у-рабу, но хозяин
наотрез  отказался  отступиться  от  него.  Мальчик как-то  ночью  сбежал  к
Клеарху, обливаясь слезами и показывая ужасные шрамы, и просил  похитить его
у  хозяина или  оспорить в суде.  Клеарх, однако, то ли поняв,  что  мальчик
подослан врагами, то ли вследствие  добродетели, ставшей из  привычки второй
натурой, дал мальчику  денег и прогнал его, сказав:  "У меня теперь  слишком
ревнивая любовница".
     Честолюбие бешеное, ненасытное, страсть по имени плеонексия, многоликая
и неизменная, распространившаяся меж  греками  той поры, сжигала  его. Людей
неполноправных побуждала она рыскать по морям, промышляя торговлей и не зная
предела в искусстве наживать деньги ради денег, одержимых  честолюбием звала
и заискивать перед народом и помыкать им: ибо, в самом деле, народ не терпит
людей выдающихся среди себя, но только выше или ниже.
     Следует, однако, признать, что честолюбие, хотя и порок, все же ближе к
добродетели,  чем  алчность,  ведь  стремление к славе меняет лицо. мира;  а
искусство наживать деньги  ради  денег  возбуждает  лишь  зависть  толпы или
правителей и желание завладеть неправедно нажитым добром.
     Клеарх  отправил  послов  в  Дельфы,  к  Аполлону.  Оракул  был  весьма
двусмыслен и дал демагогам новую пищу для насмешек. Локсий сказал:

     Прочь от святыни моей! В храме фригийского бога
     Ждет, о властитель, тебя Ники победный венок.

x x x

     Говорят,  что народ подобен женщине. Честная женщина не любит, когда ей
сразу  предлагают то, к  чему  она стремится, но хочет подарков  и  ласковых
взглядов прежде слов. Нельзя навязывать ей свою любовь: надо дождаться, чтоб
она сама о ней мечтала, тогда и станешь желанным. Также народ прежде полюбил
Клеарха за его щедрость, а потом увлекся его словами.
     Вскоре Клеарх  и  его  сторонники стали  добиваться  вывода  колонии  в
близлежащую долину во  Фригии: и почва тут была тучная, и гавань удобная,  и
горную дорогу  в  глубину  Азии  было легко одолеть во время  мира  и  легко
запереть во время войны.
     Для Метона это было, однако,  как если  бы  он  сложил  весной  в  кучу
обрезки лозы и  собрался  поджечь, чтобы согреться, а некто воспрепятствовал
ему и предложил посадить обрезки в землю, ибо они способны еще укорениться и
принести добрый плод.
     Метон злился и повторял гражданам совет  Афинодора: наказывать  тиранов
уже  за те зловредные  помыслы, которые они бы осуществили,  если бы были  в
состоянии; ибо часто, если не накажешь подозрительного, потом уже не сможешь
наказать тирана. "Разве неясно, -- восклицал он, -- что человек этот раздает
деньги народу, чтобы купить его любовь, и рвется к тирании!"
     Клеарх  на  это  везде говорил:  "Я, однако, раздаю народу  собственное
имущество, а Метон хочет раздать чужое. И если первое  называется щедростью,
то второе издавна называется грабежом!"
     Архестрат,  встревоженный  столь явным  честолюбием и видя, что  Клеарх
окружил   себя  людьми,  более   преданными   ему,  чем   закону,  попытался
воспрепятствовать  выводу  колонии  в совете шестисот,  но увидел, что юноша
свой молодой  возраст,  запрещавший  ему доступ  к  общественной  должности,
обратил  из  недостатка  в  преимущество.  Дело  в  том,  что  по  настоянию
Архестрата в  совете  шестисот  заседали  как старые  роды, искони владевшие
землей, так и люди, недавно  обогатившиеся  через приобретательство. Так как
Клеарх не выступал публично, а скорее беседовал с глазу на глаз, то с людьми
новыми  он  рассуждал,  что бедность  не  должна  быть  ни препятствием  для
человека  трудолюбивого,  ни  источником  выгод  для  бездельника.  А  людям
родовитым на упреки в  расточительности отвечал: "Мои предки основали город,
что  же мне подражать новым богачам, которые зарятся на имущество  знати,  а
свое не спешат раздавать? Они нажили свое  добро обманом  и  мошенничеством,
что ж хорошего в их власти?"
     Тогда-то  неожиданно  для  всех  Архестрат  вынес  вопрос  о  войне  на
обсуждение всех граждан.
     Семнадцатого  таргелия  созвали  народное собрание,  и  первым  говорил
Метон, размахивая по обыкновению руками и громко вопя.
     М е т о н. Народ, доколе будешь ты обманываться  и вместо  свободы дома
завоевывать для богачей земли за морями?  Не так  давно  затеяли они войну с
тиранами Боспора, и что  же?  Люди бедные заложили земли и дома, чтоб купить
оружие,  и  одни  лишились   жизни  под  Херсонесом,  другие  --  отеческого
имущества, скупленного задешево в Гераклее.
     Неужели  вы допустите,  чтобы деньги, собранные  для войны, опять  были
утаены олигархами и послужили обогащению богатых и обнищанию бедных?
     Если бы  голосовали тотчас после речи Метона, то, наверное,  не нашлось
бы  ни одного желающего записываться в колонисты. Многие плакали  и кричали.
Клеарху долго  не давали  говорить. Наконец он  вышел  перед народом,  укрыл
пристойно руки полами плаща и сказал так:
     -- Клянусь Зевсом, Метон, тебе  трудно угодить! То ты порицаешь меня за
щедрость, то упрекаешь в стяжательстве, словом, сам не знаешь, как опорочить
соперника.
     Нечисто туг дело! Можешь  ли ты  поклясться, что возражаешь против этой
войны,  думая  лишь  о  благе народа?  Или же  ты просто  подкуплен варваром
Ариобар-заном,  который   опасается  за  свои  владения  и   везде  поощряет
демагогов, полагая, что их власть приносит персам наибольшую выгоду?
     Или же тебя всего больше страшит согласие, возникающее между гражданами
во время войны?
     М е т о н. Клянусь, я думаю лишь о поборах с народа!
     К л е  а  р х. Хорошо же! Тогда поручите  эту войну мне,  я сам заплачу
наемникам, так что расходы понесу я, а выгода достанется всему городу!
     Предложение это было столь неожиданно для всех, что народ, какой-нибудь
час назад требовавший не  допустить войны, тут  же  принял решение о  выводе
колонии.
     В  городе  только  и было  разговоров о предсказании  Аполлона и  храме
фригийского бога,  где  молодого  полководца  ждет  победный  венок.  Помимо
наемников  множество  гераклеотов  записывалось  в  войско,  будучи  обязано
Клеарху в  хорошем и  в  дурном.  Но  тут  неожиданно  пришло  известие, что
вифинский  царек  заключил  союз с сатрапом Фригии Ариобарзаном, а сын  его,
ровесник Клеарха,  девятнадцатилетний Митрадат,  выпросил у  отца начальство
над войском.
     Два  фригийских  городка,   подвластных   Гераклее,  Хела  и   Кандира,
подкупленные персом, изменили городу.
     По  предложению  Метона  граждане  предложили продать  жителей  Хелы  и
Кандиры, а имущество их распределить между гражданами.
     У  Клеарха в это  время был  кружок преданных товарищей;  с ними Клеарх
говорил совсем  по-другому,  чем с  народом; не от какого-то  двоедушия,  но
просто потому, чтоб они видели, что ночные его речи не похожи  на дневные, и
чувствовали себя особо приобщенными, как участники элевсинских таинств.
     Об  этих-то людях Метон  кричал  везде,  что глупо  создавать  в городе
войско, более преданное своему повелителю, нежели закону, и что Клеарх хочет
того же, что боспорский тиран Левкон: над гражданами он будет тираном, а над
завоеванными варварами -- царем, а то вернется с войском и захватит город.
     Иные Метона слушали, а иные кричали, что он подкуплен Митрадатом.
     Мнение  гераклеотов  переменилось;  образумившись  и  не  доверяя обоим
вожакам, они, как это  в обычае  при демократии, обоим и поручили начальство
над войском: один день стратегом был Метон, другой день -- Клеарх.
     Накануне  отбытия  Клеарх  пришел  в  дом  к Архестрату,  тот  как  раз
приступил  к  скромной вечерней  трапезе. Клеарх сел на  табурет,  отодвинул
какую-то миску, взглянул номофилаку в глаза и сказал:
     -- И чего ты добился? Метон будет через день отменять мои распоряжения,
я буду отменять его распоряжения, а в поражении опять обвинят тебя.
     Архестрат молчал, понурив голову.
     -- Архестрат! Я прошу  не за себя, а за Гераклею!  Не доплывет  до цели
корабль, лишенный кормчего. Не победит врага войско, лишенное единоначалия!
     Архестрат молчал. Клеарх посидел и ушел.
     После его ухода сестра Архестрата, Агариста, женщина умная и ведшая его
хозяйство, с горечью сказала:
     --  Что же это! Ведь юноша прав:  единоначалие  -- вещь,  наилучшая для
управления войском.
     -- Да,  он  прав! Только, клянусь  Зевсом, он  не видит  разницы  между
наилучшим управлением войском во время войны и наилучшим управлением народом
во время мира.
     -- Неужели нет никакого законного способа остановить его?
     -- Ни его, ни Метона, ни кого другого -- в этом-то все и дело.
     Номофилак стукнул кулаком по столу и закричал:
     -- Если бы я хотел, я бы  стал  тираном десять лет назад! Но я  не хочу
пятнать себя преступлениями, потому что все в мире  рано или поздно получает
возмездие, мерой  за меру!  А  теперь я вынужден совершать  гнусности, чтобы
пресечь похоть других!
     Женщина спросила:
     -- Но стоило  ли  назначать  вторым стратегом Метона,  о  котором ходят
слухи, что он подкуплен персами?
     Архестрат,  который  сам  велел  распространять  эти слухи,  ответил  с
горечью:
     -- Я надеюсь, что  Метон  и  его  друзья погибнут, чтобы  смыть  с себя
кровью такое обвинение.

x x x

     С самого  начала поход  сопровождали дурные знамения.  После  переправы
через  Сангарий  раздали людям бобы: уже  потом кто-то спохватился, что  это
пища мертвых. У  Клеарха при жертвоприношении вдруг сломался нож, однако  он
не растерялся и, выхватив меч, рассек жертву.
     Видя,  что Митрадат избегает решительного боя. Клеарх приказал вырубать
деревья и опустошать поля, чтобы принудить  перса  к  сражению.  Из-за  этих
трудов проходили в день не более двенадцати стадий.
     В верховьях  реки  было святилище  фригийского Диониса,  Сабазия, внука
Сангария,  туда-то  и вел Клеарх войска. Везде говорили  об  особенном сне и
повторяли пророчество оракула о фригийском  боге и победном венке; на  самом
деле, думается мне, Клеарх  никакого сна не видел,  но старался укрепить дух
легковерной толпы, а сведения о местности собрал от лазутчиков заранее.
     В седьмой день месяца боэдромиона пришли к святилищу; войско Митрадата,
отступив,  было в двадцати стадиях; священная роща и участок были вырублены,
а  храм разграблен  и предан огню  по приказу Митрадата. Кощунство  потрясло
греков. . Клеарх созвал войско и сказал:
     --  Боги лишили  персов  разума!  Таков  уж  закон  войны,  что  каждый
стремится нанести врагу всевозможный ущерб и не щадит ни  людей, ни скот, ни
посевы;  персы, однако, глупы, продовольствие они  привозят с собой, забывая
кормиться грабежом, а богов норовят оскорбить!
     Мыслимое ли дело, -- сказал Клеарх, -- нам  бояться какого-то фригийца?
Разве вы не помните, как шесть тысяч греческих наемников подошли к Гераклее,
требуя  продовольствия  и  кораблей; получили, однако,  отказ,  и  город  не
сомневался,  на чьей стороне будет  победа! А меж  тем наемники,  которых мы
даже на рынок не пустили, и царя победили, и прошли непобежденными через все
его царство! Город наш был сильнее наемников, которые были сильнее царя, так
неужто нам не справиться с сыном фригийского наместника?
     Посмотрите,  как  они сражаются:  в бои  идут  в  штанах и в  шапках, и
поэтому  их легко одолеть; что до знаменитой их конницы,  так  конница  эта,
пожалуй, хороша разве для преследования бегущих, и все, кто распускает слухи
о коннице, видно, заранее намереваются бежать!
     От этих речей войско чрезвычайно ободрилось.
     На следующий день Клеарх оделся местным крестьянином, напялил на голову
остроконечный  колпак,  взял два  больших круга  козьего сыра  и  отправился
продавать их в персидский лагерь.
     Он уже  высмотрел все, что  ему  было нужно,  когда услышал над головой
по-персидски:
     -- Эй ты, лазутчик!

x x x

     И если вы хотите узнать, что случилось дальше, читайте следующую книгу.

     Книга 2
     О  таинственных  письмах,  о  завистливых  колдунах,  об  исполнившихся
пророчествах,  о  сокровищах и темницах, о  простодушных  греках  и коварных
персах, а также о различиях между грабителями, воинами, сборщиками налогов и
гелиастами

     Книга 2
     О  таинственных  письмах,  о  завистливых  колдунах,  об  исполнившихся
пророчествах,  о  сокровищах и  темницах,  о простодушных греках  и коварных
персах, а также о различиях между грабителями, воинами, сборщиками налогов и
гелиастами

     Итак,  Клеарх  услышал:  "Эй ты, лазутчик!"  -- но и  ухом  не повел, а
продолжал заворачивать сыр в тряпочку и только потом неспешно обернулся.
     Перед ним на золотистом жеребце с высокими ногами и долгой спиной сидел
молодой перс в  длинном расшитом кафтане и шапке,  закрывающей подбородок  и
щеки. Конь был покрыт целым ворохом драгоценных покровов, перса сопровождала
свита.
     Красотой и изнеженностью он походил скорее на девушку, нежели на воина,
а  в  глазах  его,  черных  и  влажных,  светились  ранняя  развращенность и
своеволие.
     Перс, однако, обращался не к Клеарху, а к  старику фригийцу с корзинкой
смокв,  необыкновенно  крупных  и  привлекательных.  Старика   схватили,  он
побледнел, норовя повалиться на землю, и закричал:
     -- Клянусь, я просто местный крестьянин, да меня тут многие знают!
     --  По скольку ты продаешь свои смоквы, честный крестьянин? --  спросил
Митрадат, а это  был именно он. Старик  ответил,  и  Митрадат  засмеялся: --
Клянусь Ахура-Маздой, ты продаешь их втрое дороже  справедливой  цены, никто
не хочет их у тебя покупать, и под этим предлогом ты обошел весь лагерь!
     -- Мои смоквы крупнее и вкуснее, --  отвечал старик, -- вот  я и продаю
их дороже.
     -- Неужели? -- сказал Митрадат. -- Надо проверить.
     Тут  старика  привязали  к дереву,  а  знатные персы  обступили  его, и
Митрадат пустил корзинку по кругу. Все ели и плевали в старика косточками, а
он только зажмуривался, кланялся головой во фригийском колпаке и повторял:
     -- Слава владычице! Слава владычице!
     -- Эй! -- сказал Митрадат. -- Кого ты хвалишь: Анахиту или Кибелу? И за
что?
     -- Господин! Я сегодня думал, что нести на продажу: смоквы или персики,
и если бы я понес персики, то косточка от персика давно выбила бы мне глаз!
     Тут Митрадат рассмеялся и сказал:
     --  Напротив!  Ибо  я  очень  люблю  смоквы  и не  люблю  персиков.  Ты
действительно отличный садовник, и я беру тебя с собой в Даскилий.

x x x

     Сражение  было  в  четвертый  день месяца боэдромиона, и  в  этот  день
войском   командовал   Метон,   а   Клеарх   стоял   на   правом   крыле   с
тяжеловооруженными всадниками.
     Войска  с  обеих  сторон состояли из греческих наемников, у гераклеотов
еще была фракийская конница и  пращники-меоты, а у персов конница была своя,
с  Митрадатом во главе. Пехота  персов стояла вверху по склонам двух пологих
холмов, и ей удобней было бежать вниз.
     Иларх-наемник  посмотрел,  как  Митрадат  крутится  во  главе конников,
сверкая на солнышке, и сказал:
     -- Какой красавец! (Иларх был неравнодушен к красивым юношам.) Никогда,
однако, не видел такого  глупого расположения! Кто же выдвигает  левое крыло
вперед?
     В  это  время  во вражеском  лагере запели пеан,  издали  клич  в честь
Энниалия и  бросились вниз.  Метон стоял у алтаря и  приносил жертвы одну за
другой, но жертвы были неблагоприятны, и он не решался двинуть войска.
     Клеарх  увидел:  левое  крыло  персов  уже теснит  эллинов, а  Митрадат
спешно,  без прикрытия  послал  в обход  пельтастов, и дело вот-вот кончится
разгромом. Клеарх сказал:
     -- Надо напасть на пельтастов, идущих в обход без прикрытия!
     Иларх возразил:
     -- Жертвы пока сулят поражение, сигнала к бою нет!
     --  Жертвы сулят поражение Метону, а не мне,  --  и  Клеарх пустил коня
вскачь.   Всадники   устыдились   и   поскакали   за   ним.   Они   изрубили
легковооруженных воинов, потом зашли в тыл правому крылу, спешились и начали
рубиться. Персы не выдержали, и сражение быстро превратилось в беспорядочную
резню. Слушались  только Клеарха; преследовать врагов прекратили лишь ночью;
зажгли факелы, стали грабить лагерь и трупы и собирать пленных в одно место.
Захваченных  греческих  наемников  привели в  палатку  Митрадата, где  сидел
Клеарх.
     Хрисон,  дядя  Клеарха,  вошел  вперед  них.  Палатка  была вся  убрана
драгоценными  камнями и  подушками, на столике  стояла  золотая и серебряная
утварь,  корзинка крупных смокв, засахаренные фисташки  и  множество  других
лакомств. Хрисон засмеялся и сказал:
     -- Это не палатка полководца, это девичий шатер.
     Тут  он посмотрел на Клеарха. Лицо  у племянника было страшное и совсем
бы белое, если бы не кровь на лбу. Клеарх невзначай вытер плащом пот. Клеарх
поднялся, спрятал кожаный свиток, который читал, кинул в рот горсть фисташек
и вышел.
     Перед палаткой  стояли пленные греческие наемники,  Клеарх закричал  на
них перед гражданами:
     -- Боги покарали тех, кто сражался против свободы эллинов!
     Командир наемников Бион, аркадянин, плюнул на землю и возразил:
     --  Боги  покарали  тех,  кто  сражался  под  началом  Митрадата!  Этот
мальчишка бежал первым!
     На следующее  утро  поставили  трофей,  развесили на  деревьях  оружие,
похоронили павших. Хрисон в присутствии других командиров спросил Клеарха:
     -- Что за документы ты нашел в палатке перса?
     Клеарх развернул  папирус  и,  вглядываясь  в  арамейские  буквы,  стал
переводить  набросок Митрадатова письма  отцу,  писанного,  как,  осклабясь,
сказал Клеарх, накануне сражения, в шестнадцатый день  месяца багаядиша, что
Митрадату  очень  льстило,  ибо  день был  посвящен Митре:  "Отец, я  изучил
повадки наемников и  нашел,  что каждому гоплиту правая сторона тела кажется
йенее  защищенной, так  как он держит  щит слева. Поэтому  каждый  старается
напасть на противника справа и правое крыло выдвинуто вперед, а левое уходит
назад. И почти всегда  выходит, что оба правых крыла  побеждают, а оба левых
терпят поражение. После этого правые крылья как бы поворачиваются и сходятся
между  собой, и  это  решает битву.  Завтра же все  будет по-другому: я  так
усилил левое крыло, что оно-то и разобьет врага..."
     Все командиры  расхохотались,  потому  что  назавтра был не семнадцатый
день   месяца   багаядиша,   посвященный  Сраоше,  а   четвертый  --  месяца
боэдромиона;  Хрисон смеялся  вместе  со всеми, однако помнил,  что  письмо,
поразившее племянника в палатке Митрадата, было написано на  коже,  а не  на
папирусе.

x x x

     Вечером в захваченном шатре  устроили пир,  и в числе приглашенных были
ближайшие  друзья Клеарха, из  граждан-среднего  слоя,  любящие  имущество и
отечество, равнодушные к  демагогам и философам. Было еще  несколько пленных
греческих командиров, в  том числе и Бион,  совершенный аркадянин, грубый  и
честный. Бион  уже успел  как-то  привязаться  к Клеарху, потому что  Метон,
отстаивая интересы  черни, грозился продать  пленников. Кроме командиров  на
пиру  был давний друг  Клеарха,  афинянин Стилокл,  и брат его, Тимагор. Оба
явились к войску совсем недавно.
     Клеарх пил  больше других и смеялся над Метоном, который надеется через
раздел имущества, которое ему не принадлежит, добиться власти, которой он не
достоин.
     --  Нет, --  говорил  Клеарх  собравшимся благонамеренным гражданам, --
никакой разницы между управлением хозяйством и управлением полисом. Таков уж
закон положен городу: тот, кто хочет быть могучим, должен  меньше  тратить и
больше приобретать.
     Только  справедливо нажитое идет  впрок,  а желание  поживиться  добром
граждан  никогда не ведет к  гражданскому миру. Справедливое же приобретение
бывает тогда, когда греки,  оставив внутренние распри,  нападают на врагов и
захватывают  их  добро,  ибо  добытое в  честном  бою  по  праву принадлежит
победителю.
     --  Клян