...
     У дверей он повернулся.
     - Вы бы понравились боссу. Босс любит крепких парней.
     И вышел. Я чувствовал себя посвященным в рыцари.
     Написал короткую записку Биллу. Просто говорил, что когда  принимаешь
решение, отступать нельзя, нужно действовать, и поэтому с утра  я  буду  в
хозяйстве мадемуазель. Я ничего не написал о телеграмме: пусть думает, что
это исключительно мое решение. Написал, что у  Мак  Канна  есть  для  него
важное сообщение, и если и когда он получит телеграмму от меня, это  будет
означать начало решительных действий.
     И еще написал короткое письмо Элен...


     На следующее утро я вышел из клуба рано - прежде  чем  доставили  мои
письма. Доехал  на  такси  до  Ларчмонта;  незадолго  до  полудня  был  на
пристани; там мне сказали, что меня ждет лодка с "Бриттис". Я нашел лодку.
В ней оказались три человека, бретонцы или баски, трудно сказать. Странные
люди,   неподвижные   лица,   зрачки   глаз   необычно   расширены,   кожа
желтовато-болезненная. Один из них взглянул на меня и  лишенным  выражения
тоном спросил по-французски:
     - Сир де Карнак?
     Я нетерпеливо ответил:
     - Доктор Карнак. - И сел на корме.
     Он обернулся к остальным двоим.
     - Сир де Карнак. Пошли.
     Мы проплыли сквозь стаи мальков и направились к стройной серой  яхте.
Я спросил:
     - Это "Бриттис"?"
     Рулевой кивнул. Прекрасный корабль,  около  ста  пятидесяти  футов  в
длину, шхуна, созданная и  оснащенная  для  быстрого  движения.  Мак  Канн
усомнился в ее океанских способностях. Напрасно.
     Мадемуазель стояла у верха трапа. Вспоминая, как я с ней расстался  в
последний раз, я испытывал некоторое замешательство. Я заранее подумал  об
этом и решил держаться как ни в чем не бывало - если она позволит. Способ,
которым я спасся, сбежал из ее спальни, был вовсе  не  романтичным.  Но  я
надеялся, что ее способности, адские  или  любые  другие,  не  помогли  ей
восстановить картину моего бегства. Поэтому, поднявшись по трапу,  я  с  в
идиотским весельем заявил:
     - Здравствуйте, Дахут. Вы прекрасно выглядите.
     И это правда. Ничего от Дахут из древнего  Иса,  ничего  от  королевы
теней, ничего от ведьмы. На ней  щегольской  белый  спортивный  костюм,  и
бледные золотые волосы не создают никакого ореола вокруг головы. Напротив,
на голове  у  нее  мудреная  маленькая  зеленая  вязаная  шляпка.  Большие
фиолетовые глаза смотрят ясно, и в них нет ни следа светло-лиловых  адских
искорок. Внешне просто исключительно красивая женщина, и не более  опасна,
чем любая другая красавица.
     Но я знал, что это не так, и что-то говорило мне, что  нужно  удвоить
бдительность.
     Она рассмеялась и протянула мне руку:
     - Добро пожаловать, Алан.
     С легкой загадочной улыбкой взглянула на два мои саквояжа  и  провела
вниз, в роскошную небольшую каюту. Сказала самым обычным тоном:
     - Я подожду вас на палубе. Не задерживайтесь. Ленч готов.
     Яхта уже двинулась. Я взглянул в иллюминатор и удивился тому, как  мы
далеко от  берега.  "Бриттис"  даже  быстроходнее,  чем  я  считал.  Через
несколько минут я поднялся на палубу и присоединился  к  мадемуазель.  Она
разговаривала с капитаном, которого  представила  мне  под  добрым  старым
бретонским именем Браз, а меня ему как  "сира  де  Карнака".  Капитан  был
плотнее остальных членов экипажа, но с тем же неподвижным лицом и  странно
расширенными зрачками. Я видел, как эти зрачки вдруг  сузились,  в  глазах
блеснуло такое выражение, будто он припоминает...
     Я знал, что это не просто неподвижность,  отсутствие  выражения.  Это
уход. Сознание этого человека жило в собственном  мире,  он  действовал  и
отвечал  на  внешние  раздражения  почти  исключительно  инстинктивно.  По
какой-то причине его истинное сознание выглянуло наружу на  мгновение  под
воздействием древнего имени.
     Остальные члены экипажа тоже в таком странном состоянии?
     Я сказал:
     - Капитан Браз, я предпочел бы, чтобы меня называли доктор Карнак,  а
не сир де Карнак.
     Я внимательно смотрел на него.  Он  не  ответил,  лицо  его  осталось
невыразительным, глаза широко раскрытыми и пустыми. Он меня как будто и не
слышал. Мадемуазель сказала:
     - Владыка Карнака совершит с нами много путешествий.
     Он поклонился  и  поцеловал  мне  руку;  ответил  таким  же  лишенным
выражения голосом, как и человек в лодке:
     - Владыка Карнака оказывает мне великую честь.
     Он поклонился мадемуазель и ушел. Я смотрел ему  вслед,  и  по  спине
побежал холодок. Как будто говорил автомат,  автомат  из  плоти  и  крови,
который видит меня не таким, каким я есть,  а  таким,  как  ему  приказано
видеть.
     Мадемуазель с откровенной насмешкой смотрела на  меня.  Я  равнодушно
заметил:
     - У вас на корабле превосходная дисциплина, Дахут.
     Она опять рассмеялась.
     - Превосходная, Алан. Начнем ленч.
     Ленч тоже оказался превосходным. Даже слишком. Двое слуг были  похожи
на  остальных  членов  экипажа,  и  прислуживали  нам  они   на   коленях.
Мадемуазель оказалась прекрасной хозяйкой. Мы говорили о том, о  сем...  и
постепенно я забывал о том, кто она такая. только к концу еды то, о чем мы
оба думали, проявилось.
     Я сказал, почти про себя:
     - Здесь встречаются феодальное и современное.
     Она спокойно ответила:
     - Как и во мне. Но вы  слишком  консервативны,  говоря  о  феодальных
временах, Алан. Мои слуги уходят гораздо дальше. Как и я тоже.
     Я ничего не ответил. Она подняла  бокал  с  вином,  поворачивая  его,
чтобы в нем заблестели искорки света, и добавила так же спокойно:
     - И вы тоже.
     Я поднял свой бокал и коснулся ее.
     - К древнему Ису? В таком случае я пью за это.
     Она серьезно ответила:
     - К древнему Ису... и мы пьем за это.
     Мы снова соприкоснулись бокалами и выпили. Она поставила свой бокал и
с легкой насмешкой взглянула на меня.
     - Похоже на медовый месяц, Алан?
     Я холодно ответил:
     - Если и так, то в нем не хватает новизны.
     Она слегка покраснела. Сказала:
     - Вы... грубы, Алан.
     -  Я  бы  больше  чувствовал  себя  новобрачным,  если  бы  меньше  -
пленником.
     Она на мгновение сдвинула прямые брови, и адские искорки заплясали во
взгляде. И скромно заметила, хотя на щеках еще сохранялась краска гнева:
     - Но вы  так  легко...  ускользаете,  мой  возлюбленный.  У  вас  дар
исчезать незаметно. Вам нечего было бояться... в ту ночь.  Вы  видели  то,
что я хотела вам показать, поступали так, как мне хотелось...  так  почему
же вы сбежали?
     Это меня задело; я снова ощутил смесь гнева и ненависти,  схватил  ее
за руку.
     - Не потому что испугался вас, белая ведьма. Я мог  задушить  вас  во
сне.
     Она спокойно спросила, у губ ее появились ямочки:
     - Почему ж вы этого не сделали?
     Я отпустил ее руку.
     - Такая возможность по-прежнему есть. Вы  нарисовали  в  моем  спящем
мозгу удивительную картину.
     Она недоверчиво смотрела на меня.
     - Вы думаете... вы не считаете ее реальной? Вам кажется,  древний  Ис
не реален?
     - Не более реален, Дахут, чем мир, в котором живут люди на этой яхте.
По вашему приказу... или приказу вашего отца.
     Она серьезно ответила:
     - Значит, я должна убедить вас в его реальности.
     Все еще с гневом я сказал:
     - Он не более реален, чем ваши тени.
     Она еще более серьезно ответила:
     - Тогда и в их реальности я должна вас убедить.


     Я тут же пожалел, что сказал о тенях. И ее ответ меня не успокоил.  Я
проклинал себя. Не так нужно играть эту игру. Никакого преимущества  я  не
получу, ссорясь с мадемуазель. Наоборот, это может  навлечь  несчастье  на
тех, кого я пытаюсь от него спасти. Что скрывается за ее обещанием убедить
меня? Она обещала относительно Билла, выполнила свое  обещание,  и  вот  я
здесь расплачиваюсь за это. Но ведь об Элен она ничего не обещала.
     Не так я  должен  себя  вести;  более  убедительно;  без  оглядки.  Я
взглянул на мадемуазель и с угрызениями совести  вспомнил  об  Элен.  Если
Дахут  захочет  участвовать  в  игре,  то  я  получу  очень   своеобразную
компенсацию за отказ от Элен. Но я тут же постарался не  думать  об  Элен,
как будто мадемуазель могла прочесть мои мысли.
     Существует только один способ убедить женщину.
     Я встал. Взял бокалы, свой и Дахут, и бросил  их  на  палубу,  разбил
вдребезги. Подошел к двери каюты и повернул ключ. Подошел к Дахут,  поднял
со стула и перенес на диван под иллюминатором. Она  обняла  меня  за  шею,
подняла ко мне губы... закрыла глаза...
     Я сказал:
     - К дьяволу Ис и все его загадки! Я живу сегодня.
     Она прошептала:
     - Вы меня любите?
     - Да.
     - Нет! - Она оттолкнула  меня.  -  Когда-то  давно  вы  меня  любили.
Любили, хоть и убили. Но в этой жизни не вы, а владыка  Карнака  был  моим
возлюбленным той ночью. Но я знаю - и в этой жизни вы будете любить  меня.
Но должны ли вы снова меня убить? Не знаю, Алан... не знаю...
     Я взял ее руки, они были холодны; в глазах ни  насмешки,  ни  забавы,
только смутное удивление и легкий страх. И ничего в ней нет от  ведьмы.  Я
почувствовал,  как  шевельнулась  жалость:  что  если  она,  подобно  всем
остальных на яхте, жертва чьей-то злой воли? Де Кераделя, который называет
себя ее отцом... Дахут лежала, глядя на меня,  как  испуганная  девочка...
она была прекрасна...
     Она прошептала:
     - Алан, любимый... и для вас, и для меня было бы лучше, если бы вы не
ответили на мой призыв. Неужели это из-за той тени, которую я  наслала  на
вашего друга?.. Или у вас есть и другие причины?
     Это укрепило мою решимость. Я подумал: "Ведьма, ты не так уж умна".
     И сказал, как бы с неохотой:
     - Есть и другие причины, Дахут.
     - Какие же?
     - Вы.
     Она  откинулась  со  смехом  -  смех   маленьких   шаловливых   волн,
беззаботный и жестокий.
     - Вы странно ухаживаете за мной, Алан. Но мне это нравится... я знаю,
что вы говорите правду. А что вы на самом деле обо мне думаете, Алан?
     - Я думаю, что вы подобны саду, который вырастили под красным сердцем
дракона за десять тысяч лет до постройки Великой Пирамиды... и лучи  этого
сердца освещали самый  священный  и  тайный  алтарь...  таинственный  сад,
Дахут, наполовину морской... и листва на деревьях не шелестит, а поет... и
цветы его могут быть злыми, а  могут  и  не  быть,  но  они  не  полностью
принадлежат земле... а птицы в том  саду  поют  странные  песни...  трудно
войти в этот сад... еще труднее найти его  сердце...  и  самое  трудное  -
найти выход и спастись.
     Она склонилась ко  мне,  с  широко  раскрытыми  сверкающими  глазами,
поцеловала.
     - Вы так обо мне думаете! Это верно... а владыка Карнака так  меня  и
не понял... вы помните больше, чем он...
     Она схватила меня за руки, прижалась грудью.
     - Эта рыжеволосая девушка... забыла, как  ее  зовут...  она  ведь  не
похожа на такой сад?
     Элен!
     Я равнодушно ответил:
     - Земной сад. Ароматный и приятный. Но оттуда нетрудно найти выход.
     Она отпустила  мои  руки  и  некоторое  время  молчала;  потом  вдруг
сказала:
     - Идемте на палубу.
     Я с беспокойством последовал за ней. Что-то не так. Что-то  я  сказал
или не сказал насчет Элен. Не знаю, что бы это могло быть. Я посмотрел  на
часы. Уже больше четырех. На море  туман,  но  яхта  не  обращает  на  это
внимания; мне показалось даже, что она идет быстрее. Мы сели на  палубе  в
кресла, и  я  сказал  об  этом  мадемуазель.  Она  с  отсутствующим  видом
ответила:
     - Неважно. Туман для нас не опасен.
     - Но скорость кажется опасной.
     Она ответила:
     - Мы должны к семи быть в Исе.
     Я тупо повторил:
     - В Исе?
     - Да. Так мы назвали наш дом.
     Она  снова  замолчала.  Я  смотрел  на  туман.  Странный  туман.   Не
проносится мимо нас,  как  обычный.  Казалось,  движется  вместе  с  нами,
сопровождает нас.
     Движется вместе с нами.
     Мимо проходили моряки с пустыми глазами и лицами. Мне показалось, что
я вижу кошмар, что это какой-то призрачный  корабль.  современный  летучий
голландец, отрезанный от всего мира, подгоняемый невидимыми,  неслышимыми,
неощущаемыми ветрами. Или его  подталкивает  какой-то  гигантский  пловец,
ухватившись рукой за корму... а грудь этого пловца - окруживший нас туман.
Я посмотрел на мадемуазель. Глаза ее были закрыты. Казалось, она спит.
     Я тоже закрыл глаза.


     Когда я открыл их, яхта стояла. Ни  следа  тумана.  Мы  находились  в
небольшой  гавани  между  двумя  скалами.  Дахут  трясла  меня  за  плечи.
Оказывается, я уснул. Это все морской воздух, сонно подумал я. Мы  сели  в
шлюпку  и  высадились  на  пристани.  Поднялись  по  лестнице,  бесконечно
длинной, как мне показалось. В нескольких ярдах от начала  лестницы  стоял
старый длинный каменный дом. Он был темен, а за ним я  не  мог  разглядеть
ничего, кроме деревьев, уже наполовину лишившихся осенней листвы.
     Мы вошли в дом, и нас  встретили  слуги,  с  такими  же  расширенными
зрачками и невыразительными лицами, как и у экипажа "Бриттис".
     Меня отвели в мою комнату, и лакей начал распаковывать мои вещи.
     В том же оцепенении я переоделся к обеду.  Только  один  раз  во  мне
пробудилось сознание: я случайно задел рукой кобуру Мак Канна.
     Смутно помню этот  обед.  Де  Керадель  встретил  меня  исключительно
вежливо и приветливо. За обедом он много говорил, но пусть  меня  повесят,
если я помню, о чем. Время от времени из окутавшего меня тумана  выплывали
лицо и большие глаза мадемуазель. Время  от  времени  я  думал,  что  меня
чем-то напоили, но мне казалось это неважным. Я сознавал только, что нужно
отвечать  на  вопросы  де  Кераделя,  но  другая  часть  моего   сознания,
нормальная часть, как будто не затронутая странным  параличом,  заботилась
об  этом,  и  у  меня  сложилось   впечатление,   что   она   делала   это
удовлетворительно.
     Спустя какое-то время я услышал слова Дахут:
     - Алан, вы засыпаете на ходу. Вам  трудно  держать  глаза  открытыми.
Это, должно быть, морской воздух.
     Я ответил, что  это  верно,  и  извинился.  Де  Керадель  с  какой-то
заботливой готовностью принял мое извинение.  Он  сам  отвел  меня  в  мою
комнату. По крайней мере помню, что он отвел меня туда, где есть постель.
     Только по привычке я разделся, лег и почти немедленно уснул.


     Я сел в постели. Странное  оцепенение  прошло.  Что  меня  разбудило?
Взглянул на часы: начало второго. Снова послышался разбудивший меня звук -
отдаленное приглушенное пение, доносящееся как из-под земли. И  как  будто
далеко от дома.
     Звук приближался к дому, усиливался. Странное пение, древнее;  смутно
знакомое. Я встал с постели и подошел к окну. Оно выходило на океан.  Луны
не было, но я ясно видел серые волны, мрачно  бившие  о  скалистый  берег.
Пение становилось  громче.  Я  не  нашел  выключатель.  В  одном  из  моих
саквояжей был ручной фонарик, но куда дели содержимое саквояжа, я не знал.
     Я нащупал коробку спичек. Пение смолкало, как будто  поющие  миновали
дом. Я зажег  спичку  и  увидел  на  стене  выключатель.  Щелкнул  им,  но
безрезультатно. На стуле у постели увидел свой фонарик. Взял  его:  он  не
работает. Я почувствовал подозрение, что все это  взаимосвязано:  странная
сонливость, бесполезный фонарик, неработающее освещение...
     Пистолет Мак Канна! Я сунул руку. Он  на  месте,  под  левой  мышкой.
Магазин полон, и  запасные  патроны  не  тронуты.  Я  подошел  к  двери  и
осторожно повернул ключ.  Дверь  открылась  в  широкий  зал  со  старинной
мебелью, в конце его виднелся тусклый свет. Большое окно.  Что-то  в  этом
зале показалось мне странным, беспокойным. Не могу  описать  это  чувство.
Как будто его заполняли шепчущие и шуршащие... тени.
     Я колебался, потом осторожно подошел к окну и выглянул. За ним  росли
деревья, сквозь их ветви виднелось широкое поле. За ним еще одна  роща.  И
оттуда доносилось пение.
     За этими деревьями и над ними  виднелись  огни  -  странные  огни.  Я
вспомнил, как говорил Мак Канн... отвратительные огни, огни разложения.
     Именно  так.  Я  стоял,  ухватившись  за   подоконник,   глядя,   как
распускается и угасает разлагающееся свечение... распускается и угасает...
А пение - как будто преображенные в звук эти мертвые огни...
     И вдруг послышался резкий болезненный крик. Крик человека.
     Шепот теней в зале становился  все  настойчивее.  Шорох  приблизился.
Тени столпились вокруг меня. Они отталкивали меня от окна, толкали назад в
комнату. Я закрыл дверь и прислонился к ней, мокрый от пота.
     И снова услышал крик, резкий, еще более  полный  боли.  И  неожиданно
стихший.
     Снова меня охватило оцепенение. Я добрался до кровати, лег и уснул.



                             15. ТЕНЬ РАЛЬСТОНА

     Что-то плясало, дрожало передо мной. У него не  было  формы,  но  был
голос. Голос повторял снова и снова:  "Дахут...  берегись  Дахут...  Алан,
берегись Дахут...  освободи  меня,  Алан...  но  берегись  Дахут...  Алан,
освободи меня... от Собирателя... от Черноты..."
     Я попытался сосредоточиться на этом пляшущем существе, но тут  что-то
ярко вспыхнуло, и существо растворилось в этом сверкании и пропало; только
когда я отвернул голову, я снова увидел это нечто, пляшущее и  дрожащее  в
сиянии, как муха в паутине.
     Но голос - голос я узнал.
     Нечто  танцевало  и  дрожало;  становилось  больше,  но  никогда   не
приобретало  определенную  форму;  становилось  меньше,   но   по-прежнему
оставалось бесформенным... летучая тень, захваченная паутиной яркости.
     Тень!
     Нечто  шептало:  "Собиратель,  Алан...  Собиратель  в  Пещере...   не
позволяй ему съесть меня... но берегись, берегись Дахут... освободи  меня,
Алан... освободи... освободи..."
     Голос Ральстона!
     Я встал на колени, присел, опираясь руками в пол; устремив взгляд  на
свечение, стараясь рассмотреть это дрожащее бесформенное нечто, говорившее
голосом Ральстона.
     Свечение сжалось, как  зрачки  капитана  "Бриттис".  И  стало  ручкой
двери. Медной ручкой, блестящей от рассвета.
     На ручке муха. Синяя муха, муха, питающаяся падалью. Ползет по  ручке
и жужжит. Голос Ральстона превратился в это жужжание. Только  синяя  муха,
жужжащая на блестящей дверной ручке. Муха поднялась с ручки, облетела меня
и исчезла.
     Я с трудом встал на ноги. И подумал: "То, что ты со мной  сделала  на
яхте, Дахут, первоклассная работа". Посмотрел на  часы.  Начало  седьмого.
Зал тих и спокоен, никаких теней. В доме ни звука. Казалось, он спит, но я
ему не доверял. Бесшумно  закрыл  двери.  Вверху  и  внизу  двери  большие
задвижки. Я закрыл их.
     В голове странная пустота, и я не очень хорошо вижу. Подошел к окну и
вдохнул чистый утренний воздух с запахом моря.  И  от  этого  почувствовал
себя лучше. Повернулся и осмотрел  комнату.  Она  огромна,  стены  покрыты
деревянными старинными панелями, шпалеры, выцветшие за  столетия.  Кровать
тоже старинная, резного дерева, под пологом. Комната какого-нибудь замка в
Бретани, а не в имении в Новой Англии. Слева шкафчик, такой же  старинный,
как кровать. Я открыл ящик. На платках лежал мой пистолет. Я осмотрел его.
В магазине ни одного патрона.
     Я недоверчиво смотрел на него. Я же помню, что когда укладывал его  в
саквояж, он был заряжен. И  неожиданно  отсутствие  патронов  связалось  с
бездействующим  фонариком,  не   включающимся   электричеством,   странной
сонливостью. И тут я проснулся по-настоящему. Положил пистолет  в  ящик  и
лег в кровать. У меня  теперь  не  было  ни  малейших  сомнений,  что  мое
оцепенение объяснялось не естественными причинами. Неважно,  было  ли  это
внушением со сторону Дахут или она дала мне за ленчем  какой-то  наркотик.
Моя состояние не было естественным. Наркотик? Я вспомнил слабый  наркотик,