     - Но я не безжалостна, Алан, иначе вы не были бы здесь.
     - Я знаю, что вы лжете, Дахут. Не вы освободили меня от рабства.
     Она сказала:
     - Я не это имела в виду... и я не лгу... и хочу испытать вас.
     Она медленно двинулась ко мне. Я держал нож наготове. Она сказала:
     - Убейте меня, если хотите. Я не очень люблю жизнь. Все, что я люблю,
это вы. Если вы меня не любите, убейте.
     Она была близко, нож коснулся ее груди. Сказала:
     - Ударьте, и покончим с этим.
     Рука моя упала.
     - Я не могу убить вас, Дахут!
     Глаза  ее  смягчились,  лицо  стало  нежным,  но  за  этой  нежностью
скрывалось торжество. Она положила руки мне на плечи, потом один за другим
поцеловала рубцы от хлыста, говоря:
     - Этим поцелуем я прощаю... и этим прощаю... и этим.
     Протянула ко мне губы.
     - Поцелуйте меня, Алан, и скажите, что прощаете меня.
     Я поцеловал ее, но не сказал, что прощаю, и не выпустил  нож.  Она  с
дрожью прижалась ко мне, прошептала:
     - Скажите... скажите...
     Я оттолкнул ее от себя и рассмеялся.
     - Почему вам так нужно прощение, Дахут? Зачем вам мое прощение  перед
тем, как ваш отец убьет меня?
     - Откуда вы знаете, что он хочет вас убить?
     - Я слышал, как он требовал моей крови только что. Торговался с  вами
из-за меня. Обещал замену, которая  гораздо  больше  удовлетворит  вас.  -
Снова я рассмеялся. - Мое прощение - обязательная часть этого воплощения?
     Она, задыхаясь, ответила:
     - Если вы слышали, то слышали и то, что я вас не отдала ему.
     Я солгал.
     - Нет, не слышал. Именно тогда ваш  слуга  вынудил  меня  убить  его.
Когда я освободился, чтобы снова подслушивать,  точнее  говоря,  вернулся,
чтобы перерезать горло вашему отцу, прежде чем он перережет мое, он  ушел.
Вероятно,  сделка  была  заключена.  Отец  с  дочерью   объединились   для
достижения одной цели, начали готовить погребальный  пир  -  меня  самого,
Дахут, накрывать брачный стол. Бережливость, бережливость, Дахут!
     Она съежилась под моими насмешками, побледнела. Сказала приглушенно:
     - Я не договаривалась. Я не позволю ему забрать вас.
     - Почему?
     - Потому что люблю вас.
     - Но зачем вам нужно мое прощение?
     - Потому что я вас люблю. Потому что хочу стереть прошлое, начать все
заново, любимый.
     На мгновение и у меня появилась двойная память, как будто я эту сцену
уже проделывал в мельчайших подробностях: я понял, что это было во  сне  о
древнем Исе, если это был сон.  И,  как  и  тогда,  она  шептала  жалобно,
отчаянно:
     - Ты мне не веришь, любимый... как мне заставить тебя поверить?
     Я ответил:
     - Выбирай между отцом и мной.
     - Но я уже выбрала, любимый. Я сказала тебе... - и прошептала: -  Как
мне заставить его поверить?
     Я ответил:
     - Положи конец... его колдовству.
     Она презрительно сказала:
     - Я его не боюсь. И больше не боюсь того, кого он пробуждает.
     Я сказал:
     - Но я боюсь. Покончи с его колдовством.
     Глаза ее сузились, на мгновение она задумчиво взглянула на меня.
     Медленно сказала:
     - Для этого есть только один способ.
     Я молчал.
     Она подошла ко мне, притянула мою голову и взглянула мне в глаза.
     - Если я это сделаю... ты простишь меня? Будешь любить меня?  Никогда
не бросишь меня... как ты некогда сделал... давным-давно, в Исе... тогда я
тоже выбирала между отцом и тобой?
     - Я прощу тебя, Дахут. И никогда не покину тебя, пока ты жива.
     И это было правдой, и  я  замкнул  свой  мозг,  чтобы  она  не  могла
прочесть моей решимости. И снова, как некогда в Исе, я взял ее на  руки...
и страсть к ее губам, к ее телу потрясла меня. Я почувствовал, как слабеет
моя решимость. Но жизнь,  пришедшая  ко  мне  от  Элен,  была  неумолимой,
безжалостной, непреклонной... только женщина, которая любит мужчину, может
ненавидеть так другую женщину...
     Она разжала руки.
     - Оденься и жди меня здесь. - И вышла.
     Я оделся, но нож из рук не выпустил.



                            21. ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА

     Занавес, скрывавший тайный  проход,  дрогнул,  и  Дахут  появилась  в
комнате. На ней  старинная  зеленая  одежда,  зеленые  сандалии,  пояс  не
золотой, но украшенный камнями, в которых  меняющийся  цвет  волны,  а  на
голове венок из морских цветов. На запястье серебряный  браслет  с  черным
камнем, на камне алый треножник, символ призывного  имени  морского  бога.
Она похожа на дочь бога моря... может, так оно и есть.
     Я почувствовал, как слабеет моя решимость. Она  подошла  ближе,  и  я
посмотрел ей в лицо. Она не улыбалась, рот ее был  жесток,  и  дьявольские
огоньки плясали в глазах.
     Она подняла руки и  пальцами  закрыла  мне  глаза.  Прикосновение  ее
пальцев подобно морской пене.
     - Пошли! - сказала она.
     Призраки старого дома шептали:
     - Иди с ней... но берегись!
     Тени шептали:
     - Иди с ней... но берегись!
     Берегись Дахут... Рука моя крепче сжала рукоять ножа.
     Мы вышли из дома. Странно, как ясно я все вижу. Небо закрыто  тучами,
воздух туманный. Я знал, что сейчас темная ночь, но каждый камень,  каждый
куст, каждое дерево были как будто освещены собственным светом. Дахут  шла
на расстоянии десяти шагов передо мной, и я никак  не  мог  сократить  это
расстояние, как ни старался.  Она  двигалась,  как  волна,  и  вокруг  нее
образовался слабый бледно-зеленый  нимб,  как  неяркое  свечение,  которое
иногда в темноте окутывает волны.
     Тени вокруг нас раскачивались, переплетались, плыли друг  к  другу  и
друг от друга, как тени большого дерева, раскачиваемого порывистым ветром.
Тени следовали за  нами,  шли  по  бокам,  раскачивались  перед  нами,  но
отшатывались от Дахут; и никогда тени не вставали между мною и ею.
     Дубы, окружавшие стоячие камни,  слабо  светились.  Но  это  не  огни
святого Эльма. Устойчивый, красноватый блеск, как  от  неподвижного  огня.
Пения я не слышал.
     Дахут не пошла к дубам. Пошла к той скале, которая закрывала  стоячие
камни со стороны моря. Скоро тропа поднялась на вершину  скалы,  и  передо
мною открылось море. Мрачное и темное море, с длинными медленными волнами,
падающими на берег.
     Тропа привела на вершину, которая на целых двести  футов  поднималась
над волнами. Неожиданно Дахут оказалась на самом верху, она протянула руки
к морю. С ее губ сорвался призыв, низкий и нечеловечески прекрасный; в нем
слышалась тоска крика чайки, вздохи волн над  немыслимыми,  неиспорченными
глубинами, пение морских ветров. Голос  самого  моря  доносился  из  горла
женщины, но при этом он не  утратил  своих  нечеловеческих  качеств  и  не
приобрел человеческих.
     Мне показалось, что волны на мгновение застыли, прислушиваясь к этому
призыву.
     Снова она испустила зов... и еще раз. А потом поднесла руки ко рту  и
выкрикнула слово... имя.
     Из моря, издалека, донесся ревущий ответ. Длинная белая  полоса  пены
устремилась из тьмы, огромная волна, на  вершине  которой  метались  сотни
грив рассерженных лошадей. Волна ударила о берег и разбилась.
     Столб пены взлетел в воздух и  коснулся  вытянутой  руки  Дахут.  Мне
показалось, что из ее руки выпало что-то, и на мгновение  пена  окрасилась
алым.
     Я поднялся к ней. Ни в лице, ни в глазах ее не было и следа нежности.
Только торжество... и  глаза  ее  превратились  в  фиолетовое  пламя.  Она
приподняла полу одежды, пряча от меня свое лицо и глаза.
     На руке ее не было браслета Иса!
     Она поманила меня, и я пошел за ней. Мы  обогнули  хребет,  и  ровное
красноватое сияние стало ярче. Я увидел, что  за  нами  движутся  огромные
волны, над ними вздымаются белые флаги пены, мечутся белые  гривы  морских
коней. Дорога  проходила  по  вершине  холма.  Впереди,  дальше  от  моря,
виднелась еще одна высокая скала. На этой скале Дахут подождала меня.  Она
стояла, отвернувшись, по-прежнему закрывая лицо тканью. Указала на скалу и
сказала:
     - Поднимайся - и увидишь. - Холодная пена коснулась моих  глаз.  -  И
услышишь. - И пена коснулась ушей.
     Дахут исчезла.
     Я поднялся на вершину. На самый верх.
     Сильные руки схватили меня, прижали к скале. Я  смотрел  в  лицо  Мак
Канна. Он наклонился ко мне, напряженно всматриваясь, как будто  не  очень
хорошо меня видел. Я воскликнул:
     - Мак Канн!
     Он недоверчиво выругался. Освободил меня. Кто-то еще стоял на скале -
стройный  смуглый  человек  с  худым  аскетическим  лицом  и  белоснежными
волосами. Он тоже напряженно всматривался в меня, будто  ему  трудно  было
меня разглядеть. Странно. Я прекрасно видел их обоих. Я  узнал  его...  он
был в старом доме, где кончился мой теневой поиск Элен... Рикори.
     Мак Канн, запинаясь, выговорил:
     - Карнак... Боже мой, босс, это Карнак!
     Я прошептал, готовясь встретить удар:
     - Как Элен?
     - Жива.
     Ответил Рикори.
     Я ослаб от реакции и упал бы, если бы он меня не поддержал.
     Новый страх охватил меня:
     - Она будет жить?
     Он ответил:
     -  Произошло  странное...  происшествие.  Мы  оставили  ее  в  полном
сознании. Она становится все крепче. С ней ее брат. Все, что ей нужно, это
вы. Вы ее герой и должны вернуться к ней.
     Я сказал:
     - Нет. Пока не...
     Порыв ветра заставил меня закрыть рот, как будто его  ударили  рукой.
Волна ударила в скалу, заставив ее  вздрогнуть.  Я  почувствовал  на  лице
пену, и это было как хлыст  Дахут,  как  ее  холодные  пальцы  у  меня  на
глазах...
     Неожиданно Мак Канн и Рикори показались мне нереальными  и  теневыми.
Сияющее тело Дахут виднелось на тропе между морем и хребтом,  и  в  сердце
своем я услышал голос - голос владыки Карнака и мой собственный:
     - Как я могу убить ее, хоть она и зло?


     Голос Рикори... давно ли он говорит?
     - ...и вот, когда прошлой ночью вы не  пришли,  я  решил,  как  вы  и
предлагали, действовать по своему усмотрению. Убедившись в том, что она  в
безопасности, мы пошли сюда. Убедили... охранников у ворот пропустить нас.
Они больше ничего не  будут  охранять.  Увидели  огни  и  решили,  что  вы
где-нибудь поблизости.  Распределили  наших  людей,  а  мы  с  Мак  Канном
случайно оказались на этом превосходном наблюдательном пункте. Ни вас,  ни
Дахут мы не видели...
     Дахут!.. Еще одна волна ударила о скалу  и  заставила  ее  задрожать,
потом откатилась с криком...  с  криком  -  Дахут!  Еще  одна  заревела  у
скалы... заревела - Дахут!
     Рикори говорил:
     - Они там внизу ждут нашего сигнала...
     Я прервал его, внезапно уловив смысл сказанного:
     - Сигнала к чему?
     Он указал на внутренний  край  скалы,  и  я  увидел,  что  из-за  нее
виднеется ржавое зарево. Я подошел к краю и посмотрел вниз...
     И ясно увидел Пирамиду. Я подумал:
     - Какой странно близкой она кажется. И как четко видны монолиты.
     Как будто Пирамида находилась всего в нескольких ярдах от  меня...  и
де Керадель стоит так близко, что я могу протянуть руку и коснуться его. Я
знал, что между мною и пирамидой много стоячих камней и что туда не  менее
тысячи футов. Но я не только видел Пирамиду так, будто стою  в  нескольких
футах от нее. Я видел и внутри нее.
     Странно также, что хотя на скале ветер ревел и сбивал нас  с  ног,  у
пирамиды огни горели ровно;  они  начинали  колебаться,  только  когда  их
подкармливали, сбрызгивали из черных кувшинов.. и  хоть  ветер,  казалось,
дул со стороны моря, дым от костров уходил навстречу ему.
     И странно, как  тихо  среди  монолитов,  а  рев  ветра  и  гром  волн
становятся все громче... молнии вспыхивают все ярче, но пламя  костров  от
этого не меркнет, и рев волн не вторгается в тишину равнины...
     Те, кто подкармливал огни, были  не  в  белом,  а  в  красном.  И  де
Керадель тоже в красной одежде, а  не  в  белой,  как  во  время  прошлого
жертвоприношения.
     На нем черный пояс, но движущиеся символы на нем блестят не серебром,
но красным...
     Всего десять костров окружают три алтаря  перед  входом  в  Пирамиду.
Каждый чуть выше человеческого роста, и все горят коническим,  неподвижным
пламенем. Из вершины каждого костра поднимается  столб  дыма.  Толщиной  в
руку человека, эти столбы поднимаются прямо на  двойную  высоту  костра  и
затем  изгибаются,  устремляясь  к  порогу  Пирамиды.  Как  десять  черных
артерий, отходящих от десяти сердец, и они перевиты алыми  нитями,  словно
кровавыми сосудами.
     Почерневший камень с углублением закрыт большим костром,  горящим  не
только красным, но и черным. И пламя  это,  в  отличие  от  остальных,  не
неподвижно. Оно медленно и ритмично пульсирует, как будто и на самом  деле
это сердцем. Между ним и большой гранитной плитой, на  которую  укладывали
жертвы, стоит де Керадель.
     Что-то лежало на поверхности камня  жертвоприношений,  накрывая  его.
Вначале мне показалось, что там лежит человек, гигант. Потом я увидел, что
это огромный сосуд, странной формы. Чан.
     Я не видел, что  в  нем.  Он  был  наполовину  заполнен  свернувшейся
красновато-черной жидкостью,  на  поверхности  которой  плясали  крошечные
огоньки. Не бледные и мертвенные, как огни святого Эльма, а алые и  полные
злой  жизнью.  Именно  из  этого  чана  наполняли   свои   кувшины   люди,
подкармливавшие огни.  И  отсюда  брал  де  Керадель  то,  чем  обрызгивал
пульсирующее пламя... и его руки были красны от этого.
     На пороге Пирамиды стоял  другой  сосуд,  большая  чаша,  похожая  на
крещенскую купель. Она была полна, и  по  ее  поверхности  пробегали  алые
огоньки. Дым от меньших огней,  десять  алых  артерий,  сливался  с  более
толстым  столбом,  поднимавшимся  от  пульсирующего  огня,  и   все   они,
смешавшись, устремлялись в Пирамиду...
     Тишину на  равнине  нарушил  шепот,  слабый  вопль,  и  от  основания
монолитов начали подниматься тени. Они вставали на колени...  их  вырывало
из земли, со стонами, с  воплями  втягивало  в  пирамиду...  они  пытались
сбежать, но их несло к Пирамиде, било о нее.
     А в Пирамиде был Собиратель... Чернота.
     Я с самого начала знал, что Он здесь. Он больше не был  бесформенным,
туманным - часть чего-то неизмеримо большего, живущего  в  космосе  и  вне
космоса.  Собиратель  высвобождался...  принимал  форму.  Маленькие   алые
огоньки пробегали в нем,  как  частицы  злой  крови.  Он  конденсировался,
становился материальным.
     Купель перед Пирамидой опустела. Де Керадель  вновь  наполнил  ее  из
чана... и снова... и снова. Собиратель пил из купели и  питался  тенями  и
дымом костров,  которых  подкармливали  кровью.  И  становился  все  более
четким.
     Я отступил, закрывая глаза.
     Рикори спросил:
     - Что вы увидели? Я вижу там, далеко, только  людей  в  красном,  они
поддерживают костры... и еще один стоит перед каменным сооружением... а вы
что видите, Карнак?
     Я прошептал:
     - Я вижу вход в ад.
     Я заставил себя еще раз взглянуть на то,  что  рождалось  в  каменном
чреве  Пирамиды...  и  стоял,  не  в  силах  отвести   взгляд...   услышал
собственный голос, кричащий:
     - Дахут!.. Дахут!.. пока еще не поздно!
     И как бы в ответ море стихло. На хребте слева от нас  появился  яркий
зеленый свет... далеко ли до него, я  не  мог  сказать  с  тем  колдовским
зрением, которое дала мне Дахут. Свет стал овальным изумрудом.
     Он стал... Дахут!


     Дахут...  одетая  в  бледно-зеленые  морские  огни,  глаза   ее   как
фиолетовые морские бассейны, широкие,  такие  широкие,  что  их  окаймляет
белое; ее стройные черные брови - как брус над ними; лицо белое, как пена,
жестокое и насмешливое; волосы как серебряная морская пена.  Она  казалась
так же близко от меня, как и де Керадель. Как будто она  стоит  прямо  над
Пирамидой... может дотянуться до нее и коснуться  де  Кераделя.  Для  меня
этой ночью, как и в теневой земле, не существовало расстояний.
     Я схватил Рикори за руку, показал и прошептал:
     - Дахут!
     Он ответил:
     - Я вижу там далеко какую-то светящуюся фигуру. Мне  показалось,  что
это женщина. Когда вы меня держите за  руку,  я  вижу  ее  яснее.  Что  вы
видите, Карнак?
     - Я вижу Дахут. Она смеется. Глаза ее не похожи  на  женские...  лицо
тоже не женское. Она смеется, говорю  я...  разве  вы  не  слышите  этого,
Рикори? Она кричит де Кераделю... голос ее сладок и  жесток...  как  море!
Она кричит: "Отец мой, я здесь!" Он видит ее... Существо в Пирамиде  знает
о ней... де Керадель кричит ей: "Слишком поздно, дочь моя!" Он  насмешлив,
презрителен... но Существо в Пирамиде нет.  Оно  напрягается...  торопится
завершить свое формирование. Дахут снова кричит: "Родился  ли  мой  жених?
Выполнена ли работа? Успешно ли действовала повитуха? Получу ли я спутника
в постель?" Разве вы не слышите этого, Рикори? Она как будто  стоит  рядом
со мной...
     Он сказал:
     - Я ничего не слышу.
     - Мне не нравятся эти шутки, Рикори.  Они...  ужасны.  И  Существу  в
Пирамиде  они  не  нравятся...  хотя   де   Керадель   смеется.   Существо
высовывается из Пирамиды... оно тянется к чану и камню жертвоприношений...
Оно пьет... растет... Боже! Дахут! Дахут!
     Как будто услышав, сияющая фигура подняла руку... протянула ко мне...
я почувствовал прикосновение ее пальцев к своим глазам  и  ушам,  губы  ее
коснулись моих. Она посмотрела на море и широко развела руки.
     Выкрикнула Имя, негромко... ветер на море стих...  Снова,  как  будто
имела право вызывать... волны стихли... и в третий раз - торжествующе.
     Крик волн, гром прибоя, рев ветра, весь шум моря и воздуха  смешались
в могучем диапазоне.  Все  смешалось  в  хаотическом  вопле,  первобытном,
страшном. Неожиданно все море покрылось  гривами  белых  морских  коней...
армией белых мор