рога превратился в еле слышное жужжание. Но даже  и
теперь его охватывал сон. Кентон боролся  с  ним,  отгонял  сон.  Жужжание
прекратилось. Он слышал, как рядом прошел надсмотрщик, посмотрел ему вслед
сквозь сомкнутые ресницы. Надсмотрщик поднялся на корму и  исчез  в  каюте
Кланета.
     Черная  палуба  была  пуста.  Как  бы   ворочаясь   во   сне   Кентон
перевернулся, опустил руку со скамьи, положил на нее руку  и  взглянул  на
то, что находилось за ним.
     Он услышал смех, золотой, звонкий. По краю палубы шла Шарейн, рядом с
ней черноволосая Саталу. Шарейн села, развязала  свои  волосы,  распустила
золотое  облако  по  плечам,   сидела   будто   под   ароматным   шелковым
красно-золотым  тентом.  Шаталу  приподняла   золотистую   прядь,   начала
расчесывать ее.
     И сквозь эту прекрасную паутину глаза  Шарейн  устремились  на  него.
Невольно он широко раскрыл свои, взглянул в  ее  полускрытые  зрачки.  Она
удивленно выдохнула, приподнялась, в изумлении смотрела на него.
     - Он не спит! - прошептала она.
     - Шарейн! - выдохнул он.
     Он видел, как краска покрыла ее лицо, оно стало холодным. Она подняла
голову, нарочито принюхалась.
     - Саталу, - сказала она, - тебе не кажется, что очень воняет из  ямы?
- Она сморщила нос. - Да, я уверена. Как на старом базаре рабов  в  Уруке,
когда приводили новых рабов.
     - Я... я не заметила, госпожа, - запинаясь, ответила Саталу.
     - Ну, конечно, - голос Шарейн стал безжалостен. - Вот он сидит, новый
раб. Странный раб, который спит с открытыми глазами.
     - Но он... он не похож на раба, - девушка по-прежнему запиналась.
     - Неужели? - ласково спросила Шарейн. - Что с твоей памятью, девушка?
Каковы признаки раба?
     Черноволосая девушка  не  ответила,  низко  склонилась  над  локонами
госпожи.
     - Цепь и следы кнута, - насмехалась Шарейн. - Вот признаки раба. И  у
этого нового раба они есть - во множестве.
     Кентон по-прежнему молчал, не отвечал на насмешки, не двигался; он на
самом деле едва слышал ее, упиваясь ее красотой.
     - Ах, мне снился человек, который пришел ко мне с  великими  словами,
носитель обещаний, надежда моего сердца, - вздохнула Шарейн. -  Я  открыла
ему свое сердце - в том сне, Саталу. Все сердце! А он ответил мне ложью, и
его обещания оказались пустыми, и мои девушки побили  его.  А  теперь  мне
кажется, что там сидит этот лжец и слабый человек из моего сна, и на спине
у него следы кнута, а руки у него в цепях. Раб!
     - Госпожа! О, госпожа! - прошептала Саталу.
     Кентон хранил молчание, хотя насмешки начали жечь его.
     Неожиданно она встала, просунула руки сквозь сверкающие пряди.
     - Саталу, - прошептала она, - может ли мой вид разбудить раба?  Может
ли раб, особенно молодой и сильный, разорвать свои цепи - ради меня?
     Она качнулась, обернулась; сквозь  тонкую  одежду  сверкнули  изящные
розовые округлости грудей и бедер. Она широко раскинула сеть своих  волос,
посмотрела  сквозь  них  на  него  шаловливым  взглядом.   Прихорашиваясь,
выставила вперед розовую ногу, колено с ямочкой.
     Он безрассудно поднял голову, кровь ударила ему в лицо.
     - Цепи будут разорваны, Шарейн! - воскликнул он. - Я разорву их -  не
сомневайся. И потом...
     - И потом, - повторила она, - потом мои девушки  снова  побьют  тебя,
как и раньше! - она усмехнулась и отвернулась.
     Он следил, как она уходит, пульс бился в его висках, как барабан.  Он
заметил, что  она  остановилась  и  что-то  шепнула  Саталу.  Черноволосая
девушка обернулась и сделала ему предупреждающий жест. Он закрыл  глаза  и
опустил голову на руки.  И  услышал  шаги  Зачеля,  спускавшегося  в  яму.
Прозвучал будящий свисток.
     Но если она смеялась над ним, почему предупредила об опасности?


     Шарейн снова смотрела на него с палубы.
     С того первого  раза  прошло  время,  но  как  измерить  его  в  этом
заколдованном  мире,  Кентон  не  знал  Как  и  корабль,  он  запутался  в
безвременной паутине.
     Сон за сном лежал он на скамье, ожидая ее. Она не выходила из  каюты.
Или если и выходила, то не попадалась ему на глаза.
     Он не рассказывал викингу, что сумел разорвать чары сна.  Сигурду  он
верил душой и телом. Но он  был  уверен  в  хитрости  северянина,  не  был
уверен, что тот сумеет изобразить сон, как это делал  Кентон.  Он  не  мог
рисковать.
     И вот Шарейн стояла и смотрела на  него  с  палубы  возле  изумрудной
мачты. Рабы спали. На черной палубе никого не было. И  в  лице  Шарейн  не
было насмешки. И когда она заговорила, слова ее нашли отклик в его сердце.
     - Кто бы ты ни был, - шептала она,  -  две  вещи  ты  можешь  делать.
Пересекать барьер. Оставаться бодрствовать, когда  другие  рабы  спят.  Ты
сказал, что можешь разорвать цепи. Поскольку те две вещи ты можешь делать,
я верю, что и третья может оказаться правдой. Если только...
     Она помолчала; он прочел ее мысли.
     - Если только я солгал тебе, как лгал и раньше, - спокойно сказал он.
- Что ж, я тебе не лгал.
     - Если ты разорвешь цепи, - сказала она, - ты убьешь Кланета?
     Он сделал вид, что думает.
     - Зачем мне убивать Кланета? - спросил он наконец.
     - Зачем? Зачем? - в голосе  ее  звучало  презрение.  -  Разве  он  не
заковал тебя в цепи? Не высек тебя? не сделал тебя рабом?
     - А разве Шарейн не прогнала меня копьями? -  спросил  он.  Разве  не
Шарейн сыпала мне соль на раны своими насмешками? Своим смехом?
     - Но... но ты лгал мне! - воскликнула она.
     Снова он сделал вид, что раздумывает.
     - И что же получит этот лжец, слабак и  раб,  если  убьет  ради  тебя
этого черного жреца? - спросил он.
     - Получит? - повторила она, не понимая.
     - Чем ты мне за это заплатишь? - сказал он.
     - Заплатить тебе? Заплатить? - она жгла его своим презрением. -  Тебе
заплатят. Ты получишь свободу - любые из моих драгоценностей - все бери...
     - Свободу я и так получу, убив Кланета, - ответил он. - Какая  польза
мне от драгоценностей на этом проклятом корабле?
     - Ты не понимаешь, - сказала она. - Когда ты убьешь черного жреца,  я
смогу высадить тебя в любом месте, где захочешь, в этом  мире.  Тут  везде
ценятся драгоценности.
     Она помолчала и добавила: "И разве они не ценятся в твоем мире,  куда
ты, кажется, можешь возвращаться, когда тебе грозит опасность?"  Голос  ее
теперь был сладкий яд. Но Кентон только рассмеялся.
     - Чего же еще ты хочешь? - спросила она. - Если  этого  недостаточно,
чего же еще?
     - Тебя!
     - Меня? - выдохнула она. - Я, которая не отдавалась за плату  никому.
Я - должна отдаться тебе? Ты избитый пес. - Она бушевала. - Никогда!
     До  этого  момента  Кентон  вел  рассчитанную  игру;  теперь  же   он
почувствовал гнев, такой же настоящий, как и ее.
     - Нет! - воскликнул Кентон. - Нет! Ты не  отдашь  себя  мне!  Клянусь
Богом, Шарейн, я возьму тебя!
     Он протянул к ней сжатые в кулак закованные руки.
     - Я буду хозяином корабля, и без всякой твоей  помощи  -  ты  назвала
меня трусом и лжецом, а теперь готова бросить мне плату мясника. Я захвачу
корабль своими руками. И теми же руками возьму - тебя!
     - Ты угрожаешь мне! - лицо ее покраснело от гнева. - Ты!
     Она прижала руку к груди, достала кинжал - бросила в него. Но он, как
будто ударившись о невидимую стену,  упал  со  звоном  у  ее  ног,  лезвие
откололось от рукояти.
     Она побледнела, съежилась.
     - Ненавидь меня! - насмехался Кентон. - Ненавидь  меня,  Шарейн:  что
такое ненависть, как не очищающий пламень для чаши любви?
     Она ушла и дверь каюты закрыла вовсе не бесшумно.  А  Кентон,  мрачно
усмехаясь, склонил голову на  весло.  Скоро  он  спал,  как  и  его  сосед
северянин.



                          10. НА КОРАБЛЕ ПОД ПАРУСОМ

     Он проснулся от шума и суматохи по всему кораблю. На белой  и  черной
палубах стояли люди, они указывали, разговаривали,  жестикулировали.  Стая
птиц, первая увиденная им в этом странном  мире,  пролетела  над  головой.
Крылья у птиц были похожи на крылья больших бабочек.  Оперение  сияло  как
лакированное золотым и ярко-зеленым цветом. Из раскрытых клювов доносились
крики, похожие на перезвон маленьких колоколов.
     - Земля! - воскликнул викинг. - Мы  входим  в  гавань.  Должно  быть,
кончаются пища и вода.
     Дул свежий ветер, и корабль шел под парусом. Не думая о биче  Зачеля,
Кентон взобрался на скамью, заглянул за нос. Надсмотрщик не обратил на это
внимания, его собственный взгляд был устремлен вперед.
     Перед ними  находился  солнечно-желтый  остров,  высокий  и  круглый,
усеянный кратерами радужной расцветки. Если не  считать  этих  углублений,
весь  остров  казался  сверкающим  топазом,  от  основания,  лежавшего   в
переливчатом мелком лазурном море до вершины, на которой росли  деревья  с
листвой, похожей на оперение; ветви деревьев напоминали  огромные  плюмажи
из страусиных перьев, окрашенные в  тусклое  золото.  Над  ними  и  в  них
мелькали яркие вспышки - как многочисленные летающие цветы.
     Корабль подошел ближе. На носу собрались девушки Шарейн, они смеялись
и болтали. А на галерее  стояла  Шарейн  и  смотрела  на  остров  грустным
задумчивым взглядом.
     Теперь берег был совсем рядом. Опустился ярко-синий парус. Корабль на
веслах медленно подходил все ближе и ближе. И только  когда  нос  чуть  не
уткнулся в  берег,  рулевой  резко  повернул  рулевое  весло  и  развернул
корабль. Они плыли вдоль берега, и султаны  странных  деревьев,  овевающих
палубу своими листьями, походили на ту листву,  которую  рисует  мороз  на
стекле. Топазно-желтыми и солнечно-янтарными были эти листья, а  ветви,  с
которых они свисали, блестели, как высеченные из желтого хризалита. На них
висели огромные гроздья цветов, в форме лилий, пламенно-алых.
     Медленно, все  более  медленно  плыл  корабль.  Он  вполз  в  широкую
расщелину,  которая  рассекала  остров  почти  до  его  середины.   Берега
расщелины пестрели многоцветными кратерами, и Кентон  теперь  увидел,  что
это просто поля цветов, росших как бы глубокими круглыми  амфитеатрами.  А
сверкающие вспышки оказались птицами - птицами всех размеров, маленькие не
больше стрекозы, а у самых больших крылья как у кондоров  с  высоких  Анд.
Большие и маленький, все они летали на ярких крыльях бабочек.
     Остров дышал ароматом.  И  в  нем  не  было  ничего  зеленого,  кроме
изумрудного сверкания птичьих перьев.
     Мимо них скользила долина. Все медленнее мели палубу ветви  деревьев.
Корабль проскользнул в устье оврага, в конце  которого  водопад  обрушивал
дождь жемчужин в золотой  бассейн,  обрамленный  папоротником.  Послышался
звон цепи, упал якорь. Нос корабля развернулся, прорезал листву, уперся  в
берег.
     По трапу спустились женщины Шарейн, неся на головах большие  корзины.
Шарейн смотрела им вслед с глубокой грустью. Женщины мелькнули меж цветов,
усеивавших рощу, все тише и тише звучали их голоса, совсем стихли. Шарейн,
опустив подбородок на белые руки, впивала в себя землю  широко  раскрытыми
тоскующими  глазами.  Над  ее  головой,  над  серебряным  полумесяцем,  по
которому струились рыже-золотые волосы, парила птица - птица из сверкающих
бриллиантов и блестящей синевы, с звоном волшебных  колокольчиков.  Кентон
видел слезы на ее щеках. Шарейн заметила его взгляд и гневно  отвернулась.
Повернулась, как будто хотела уйти, потом уныло  спряталась  за  цветущими
деревьями своей галереи, где он больше не мог видеть, как она плачет.
     Женщины вернулись с корзинами, полными добычи: фруктами, похожими  на
тыкву, пурпурными и белыми, большими гроздьями тех  стручков,  которые  он
ел, когда оказался на корабле. Они занесли свой груз в  каюту  и  вышли  с
пустыми корзинами. Еще не раз они  уходили  и  возвращались.  Наконец  они
унесли не пустые корзины, а мехи  для  воды.  Их  они  наполнили  водой  у
водопада. Несколько раз приносили они мехи, полные водой, на своих плечах.
     И вот они еще раз отправились на берег, на этот раз без ноши;  весело
спустились с борта, скинули свои легкие одежды и  бросились  в  воду.  Как
водяные нимфы, плавали они и играли, а перламутровая вода ласкала, гладила
их изысканные округлости - цвета слоновой кости, теплого  розового  цвета,
мягкого коричневого. Наконец они выбрались из пруда, в цветочных венках  и
с охапками водяных лилий в руках, неохотно поднялись на борт и  исчезли  в
каюте.
     Теперь за борт спустились люди Кланета.  Они  тоже  носили  грузы  на
корабли, выливали воду в баки.
     И снова началось движение на корабле. Загремели цепи, поднялся якорь.
Вверх и вниз взметнулись весла, отводя корабль от  берега.  Вверх  взлетел
синий  парус.  Корабль  развернулся,  поймал  ветер,  медленно  поплыл  по
аметистовым отмелям Быстрее заработали весла. Золотой  остров  уменьшался,
превратился в шафрановое облачко на горизонте, исчез.
     Корабль шел на парусах.
     Все дальше и дальше - куда, в какой порт, этого Кентон не  знал.  Сон
за сном шел корабль  безостановочно.  Огромная  чаша  серебряного  тумана,
краем которой был  горизонт,  то  расширялась,  то  сужалась  -  туман  то
сгущался, то чуть рассеивался. Им встречались бури, но они их выдерживали;
ревущие шторма сменяли серебро тумана расплавленной медью, чернотой, более
глубокой, чем ночная  тьма.  Неожиданные  порывы  бури  грозили  молниями,
страшными и прекрасными. Эти молнии  напоминали  осколки  огромных  призм,
разбитые драгоценные радуги. Бури мчались на  ногах  громов.  Гром  звучал
металлически, как звон колоколов; ураганы  из  бьющихся  цимбал  сменялись
дождями многоцветных пламенеющих жемчужин.
     И постоянно море вливало в Кентона силу через весло, как  и  пообещал
Сигурд, переделывая его, преобразовывая,  превращая  его  тело  в  машину,
такую же закаленную и гибкую, как рапира.
     Между снами Сигурд пел ему песни  викингов,  неспетые  саги,  забытые
эпосы севера.
     Дважды посылал за ним черный жрец допрашивал,  угрожал,  соблазнял  -
напрасно. И каждый раз с еще более мрачным лицом отправлял его  обратно  к
цепям.
     Сражений бога и богини больше не было. И Шарейн во время сна рабов не
выходила из своей каюты. Бодрствуя, он не мог повернуть головы, не  рискуя
навлечь на себя бич Зачеля. Поэтому он часто  поддавался  сонному  рогу  -
какой смысл бодрствовать, если Шарейн скрывается?
     И вот наступил момент, когда он, лежа с  закрытыми  глазами,  услышал
чьи-то шаги. Он повернулся, лицом прижимаясь к спинке скамьи, как будто  в
беспокойном сне. Шаги остановились возле него.
     - Зубран, - это голос Джиджи, -  этот  человек  превратился  в  юного
льва.
     - Да, он силен, - согласился перс. -  Жаль,  что  сила  его  тратится
здесь, перегоняя корабль от одного скучного места в другое.
     - Я думаю так же, - сказал Джиджи. - Сила теперь у него есть. И  есть
мужество. Помнишь, как он убивал жрецов?
     - Помню ли я? - в голосе перса больше не слышалась  скука.  -  Как  я
могу забыть? Клянусь сердцем Рустама, это забыть невозможно! Для меня  это
первый глоток жизни, кажется, за столетия. Я у него в долгу за это.
     - К  тому  же,  -  продолжал  Джиджи,  -  у  него  есть  верность.  Я
рассказывал тебе, как он защитил своей спиной человека, который спит с ним
рядом. Этим он мне еще больше понравился.
     - Прекрасный жест, - сказал перс.  -  Может,  для  изысканного  вкуса
чересчур цветистый. Но все же - прекрасный.
     - Мужество, верность, сила, - размышлял барабанщик, потом медленно, с
оттенком веселья в голосе, - и хитрость. Необычная  хитрость,  Зубран:  он
нашел способ закрыть уши для сонного рога - и сейчас он не спит.
     Сердце Кентона остановилось,  потом  начало  биться  сильнее.  Откуда
барабанщик знает? Знает ли он на самом деле? Или только  догадывается?  Он
отчаянно пытался сдержать нервы, заставлял себя лежать неподвижно.
     - Что! - воскликнул перс недоверчиво. - Не спит! Джиджи, ты бредишь!
     - Нет, - спокойно ответил Джиджи. - Я незаметно следил за ним. Он  не
спит, Зубран.
     Неожиданно Кентон почувствовал прикосновение к своей груди, к  сердцу
руки. Барабанщик усмехнулся, отвел руку.
     - Он к тому же осторожен, - одобрительно сказал он. - Он мне  немного
верит, но только немного. И тебя  он  знает  недостаточно,  Зубран,  чтобы
довериться тебе. Поэтому он лежит тихо и говорит себе:  "Джиджи  на  самом
деле не знает. Он не может быть уверен, пока я не открою  глаза".  Да,  он
осторожен. Но смотри, Зубран, он не может  заставить  кровь  отхлынуть  от
лица, не может замедлить ритм сердца до сонного.
     Он снова усмехнулся.
     - А вот и еще одно доказательство  его  осторожности:  он  не  сказал
своему товарищу, что рог не имеет над  ним  власти.  Слышишь,  как  храпит
длинноволосый? Он-то уж точно спит. Мне  это  нравится  -  он  знает,  что
тайна, разделенная двоими, уже не тайна.
     - Он кажется мне спящим. - Кентон почувствовал, как перс склоняется к
нему, сомневаясь.
     Усилием  воли  он  держал  свои  веки  закрытыми,  дышал   регулярно,
спокойно. Долго ли они будут стоять тут?
     Наконец Джиджи нарушил молчание.
     - Зубран, - негромко сказал он, - подобно  тебе,  мне  тоже  наскучил
черный жрец и эта бесплодная борьба между Иштар и Нергалом. Но,  связанные
обетом, ни я, ни ты не можем сразиться с Кланетом, не можем причинить вред
его людям. Неважно, что обеты вырваны у нас хитростью. Мы их дали - и  они
действуют. До тех пор, пока Нергал через  своего  жреца  правит  на  своей
палубе, мы не можем сражаться с ним. Но,  предположим,  Кланет  больше  не
правит, что чья-нибудь рука отправила его к его темному хозяину?
     - Это должна быть могучая рука! Где в  этих  морях  мы  найдем  такую
руку? И если найдем, как убедим выступить  против  Кланета?  -  насмехался
перс.
     - Я думаю, она здесь, - Кентон снова ощутил на себе руку барабанщика.
- Мужество, верность, сила, быстрый ум и  осторожность.  У  него  все  это
есть. К тому же - он может пересекать барьер.
     - Клянусь Ариманом! Верно! - Теперь я хочу дать еще один обет.  Обет,
к которому ты присоединишься. Если цепи этого человека будут... разорваны,
он легко сможет пробраться к Шарейн, легко вернет свой меч.
     - Ну, и что тогда? -  спросил  Зубран.  -  Ему  все  же  нужно  будет
встретиться с Кланетом и его сворой. А мы не сможем помочь ему.
     - Да, не сможем, - согласился барабанщик. - Но мы не будем  и  мешать
ему. Наши клятвы не заставляют  нас  воевать  на  стороне  черного  жреца,
Зубран. На месте этого человека - если бы мои цепи были разорваны - и  меч
снова у меня - я нашел бы возможность освободить спящего  рядом  товарища.
Он, я думаю, смог бы удержать свору, пока этот волчонок, который больше не
волчонок, а взрослый волк, сразился бы с Кланетом.
     - Что ж, - с сомнением начал перс, а потом с  большим  воодушевлением
продолжал: Я хотел бы видеть его свободным, Джиджи. По крайней  мере  хоть
что-то нарушит это проклятое однообразие. Но ты говорил об обете.
     - Клятва за клятву, - ответил Джиджи. - Если его цепи будут  сломаны,
если он вернет себе свой меч, если мы не будем помогать Кланету справиться
с ним и если он убьет Кланета, станет ли он товарищем тебе и мне,  Зубран?
Вот что меня интересует.
     - Почему он должен давать такую клятву? -  спросил  Зубран.  -  Разве
только мы сломаем его цепи.
     - Вот именно, - прошептал Джиджи. - Если  он  даст  такую  клятву,  я
сломаю его цепи.
     Кентон почувствовал надежду. Но потом сомнение. Не  ловушка  ли  это?
Уловка, чтобы мучить его. Он не станет рисковать... и все же... свобода!
     Джиджи склонился к нему.
     - Верь мне, Волк,  -  тихо  сказал  он.  -  Клятва  за  клятву.  Если
согласен, посмотри на меня.
     Ему предлагают кости.  Он  не  знает,  фальшивые  ли  они,  но  нужно
бросать. Кентон открыл глаза, посмотрел прямо в близкие мигающие  бусинки.
И снова крепко закрыл, возобновил сп