Небо и земля принадлежат тебе!
     Ты вдыхаешь во все жизнь.
     Твой дом ждет тебя!
     Мы молимся и ждем.

     Кентон услышал голос, дрожащий, золотой: "Я молюсь и жду!"
     Голос Шарейн! Голос Шарейн, натянувший  в  нем  каждый  нерв,  словно
мириады пальцев - струны арфы.
     Снова жрец Бела:

     О родитель! О саморожденный!
     О прекраснейший, дающий жизнь ребенку!
     О милостивый, возвращающий жизнь мертвым!
     Король Эзиды! Повелитель Эмактилы!
     Твой дом - место отдыха царя небес!
     Твой дом - место отдыха повелителя слов!
     Мы молимся и ждем тебя!

     И снова Шарейн дрожащим голосом: "Я молюсь и жду тебя!"
     Жрец пел:

     Владыка молчаливого оружия!
     Взгляни милостиво на твой дом, о повелитель отдыха!
     Пусть в мире пребудет Эзида в твоем доме!
     Пусть отдохнет Эмактила в твоем доме!
     Мы молимся и ждем тебя!

     И снова Шарейн: "Я молюсь и жду тебя!"
     Кентон увидел, как жрец протянул к алтарю руки  с  вызывающим  видом.
Потом повернулся  и  посмотрел  на  Шарейн.  Голос  его  зазвенел  громко,
радостно:

     Полно радости твое превосходство!
     Ты открыватель замка утра!
     Ты открыватель замка вечера!
     Твое право - открывать запоры неба!
     Я молюсь и жду тебя!

     При первых же словах пение жрецов смолкло. Кентон  заметил,  что  они
неуверенно  поглядывают  друг   на   друга,   увидел,   как   зашевелились
коленопреклоненные солдаты, как молящиеся подняли головы,  услышал  шепот,
удивленный, беспокойный.
     Рядом с ним стоящий  на  коленях  ассириец  произнес:  "Этого  нет  в
ритуале!"
     Перс спросил: "Чего нет в ритуале?"
     Ответила женщина: "Последних слов жреца. Это  не  молитва  Белу.  Это
молитва госпоже нашей Иштар".
     Юноша прошептал: "Да! Да, он тоже узнал ее. Она Иштар!"
     Женщина с ребенком всхлипнула: "Вы видели, как керубы вытянули когти?
Я боюсь! Я боюсь, а это  плохо  для  молока.  Огонь  на  алтаре  похож  на
пролитую кровь!"
     Беспокойно сказал ассириец: "Мне это не нравится! Этого нет в ритуале
Бела. И буря быстро приближается".
     Неожиданно встала Нарада. Ее девушки склонились к барабанам и  арфам,
поднесли  флейты  к  губам.  Послышалась  мягкая  любовная  тема,  тонкая,
звонкая, как биение крыльев  бесчисленных  голубей,  объятия  бесчисленных
мягких рук, дрожь бесчисленных сердец. Под эту  музыку  Нарада  качнулась,
как зеленый тростник при первом порыве весеннего  ветра.  Все,  как  один,
выдохнули и ждали.
     Но Кентон заметил, что взгляд жреца не отрывался от  Шарейн,  которая
стояла под вуалью, как во сне.
     Все  громче  звучала  музыка,  все  быстрее,   пронизанная   любовным
желанием, нагруженная  страстью,  горячая,  как  самум.  И  Нарада  начала
танцевать под эту музыка, превращая ее невысказанные  страсти  в  движения
тела.
     В полуночных глазах, доныне столь печальных,  вспыхнули  и  заплясали
многочисленные маленькие веселые  звездочки.  Алый  рот  призывал,  обещал
неслыханные восторги, рой бабочек, вышитых на  ее  одеянии,  вспархивал  и
ласкал ее прекрасное жемчужное тело, как будто она была чудесным  цветком.
Золотые бабочки покрывали ее, целовали  сквозь  покровы,  сквозь  туманное
облачное покрывало виднелись только очертания безупречного тела.  Танец  и
музыка  становились  все  быстрее,  безумнее,  в  нем   Кентону   виделись
соединяющиеся звезды, встречающиеся солнца, луны, взбухшие  перед  родами.
Он чувствовал всю страсть, все желания всех женщин под луной, под солнцем,
под звездами.
     Музыка  стала  тише,  замедлилась.  Танцовщица   застыла.   В   толпе
послышался рокот. Зубран хрипло сказал:
     - Кто эта танцовщица? Она как огонь! Как огонь, который танцует перед
Ормуздом на алтаре десяти тысяч жертвоприношений!
     Женщина ревниво ответила: "Это был танец ухаживания  Бела  за  Иштар.
Она его танцевала много раз. И ничего нового не показала".
     Фригиец злобно: "Он спросил тебя, кто она такая?"
     Женщина презрительно: "Боги!  Говорю  вам,  танец  не  новый.  Многие
женщины танцевали его".
     Ассириец: "Это Нарада. Она принадлежит Белу".
     Перс гневно: "Неужели все прекрасные женщины в этой земле принадлежат
Белу? Клянусь девятью адами, царь  Кир  дал  бы  за  нее  десять  талантов
золота!"
     - Тише! - прошептал ассириец. Остальные подхватили: - Тише!
     Нарада снова начала танцевать. Музыка зазвучала громче. Но теперь она
была томной, сладкой, источающей желание.
     Кровь зазвенела в ушах Кентона.
     Она танцует "Иштар уступает Белу" - это насмешливо ассириец.
     Перс выпрямился.
     - Ах! - воскликнул он. - Кир дал бы за нее  пятьдесят  талантов!  Она
как пламя! - воскликнул Зубран хриплым, сдавленным  голосом.  И  если  она
принадлежит Белу, почему она так смотрит на жреца?
     Никто не слышал его из-за шума толпы; солдаты и молящиеся не отрывали
взглядов от танцовщицы.
     Не слышал и Кентон.
     Но вот колдовство полуночной женщины  рассеялось;  сердясь  на  себя,
Кентон ударил о камень. Потому что спокойствие Шарейн нарушилось. Ее белая
рука  просунулась  сквозь  складки  покрывала.  Она   обернулась,   быстро
направилась к тому тайному выходу, через который вошла.
     Танцовщица остановилась, музыка стихла, снова беспокойно зашевелились
молящиеся, громче стал ропот.
     - Этого нет в ритуале! - ассириец вскочил на ноги.  -  Танец  еще  не
кончен.
     Над головой послышались раскаты грома.
     - Ей не терпится встретиться с богом, - цинично сказала женщина.
     - Она Иштар! Она луна, скрывающая свое  лицо  за  облаками.  -  юноша
сделал шаг к жрице.
     Женщина со смелыми глазами схватила его за руку, сказала солдатам:
     - Он безумен! Он живет в моем доме. Не трогайте его. Я уведу его.
     Но юноша вырвался, оттолкнул ее. Прорвался сквозь строй и побежал  по
площади навстречу жрице. Бросился к ее ногам. Спрятал лицо в ее покрывале.
Она остановилась, глядя на него сквозь вуаль.  Немедленно  рядом  оказался
жрец Бела. Он ногой ударил юношу по лицу, тот откатился.
     -  Алькар!  Дручар!  Возьмите  его!  -  закричал  жрец.  Два  офицера
подбежали, обнажая мечи. Зашептались жрецы, все молящиеся застыли.
     Юноша вырвался, вскочил на ноги, встал лицом к жрице.
     - Иштар! - воскликнул он. - Покажи мне твое лицо! позволь умереть!
     Она стояла молча, будто не видела и не слышала его. Солдаты  схватили
его, потащили за руки. И тут сила хлынула в стройное юношеское  тело.  Он,
казалось, разрастается, становится выше ростом. Он отбросил солдат, ударил
жреца Бела по лицу, схватил вуаль жрицы.
     - Я не умру, не увидев твое лицо, о Иштар! - воскликнул он - и сорвал
вуаль...
     Кентон увидел лицо Шарейн.
     Но не Шарейн с корабля - сосуд, полный огнем жизни.
     У этой Шарейн широко раскрыты, но невидящие глаза; в глазах  ее  сон;
мозг ее блуждает в лабиринте иллюзий.
     Жрец Бела закричал:
     - Убейте его!
     Два меча пронзили грудь юноши.
     Он упал, сжимая вуаль. Шарейн без всякого выражения смотрела на него.
     - Иштар! - выдохнул он. - Я видел тебя, Иштар!
     Глаза его помутились.  Шарейн  вырвала  вуаль  из  стынущих  пальцев,
набросила ее обрывки на лицо. Пошла к храму - и исчезла.
     Толпа зашумела. Лучники и копьеносцы начали теснить толпу к колоннам,
толпа  рассеивалась.  Вслед  за  жрецами  ушли  солдаты.  Ушли   арфистки,
флейтистки и барабанщицы Нарады.
     На широком дворе, окруженном  стройными  колоннами,  остались  только
танцовщица и жрец Бела. Грозовое небо все более темнело. Медленно движение
туч ускорилось. Пламя  на  алтаре  Бела  загорелось  ярче  -  гневно,  как
поднятый алый меч. Вокруг  керубов  сгустились  тени.  Металлический  гром
звучал все продолжительней, все ближе.
     Кентон хотел открыть бронзовую дверь сразу, как только  ушла  Шарейн.
Что-то подсказало ему, что  еще  не  время,  что  он  должен  еще  немного
подождать. И тут танцовщица и  жрец  подошли  к  тому  странному  окну,  у
которого он стоял.
     Рядом с ним они остановились.



                             23. ТАНЦОВЩИЦА И ЖРЕЦ

     - Бел должен быть доволен службой, - услышал Кентон слова танцовщицы.
     - О чем ты? - хмуро спросил жрец.
     Нарада приблизилась к нему, протянула руки.
     - Шаламу, - прошептала она, - разве я танцевала для бога? Ты  знаешь,
я танцевала - для тебя. А кому поклоняешься ты, Шаламу? Богу? Нет - жрице.
А кому, ты думаешь, поклоняется жрица?
     - Она поклоняется Белу! Нашему повелителю  Белу,  который  -  все!  -
горько ответил принц.
     Танцовщица насмешливо сказала: "Она поклоняется самой себе, Шаламу".
     Он повторил упрямо, устало: "Она поклоняется Белу".
     Ближе придвинулась Нарада, лаская его ждущими, жаждущими руками.
     - Разве женщина поклоняется богу, Шаламу? - спросила она.  -  Нет!  Я
женщина, я знаю. Эта жрица не будет женщиной бога - и  мужчины  тоже.  Она
слишком высоко себя держит, слишком она драгоценна для мужчины. Она  любит
себя. Она преклоняется перед собой. Она преклоняется перед собой как перед
женщиной бога. Женщины делают из своих мужчин богов и поклоняются  им.  Но
никакая женщина не любит бога, если сама не создала его, Шаламу!
     Жрец угрюмо сказал: "Я поклоняюсь ей".
     - Как она - самой себе, -  подхватила  танцовщица.  -  Шаламу,  разве
хочет она принести  радость  Белу?  Нашему  повелителю  Белу,  обладавшему
Иштар? Можем ли  мы  дать  радость  богам  -  богам,  имеющим  все?  Лотос
раскрывается навстречу солнцу -  но  ведь  не  для  того,  чтобы  принести
радость солнцу. Нет! Чтобы самому радоваться! Так и жрица. Я женщина - и я
знаю.
     Руки ее лежали на его плечах, он взял их в свои. "Почему ты  говоришь
мне это?"
     - Шаламу! - прошептала она. - Посмотри мне в глаза. Посмотри  на  мой
рот, на мою грудь. Как и жрица, я принадлежу  богу  Но  отдаю  себя  тебе,
любимый!
     Он сонно ответил: "Да, ты прекрасна".
     Руки ее обнимали его, губы прижимались к его губам.
     - Люблю ли я бога? - шептала она. - Разве  я  танцевала,  чтобы  была
радость в его глазах? Для тебя танцевала  я,  любимый.  Для  тебя  смею  я
вызывать гнев Бела. - Она мягко привлекла его голову к себе  на  грудь.  -
Разве я не хороша? Разве я не красивей  этой  жрицы,  которая  принадлежит
Белу и никогда не отдастся тебе? Разве не приятен мой запах? Ни  один  бог
не владеет мной, возлюбленный.
     Опять он сонно ответил: "Да, ты очень хороша".
     - Я люблю тебя, Шаламу!
     Он оттолкнул ее. "Ее глаза как бассейны мира в долине забытья!  Когда
она подходит ко мне, голуби Иштар вьются над моей  головой.  Она  идет  по
моему сердцу!"
     Нарада отшатнулась, алые губы побледнели, брови грозно сошлись в одну
линию.
     - Жрица?
     - Жрица, - ответил он. - ЕЕ волосы как облако, закрывающее  солнце  в
сумерках. Ветерок от ее платья обжигает  меня,  как  ветер  из  полуденной
пустыни обжигает пальмы. И  холодит,  как  ночной  ветер  пустыни  холодит
пальмы.
     Она сказала: "Этот юноша был храбрее тебя, Шаламу".
     Кентон видел, как краска появилась на лице жреца.
     - О чем ты - выпалил он.
     - Почему ты убил юношу? - холодно спросила она.
     Он горячо ответил: "Он совершил святотатство. Он..."
     Она презрительно остановила  его:  "Он  храбрее  тебя.  Он  осмелился
сорвать с нее вуаль. А ты трус. Вот почему ты его убил!"
     Руки его схватили ее за горло. "Ты лжешь! Ты лжешь! Я посмею!"
     Она снова рассмеялась: "Ты даже не посмел убить его сам".
     И она спокойно отвела его руки.
     - Трус! - сказала она. - Он посмел снять вуаль с той, которую  любил.
Он пренебрег гневом Бела и Иштар.
     Жрец судорожно воскликнул: "А  разве  я  не  посмею?  Разве  я  боюсь
смерти? Разве я боюсь Бела?"
     Глаза ее смеялись над ним.
     - Эй! Как сильно ты любишь! - дразнила она. - Жрица ждет бога -  одна
в его одиноком доме. Но, может,  он  не  придет.  Может,  занят  с  другой
женщиной... О, бесстрашный! Храбрый любовник! Займи его место!
     Он отшатнулся от нее.
     - Занять... его... место! - прошептал он.
     - Ты знаешь, где хранятся доспехи бога. Иди к ней как бог! -  сказала
она.
     Он  стоял  дрожа.  Кентон   видел,   как   решимость   заняла   место
нерешительности. Жрец шагнул к  алтарю  -  пламя  уменьшилось,  задрожало,
погасло. В сгустившемся сумраке керубы, казалось, расправили крылья.
     Блеснула молния.
     В ее блеске Кентон видел, как жрец быстро пошел туда, откуда вышла  и
куда ушла Шарейн; видел Нараду, лежащую в груде своих  покрывал,  усеянную
золотыми бабочками; услышал негромкий отчаянный плач.
     Рука Кентона медленно  отпустила  рычаг.  Сейчас  время  использовать
ключ, оставленный синим жрецом, пройти там, куда  указывал  жрец.  Но  тут
рука его застыла на рычаге.
     Тень, чернее собравшегося сумрака, прошла мимо окна, остановилась над
танцовщицей; огромное громоздкое туловище - знакомое.
     Кланет!
     - Хорошо! - прогремел черный жрец и коснулся ее ногой.  -  Теперь  ни
он, ни Шарейн больше не будут беспокоить тебя. И  ты  заслужила  обещанную
награду.
     Нарада повернула к нему жалкое побледневшее лицо,  протянула  к  нему
дрожащие руки.
     - Если бы он любил меня, - плакала она, - никогда бы не ушел. Если бы
он хоть немного любил меня, я не дала бы ему уйти. Но он  рассердил  меня,
он устыдил меня, он отказался от любви, которую я предлагала ему.  Не  для
тебя, черная змея, не ради нашего уговора я послала  его  к  ней  -  и  на
смерть!
     Черный жрец рассмеялся.
     - Как бы то ни было, ты послала его, - сказал он. - А  Кланет  платит
обещанное.
     Он бросил горсть сверкающих драгоценностей в  ее  протянутые  ладони.
Она закричала, разжала пальцы, как будто драгоценности жгли ее; они  упали
и покатились по камням.
     - Если бы он любил меня! Если  бы  он  хоть  немного  любил  меня!  -
всхлипывала Нарада - и снова скорчилась под своими бабочками.
     Теперь Кентону стал ясен замысел черного жреца; Кентон опустил рычаг,
быстро пошел к дальней бронзовой двери, сунул в  нее  клинообразный  ключ;
скользнул в открывающуюся дверь и побежал  по  коридору,  который  за  ней
открылся. В нем пылали два пламени:  белое  пламя  любви  к  его  женщине,
черное пламя ненависти к Кланету. Он знал, что там, где теперь будет  жрец
Бела, там будет и Шарейн. Конец, если только Кентон  не  опередит  черного
жреца, неизбежен.
     На бегу Кентон испускал проклятия. Если Шарейн,  погруженная  в  свой
колдовской сон, увидит в жреце Бела бога, она примет земного любовника.  И
ее невинность не спасет ее. Кланет позаботится об этом.
     Нарада раскаялась - но слишком поздно.
     А если Шарейн проснется - Боже! В полутьме она примет жреца  Бела  за
него самого, кентона!
     И в любом случае присутствия жреца в жилище  бога  будет  достаточно,
чтобы осудить их обоих. Да, об этом позаботится Кланет.
     Кентон пересек поперечный коридор, побежал вниз  по  длинному  спуску
мимо ряда ухмыляющихся химер; остановился перед широким порталом,  который
закрывал занавес, неподвижный и жесткий, казалось, выкованный из  серебра.
Что-то предупредило ему, что нужно быть осторожнее. Он осторожно раздвинул
занавес, заглянул за него...
     И увидел собственную комнату.
     Перед ним была его старая комната из его старого мира.
     Он увидел драгоценный корабль, сверкающий, мерцающий,  но  видел  его
как бы сквозь туман, сквозь облако ярких  частиц.  Длинное  зеркало  сзади
отражало такое же сверкающее облако. Бесконечно маленькие, в  бесчисленном
количестве, сверкающие атомы отделяли его от его комнаты - в Нью-Йорке.
     Он - в этом странном мире.
     Туманной  была  его  комната,  облачной  дрожащей,  она  отступала  в
бесконечность.
     И вот, пока он смотрел, сжигаемый  отчаянием,  он  почувствоваЛ6  как
занавес в его руках становится все  более  жестким,  металлическим,  потом
снова рассеивается, и так несколько раз попеременно.
     А очертания корабля в его комнате стали яснее, кристаллизовались, они
звали его к себе, тянули назад.



                        24. ЖЕЛАНИЯ БОГОВ - И ЧЕЛОВЕКА

     Кентон напрягся, прочнее ухватился за занавес.  Всей  силой  воли  он
пытался помешать ему растаять. Теперь  занавес  был  преградой  между  его
старым миром и миром его великого приключения.
     Какая-то сила тащила его вперед всякий раз, как занавес начинал таять
и яснее становились туманные очертания комнаты. Он  ясно  различал  каждую
деталь в этой комнате, видел  длинное  зеркало,  шкаф,  диван  -  все  еще
влажные пятна крови на полу.
     И всякий раз занавес снова становился прочным - и сверкающим.
     Теперь комната повернулась, старый китайский ковер оказался под ним -
близко и в то же время бесконечно далеко. Он уже  слышал  кричащие  голоса
пространства.
     И в это же мгновение понял, что назад его тянет сверкающая игрушка.
     Что-то тянулось к нему с черной  палубы  корабля.  Что-то  злобное  и
насмешливое. Тянуло его, притягивало к себе.
     Все темнее становилась черная палуба - сильнее ее притяжение...
     - Иштар! - взмолился он, глядя на розовую каюту. - Иштар!
     Вспыхнула ли розовая каюта, наполнившись светом?
     Очертания комнаты поблекли; снова он ощутил в руках тяжелый  занавес;
снова стоял прочно на ногах у входа в храм Лунного бога.
     И еще раз, и два, и три комната тянула его к себе, но с каждым  разом
все менее сильно, более призрачно. И каждому рывку Кентон противопоставлял
свою волю, закрывал глаза и отбрасывал изо всех сил вид комнаты.
     Он  побеждал.  Комната  исчезла,  исчезла  окончательно,  он  не  мог
ошибиться. Чары разрушены, непрочная линия разорвана.
     Охваченный реакцией, он держался  за  занавес,  колени  его  дрожали.
Медленно пришел он в себя, решительно распахнул занавес.
     Он смотрел в обширный зал, наполненный  туманным  серебряным  светом.
Туман стоял неподвижно, но ощутимо - как будто был  сплетен  из  осязаемых
нитей. Этот светящийся, переплетенный нитями  туман  делал  зал  огромным.
Кентону показалось, хотя он не был уверен, что в серебряной паутине что-то
движется - появляются и исчезают  смутные  формы,  но  они  не  становятся
полностью видимыми. Вдали он уловил другое движение, неумолимо, равномерно
двигалась чья-то фигура. Она медленно приближалась, стала хорошо  видна  -
человек, в золотом шлеме через плечо короткий золотой плащ, вышитый  алым,
в руке золотой меч, голова наклонена, как будто человек пробивается сквозь
сильное течение.
     Жрец Бела, одетый в доспехи своего бога!
     Не дыша, Кентон смотрел на него. Глаза, как и у него, но полны ужасом
и   благоговением   -   но   и   целеустремленностью   и   решительностью;
неизбежностью. Рот сжат губы  побелели,  тело  дрожит,  дрожит  -  глубоко
внутри - душа жреца. Реальные или призрачные,  Кентон  знал,  ужасы  этого
места вполне реальны для этого его странного двойника.
     Жрец Бела прошел  мимо,  и  Кентон,  подождав,  пока  тот  наполовину
скроется в тумане, выскользнул из-за занавеса и пошел за ним.
     Теперь Кентон услышал голос спокойный,  бесстрастный,  как  тоТ,  что
призвал его встать с каменной скамьи; голос этот не был ни внутри зала, ни
вне его. Как будто он рождался где-то в бесконечно далеком пространстве.
     Голос Набу, бога мудрости!
     Слушая, Кентон ощущал себя не одним человеком, а  сразу  тремя:  Один
Кентон, целеустремленный, шел следом за жрецом и будет идти за ним и в ад,
если там Шарейн; другой  Кентон,  связанный  неразрывной  нитью  с  мозгом
жреца, чувствовал, видел и слышал,  страдал  и  страшился,  как  и  он;  и
Кентон, который вслушивался в слова Набу так же холодно и бесстрастно, как
они произносились, следил так же холодно и отстраненно, как  рисовалось  в
словах бога.
     - Дом Сина! - звенел голос. - Главы богов! Наннар! Родителя  богов  и
людей! Повелителя Луны! Повелителя бриллиантового полум