р х. Отчего же?
     Б е л - А д д и н. От перенаселения. Вы молоды, и вас мало. Мы стары, и
нас много. И нам пришлось переделать мир, в городе поставить этаж на этаж, а
пустыню превратить в поле с каналами, чтоб использовать каждый клочок земли.
И еще мы создали две всемогущие вещи -- деньги и власть, которые необходимы,
чтобы строить дома и каналы.
     К л е а р х. Вы, однако, создали два очень разных всемогущества. И одно
-- это всемогущество государства, которое всех превращает в своих чиновников
и  сгоняет людей строить каналы и дворцы, так что бедняки становятся рабами,
а богачи разоряются; а другое  -- это всемогущество денег.  И если мир через
две тысячи лет  будет подобен Вавилону, то какому же именно: Великому Меняле
или Великой Неизменности?
     Туг  вместо  ответа  Бел-Аддин поставил  ларец,  принесенный  с  собой,
распахнул его  и вынул удивительную ткань, не шерсть и  не виссон, и пояс из
яшмовых  пластинок, белых,  как  бараний жир,  и  украшенных головастиковыми
изображениями.
     Бел-Аддин помолчал и сказал:
     --  Я мог бы дать еще  триста талантов царю, но какой в этом прок?  Ибо
все, что вы хотите -- и ты, и Митрадат, и Писсуфн, и сама Парисатида, -- это
растоптать меня в  глазах  царя. И  знаешь  ли, что я  сделаю? Я возьму  эти
триста  талантов и пошлю их  Парисатиде и скажу: "Я отказываюсь от налогов в
Вавилонии, пусть их  собирают Клеарх и Митрадат. А взамен, -- скажу я, -- яя
прошу права на торговлю  со странами за  Индией.  Потому что  твой,  царица,
сторонник, кшатрапаван  Арахосии Тиридат, лжет,  что  торговать  с  индусами
очень трудно, и в подтверждение рассказывает сказки об одноногих карликах; а
на самом деле  он установил свои собственные цены, и люди за Индом  не хотят
торговать с ним и не могут помимо него. И это не все -- он лжет из жадности,
что  обитаемые  земли кончаются  за  Индией  и начинается пустыня.  Пустыня,
точно, есть, а за ней начинается четвертая часть света, после Европы, Азии и
Ливии.  Она  называется  страна   Чин,  и   я  знаю  путь  туда.  А  вот   и
доказательства, что я его знаю.
     Клеарх глядел как завороженный на яшмовый пояс, а ростовщик продолжал:
     -- И я приобрету благоволение царицы и выставлю Тиридата  негодяем в ее
глазах.  А тем  временем  ни  ты,  ни  Митрадат  не соберете в  Вавилонии ни
таланта, и я скажу царице: "Эти люди присвоили себе  собранное, и если взять
их и пытать,  то выйдет  не меньше трехсот  талантов".  И я думаю, что  царь
предвидел  такую  возможность,  если послал  сюда  чужестранца  и  человека,
отказавшегося выполнить его приказ...  Это будет стоить мне очень дорого, --
продолжал  Бел-Аддин, -- но  я стану всем в глазах Парисатиды, а вы ничем. И
вот  я предлагаю вам обоим: возьмите сто  талантов  и половину разделите меж
собой, а половину отвезите царю, а иначе я поступлю так, как я сказал.
     Клеарх  и Митрадат обдумали его слова и согласились, и через две недели
уехали из Вавилона.

x x x

     Царь  по возвращении  друзей  подарил  Клеарху коня  с  золотой  уздой,
золотую  гривну, золотой  браслет, акинак и одежду. Эти подарки  значат, что
человек  внесен  в  список царских благодетелей.  Царем, однако, в это время
овладела необычайная тоска, и он запретил всем окружающим под страхом смерти
говорить с ним о государственных делах до праздника Митры.
     Клеарх и  Митрадат смеялись  с царем  на  пирах, а  царице предоставили
полный  отчет о  делах в  Вавилоне; затем  Клеарх написал  по  всем правилам
риторики  речь;  там много  говорилось  о  вавилонских каналах, о  том,  что
строительство  их,  накладное  для  казны,  могли  бы взять  на  откуп  сами
горожане, а еще  о том, что  хорошо бы  соединить государственное устройство
греков  и  персов  и учредитьторода  по образцу полисов,  то есть дать земли
вокруг города  городу, а не знати: пусть ими управляют городские магистраты,
не  требуя титулов и не  своевольничая, а,  напротив, собственным имуществом
ручаясь за поступление налогов.
     Еще  они  много говорили с царицей о  том, что  неплохо соединить  веру
эллинов и  магов. Потому что в вере магов хорошо то,  что правитель может по
своему усмотрению разрушать храмы и объявлять богов дэвами, а в вере эллинов
хорошо то, что правитель может  сам себя провозгласить  богом. Но тут царица
не согласилась:
     --  Персы этого не потерпят; да  и  царь, ты сам  видел,  больше привык
перед богом каяться.
     А царского зятя Оронта меж тем одолела бессонница.
     И вот за два дня до праздника Митры он ворочался ночью с боку на бок, а
потом позвал к себе своего дибиру, арамея Масхея и сказал:
     -- Что бы я ни делал для  их падения, все способствует их возвышению! И
теперь Митрадат  шепчет царю в правое  ухо, а  Клеарх в левое,  и я не  сплю
ночами и ворочаюсь. Нельзя ли помочь моей бессоннице?
     --  Ах, господин, -- плача, сказал арамей Масхей -- не поймешь, человек
или репа,  --  что бессонница! Ведь теперь дом  Эгиби на стороне  царицы,  и
наместник Вавилонии -- тоже, и его свояк, наместник Гедросии; и царь не даст
денег афинянам, и все из-за описки писца!
     Оронт был несколько туговат на ухо и сказал:
     -- Увы, ты прав! Поистине Ахура-Мазда сотворил землю наилучшую, Нисайю,
а Ариман в отместку состряпал бессонницу.
     Тогда арамей Масхей бросился ему в ноги и сказал:
     -- О господин! Нынче нет причины щадить Эгиби, допусти меня к царю -- и
я скажу слова, которые вознесут тебя выше звезд, а эти двое станут падалью.
     И изложил свой план.
     На  следующий день Оронт,  пользуясь привилегией, явился в покои царя и
сказал:
     -- Великий  царь! Ты  послал этих двоих в Вавилон,  и  они  уподобились
жадной обезьяне, которая, сунув руку в кувшин с орехами, не  разожмет кулак,
пока  ее  не схватят охотники. Вот увидишь: они станут говорить  о заиленных
каналах  и  засоленных  полях и  выставлять причиной  нищеты не  хищничество
аккадских ростовщиков, а недомыслие персидских властей да еще посоветуют все
ростовщикам и отдать!
     Царь удивился и спросил:
     -- Не от тебя ли  я  слышал о засоленных  полях и о том, что наместнику
Вавилонии нужны люди и средства для каналов?
     Оронт ответил:
     -- От меня! И я уже думал об этом и не  спал ночей и наконец понял, как
спасти  народ  от  нищеты,  утроить  твой  доход  с Вавилонии  и  Заречья  и
избавиться от  взяточников и ростовщиков. Позволь изложить его моему  писцу,
арамею Масхею.
     Тут  Масхея ввели в царские покои, и он  изложил свой план, и под конец
царь заплакал и сказал:
     -- Вот теперь я понял! Не может быть государь  богат, если народ беден!
И, конечно, я не могу беспричинно казнить Митрадата, но с Клеарха я, клянусь
Митрой, прикажу содрать кожу, как он содрал ее с вавилонян!
     После этого  тут же  Оронт  подарил Масхея  царю, а царь  назначил  его
главой своих писцов.

x x x

     В полдень  Клеарх и Митрадат  прибыли во  дворец и вошли в удивительный
зал,  подобный  лесу,  где  поверх  каменных колонн-деревьев бродят крылатые
быки.
     Они поклонились царю и  царскому  огню; Клеарх хотел было говорить; тут
Митрадат  глянул  влево и заметил  за спиной  Оронта арамея  Масхея,  а  над
головой  Масхея -- Фарну; он дернул Клеарха за  длинный рукав и упал наземь,
словно мертвый, и Клеарх за ним.
     -- Где деньги из Вавилона? -- закричал царь.
     Митрадат молчал и лежал, как мертвый.
     --  Вы как грязные бараны, -- закричал царь,  -- вы  пасетесь на лугу и
нагуливаете жир, не замечая, что это верный путь к погибели!
     Митрадат молчал и лежал, как мертвый.
     Туг царь сделал знак, и Масхей выступил вперед и стал говорить. Так как
Масхей много лет, в сущности, вел дела Вавилонии, то и  документы, собранные
им,  были  убийственны.   По  ним  выходило,  что  большая  часть   средств,
отпускаемых на  строительство  каналов, разворовывалась. Мало того, выходило
также,  что каналы  намеренно строятся в местах, не подходящих для орошения,
но подходящих для ежегодного  возобновления строительства.  Но и этого мало:
выходило,  что  недавние   наводнения  как   раз  и   имели  своей  причиной
строительство  дамбы  в  полпарасанга,  о   которой  хлопотал  наместник!  И
немудрено, потому  что она  как  раз  и задумывалась  с тем,  чтобы затопить
личные канавки и подчинить самостоятельных владельцев воды Багасару и Эгиби.
     -- Есть два способа орошения, -- сказал Масхей, -- можно, чтобы человек
с  соседями строил канал по  собственному  плану;  можно,  чтобы государство
возводило огромную дамбу.  И второе даже при отсутствии злого умысла гораздо
убыточней, ибо порождает множество чиновников.
     -- Что же ты предлагаешь делать? -- спросил царь.
     -- Ничего! Люди сами знают, как вести  каналы,  что  сажать в поле!  Не
пройдет и трех лет, и число дармоедов в Вавилонии уменьшится втрое, а доходы
возрастут вчетверо! Надо лишь вернуть землю мелким владельцам и вымерять ее,
потому  что  сейчас  в  Вавилоне  так: бедняк  продал поле,  а налог  на нем
остался; богач поле купил, а налога не платит.
     Надо сказать, что Масхей  говорил долго и,  когда  замолк, умные успели
соскучиться, а царь --  успокоиться. Митрадат с Клеархом потихоньку  встали;
царь спросил Митрадата:
     -- Что ты на это скажешь?
     Митрадат покосился на палочку с эллинской речью и ответил:
     -- Живи вечно, царь!  Я  скажу, что в Междуречье вода не проливается на
поля, пока не наполнит каналы.  И если  ты пошлешь  туда Масхея мерить  поля
владельцам и упорядочивать налоги,  то  от  этого выйдет много  хорошего для
Масхея, а поля пересохнут вовсе.
     Царь расхохотался, а Масхей закричал:
     -- Что ты лжешь, грязная собака?
     Царь поразился: как смеет  арамейский раб обвинять перед ним  перса  во
лжи!
     -- Замолчи! -- приказал царь.
     --  Нет  не замолчу! -- сказал Масхей.  --  Говорят, что царь  --  отец
народа. Разве богатеет такая  семья,  в  которой отец пробавляется тем,  что
отнимает имущество у сына?
     -- Замолчи! -- сказал царь.
     --  Нет,  не замолчу,  -- ответил Масхей,  --  ведь  долг подданных  --
говорить  о  беззакониях  и увещевать царя, творящего зло, а  долг  царя  --
следовать увещеваниям и прислушиваться к советам.
     -- Замолчи, -- в третий раз повторил царь.
     -- Не могу я  молчать, -- сказал Масхей, -- потому что, если я замолчу,
кто будет говорить за меня?
     Артхакшатру охватило бешенство: что себе позволяет этот раб и урод?
     -- Если ты не слышишь царского приказа, зачем тебе уши? -- закричал он.
     Тут же прибежали с  кожаным ковриком; Масхей  визжал, как свинья, когда
ему резали уши; Клеарх подошел так близко, что несколько капель крови попало
ему за ворот; Клеарх засмеялся и сказал:
     --  Говорят,  его  хозяин  не  любит  эллинов! А он  горюет,  что  один
подданный царя богаче десятка афинских архонтов.
     Многие потом говорили, что  если бы Оронт вступился за своего писца, то
Масхеевы  уши  остались  бы при Масхее. Но соглашались,  что Масхей был  сам
виноват: нечего такой рыбьей харе обвинять двух таких красавцев.

x x x

     На следующий день царь  охотился со своими любимцами; в глубине души он
ужасался, что едва не послушался совета Масхея.
     --  Я обидел  вас ненужным  подозрением, --  сказал царь, -- и  как мне
заслужить ваше прощение?
     Митрадат улыбнулся.
     -- Прощение неполно без подарка.
     А р т х а к ш а т р а. Проси у меня что хочешь.
     М и т р а д а т. Я прошу у тебя Масхея.
     А р т х а  к ш  а т р а. И Масхея, и дом его, и сад, бери его и делай с
ним что хочешь, я слышать не желаю об этом человеке.
     Митрадат и Клеарх поскакали за Масхеем прямо с псами и доезжачими; тот,
узнав о новости, успел укрыться в доме Оронта. Челядь окружила дом, и Клеарх
послал сказать: "Как бы царь  не разгневался на самоуправство  своего зятя".
Оронт подумал и выдал Масхея.
     --  Ну  и как  ты  себя  чувствуешь?  -- спросил  Клеарх,  когда Масхей
предстал перед ним и Митрадатом.
     -- Так же, как ты себя чувствовал вчера.
     -- Что же мне с тобой делать, -- спросил Митрадат, -- ведь если бы царь
послушался твоего вчерашнего совета, он бы погубил царство?
     -- Оставим  это, -- ответил Масхей. -- Ты ведь победил меня шуткой, а я
сказал правду, потому что правда -- это то, что выгодно  государству. А твое
хорошенькое личико и тот случай, что правит историей, погубили вчера страну.
     -- Что  же мне с тобой делать, -- спросил опять Митрадат, -- ведь  если
бы царь  послушался  твоего  вчерашнего  совета, то и твой сад был  бы твоим
садом, и мой сад был бы твоим садом?
     -- Знаешь, -- сказал  Масхей,  --  лучше оставь  мне и дом  мой, и сад,
потому что  я еще понадоблюсь  царю;  а я  теперь больше всех людей на свете
ненавижу Оронта: ведь и вчера я из-за его трусости  лишился ушей, и  сегодня
он меня выдал, как игрушку.
     Митрадат на это ничего не ответил, а поднялся и вышел, оставив Масхея в
сильном беспокойстве.
     Вечером Митрадат  пировал с друзьями. Те, узнав,  что  Масхей еще  жив,
начали спорить,  и все они расходились во мнениях о  способе казни. Митрадат
смеялся вместе  со всеми, впрочем, он был сильно пьян. Под утро он воротился
в свои покои и лег на лохе, а раб стал стаскивать с него сапожки.
     -- Скажи-ка  мне,  Эфраим, --  спросил Митрадат, --  если случай правит
историей, почему он с недавних пор ненавидит персов?
     Раб замешкался и не знал, что ответить; Митрадат поднял  ногу  и ударил
его изо  всей силы  в грудь; раб  отлетел  к  стене, а потом пополз  снимать
второй сапог.

x x x

     Ввиду скверного состояния  филодемовой рукописи, а также ограниченности
журнального пространства автор перевода выпустил четвертую главу, касающуюся
десятилетнего пребывания Кпеарха при персидском дворе.
     Глава  эта наполнена,  сколь можно  судить, самыми гнусными  интригами.
Отчасти касается она и исторических событий, как то: заговора царевича Дария
и греческого посольства, прибывшего в Сузы в 367 г. до н. э.
     Что   касается  царевича  Дария,   то  тот  был  провозглашен   царским
соправителем. Но не  прошло и года, как Дарий был обвинен  в заговоре против
отца  и казнен на его  глазах; палач дрожал от  ужаса, перерезая ему  гордо.
Вдохновителем заговора называли Тирибаза, а доказательством тому была смерть
его по  приказу  царя. Некоторые полагайте, что  царству пришел конец,  если
такие  люда,  как  Тирибаз,  участвуют  в  заговоре против  царя.  Некоторые
полагали,  что  царству пришел конец, если люди, не причастные ни к одной из
партий, становятся игрушками в руках обеих.  И все  поражались сумасбродству
царевича, ибо самому Дарию, уже провозглашенному наследником, заговор был ни
к чему, зато разоблачение  такого заговора было  на  руку второму сыну царя,
Оху, любимцу Парисатиды.
     Что касается греческого  посольства, то автор, по обыкновению, клевещет
на эллинов и выставляет дело так, будто главный в Греции город -- тот город,
что  получает деньги от царя, и  что  деньги эти  получал то город Афины, то
город Спарта.  А  когда третий  город, Фивы, разбил спартанцев,  то в Греции
стало  не  два  главных  города,  а  три.  И  тот  человек,  который  разбил
спартанцев, Пелопид,  приехал просить у царя те  деньги, которые  раньше шли
Спарте.
     И хотя к самому Пелопиду  автор, уважая традицию, относится чрезвычайно
почтительно, все же  он изображает  историю так, будто в  Сузах, во дворце с
серебряною  кровлею и с золотыми  балками, крутыми, как солнце, на греческих
послов  обращают  не  больше  внимания,  нежели  на  каких-нибудь саков  или
массагетов; притом же и демократию, столь подозрительную в его глазах, он не
признает достоянием одной Европы и утверждает, что на другом конце Ойкумены,
за Гангом,  есть  также полисы, именуемые "гана", а в  них тираны, именуемые
"раджа".
     Как известно,  посольство 367 г. окончилось унижением Афин  и Спарты  и
торжеством  фиванца Пелопида, и Фивы  на  некоторое  время  стали  гегемоном
Эллады. По Филодему, конечно  же, выходит, будто  царь,  приняв сторону Фив,
исходил  вовсе не из  выгоды царства, а  был игрушкою в  руках  бесчестных и
самовлюбленных царедворцев.
     Впрочем, автор рассказывает  не  о том, как был заключен мир, а  о том,
как Клеарх отомстил афинскому послу Тимагору,  чье письмо когда-то привело к
его изгнанию из Гераклеи, и как Тимагор получил  от  Клеарха  пироге угрем и
действительно  кусал себе локти с  досады, что  не попросил большего. Сам же
Тимагор,  которому  сограждане  с досады  приписали неудачу  посольства, был
казнен  народом за жадность по  возвращении в Афины. Его  товарищ  предъявил
уличающие  его письма,  и ни одно имя не  произносилось  в  Афинах с большим
отвращением, даже имя Писистрата или Гиппия.

     Книга 5
     О пропавших податях и простодушных крестьянах, о разоренных гробницах и
выигранных  сражениях, о жестокости толпы и великодушии Митрадата, а также о
разнице между трагедией и комедией

     Книга 5
     О пропавших податях и простодушных крестьянах, о разоренных гробницах и
выигранных сражениях, о жестокости  толпы и великодушии Митрадата, а также о
разнице между трагедией и комедией

     Четыре  вещи  непрочны  в  этом  мире:  благосклонность народа,  любовь
женщины, благоволение царя и накопленное богатство.
     Вернувшись  из Согдианы, Клеарх  узнал,  что  царь отобрал у него право
подавать  ему воду  для  омовения рук и  передал это право  Артавардии, сыну
Гобрия.
     -- В чем же мои упущения, великий царь?
     -- Ни в чем. Я, однако, не хочу, чтоб тебе завидовали.
     Что ж. Беда не приходит одна: пятилетний его сын вдруг захворал и через
неделю  умер;  а вслед  за ним от  той  же хвори или насланной  кем-то порчи
умерла  любимая и  единственная  жена,  дочь Виваны, -- остальные были  лишь
наложницы.
     Клеарх прожил в Пасаргадах еще три месяца, покупая поместья и отделывая
свой  городской  дом, а  потом  отпросился на время к  другу,  Митрадату,  в
далекую Фригию.
     Митрадат  устроил в  честь  его  прибытия большую  охоту; явились  даже
наместники Лидии Автофрадат и Каппадокии Датем.
     Датему  было  за  пятьдесят, он  был доверчивым  человеком  и  искусным
полководцем; наместничество он получил, отличившись в войне против кадусиев.
Он  покорил столько варваров, начиная с  пафлагонца  Отиса,  что  Каппадокия
теперь была самым сильным наместничеством в Азии, как некогда Лидия.
     В Газиуре, столице Каппадокии, говорили, что Датем --  потомок Отаны, и
это ему очень  нравилось.  В  Даскилии злословили, что  Датем  --  полускиф,
полукариец, и это его очень огорчало.
     Датем недавно  завоевал  Синопу и Керасунт, и в свите его поговаривали,
что гераклеоты  платили дань Киру и что, кроме того, можно освободить из-под
греческого ига подвластных геракдеотам мариандинов.
     Но  Датем знал, что Митрадат и  Клеарх имеют  свое мнение о Гераклее, и
поэтому приехал к Митрадату, не переставая напоминать себе, что  приверженцы
покойной царицы называют его полускифом, полукарийцем.
     Кроме того,  когда  Датем  брал  Синопу, к нему  пришло царское письмо,
запретившее осаду. Датем высказал  по  прибытии письма положенную радость  и
принес положенные  жертвы, но город все-таки взял.  В Газиуре говорили,  что
письмо сочинил Клеарх по просьбе царевича Оха.
     На пятый день к полудню, когда уже добыли достаточно дичи  и собирались
сделать  привал, Датем  увидел на холме дивную лань и  погнался  за ней.  Не
догнал,  а когда  наконец махнул  рукой, то увидел, что вся свита отстала, а
поспели за ним только двое: Клеарх и Митрадат.
     Всадники  поехали бок о бок, и Датем  стал рассказывать о Гераклее, где
недавно умер Архестрат. Власть в  городе перешла в руки демократов, и многим
из лучших людей, по-видимому, угрожало изгнание
     -- Да,  --  сказал Митрадат, -- странное  дело. Когда у  греков  власть
получает партия лучших людей, они изг