и подняли теневые руки в древнем приветствии.
     Греческие воины в  шлемах  с  теневыми  плюмажами,  теневые  женщина,
которых несли в  носилках  теневые  рабы...  однажды  мимо  прошла  группа
маленьких людей на волосатых маленьких пони; на спинах у людей  призрачные
луки, раскосые глаза смотрят на меня... а  вот  и  тень  ребенка,  которая
долго шла рядом со мной, протягивая руки к  огненной  лини,  которая  вела
меня... тащила меня... куда?


     Дорога шла все дальше и дальше.  Она  все  более  заполнялась  тенями
людей, и я увидел, что многие идут и навстречу мне. Потом справа от  меня,
на туманной равнине, начал разгораться тусклый свет... как сверкание огней
святого Эльма, огней мертвых... среди монолитов.
     Свет превратился в ущербную луну,  которая  лежала  на  равнине,  как
огромные ворота. Она  бросала  на  равнину  дорожку  пепельного  света,  и
теневые люди с дороги устремились  на  эту  дорожку.  Не  все.  Одна  тень
остановилась возле меня; с мощным телом; в конической шапке с плюмажем,  с
плащом, который развевался на ветру, не  ощутимом  для  меня;  этот  ветер
будто стремился разорвать большое тело в клочья. Человек прошептал:
     - Пожиратель теней ест много.
     Я повторил:
     - Пожиратель теней?
     И почувствовал на себе его внимательный взгляд. Он ответил голосом, в
котором слышался шорох гниющих ядовитых листьев:
     - Хе-хе-хе... девственник! Новорожденный в этом восхитительном  мире!
Ты ничего не знаешь о Пожирателе теней?  Хе-хе-хе..  но  это  единственная
форма смерти в этом мире, и те, кто устал от него, идут туда. Ты этого еще
не понимаешь, потому что он еще  не  проявил  себя  полностью.  Глупцы!  -
прошептал он яростно.  -  Они  должны  были  научиться,  как  научился  я,
получать пищу в том мире, откуда пришли.  Не  теневую  пищу...  нет,  нет,
нет... настоящую плоть, тело и душу... душу, хе-хе-хе!
     Теневая  рука  ухватилась  за  сверкающую  нить  и  отдернулась,  как
обожженная... большая тень  скорчилась  от  боли.  Шелестящий  голос  стал
злобным высоким воем.
     - Ты  идешь  на  свой  брачный  пир...  у  своей  брачной  постели...
прекрасный стол из плоти, тела и души... из жизни. Возьми  меня  с  собой,
новобрачный; возьми меня с собой. Я многому могу научить тебя!  А  цена  -
несколько крошек с твоего стола... лишь малая доля твоей невесты.
     Что-то собиралось в воротах ущербной луны;  что-то  сгущалось  на  ее
сверкающей поверхности... бездонные черные тени собирались  в  гигантское,
лишенное черт лицо. Нет, не лишенное черт: виднелись два  отверстия  глаз,
сквозь которые пробивалось тусклое сияние. Бесформенный разинутый  рот,  и
дергающаяся лента мертвого света высовывалась  изо  рта,  как  язык.  Язык
слизывал тени и уносил их в рот, и губы закрывались за ними... затем снова
открывались, и снова высовывался язык...
     - О мой голод! О  моя  жажда  и  мой  голод!  Возьми  меня  с  собой,
новобрачный... к твоей невесте. Я многому смогу научить тебя...  за  такую
малую плату...
     Я ударил бормочущую тень и бежал от ее смертоносного  шепота;  бежал,
закрыв теневыми руками глаза, чтобы не видеть это ужасное лицо...
     - Голодай, тень... кормись только там и тогда, где и когда я прикажу.
Жаждай, тень... пей только там и тогда, где и когда я прикажу...
     Теперь я знал. Знал, куда тянет  меня  серебряная  нить,  я  рвал  ее
теневыми руками, но не мог разорвать. Пытался бежать назад, сопротивлялся,
но она поворачивала меня и неумолимо тащила вперед.
     Я знал... что нахожусь на пути к еде и  питью...  к  своему  брачному
пиру... к моей невесте - Элен!
     Ее тело, ее кровь, ее жизнь должны утолить мой голод и мою жажду.
     К Элен!
     В теневом мире посветлело. Он стал прозрачнее. В нем появились  более
тяжелые, темные тени. Они уплотнялись, и земля теней исчезла.
     Я был в старом доме. Здесь же Элен, и Билл, и Мак  Канн,  и  человек,
которого я не знаю; смуглый худой человек с тонким  аскетическим  лицом  и
белоснежными волосами. Но погоди... это ведь Рикори...
     Сколько времени пробыл я в теневом мире?
     Голоса доносились до меня негромким гудением,  слов  я  не  различал.
Меня  не  интересовало,  о  чем  они  говорят.  Все  мое   существо   было
сосредоточено на Элен. Я умирал с голоду от нее,  жаждал  ее...  я  должен
есть и пить...
     Я подумал: "Если я это сделаю... она умрет!"  Потом  подумал:  "Пусть
умирает. Я хочу есть и пить".
     Она  резко  подняла  голову.  Я  знал,  что  она  почувствовала   мое
присутствие. Обернулась и посмотрела прямо  на  меня.  Увидела  меня...  Я
знал, что она меня видит. Лицо ее побледнело... на нем отразилась жалость.
Золото ее глаз потемнело от гнева, в котором светилось полное понимание...
потом стало нежным. Маленький круглый подбородок затвердел, красный рот  с
оттенком древности стал загадочным. Она встала и что-то сказала остальным.
Я увидел, как они недоверчиво смотрят на нее, потом  осматривают  комнату.
Кроме Рикори, который смотрел только на нее, его строгое лицо  смягчилось.
Теперь я стал понимать слова. Элен сказала:
     - Я сражусь с Дахут. Дайте мне час. Я знаю, что делаю. - Волна краски
залила ее лицо. - Поверьте, я знаю.
     Я увидел, как Рикори склонился и поцеловал ее руку; он поднял голову,
и на лице его была железная уверенность.
     - И я знаю... вы  победите,  мадонна...  а  если  проиграете,  будьте
уверены, что я отомщу.
     Она вышла из комнаты. Тень, которой был я, поползла за ней.


     Она поднялась по лестнице и  оказалась  в  другой  комнате.  Включила
свет, поколебалась, потом закрыла за собой дверь на ключ. Подошла к окну и
опустила занавес. Протянула ко мне руки.
     - Ты меня слышишь, Алан? Я тебя вижу... еле-еле, но более  ясно,  чем
внизу. Если слышишь, подойди ко мне.
     Я дрожал от желания... есть и пить ее. Но голос Дахут звучал  в  моих
ушах, и я не мог не повиноваться:
     - Ешь и пей... когда я прикажу тебе.
     Я  знал,  что  голод  должен  стать  гораздо  сильнее,  жажда   более
поглощающей. Чтобы только вся жизнь Элен могла утолить этот  голод  и  эту
жажду. Чтобы, питаясь, я убил ее.
     Я прошептал:
     - Я слышу тебя.
     - И я тебя слышу, дорогой. Иди ко мне.
     - Не могу... пока не могу. Мой голод и моя жажда  тебя  должны  стать
сильнее... и когда я приду к тебе, ты умрешь.
     Она погасила огни, подняла руки и  распустила  волосы,  так  что  они
сверкающими прядями окутали ее до талии. Спросила:
     - Что удерживает тебя от меня? От  меня,  которая  тебя  любит...  от
меня, которую ты любишь?
     - Дахут... ты знаешь.
     - Любимый, я этого не знаю. Это неправда. Никто  не  может  удержать,
если ты меня любишь и если я люблю тебя. Это правда... и  я  говорю  тебе:
приди ко мне, любимый... возьми меня.
     Я не ответил, не мог. И подойти к ней не мог.  И  все  более  сильным
становился голод, все более безумной жажда.
     Она сказала:
     - Алан, думай только об одном. Думай только о том, что мы любим  друг
друга. И никто не удержит нас друг от друга. Думай только об этом. Ты меня
понял?
     Я прошептал:
     - Да. - И постарался думать только об этом, а голод и жажда  ее,  как
два огромных пса, старались сорваться с поводка.
     Она сказала:
     - Дорогой, ты меня видишь? Ты хорошо меня видишь?
     Я прошептал:
     - Да.
     - Тогда смотри - и иди ко мне.
     Я пытался  разорвать  кандалы,  удерживавшие  меня,  напрягался,  как
напрягалась бы душа, которую уводят из  ада  в  к  воротам  рая,  как  она
пыталась бы разорвать свои путы и войти.
     - У нее нет над тобой власти. Ничто не разделит нас...  иди  ко  мне,
любимый.
     Кандалы лопнули... Я был в ее объятиях.
     Тень, я ощущал вокруг себя ее  мягкие  руки...  чувствовал  тепло  ее
дыхания... ощущал ее поцелуи на своих теневых губах. Я ели и пил ее...  ел
ее жизнь... чувствовал, как эта жизнь устремляется в меня...  растапливает
ядовитый холод теневых собак...
     Освобождает меня от теневого рабства...
     Освобождает от Дахут!


     Я  стоял  у  кровати  и  смотрел  на  Элен.  Она  лежала,  бледная  и
истощенная, полуприкрытая своими красно-золотыми волосами...  она  умерла?
Дахут победила?
     Я прижался теневой головой к ее сердцу, прислушался,  но  не  услышал
его биения. Любовь и  нежность,  каких  я  никогда  не  испытывал  раньше,
исходили от меня, накрывая ее. Я подумал: "Эта  любовь  сильнее  смерти...
она вернет ей жизнь, которую я отобрал..."
     Но я по-прежнему не слышал ее сердцебиения.
     Вместе  с  любовью  пульсировало  отчаяние.  А  за  ним  гнев,  более
холодный, чем яд теневых собак.
     Ненависть к Дахут.
     Ненависть к колдуну, называющему себя ее отцом.
     Ненависть к обоим, неумолимая, безжалостная, непримиримая.
     Ненависть росла. Она смешивалась с жизнью, взятой мной  у  Элен.  Она
поднимала меня. На ее крыльях  я  полетел...  прочь  от  Элен...  назад  в
теневой мир...
     И проснулся... уже не тенью.



                           20. ОТЕЦ ПРОТИВ ДОЧЕРИ

     Я лежал на широкой низкой кровати в комнате, завешанной  шпалерами  и
освещенной неярким розовым светом древней лампы. Комната Дахут, из которой
она послала меня тенью. Руки мои были  скрещены  на  груди,  и  что-то  их
связывало. Я поднес их к  глазам  и  увидел  колдовские  кандалы  -  витой
бледно-золотой волос, волос Дахут.  Я  разорвал  его.  Ноги  у  меня  были
связаны такими же кандалами, я разорвал и их. Слез с кровати. На мне  была
белая  хлопчатобумажная  одежда,  как  та,  которую  я  носил   во   время
жертвоприношения. Я с отвращением сорвал ее с себя. Над туалетным столиком
зеркало - в нем мое лицо с тремя полосками от бича Дахут, больше не алыми,
а бледными.
     Сколько  времени  я  находился  в  теневом  мире?  Достаточно,  чтобы
вернулся Рикори... но насколько дольше? И еще  важнее  -  сколько  времени
прошло после встречи с Элен? На часах около двенадцати. Неужели это все та
же ночь?
     Не может быть. Но время и пространство в теневом мире совсем  чуждые.
Я преодолел огромные расстояния и все же нашел Элен у самых ворот дома  де
Кераделя. Потому что был уверен: та старая комната - в  доме,  снятом  Мак
Канном.
     Очевидно, Дахут не  ожидала  этого  моего  возвращения...  во  всяком
случае не так скоро. Я мрачно подумал, что во всем, что касается  Дахут  и
ее отца, я всегда немного опережаю расписание. И еще более мрачно подумал,
что это никогда не приводило  ни  к  чему  хорошему.  Тем  не  менее,  это
означает, что и ее темное искусство  имеет  свои  границы...  что  никакие
теневые шпионы не сообщили ей о моем бегстве... что она считает  меня  еще
находящимся во власти ее колдовства, послушного ее воле; считает,  что  ее
приказ все еще удерживает меня, пока стремление к Элен не станет настолько
сильным, что убьет ее...
     Значит ли это, что она не достигла цели?... что освобожденный слишком
рано, я не убил?.. что Элен жива?
     Мысль эта как крепкое вино. Я подошел  к  двери  и  увидел,  что  она
закрыта на мощные запоры. Но как это может быть, если я  в  комнате  один?
Конечно... я пленник Дахут, и она не хотела, чтобы кто-нибудь имел  доступ
к моему телу, пока ее нет поблизости. Она закрыла  дверь  изнутри  и  ушла
через тайный вход. По-видимому, она считает, что я не  смогу  открыть  эти
запоры бессильными руками. Я осторожно  открыл  их  и  попробовал  открыть
дверь.
     Она подалась. Я медленно и осторожно приоткрыл ее и постоял, глядя  в
зал и вслушиваясь.
     И тут я впервые ощутил беспокойство, смятение, страх старого дома. Он
был полон страхом. И гневом. Это ощущение исходило не только от зала -  от
всего дома. Дом, казалось, чувствует мое  присутствие,  пытается  отчаянно
объяснить мне, чего он боится, на что гневается.
     Впечатление было настолько сильным, что я закрыл дверь,  запер  ее  и
постоял, прижавшись к ней. Комната спокойна,  ничего  не  боится,  никаких
теней в ней нет, все углы освещены неярким розовым светом.
     Дом вторгался в комнату, пытался сообщить мне, чем он встревожен. Как
будто восстали призраки всех тех, кто здесь жил, любил  и  умер...  Они  в
ужасе перед  тем,  что  должно  случиться...  что-то  невероятно  гнусное,
отвратительное... злое... какое-то зло было зачато  в  этом  доме,  а  его
призраки смотрели, не в силах предотвратить его появление... и вот  теперь
умоляют меня прекратить это зло.
     Дом задрожал. Дрожь эта началась где-то под  ним  и  охватила  каждую
балку, каждый камень. И тут же то, что умоляло меня, то, что было в ужасе,
отступило и устремилось, как мне показалось, к источнику этой дрожи. Снова
дом задрожал. Он на самом деле дрожал, я чувствовал это  по  дрожи  двери.
Дрожание становилось все  сильнее,  заскрипели  старые  балки.  Послышался
отдаленный ритмичный гром.
     Он  стих,  старый  дом  продолжал  дрожать,  скрипели  балки.   Затем
наступила тишина... и снова меня окружили призраки старого дома, в гневе и
страхе, они кричали мне, хотели, чтобы я их услышал, понял.
     Я их не понимал. Подошел к окну и выглянул.  Темная  ночь,  душная  и
угнетающая. Далеко  на  горизонте  вспыхнула  молния,  донесся  отдаленный
раскат грома. Я быстро осмотрел комнату в поисках какого-нибудь оружия, но
ничего не нашел. Я хотел пробраться в свою комнату,  переодеться  и  затем
отыскать Дахут и де Кераделя. Что именно я собираюсь с ними делать,  когда
найду, я не знал, но твердо намерен был покончить с их колдовством. У меня
исчезли всякие сомнения, с чем я имею дело: с колдовством  или  мастерской
иллюзией.  Это  злая  реальность,   происходящая   от   злого   искусства,
используемого  во  зло...  Никому  нельзя  позволить  владеть  такой  злой
силой... и они устремились к какой-то жестокой, ужасной кульминации, и  им
нужно помешать любой ценой.
     Призраки старого дома молчали: я получил наконец  их  сообщение.  Они
молчали, но страх их не исчез, и они следили за мной. Я подошел  к  двери.
Какое-то непонятное побуждение заставило меня набросить  белую  одежду.  Я
вышел в зал. Он был полон тенями, но я не обратил на них внимания. Ведь  я
и сам был тенью. Я шел, а они жались ко мне и ползли за мной. Я понял, что
тени тоже испуганы, как старый дом, они страшатся  чего-то  неизбежного  и
ужасного, как и призраки, умоляющие меня предотвратить этот ужас...
     Снизу доносились голоса, гневный голос де Кераделя, затем смех Дахут,
ядовитый, издевающийся, полный угрозы. Я спустился с лестницы. Нижний  зал
был освещен, но очень слабо. Голоса доносились из гостиной. Очевидно, отец
с дочерью спорили, но  слова  их  неразличимы.  Я  прижался  за  одним  из
занавесей, закрывавших вход в гостиную.


     И услышал слова де  Кераделя,  произнесенные  ровным,  контролируемым
голосом:
     - Говорю  тебе,  все  готово.  Остается  принести  только   последние
жертвы... я принесу их сегодня ночью. Для этого ты мне не нужна, дочь моя.
И после этого ты мне  больше  не  понадобишься.  И  ты  ничего  не  можешь
сделать,  чтобы  остановить  меня.  Достигнут  результат,  к  которому   я
стремился всю жизнь. Он... он сказал  мне.  Он...  проявится  полностью  и
сядет на свой древний трон. А я, - в голосе де Кераделя звучало тщеславие,
огромное, богохульственное, - я буду сидеть рядом с Ним. Он... обещал мне.
Темные силы, которых многие века искали люди, силы, которых почти достигли
атланты, которые слабо, через Пирамиду, получали в Исе, силы, которых  так
настойчиво, но тщетно искал средневековый мир, эти силы  будут  моими.  Во
всей своей полноте. Во всей своей невероятной мощи.
     - Существовал еще один обряд, о котором  никто  не  знал...  и  Он...
научил меня. Да, ты мне больше не нужна, Дахут.  Но  мне  не  хотелось  бы
потерять тебя. И... Он... хочет тебя. Но тебе придется заплатить за это.
     Наступила короткая тишина, затем очень спокойный голос Дахут:
     - И какова цена, отец?
     - Кровь твоего любовника.
     Он ждал ответа, я тоже, но она не ответила, и он сказал:
     - Мне она не нужна. Я зажал своих нищих. У меня теперь достаточно  их
крови. Но его кровь обогатит жертву...  и  будет  приемлема  для...  Него.
Он... сказал мне  это.  Эта  кровь  усилит  его  материализацию.  И...  Он
попросил об этом.
     Она медленно спросила:
     - А если я откажусь?
     - Это его не спасет, дочь моя.
     Он ждал ответа, затем сказал с деланным злобным удивлением:
     - Дахут из Иса  опять  колеблется  между  отцом  и  любовником?  Этот
человек должен заплатить свой долг, дочь моя. Древний  долг:  именно  ради
человека, носившего то же имя, твоя далекая прародительница предала своего
отца. Или это была ты, Дахут? Мой долг исправить это древнее зло...  чтобы
оно случайно не возродилось.
     Она негромко спросила:
     - А если я откажусь, что станет со мной?
     Он рассмеялся.
     - Откуда мне знать? Пока меня удерживают отцовские чувства. Но  когда
я буду сидеть рядом с... Ним... что ты можешь  значить  для  меня?  Может,
ничего.
     Она спросила:
     - Какую форму Он примет?
     - Любую и все сразу. Нет формы, которую Он не мог бы принять. Но будь
уверена, что это не та хаотичная чернота, которая отупляет разум тех,  кто
ее пробуждает. Ритуалы Пирамиды сдерживают... Его. Нет, нет. Он может даже
принять обличье твоего любовника, Дахут. Почему бы  и  нет?  Ты  нравишься
Ему, дочь моя.
     Я похолодел, и ненависть к нему  сжала  мои  виски,  как  раскаленным
железом. Я собрался с силами, чтобы прыгнуть и сомкнуть  руки  вокруг  его
горла. Но тени удержали меня, они шептали, и призраки старого дома шептали
вместе с ними...
     - Еще нет! Еще нет!
     Он сказал:
     - Будь разумна, дочь моя. Этот человек всегда предавал тебя. Что ты с
твоими тенями? Что была Элен Мэндилип с ее куклами? Дети.  Дети,  играющие
игрушками. Тенями и куклами. Пора вырасти, дочь моя. Дай мне кровь  твоего
любовника.
     Она удивленно ответила:
     - Ребенок. Я забыла, что когда-то была ребенком. Если бы  ты  оставил
меня ребенком в Бретани, а не сделал тем, кем я стала.
     Он ничего не ответил на  это.  Она,  казалось,  ждала  ответа,  потом
спокойно сказала:
     - Итак, тебе нужна кровь моего любовника. Что ж, ты ее не получишь.
     Послышался стук упавшего стула. Я чуть отодвинул занавес и  заглянул.
Де Керадель стоял у стола, гневно глядя на Дахут. Но это не лицо и не тело
де Кераделя, какими я их знал. Глаза его больше не были бледно-голубыми...
они стали черными, и его серебристые волосы почернели, а  тело  выросло...
он протянул к Дахут длинные руки с острыми когтями.
     Она бросила что-то на стол между собой и им. Я не видел, что это,  но
оно, как волна, покатилось к де Кераделю. Он отскочил и стоял дрожа, глаза
его вновь поголубели, но налились кровью. Тело съежилось.
     - Берегись, отец! Ты пока еще не сидишь на троне... с Ним.  А  я  все
еще из моря, отец. Так что берегись!
     Сзади послышался шорох ног. Рядом со мной стоял  дворецкий  с  пустым
взглядом. Он начал кланяться, и тут же глаза его приобрели  выражение.  Он
прыгнул на меня, открыл рот, чтобы поднять тревогу. Прежде  чем  он  сумел
издать звук, я схватил его руками  за  горло,  нажал  на  гортань,  ударил
коленом в пах. С силой, которой и не подозревал у себя, я  поднял  его  за
шею в воздух. Он обернул вокруг меня ноги, а я резко ударил его головой  в
подбородок. Послышался треск, и тело его обвисло. Я  отнес  его  в  зал  и
бесшумно  опустил  на  пол.  Вся  короткая  схватка  произошла  совершенно
бесшумно. Его глаза, теперь совершенно пустые, смотрели на меня. Я обыскал
его. На поясе ножны, и в них длинный, изогнутый и острый, как бритва, нож.
     Теперь у меня есть оружие. Я закатил тело под диван, прокрался  назад
к гостиной и заглянул за занавес. Комната была пуста, Дахут и де  Керадель
ушли.
     Я на мгновение снова  укрылся  за  занавесом.  Я  знал  теперь,  чего
боялись призраки стар