которым владеют тибетские ламы, они называют его "Хозяин воли". Он снижает
сопротивляемость  к  гипнозу  и  делает   мозг   открытым   к   восприятию
гипнотических команд и галлюцинаций.
     И я сразу понял поведение и внешность людей на яхте и в доме. Они все
получали  какой-то  наркотик;  действовали  и  думали  только   так,   как
приказывали  им  мадемуазель  и  ее  отец.  Я  был  окружен  человеческими
роботами, созданиями, отражениями, копиями де Кераделей.
     А что, если я и сам могу попасть в такое рабство?
     Чем больше я думал, тем больше верил  в  свою  догадку.  Я  попытался
вспомнить вечерний разговор с де Кераделем. Не мог. Но у меня  сохранялось
впечатление, что я выдержал это испытание успешно,  что  та  другая  часть
моего существа  не  позволила  мне  допустить  ошибку.  И  я  почувствовал
удовлетворение.
     И вдруг я ощутил на себе чей-то взгляд. За мной следят. Я лежал лицом
к окну. Глубоко, как во сне вздохнул, и повернулся, закрывая  лицо  рукой.
Под ее укрытием чуть приоткрыл ресницы.  Через  мгновение  из-под  шпалеры
показалась белая рука, отвела шпалеру в сторону, и в комнату вошла  Дахут.
Пряди ее спускались до талии, на ней тончайшее неглиже, и  она  невероятно
хороша. Беззвучно,  как  одна  из  ее  теней,  она  подошла  к  кровати  и
остановилась, глядя на меня.
     Я заставлял себя дышать ровно, как будто крепко сплю.  Она  была  так
хороша, что мне это удавалось с трудом. Она подошла еще ближе и склонилась
ко мне. Я почувствовал, как ее губы легко коснулись моей щеки. Как поцелуй
мотылька.


     И вдруг, так же неожиданно, я понял, что она ушла.  Открыл  глаза.  В
комнате другой запах, незнакомый, смешивался с запахом моря. Он действовал
бодряще. Вдохнув его, я почувствовал, как мое оцепенение  рассеивается.  Я
сел, совершенно не испытывая сонливости, настороже. На столике  у  кровати
мелкое металлическое  блюдо.  На  нем  гуда  листьев,  похожих  на  листья
папоротника. Они дымятся, и этот  дым  и  пахнет  так  бодряще.  Я  прижал
листья, дым и запах исчезли.
     Очевидно,  это  противоядие  от  состояния  оцепенения;  и  столь  же
очевидно, никто не сомневается, что я спал без пробуждений всю ночь.
     И возможно, пришло мне в голову, зал, заполненный тенями, и  муха  на
дверной ручке, жужжащая голосом Ральстона,  -  все  это  лишь  производное
наркотика, воздействие на подсознание, фантастически искажавшее окружающую
действительность и навязывавшее эти искажения сознанию.
     Может, на самом деле я всю ночь проспал. Может, мне  только  снилось,
что я выходил в  полный  тенями  зал...  бежал  из  него  и  спрятался  за
дверью... и пение мне только приснилось.
     Но если нет ничего, чего мне нельзя было бы увидеть и услышать, зачем
тогда меня закутали в это сонное одеяло?
     Но в одном я был уверен. Мне не приснилось, что Дахут заходила в  мою
комнату с листьями.
     А это означает, что я реагировал не совсем так, как они рассчитывали,
иначе я не проснулся бы и не увидел ее. Счастливая для меня ошибка, каковы
бы ни были ее причины. Если усыпление повторится, я смог  бы  использовать
листья.
     Я подошел к шпалере и поднял  ее.  Никаких  следов  отверстия,  стена
внешне сплошная. Конечно, есть какая-то потайная пружина, но  я  решил  не
искать ее. Открыл дверь: задвижки на ней так же  гарантировали  уединение,
как стена  комнаты,  у  которой  три  остальные  стены  отсутствуют.  Взял
оставшиеся листья, положил их в конверт и сунул в кобуру Мак Канна.  Потом
выкурил с полдесятка сигарет и добавил их пепел к кучке на блюде.  Столько
пепла было бы, если бы все листья сгорели.  Может,  никто  и  не  стал  бы
проверять, но кто знает?
     Семь часов. Нужно ли мне одеваться и вставать? Через сколько  времени
должно подействовать противоядие? Я не знал этого  и  не  хотел  допускать
ошибки. Спать подольше гораздо безопасней, чем проснуться слишком рано.  Я
снова лег. И действительно уснул, честно и без сновидений.


     Когда я проснулся, кто-то  выкладывал  мою  одежду.  Лакей.  Блюдо  с
пеплом исчезло. Было пол девятого.  Я  сел,  зевнул,  и  лакей  с  древней
покорностью сообщил, что ванна для владыки Карнака готова.  О  чем  бы  ни
думал владыка Карнака, это  сочетание  древнего  раболепия  и  современных
удобств  заставило  меня  рассмеяться.  Но  никакой  ответной  улыбки   не
последовало. Лакей стоял, склонив голову, обязанный делать  только  строго
определенные вещи. Улыбки не входили в его приказ.
     Я посмотрел  на  невыразительное  лицо,  на  пустые  глаза,  которые,
кажется, совсем не видят ни меня, ни окружающего мира; глаза  человека  из
другого мира. Но каков этот другой  мир,  у  меня  не  было  ни  малейшего
представления.
     Я набросил на пижаму халат и  закрыл  дверь  за  лакеем.  Потом  снял
кобуру Мак Канна  и  спрятал  ее,  прежде  чем  выкупаться.  Вымывшись,  я
отпустил лакея. Он сказал, что завтрак будет готов в  начале  десятого  и,
поклонившись, ушел.
     Я подошел к шкафчику, взял свой пистолет и осмотрел его.  Патроны  на
месте. Больше того, все запасные патроны тоже на месте и лежат  в  прежнем
порядке. Может, мне приснилось, что  их  не  было?  Мне  в  голову  пришло
неожиданное подозрение. Если я не прав, объясню случайностью. Я подошел  с
пистолетом к окну, направил его в море и нажал  курок.  Резкий  щелчок  от
взрыва капсюля. Ночью из патронов извлекли порох, а потом, во время  моего
предутреннего сна, пистолет с пустыми патронами вернули на место.
     Что ж,  подумал  я  мрачно,  еще  одно  предостережение,  без  всякой
жужжащей мухи, и положил пистолет обратно.  Потом  спустился  к  завтраку,
холодный от гнева и намеренный при случае его проявить. Мадемуазель  ждала
меня, прозаически читая газету. Стол был убран на двоих, поэтому я  решил,
что ее отец занят в другом месте. Я взглянул  на  Дахут,  и,  как  всегда,
восхищение и нежность стали бороться  с  гневом  и  ненавистью.  Она  была
красивей, чем когда-либо раньше, свежая, как росистое утро, кожа  -  чудо,
глаза ясные, с оттенком скромности... совсем не похожа на ведьму и убийцу.
Чистая.
     Она опустила газету и протянула мне руку.
     Я с иронией поцеловал ее.
     - Надеюсь, вы хорошо спали, Алан.
     Как раз нужный оттенок домашности. Но почему-то меня это  раздражало.
Я сел, расстелил на коленях салфетку.
     - Хорошо, Дахут, только прилетела большая синяя муха и стала  шептать
мне.
     Глаза ее сузились, я заметил,  как  она  вздрогнула.  Потом  опустила
глаза и рассмеялась.
     - Вы шутите, Алан.
     - Вовсе нет. Большая синяя муха, она жужжала  и  шептала,  жужжала  и
шептала.
     Она негромко спросила:
     - И о чем же она шептала, Алан?
     - Она советовала опасаться вас, Дахут.
     Она по-прежнему спросила:
     - Значит, вы не спали?
     Вспомнив об осторожности, я рассмеялся:
     - А разве бодрствующим шепчут мухи? Я крепко спал и видел это во  сне
- несомненно.
     - А голос вы узнали? - Она неожиданно посмотрела прямо мне в глаза.
     - Когда услышал, мне показалось, что узнал. Но, проснувшись, забыл.
     Она молчала, пока слуга с пустым взглядом расставлял перед нами  еду.
Потом устало сказала:
     - Уберите меч, Алан.  Сегодня  он  вам  не  нужен.  И  я  сегодня  не
вооружена. Прошу вас об этом. Сегодня можете мне  верить.  Обращайтесь  со
мной сегодня, только как... с  человеком,  который  вас  любит.  Сделаете,
Алан?
     Сказано было  так  просто,  так  искренне,  что  гнев  мой  исчез,  а
недоверие ослабло.
     Впервые я почувствовал жалость. Она сказала:
     - Я даже не прошу вас, чтобы вы делали вид, будто любите меня.
     Я медленно ответил:
     - Трудно не полюбить вас, Дахут.
     Ее фиолетовые глаза затуманились слезами. Она сказал:
     - Я... сомневаюсь...
     Я сказал:
     - Уговор. Сегодня утром мы встретились впервые. Я  о  вас  ничего  не
знаю, Дахут, и сегодня вы для меня только та... какой кажетесь.  Возможно,
к вечеру я буду... вашим рабом.
     Она резко ответила:
     - Я просила вас оставить ваш меч.
     Но я хотел сказать только то, что сказал. Никаких намеков... И тут же
вспомнил голос, который потом стал жужжанием мухи:  "Берегись...  берегись
Дахут... Алан, берегись Дахут..." Подумал о людях с пустыми глазами, рабах
ее и ее отца...
     Я искренне сказал:
     - Не имею никакого понятия, о чем вы, Дахут. Честно. Я хотел  сказать
то, что сказал.
     Казалось, она мне поверила. И на этой основе,  достаточно  пикантной,
если вспомнить, что происходило между нами  в  Нью-Йорке  и  древнем  Исе,
завтрак продолжался. Дахут была очаровательна.  К  концу  я  понимал,  что
опасно близок к тому, чтобы думать о ней так, как она того  хочет.  Мы  не
торопились и кончили в одиннадцать. Она предложила прогулку по поместью, и
я с облегчением  пошел  переодеваться.  Пришлось  несколько  раз  щелкнуть
пистолетом и взять листья из кобуры Мак  Канна,  чтобы  очистить  мозг  от
обезоруживающих сомнений. Дахут умеет добиваться своего.


     Когда я спустился вниз, Дахут ждала меня в костюме для верховой езды,
волосы вокруг головы как шлем. Мы пошли  к  конюшне.  Здесь  находилось  с
десяток первоклассных лошадей. Я поискал черного жеребца.  Не  увидел,  но
один бокс был пуст. Я выбрал чалого жеребца, а Дахут длинноногого гнедого.
Я больше всего хотел увидеть "каменный сад" де Кераделя. Но не увидел.
     Мы неторопливо прошлись по хорошо ухоженной трассе для верховой езды;
иногда виднелось море, но чаще скалы и деревья закрывали его. Своеобразная
местность и очень  хорошо  приспособленная  для  одиночества.  Наконец  мы
подъехали к стене, повернули и поехали вдоль нее. Проволочное  заграждение
охраняло ее верх, и мне показалось, что провода находятся под напряжением.
Лайас не мог здесь перелезть через стену. Я подумал,  что,  может,  он  не
только получил, но и преподал урок. У стены там  и  тут  стояли  невысокие
смуглые люди. У них были дубины, но я не мог определить,  есть  ли  другое
оружие. Когда мы проезжали, они кланялись.
     Мы  приблизились  к  массивным  воротам,  охраняемым  гарнизоном   из
нескольких человек. Проехали мимо и оказались  на  широком  длинном  лугу,
усеянном низкорослыми кустами, похожими на присевших людей. Мне  пришло  в
голову, что здесь несчастный  Лайас  встретился  с  собаками,  которые  не
собаки. При свете  солнца,  на  свежем  воздухе,  в  возбуждении  верховой
прогулки этот рассказ терял свою достоверность. Но  все  же  вид  у  этого
места пугающий и зловещий. Я  мимоходом  сказал  об  этом  Дахут.  Она  со
скрытой насмешкой посмотрела на меня и спокойно ответила:
     - Да, но здесь хорошо охотиться.
     И поехала дальше, ничего не сказав о том, что это за охота.  А  я  не
спросил: что-то в ее ответе восстановило мою веру в рассказ Лайаса.
     Мы подъехали к концу стены, и, как  и  говорил  Мак  Канн,  она  была
встроена в скалу. Большая скала закрывала вид на то, что находится дальше.
Я сказал:
     - Я хотел бы посмотреть сверху, - и прежде чем она  смогла  ответить,
спешился и стал взбираться на скалу. С вершины виден был открытый океан. В
нескольких сотнях ярдов от берега в небольшой  лодке  сидели  два  рыбака.
Увидев меня, они подняли головы, и один стал опускать ручную сеть.
     Работа Мак Канна.
     Я спустился и присоединился к Дахут. Спросил:
     - Не хотите ли проехаться за воротами галопом? Я бы  хотел  осмотреть
окрестности.
     Она поколебалась, затем кивнула. Мы повернули назад,  проехали  через
ворота и оказались на сельской дороге. Немного погодя мы увидели старинный
дом в стороне от дороги среди больших деревьев.  От  дороги  его  отделяла
каменная стена. У ворот стоял Мак Канн.
     Он  невозмутимо  смотрел,  как  мы  подъезжаем.  Дахут  проехала,  не
взглянув на него. Я отстал на несколько шагов и, проезжая мимо Мак  Канна,
бросил карточку. Я надеялся на такой случай и потому заранее написал:
     Что-то тут очень плохое, но доказательств пока нет. Примерно тридцать
человек, думаю, все  вооружены.  За  стеной  проволочное  заграждение  под
напряжением.
     Догнал мадемуазель, и мы проехали еще  с  милю.  Она  остановилась  и
спросила:
     - Достаточно видели?
     Я ответил:
     - Да, - и мы повернули назад. Мак Канн по-прежнему стоял у ворот, как
будто и не двигался. Но бумаги на дороге не было. Охранники увидели нас  и
открыли ворота. Тем же путем мы вернулись к дому.
     Дахут раскраснелась от езды. Она сказала:
     - Я выкупаюсь. Ленч на яхте.
     - Отлично, - ответил я. - Надеюсь, после него мне не захочется спать,
как вчера.
     Глаза ее сузились, но мое лицо оставалось невинным. Она улыбнулась.
     - Не захочется, я уверена. Вы привыкаете.
     Я мрачно заметил:
     - Надеюсь. За обедом вчера я был ужасно скучен.
     Она снова улыбнулась.
     - Вовсе нет. Вы очень понравились моему отцу.
     И со смехом ушла в дом.
     Я был очень рад, что понравился ее отцу.


     Абсолютно восхитительная морская прогулка с абсолютно  восхитительной
девушкой. Только когда один из членов экипажа при нашем приближении  встал
на колени, ощутил я зловещее нижнее течение. А потом обед с де Кераделем и
его дочерью. Разговор с де Кераделем был настолько интересен, что я  забыл
о том, что я пленник.
     Я обсуждал с ним то, что хотел  обсудить  в  тот  вечер,  когда  Билл
попросил  меня  ни  с  чем  не  соглашаться.  Иногда  манеры  де  Кераделя
раздражающе напоминали манеры верховного жреца, обучающего  новичка  самым
элементарным вещам: он принимал  само  собой  разумеющимися  такие  факты,
которые современная наука считает мрачнейшими суевериями, он же считал все
это доказанным на опыте. Но знания его были огромными, а ум  острым,  и  я
удивлялся, как можно за одну короткую жизнь узнать так много.
     Он говорил о враге Озириса черном  Тифоне,  которого  египтяне  также
называли  Сетом  Рыжеволосым.  Рассказывал  о  Элевсинских  и  Дельфийских
мистериях, как будто сам был  их  свидетелем.  Описывал  их  в  мельчайших
подробностях,  да  и  другие,  более  древние  и  страшные  обряды,  давно
погребенные в сгнивших от времени храмах. Злые тайны шабаша  были  открыты
для него;  однажды  он  заговорил  о  преклонении  перед  Корой,  Дочерью,
известной также как Персефона, Геката и под множеством других  уходящих  в
бесконечную цепь веков имен, - женой Аида, царицей теней,  чьими  дочерьми
были фурии.
     Я рассказал ему, чему был  свидетелем  в  Дельфийской  пещере,  когда
христианский священник с душой язычника пробудил Кору... и  я  видел,  как
величественная, ужасная фигура  появилась  в  клубах  дыма  от  жертвы  на
древнем алтаре.
     Он слушал внимательно, не прерывая, как будто для него  рассказ  этот
знаком. Спросил:
     - А Она приходила к нему раньше?
     - Не знаю, - ответил я.
     Он сказал, обращаясь непосредственно к мадемуазель:
     - Даже если и так, тот факт, что она  явилась...  доктора  Карнаку...
весьма многозначителен. Это доказывает, что он...
     Дахут  прервала  его,  и  мне  показалось,  что  в  ее  взгляде  было
предупреждение:
     - Что он... приемлем. Да, отец.
     Де Керадель рассматривал меня.
     -  Весьма  полезный  опыт.  В  его  свете...   и   в   свете   других
обстоятельств, которые вы нам поведали, я удивляюсь... почему вы были  так
враждебны к этим идеям в тот вечер, когда мы впервые встретились.
     Я ответил прямо:
     - Я был пьян... и готов спорить с кем угодно.
     Он оскалил зубы, затем открыто рассмеялся.
     - Вы не боитесь говорить правду.
     - Не боюсь, ни в пьяном, ни в трезвом виде, - согласился я.
     Он молча рассматривал меня.  Потом  проговорил,  скорее  обращаясь  к
самому себе, чем ко мне:
     - Не знаю... возможно, она права... если бы я мог доверять  ему,  это
бы нам дало многое... у него есть любопытство... но есть ли храбрость?..
     Я рассмеялся и смело заявил:
     - Если бы у меня ее не было, разве я был бы здесь?
     - Совершенно верно, отец. - Дахут зло улыбалась.
     Де Керадель хлопнул по столу рукой, как человек, принявший решение.
     - Карнак, я говорил вам об эксперименте, которым сейчас занят. Вместо
того чтобы быть зрителем, вольным или невольным... или не зрителем, как  я
решу... - он помолчал, чтобы до меня дошла скрытая угроза... - я приглашаю
вас проводить этот эксперимент со мной. У меня есть основания считать, что
если эксперимент удастся, он щедро вознаградит нас.
     Мое приглашение не бескорыстно. Я признаю, что не достиг еще  полного
успеха в своем эксперименте. Я получил результаты, но это не то, на что  я
надеялся. Но  то,  что  вы  рассказали  о  Коре,  доказывает,  что  вы  не
препятствие  для  материализации  этого  Существа...   этой   Власти   или
Присутствия, как вы предпочтете, оно сможет воплотиться, неведомая энергия
придаст  ему  форму,  оно  станет  ощутимо  для  людей  в  соответствии  с
доступными для людей законами. К тому же в вас  древняя  кровь  Карнака  и
древние воспоминания вашей расы.  Возможно,  я  упустил  некоторые  важные
подробности, которые ваша - стимулированная - память сохранила.  Возможно,
в вашем присутствии это Существо, которое я хочу воскресить,  появится  во
всей своей мощи... и со всем, что значит для нас эта мощь.
     - А что это за Существо? - спросил я.
     - Вы сами его назвали.  Оно  в  многочисленных  формах  появлялось  в
Алкар-Азе древнего Карнака, как приходило в храмы моего народа за века  до
Иса и до того, как были подняты камни Карнака, - Собиратель в Пирамиде...
     Если я и почувствовал холодок на спине, он этого не видел.  Я  ожидал
этого ответа и был к нему готов.
     Я долго смотрел на Дахут, чтобы он, как я надеялся,  истолковал  этот
взгляд по-своему, потом тоже хлопнул рукой по столу.
     - Де Керадель, я с вами.
     В конце концов разве не ради этого я сюда пришел?



                             16. MAEL BENNIQUE

     Де Керадель сказал:
     - Выпьем за это! - Он отпустил слуг, открыл шкаф  и  достал  из  него
графин с зеленой жидкостью. Пробка была притерта и открывалась  с  трудом.
Она налил три небольших бокала и сразу закрыл пробку. Я взял свой бокал.
     Он остановил меня.
     - Подождите!
     В зеленой жидкости поднимались  пузырьки,  как  алмазные  атомы,  как
расщепленные  солнечные  лучи,  отбрасываемые  из  бездонных  глубин.  Они
поднимались все быстрее и быстрее,  и  вдруг  зеленая  жидкость  закипела,
потом стала неподвижной, прозрачной.
     Де Керадель поднял свой бокал:
     - Карнак, вы присоединяетесь к нам по собственной воле?
     Мадемуазель спросила, придвинув свой бокал к моему:
     - Вы по своей воле присоединяетесь к нам, Алан де Карнак?
     Я ответил:
     - По собственной воле.
     Мы соприкоснулись бокалами и выпили.
     Странный напиток. От него зазвенело в  мозгу  и  нервах,  и  сразу  я
ощутил необыкновенную свободу, быстрое снятие всяких  сдерживающих  начал:
старые истины исчезали, будто их уносило ветром  с  поверхности  сознания.
Как будто я змея, которая  внезапно  сбросила  старую  кожу.  Воспоминания
становились смутными, уходили, изменялись. У  меня  появилось  неописуемое
чувство освобождения... Я могу все, поскольку для меня, как для  Бога,  не
существует ни добра, ни зла. Что  бы  я  ни  захотел  сделать,  все  могу,
поскольку нет ни добра, ни зла, а есть  только  моя  воля...  Де  Керадель
сказал:
     - Вы один из нас.
     Мадемуазель прошептала:
     - Вы с нами, Алан.
     Глаза  она  полузакрыла,  длинные  ресницы  касались  щек.   Но   мне
показалось, что за ними я заметил пурпурное  пламя.  И  де  Керадель  тоже
закрывал глаза руками, как бы пытаясь спрятать их, но меж  его  пальцев  я
различил сияние. Он сказал:
     - Карнак, вы не спрашивали меня, что это за  Собиратель  -  Существо,
которое я собираюсь разбудить полностью. Вы знаете это?
     - Нет, - ответил я и хотел добавить, что мне это и не важно