уна и Марстона? Если у них то же  самое,
то начинает попахивать.
     - Пытаюсь установить, - ответил он. - До свидания...
     - Минутку, Билл, - сказал я. - Я умею ждать  и  все  такое.  Но  меня
мучает любопытство. Когда мы с тобой увидимся и что мне  до  того  времени
делать?
     Ответил он таким серьезным голосом, какой я у него не слышал.
     - Алан, ничего не делай, пока я не выложу перед тобой карты. Не  хочу
сейчас ничего объяснять, но поверь, у меня убедительные доводы. Скажу тебе
только одно. Твое интервью - это еще одна приманка, и мне кажется, она еще
лучше моей.


     Это было во вторник. Естественно, я был крайне удивлен  и  возбужден.
Настолько, что если бы кто  угодно,  кроме  Билла,  попросил  меня  сидеть
спокойно и ничего не предпринимать, я  бы  страшно  рассердился.  Но  Билл
знает, что делает, я был уверен в этом. Поэтому я ждал.
     В среду похоронили Дика. Я просматривал свои записи  и  начал  первую
главу книги о марокканских колдунах. В четверг вечером позвонил Билл.
     - Завтра вечером у доктора Лоуэлла небольшой прием, -  сказал  он.  -
Доктор де Керадель с дочерью. Я  хочу,  чтобы  ты  пришел.  Обещаю,  будет
интересно.
     Де Керадель? Знакомое имя.
     - Кто это? - спросил я.
     - Рене де Керадель, французский психиатр. Ты, наверно, читал его...
     - Да, конечно, - прервал я. -  Он  продолжил  эксперименты  Шарко  по
гипнозу в  больнице  "Сальпетриер".  Начал  там,  где  Шарко  остановился.
Несколько лет назад при неясных обстоятельствах покинул "Сальпетриер".  То
ли пациенты умерли, то ли он применял слишком неортодоксальные методы.
     - Это он.
     Я сказал:
     - Буду. Мне интересно с ним встретиться.
     - Хорошо, - сказал Билл. - Обед  в  семь  тридцать.  Надень  вечерний
костюм. И приди на час раньше. С тобой хочет до прихода гостей  поговорить
одна девушка.
     - Девушка? - удивленно переспросил я.
     - Элен, - с усмешкой сказал Билл. - И не разочаровывай ее. Ты ведь ее
герой. - И он повесил трубку.


     Элен - сестра Билла. Моложе  меня  лет  на  десять.  Я  не  видел  ее
пятнадцать лет.  Припомнил  озорного  ребенка.  Глаза  слегка  раскосые  и
желтовато-карие. Волосы чуть рыжеватые. Когда я видел ее в последний  раз,
она была неуклюжей и склонной к полноте. Ходила ха мной следом, когда я на
каникулы приезжал к Биллу, сидела и  молча  смотрела  на  меня,  отчего  я
начинал нервничать.
     Трудно сказать, то ли это было молчаливое восхищение, то ли чистейшая
проказа. Тогда ей было двенадцать. Никогда не забуду, как она  с  невинным
видом усадила меня на подземное осиное гнездо:  не  забуду  и  того,  как,
ложась в постель, обнаружил  в  ней  семейство  ужей.  Первое  могло  быть
случайностью, хотя я в этом сомневался, но второе нет. Я выбросил  ужей  в
окно и впоследствии ни словом, ни  взглядом,  ни  жестом  не  выдал  этого
происшествия, получив в награду замешательство девочки от моего молчания и
ее явное, но  поневоле  немое  любопытство.  Я  знал,  что  она  закончила
Смит-колледж и изучала искусство во Флоренции. Интересно, какой она стала,
когда выросла.
     На  следующий  день  в  библиотеке  медицинской  академии  я   прочел
несколько статей де Кераделя. Несомненно, странный  человек,  и  теории  у
него странные. Неудивительно, что "Сальпетриер" избавилась от  него.  Если
отбросить словесное научное обрамление, главная мысль  удивительно  похожа
на то, что говорил мне много-раз-рожденный лама в монастыре  Джиангцзе  на
Тибете. Святой человек и известный чудотворец, искатель  странных  знаний.
Суеверные люди могут назвать такого колдуном. Примерно то же  говорил  мне
греческий монах в Дельфах. Плащ христианства едва прикрывал у него  случай
явного  языческого  атавизма.   Он   предложил   продемонстрировать   свои
способности и сделал это. И почти убедил меня. Припоминая теперь  то,  что
он мне показывал, я думаю, что он на самом деле убедил меня.
     Я почувствовал сильный интерес к доктору де Кераделю. Имя бретонское,
как и мое, и такое  же  необычное.  У  меня  в  памяти  всплыло  еще  одно
воспоминание. В  семейных  хрониках  де  Карнаков  есть  упоминание  о  де
Кераделях. Я просмотрел хроники. Между двумя семействами  не  было  любви,
мягко выражаясь. Но то, что я  прочел,  подогрело  мое  любопытство  к  де
Кераделю почти до лихорадочного состояния.


     Я на полчаса опоздал к  доктору  Лоуэллу.  Дворецкий  провел  меня  в
библиотеку. Из большого кресла поднялась девушка и пошла мне  навстречу  с
протянутой рукой.
     - Здравствуй, Алан, - сказала она.
     Я, мигая, смотрел  на  нее.  Невысокая,  но  с  пропорциями,  которые
придавали скульпторы афинского золотого  века  своим  танцующим  девушкам.
Тонкое, как паутина, черное платье  не  скрывало  этих  пропорций.  Волосы
медного  цвета  и  убраны  в  высокую  прическу.  Тяжелый  шиньон  на  шее
показывает, что  она  устояла  перед  соблазном  короткой  стрижки.  Глаза
золотого янтарного цвета и  изящно  наклонены.  Нос  маленький  и  прямой,
подборок круглый. Кожа не молочно-белая, как часто бывает у рыжеволосых, а
золотистая. Такое лицо и такая  голова  могли  бы  послужить  моделью  для
лучшей золотой монеты  Александра.  Слегка  архаичные,  тронутые  античной
прелестью. Я снова замигал. И выпалил:
     - Не может... Элен!
     Глаза ее блеснули, проказливое выражение, заставившее меня  вспомнить
ужей, появилось на лице. Она вздохнула:
     - Она самая, Алан! Она самая! А ты -  о,  позволь  мне  взглянуть  на
тебя. Да, по-прежнему герой моего детства. То же живое смуглое  лицо,  как
у... я тебя называла Ланселотом Озерным, про себя, конечно. То же стройное
сильное тело - я тебя называла также Черной Пантерой, Алан. А помнишь, как
ты запрыгал, как пантера, когда тебя ужалили осы...
     Она склонила голову, и ее плечи затряслись. Я сказал:
     - Ты маленький чертенок! Я так и знал, что ты сделала это нарочно.
     Она приглушенно ответила:
     - Я не смеюсь, Алан. Я плачу.
     Она взглянула на меня, и на глазах у нее действительно были слезы, но
я уверен, это не слезы горя. Она сказала:
     - Алан, долгие, долгие годы я хотела тебя кое о чем спросить. Хотела,
чтобы ты мне ответил. Нет, не ответил, что ты меня любишь,  дорогой.  Нет!
Нет! Я всегда знала, что рано или поздно это произойдет. Нет, о другом...
     Я тоже смеялся, но со странным смешанным чувством. Я сказал:
     - Скажу тебе все. Даже, что  я  тебя  люблю...  и,  может,  на  самом
деле...
     - Ты нашел ужей в своей постели? Или они расползлись до тебя?
     Я повторил:
     - Ты маленький чертенок!
     - Значит они там были?
     - Да, были.
     Она удовлетворенно вздохнула.
     - Ну, одним комплексом меньше. Теперь я знаю. Мне так иногда хотелось
узнать, что я не могла выдержать.
     Она подняла ко мне лицо.
     - Поскольку ты все  равно  будешь  меня  любить,  Алан,  можешь  меня
поцеловать.
     Я ее поцеловал. Может,  она  и  дурачилась,  говоря  о  герое  своего
детства, но в моем поцелуе дурачества не была - и в ее ответном тоже.  Она
вздрогнула и положила голову мне на плечо. Томно сказала:
     - Вот и еще одного комплекса не стало. Где же я остановлюсь?
     Кто-то кашлянул у двери. Прошептал извиняясь:
     - Мы не хотели мешать.
     Элен опустила руки, и мы повернулись. Я  понял,  что  у  двери  стоит
дворецкий и еще один человек. Но я не мог оторвать взгляда  от  девушки  -
или женщины, стоявшей с ними.
     Знаете как бывает: в метро,  или  в  театре,  или  на  скачках  вдруг
почему-то,  а  может,  и  вовсе  беспричинно  чье-нибудь  лицо  привлекает
внимание в толпе, как будто твой мысленный прожектор осветил  его,  и  все
остальные лица становятся туманными и отступают на второй  план.  Со  мной
это часто случается. Что-то в таких лицах, несомненно,  пробуждает  старые
забытые воспоминания. Или оживляет память  предков,  чьи  призраки  всегда
смотрят через наши глаза. Вот такое у меня было впечатление от  лица  этой
девушки, и даже больше.
     Я не видел больше никого, даже Элен.
     Никогда я не видел таких голубых глаз, вернее, глаз странно глубокого
фиолетового оттенка. Большие, необычно широко  расставленные,  с  длинными
загнутыми  черными  ресницами  и  тонкими,  словно  нарисованными  черными
бровями, которые почти встречались над орлиным, но изящным носом. Я скорее
почувствовал, чем увидел цвет этих глаз. Лоб у нее широкий, но низкий  ли,
сказать невозможно: он скрыт прядями чистого  золота,  и  концы  волос  на
голове  завиваются,  и  такие  они  тонкие  и  блестящие,  что   создается
впечатление ореола вокруг головы. Рот чуть великоват, но прекрасно очерчен
и изысканно чувственен.
     Кожа ее -  чудо,  белая,  но  полная  жизни,  как  будто  сквозь  нее
просвечивает лунное сияние.
     Ростом почти с меня, с женственной фигурой, с  полной  грудью.  Грудь
такая же чувственная, как губы. Голова и плечи, как  лилия,  выступают  из
чашечки блестящего, цвета морской волны платья.
     Красивая женщина, но я сразу понял, что ничего небесного в  голубизне
ее глаз нет. И ничего святого в ореоле вокруг головы.
     Само совершенство. Но я почему-то почувствовал приступ  ненависти.  Я
вдруг понял, как можно разрезать картину - шедевр красоты, или взять молот
и разбить статую - другой такой  же  шедевр,  если  они  возбуждают  такую
ненависть, какую я испытал в этот момент.
     И тут я подумал:
     - Я ее ненавижу - или боюсь?
     И все это в мгновение ока.
     Элен отошла от меня с  протянутой  рукой.  В  ней  не  было  никакого
смущения. Как будто прервали не объятие,  а  простое  рукопожатие.  Она  с
улыбкой сказала:
     - Я Элен Беннет. Доктор Лоуэлл попросил меня  принять  вас.  Вы  ведь
доктор де Керадель?
     Я посмотрел на человека, склонившегося  с  поцелуем  к  ее  руке.  Он
распрямился, и я почувствовал  замешательство.  Билл  сказал,  что  придут
доктор де Керадель с дочерью, но этот человек выглядел не старше  девушки,
если она его дочь. Правда, в чуть более бледном золоте его волос виднелись
серебряные нити; правда, его голубые глаза  не  имели  такого  фиолетового
оттенка...
     Я подумал: "Но у них нет возраста. - И сразу: - Да что  это  со  мной
такое?"
     Мужчина сказал:
     - Я доктор де Керадель. А это моя дочь.
     Девушка - или женщина - рассматривала нас с  Элен,  явно  забавляясь.
Странно отчетливо выговаривая слова, доктор де Керадель сказал:
     - Мадемуазель Дахут д'Ис, -  немного  поколебавшись,  добавил:  -  де
Керадель.
     Элен сказала:
     - А это доктор Алан Карнак.
     Я смотрел на девушку - или женщину. Имя Дахут д'Ис что-то затронуло в
моей памяти. А когда Элен  назвала  меня,  фиолетовые  глаза  расширились,
стали огромными, прямые брови  соединились  над  носом  в  одну  линию.  Я
почувствовал ее  взгляд,  как  физический  удар.  Она,  казалось,  впервые
увидела   меня.   И   в   глазах   ее   появилось   что-то   угрожающее...
собственническое. Тело ее напряглось. Она как бы про себя сказала:
     - Алан де Карнак...
     Потом посмотрела на Элен. Взгляд был расчетливым, оценивающим.  Но  и
презрительно равнодушным, я это сразу понял. Так может посмотреть королева
на служанку, осмелившуюся поднять взгляд на ее любовника.
     Правильно  я  понял  ее  взгляд  или  нет,  но  Элен   что-то   такое
почувствовала. Она повернулась ко мне и сладко сказала:
     - Дорогой, мне за тебя стыдно. Проснись!
     И боком туфельки незаметно толкнула меня в ногу.
     Но тут вошел Билл, а с ним почтенный седовласый джентльмен,  который,
несомненно, был доктором Лоуэллом.
     Не знаю, когда я еще так радовался появлению Билла.



                       3. ТЕОРИИ ДОКТОРА ДЕ КЕРАДЕЛЯ

     Я дал Биллу наш старый сигнал тревоги, и после представлений он  увел
меня, оставив мадемуазель Дахут с Элен и доктора де  Кераделя  с  доктором
Лоуэллом. Мне очень хотелось выпить, и я сказал Биллу об  этом.  Билл  без
комментариев передал мне коньяк и содовую воду.  Я  выпил  неразбавленного
коньяку.
     Элен привела  меня  в  замешательство,  но  это  замешательство  было
приятным и не из-за него мне  потребовался  алкоголь.  А  вот  мадемуазель
Дахут - это совсем другое дело. Вот она вызвала  настоящее  смятение.  Мне
пришло в голову  сравнение  с  кораблем,  идущим  под  парусом  с  опытным
капитаном и по хорошо исследованным морям.  Элен  подобна  порыву,  хорошо
укладывающемуся в  известную  картину,  а  мадемуазель  Дахут  -  урагану,
дующему совсем в новом направлении  и  уносящему  корабль  в  неизведанные
воды. В этом случае  ваши  навигационные  познания  вам  мало  помогут.  Я
сказал:
     - Элен способна привести в порт Рай, а другая - в порт Ад.
     Билл ничего не ответил, продолжая смотреть  на  меня.  Я  налил  себе
вторую порцию. Билл спокойно сказал:
     - За обедом будут коктейли и вина.
     - Прекрасно, - ответил я и выпил коньяк.
     И подумал:
     - Не ее адская красота так выбила меня из равновесия. Но почему я так
возненавидел ее с первого же взгляда?
     Теперь ненависти  во  мне  больше  не  было.  Было  только  страстное
любопытство. Но почему мне кажется, что я когда-то был  знаком  с  ней?  И
почему кажется, что она знает меня лучше, чем я ее? Я прошептал:
     - Она заставляет вспомнить о море, вот что.
     - Кто?
     - Мадемуазель д'Ис.
     Он сделал шаг назад и сказал, как будто его что-то душило:
     - А кто такая мадемуазель д'Ис?
     Я подозрительно посмотрел на него и спросил:
     -  Ты  не  знаешь  имена  своих  гостей?  Эта  девушка  там  внизу  -
мадемуазель Дахут д'Ис де Керадель.
     Билл ответил:
     - Нет, я этого  не  знал.  И  Лоуэлл  представил  ее  только  как  де
Керадель.
     Спустя минуту он сказал:
     - Вероятно, еще одна порция тебе не повредит. А я присоединюсь.
     Мы выпили. Он небрежно заметил:
     - Никогда раньше не встречался с ними. Де Керадель  позвонил  Лоуэллу
вчера утром, как один известный психиатр другому. Лоуэлл заинтересовался и
пригласил его с дочерью на обед. Старик очень любит  Элен,  и  со  времени
своего возвращения в город она всегда на его приемах играет роль  хозяйки.
Она его тоже любит.
     Он допил свой коньяк и поставил стакан.  Потом  по-прежнему  небрежно
добавил:
     - Я так понял, что де Керадель  здесь  уже  больше  года.  Однако  до
вчерашних интервью, твоего и моего, он ни разу нас не навещал.
     Я подпрыгнул, когда до меня дошло, на что он намекает. Я сказал:
     - Ты хочешь сказать...
     - Ничего не хочу. Просто указываю на совпадение.
     - Но если они имеют отношение к  смерти  Дика,  зачем  им  рисковать,
приходя сюда?
     - Чтобы узнать, много ли нам известно. - Он колебался.  -  Это  может
ничего не значить. Но... именно о  таких  случаях  я  думал,  готовя  свою
наживку. А де Керадель и его дочь  похожи  на  рыбу,  которую  я  надеялся
поймать... особенно теперь, когда я знаю о д'Ис. Да, особенно.
     Он обошел вокруг стола и положил руки мне на плечи.
     - Алан, то, что я думаю, может показаться тебе  сумасшествием.  Да  и
мне самому иногда кажется. Не Алиса в  Стране  Чудес,  а  Алиса  в  Стране
Дьявола. Я хочу, чтобы сегодня ты говорил все, что придет в голову. Вот  и
все. Пусть тебя не удерживают соображения вежливости,  приличия,  удобства
или  еще  какие-нибудь.  Если  считаешь,  что  твои  слова   могут   стать
оскорблением, пусть так и будет. Не заботься о  том,  что  подумает  Элен.
Забудь о Лоуэлле. Говори все, что приходит  в  голову.  Если  де  Керадель
будет утверждать что-то, с чем ты не согласен, не слушай вежливо, возражай
ему. Если он сорвется, тем лучше. Выпей столько, чтобы всякие сдерживающие
соображения о вежливости тебе не мешали. Ты будешь говорить, я -  слушать.
Понятно?
     Я рассмеялся и сказал:
     - In vino veritas. Твоя мысль заключается в  том,  что  vino  мое,  а
veritas - у  противников.  Здравая  психология.  Ладно,  Билл,  выпью  еще
немного.
     Он сказал:
     - Ты знаешь свои возможности. Но будь осторожен.


     Мы спустились вниз  к  обеду.  Я  чувствовал  себя  заинтересованным,
веселым и беззаботным. Представление о мадемуазель упростилось  до  тумана
серебристо-золотых волос с двумя фиолетовыми  пятнами  на  белом  лице.  С
другой стороны, Элен оставалась четкой античной монетой. Мы сели за  стол.
Доктор  Лоуэлл  сидел  во  главе,  слева  от  него  де  Керадель,   справа
мадемуазель Дахут.  Элен  сидела  рядом  с  де  Кераделем,  а  я  рядом  с
мадемуазель. Билл сидел между мной и  Элен.  Стол  был  красиво  убран,  и
вместо электричества горели свечи. Дворецкий  принес  коктейли.  Я  поднял
свой и сказал Элен:
     - Ты прекрасная  античная  монета,  Элен.  Тебя  отчеканил  Александр
Великий. И ты будешь в моем кармане.
     Доктор Лоуэлл удивленно посмотрел на меня. Но Элен чокнулась со  мной
и прошептала:
     - Ты ведь никогда не потеряешь меня, дорогой?
     Я ответил:
     - Нет, сердце мое, и не  отдам  тебя  никому,  и  никому  не  позволю
украсть мою любимую античную монету.
     Ко мне прижалось мягкое плечо. Я отвел взгляд  от  Элен  и  посмотрел
прямо в глаза мадемуазель. Теперь они не были просто фиолетовыми  пятнами.
Удивительные глаза. Большие, чистые, как вода на тропической отмели,  и  в
них поблескивали маленькие светло-лиловые искорки, как  блестит  солнце  в
мелкой тропической воде, когда  поворачиваешь  голову  и  смотришь  сквозь
чистую воду.
     Я сказал:
     - Мадемуазель Дахут, почему, глядя на вас, я думаю о море? Я видел  в
Средиземном море цвет точно, как ваши глаза. А пена на волнах  белая,  как
ваша кожа. И водоросли, как ваши волосы.  Ваш  аромат  -  аромат  моря,  а
ходите вы как волна...
     Элен протянула:
     - Как ты поэтичен, мой дорогой. Может, тебе лучше заняться  супом,  а
не брать другой коктейль?
     Я ответил:
     - Дорогая, ты моя античная монета. Но ты еще не в моем кармане.  И  я
не в твоем. Я выпью еще коктейль, а потом займусь супом.
     Она вспыхнула. Я пожалел о сказанном. Но взгляд Билла подбодрил меня.
И глаза мадемуазель отплатили мне за любые угрызения совести - если  бы  я
только  не  понял,  что  за  вновь   вспыхнувшей   ненавистью   совершенно
определенно скрывается страх. Она легко положила свою руку  на  мою.  Рука
была  щекочуще  теплой.   При   ее   прикосновении   странное   неприятное
отталкивающее ощущение прошло. Я почти с болью осознал  ее  исключительную
красоту. Она сказала:
     - Вы любите... старинные вещи. Потому  что  в  вас  древняя  кровь...
кровь Арморики. Вы, кажется, помните...
     Мой коктейль пролился на пол. Билл сказал:
     - О, прости, Алан. Как это неуклюже с моей стороны. Бриггс, принесите
доктору Карнаку другой.
     - Все в порядке, Билл, - сказал я.
     Надеюсь, я сказал это легко, потому что глубоко во  мне  горел  гнев.
Интересно, сколько времени прошло с этого "помните" мадемуазель и до того,
как перевернулся мой стакан. Когда она произнесла это, ее щекочущее  тепло
превратилось в огненную точку, эта искра воспламенила мой мозг.  И  вместо
приятной освещенной свечами комнаты я увидел обширную равнину, уставленную
огромными монолитами. Эти монолиты стояли рядами и сходились к  центру,  в
котором находилась гигантская пирамида из камней. Я знал, что это  Карнак,
загадочный памятник друидов и забытых народов, живших до друидов. От этого
места происходит моя фамилия, только за столетия добавился один слог.
     Но это не тот Карнак, который я видел в Бретани.  Это  место  моложе,
все камни на месте, стоят прямо; их  еще  не  изгрызли  зубы  неисчислимых
столетий. По проходам между монолитами идут люди, сотни людей.  И  хотя  я
знал, что дело происходит днем,  какая-то  чернота  нависла  над  склепом,
находившимся в центре круга. И океана я не видел. Там, где должен был быть
океан, виднелись высокие  башни  из  серого  и  розового  камня,  туманные
очертания стен бол