а  потом  бесследно
раствориться в болотах под  носом  у  карателей.  Армия  "акул"  сильна  и
многочисленна, только не очень-то надежна; ее  солдаты  -  дети  крестьян,
рыбаков,  рудокопов,  а  кому  по  душе  воевать  против  своего   народа?
Единственная опора "акул" - каратели, наемники  без  роду  и  племени,  их
можно повернуть и против партизан, и против армии;  но  таких  немного;  и
все-таки правительство "акул" держится на них. Только вопрос  -  долго  ли
продержится правительство, чуждое не только народу, но и  армии?  Казалось
бы, дни его сочтены. Но год идет за годом, а партизаны все не могут  взять
верх, то наступают, то вновь отступают, и Командир говорит: "Наш  час  еще
не настал". Конечно,  ему  виднее,  Командиру;  взять  власть  -  полдела,
главное - удержать, ее; и  все  же  народ  устал,  скорее  бы  создавалась
"ситуация", о которой толковал Командир...
   Так думал Старик, подходя к деревне. Он всегда думал  в  пути.  Длинная
дума сокращает длинную дорогу - это знает любой лоринганец. Внезапно  думы
его оборвались; Старик насторожился, как ягуар, почуявший  опасность;  его
ухо не уловило ни единого из  тех  еле  слышных  звуков,  которыми  обычно
встречает путника деревня. Что могло случиться? Болезнь,  подкосившая  все
двадцать деревенских хижин? Но тогда тревожно скрипел  бы  на  всю  округу
флюгер, предупреждая прохожих, чтоб обходили деревню стороной. Наводнение?
Но вода не подымалась эту неделю. Пожар?  Не  чувствовалось  запаха  гари.
Каратели? Но  им  не  пройти  через  болота,  а  вертолеты  и  парашютисты
бессильны в джунглях. Разве что опылили это  место  каким-нибудь  ядовитым
порошком или; отравили газом? Но его нос не заметил ничего такого. Тогда в
чем же дело?
   Старик шел особенно осторожно - неведомая  опасность  подстерегала  его
впереди - и думал особенно старательно, но не мог  придумать  ничего,  что
хоть как-нибудь объяснило бы тревожащую тишину деревни.
   Дойдя до нужного места, он трижды кинул в темноту  пронзительный  свист
ночной птицы - никто не отозвался. Тогда Старик крадучись, готовый  каждое
мгновение метнуться прочь и слиться с  землей,  пробрался  на  деревенскую
площадь.  Вокруг  смутно  маячили  силуэты  хижин;   нигде   ни   огонька;
пренебрегая опасностью, он тихо позвал:
   - Гвидо! Айяно!
   Тишина. Не откликаются его друзья, его сверстники, такие  же,  как  он,
старики охотники, ставшие партизанскими связными. Никто не откликается.
   Старик постоял в тени хижины, подумал и решился на крайность.
   - Момо! - позвал он. - Момо!
   Тишина.
   Он зажег фонарик, чиркнул острым лучом по  площади;  луч  наткнулся  на
что-то, чего здесь никогда не было,  не  могло  быть  -  и  замер.  Старик
подошел поближе и узнал белую бороду Момо, залитую кровью;  потом  заметил
раскрытые  глаза  Момо  и  прикрыл  ему  веки  пальцем;   наконец   увидел
распластанную грудь Момо; он склонился пониже и понял, что у Момо  вырвано
сердце.
   Старик лег рядом с Момо, прижался к земле и из последних сил вцепился в
нее пальцами, чтобы не сорваться. Ему казалось, земля  бешено  вертится  и
вот-вот  скинет  его;  что-то  похожее  рассказывали  про  вращение  Земли
ребятишки, ходившие в школу, но ведь то были сказки для детей!
   Он знал всех зверей, и тварей болотных и речных, и птиц,  что  питаются
падалью; ни один из хищников не мог так осквернить труп. Но  кто  же  мог?
Кто мог вырвать и унести сердце Момо? Сердце Момо  -  да  ведь  это  целая
легенда, а легенда - душа  народа.  Не  было  на  свете  сердца  нежнее  и
мужественнее, чем сердце Момо.
   Они были еще совсем мальчишками - он, Гвидо, Айяно, а Момо был  так  же
стар, так же мудр и  белобород;  казалось,  время  не  тронуло  его.  Момо
наравне со всеми участвовал в охоте, на праздниках прыгал через костры  не
хуже молодых и без одышки пробегал десять раз вокруг деревни. Все  уважали
Момо за мудрость и мужество; все любили Момо за то,  что  он  до  глубокой
старости сохранил силу, удаль и веселость.
   Они были мальчишками, когда  началась  война.  Их  отцы  ушли  защищать
Лоринганию и не вернулись. А разве мальчишка без  отца  постигнет  ремесло
охотника, рыбака, рудокопа, разве привяжется к  родной  земле?  Момо  стал
отцом всех деревенских мальчишек, родным отцом. И  отцом,  и  учителем,  и
примером для подражания.
   Они были мальчишками, а о нем уже ходили легенды.
   Момо только что взял в дом молодую жену, когда  в  соседней  деревеньке
вспыхнул  мор.  Люди  сгорали  за  ночь  и  лежали  по  земле  с   черными
раздувшимися лицами. Никто не осмеливался подать заболевшему  напиться.  А
трупы начали гнить, хищные птицы могли разнести заразу по всей  стране.  И
Момо пошел в ту деревню, кормил детей, подавал воду больным, жег трупы  на
большом костре, и мор ушел. А Момо долго еще сидел в джунглях  и  проверял
себя: не затаилась ли в нем болезнь?
   И когда пьяный мутноглазый полицейский в белой панаме и  с  кольтом  на
ремне схватил за волосы юную дочь Хиамоно и поволок ее  в  джунгли,  когда
опустил глаза в землю сам Хиамоно, и  опустил  глаза  в  землю  молодой  и
сильный Зуо, нареченный ее женихом, и все остальные  опустили  глаза,  это
Момо одним ударом кулака свалил полицейского наземь и  освободил  девушку.
Назавтра полицейский бил его на площади, каждый  удар  оставлял  на  спине
багровый рубец, а Момо только смеялся в глаза полицейскому.
   И когда, кто-то в их деревне прикончил иноземного купца, скупавшего  по
джунглям молодых женщин для  увеселения  бездельников  в  больших  городах
чужой страны, и власти грозились сжечь дотла всю деревню, если не найдется
виновный, а виновный не находился, Момо, только что вернувшийся с  большой
охоты, вышел вперед и сказал:
   - Я.
   И его на много лет засадили в тюрьму, на столько  лет,  что  его  внуки
успели обзавестись бородой.
   Вот какое было оно, сердце Момо.
   Земля успокоилась понемногу и снова  приняла  свое  обычное  положение;
Старик вошел в хижину, взял рогожу и накрыл тело Момо.  Старик  знал,  что
это темнело в углах хижины, но не стал смотреть,  с  него  было  довольно.
Если бы он был просто старик, старик сам по себе, он остался  бы  здесь  и
предал земле Момо и других, но он нес важное письмо в партизанский  центр,
он был связной, и ему  предстоял  еще  длинный  переход  завтра  с  самого
рассвета до вечера; он должен был поспать и дать  отдохнуть  своим  старым
ногам.
   Старик устроился под навесом очага возле хижины  Момо.  Он  уже  совсем
было задремал, и тут его кольнула новая мысль. Он разгреб золу очага;  под
золой мелькнули и сразу  угасли  искры;  значит,  это  произошло  недавно,
скорее всего в полдень, в самую жару, когда все в деревне  спали.  Кто  же
мог сделать это? Кто?
   Старик очень старался уснуть, но сон не шел к  нему;  только  под  утро
вздремнулось. Слабый отблеск зари разбудил его; Старик был  снова  свеж  и
полон сил. Прежде чем уйти, он тщательно  осмотрел  все  вокруг.  Те,  кто
растерзал Момо и остальных, пришли не по тропе, они пробрались прямо через
болото; на трясине остались их следы - они ползли по кочкам,  они  примяли
траву. Но кто сможет проползти через болота так много длинных миль? Голова
Старика пухла от догадок, однако он так  и  не  понял  ничего;  порой  ему
казалось: это стадо выдрессированных карателями обезьян; только почему  же
на обезьянах подкованные башмаки?


   Командир надолго задумался; он нетерпеливо ходил по  землянке,  теребил
бороду и думал; он был еще молод, и лишь первые серебристые нити появились
в его густой черной бороде; Командир никогда не думал так  долго;  рассказ
Старика озадачил всех, но и письмо тоже, видно, было не из приятных.
   Командир подошел к карте,  что-то  измерил  на  ней  циркулем  и  снова
задумался.
   - То, что пишет Джо Садовник, - тихо сказал Начальник  штаба,  вежливый
человек в очках, прежде школьный учитель, - и то, что рассказал  Старик...
Мне кажется, тут есть связь. Вот послушайте еще раз. - Он  взял  письмо  и
отыскал нужное место. - "Но это не  люди,  это  скорее  роботы,  механизмы
уничтожения, свирепые и  безжалостные  автоматы,  призванные  убивать  все
живое. Прибытие нескольких сотен этих "стриженых"  может  внести  коренной
перелом  в  обстановку.  Единственное,  что  удалось  узнать,   и   то   с
колоссальным  риском  для  нашего   человека:   "стриженые"   выращены   в
специальных изолированных казармах и с  малых  лет  оторваны  от  общества
людей, никто из них не помнит своего детства..." Ну и так  далее.  А  ведь
это, товарищи, уже четвертая деревня, вырезанная  неизвестно  кем.  Думаю,
среди населения распространяется ужас...
   - Да, Старик прав, это обезьяны, - сказал Командир.  -  Но  обезьяны  в
облике человека, вот что самое страшное. Это  они  убили  Момо.  Если  так
будет продолжаться, за месяц нас отрежут  от  столицы.  Противник  отлично
понимает, как важно уничтожить все деревни в  полосе  между  побережьем  и
болотами, как важно терроризировать и запугать население этой полосы. Если
у нас не будет друзей  среди  болот,  наши  блестящие  планы  обречены  на
провал. Мы уже потеряли Момо. С помощью "стриженых", кто бы они  ни  были,
враг надеется лишить нас поддержки в народе и поднять дух своей армии. Что
ж, расчет точен. И прост. К сожалению, слишком прост. Таким  же  предельно
простым должен быть  наш  ответ.  Вот  в  чем  сложность,  товарищи,  -  в
простоте.
   Командир снова заходил по землянке, и пламя светильника металось  вслед
за ним. Все как-то сникли, как-то подавленно задумались.
   - Но все-таки, - нерешительно подал голос Старик, - кто они,  люди  или
нет?
   - Люди, - горько усмехнулся Командир. - Судя по всему,  люди.  Но  хуже
автоматов, которые  продают  воду  со  льдом  в  городах.  Те  хоть  можно
испортить...
   - Но они сделаны из мяса и  костей,  а  не  из  железа?  -  допытывался
Старик. Ему не ответили. - Если они все-таки люди, не может быть, чтобы на
них нельзя было повлиять. Пусть их с детства отняли от  отцов  и  матерей,
превратили в животных - не совсем же потеряли они человечий облик...
   Комиссар остановил его нетерпеливым жестом  руки:  не  мешай,  дескать,
думать, Старик. Но  Старик,  в  голову  которого  втемяшилась  эта  мысль,
решительно встал.
   - Каратели убили обоих моих сыновей, -  хрипло  сказал  Старик,  и  все
повернулись к нему. - Я теперь ничей отец. Они - ничьи дети. Почему бы  не
попробовать? Человек, не связанный через  отца  и  мать  с  прошлым  своей
страны, своего народа, - бросовый человек, из него  можно  сделать  какого
угодно негодяя. Но если этот  человек  обретет  отца...  Растолкуйте  мне,
все-таки они настоящие люди, не автоматы?
   - Что ты замыслил? - спросил Начальник штаба. - Я вижу, ты опять что-то
замыслил.
   - Нет, нет, ничего не замыслил. Я только подумал:  а  если  попробовать
вернуть им детство? Разве не детство творит человека?
   - И ты хочешь внушить им, что они родились и выросли в джунглях?
   -  Я  хочу  только  попробовать...  попробовать  убедить  их,  что  они
обыкновенные хорошие парни... Или вы перестали верить в силу убеждения?
   Командир положил на плечо Старика тяжелую руку.
   - Вот оно, простое и мудрое решение. Ты прав, Старик, надо попробовать.
Иного выхода нет. Болота - наша  крепость,  но  "акулы"  могут  превратить
крепость в мышеловку, и тогда...
   - Только придется тебя побрить, - добавил Начальник штаба.  -  И  одеть
поприличнее. Не то они сразу растерзают  тебя  как  "повстанца",  и  слова
сказать не успеешь.
   ...Наутро Старик, совсем непохожий на  старика,  а  похожий  скорее  на
торговца из большого города или на сборщика налогов, готов был двинуться в
обратный путь.
   - Ну с богом, - сказал Командир, стиснув руку Старика.  -  Надеемся  на
тебя. Будь осторожен, Старик, ты нужен нам живой. Все, иди.
   Почему-то все молча встали.
   По старинному обычаю Старик поклонился на  четыре  стороны  и  вышел  в
рассвет.



   4

   Их разместили на окраине столицы, в старинной казарме, бывшей  когда-то
резиденцией  лоринганских  императоров.   Резиденцию   усиленно   охраняют
солдаты, так что мышь не проскочит; но в  этом  благословенном  городе,  в
этом просторном здании Айз, Найс, Хэт, Кэт, Дэй, Грей, Дэк,  Стек,  Дог  и
Биг чувствуют себя вольготно. После трехъярусных коек и  бетонной  серости
Городка обычная солдатская жизнь кажется им сущим раем, чуть ли не  полной
свободой. Наконец-то настало их время!
   Прохладный предвечерний час.  Они  только  что  вернулись  из  довольно
утомительного похода. Час на вертолете, три часа  ползком,  пять  минут  -
работа, опять три часа ползком  и  опять  час  на  вертолете.  Потом  душ,
поздний  обед  из  настоящих  ароматных  бифштексов,  душистых  плодов   и
первосортного виски. И вот они лежат на  своих  койках,  немного  усталые,
разомлевшие, и заняты каждый своим делом; одно только объединяет их в этот
час - сигареты; на воле все пристрастились к курению.
   Айз тоже курит и смотрит на  своих  товарищей.  Туповатый  Биг  считает
жетоны; здесь им хорошо отваливают,  за  набег  -  десять  раз  по  десять
жетонов; у каждого  полные  мешочки  желтеньких  жетонов;  но  тратить  их
некуда, здесь все удовольствия даром; жетоны, вероятно, пригодятся,  когда
закончится  кампания,  во  всяком  случае,  так  говорят   капралы.   Биг,
старательно  шевеля  толстыми  оттопыренными  губами,  отсчитывает  десять
жетонов и ставит палочку на пачке  от  сигарет;  когда  набирается  десять
палочек, он рисует кружок; интересно, что  сделает  Биг,  когда  наберется
десять кружков?
   Длинный Стек задумчиво слюнит пальцы и листает журнал. Он все свободное
время листает  журналы,  старательно  рассматривает  картинки.  С  помощью
журналов он открыл для себя, что мир велик и, кроме  "стриженых",  есть  в
нем великое множество разных  людей.  Особенно  нравятся  ему  картинки  о
детях.
   Несколько раз в течение вечера Стек выходит с журналом во двор казармы,
подзывает свистом своего девятилетнего приятеля Педро и  просит  прочитать
объяснение. Кудрявый, чумазый, весь в коростах и синяках Чертенок Педро  -
любимец и баловень казармы; во всем мире у него нет ничего, кроме казармы;
здесь он кормится и ночует, здесь его знает каждый часовой; но если  надо,
Чертенок Педро проникает в казарму и помимо  часовых.  Он  берет  у  Стека
журнал, читает по складам и пыхтит, словно выполняет тяжелую  работу.  Для
него и впрямь прочесть страницу много  сложнее,  чем  вдруг  исчезнуть  из
казармы через какую-то щель и вмиг приволочь бог весть откуда кипу  свежих
разноцветных  журналов.  Но  ради  Стека  ой  старается   вовсю;   наивный
двадцатилетний Стек стал для Педро чем-то вроде младшего брата.
   Стек шелестит страницами и все  чаще  задумывается.  Иногда  его  можно
звать десять раз подряд - он ничего не слышит.
   Грей тоже смотрит журналы, но интересуется только смешными  картинками,
понятными без слов. Он подолгу  хохочет  над  этими  картинками,  и  тогда
остальные глядят на него со  страхом:  смех  -  состояние  непривычное,  а
потому пугающее.
   Найс подобрал в одной деревеньке, где им пришлось поработать, маленькую
поющую коробочку и теперь каждую свободную минуту крутит ее колесико, ищет
музыку. Больше всего нравятся ему грустные мелодии, низкие женские голоса.
Он слушает музыку, и лицо его становится блаженным, а когда песня особенно
жалостная, по щекам Найса сами собой катятся слезы.
   Они узнали - это называется хобби; хобби всячески поощряются  капралами
и лейтенантами; только у  Айза  нет  хобби;  Айз  понимает:  те  проклятые
вопросы, что засели в его голове и не дают покоя, - это не хобби, это  вся
его жизнь. Но здесь не у кого спрашивать, кто они, откуда они. К  тому  же
здесь им приходится иметь дело не с  брезентовыми  чучелами,  а  с  живыми
людьми. Повстанцы - враги, уничтожить  врага  во  много  раз  важнее,  чем
чучело, говорят капралы; поэтому за врага и платят больше. Но  Айз  должен
знать, имеет ли он право убивать повстанцев. Кто он такой, чтобы иметь это
право? Айз не знает, кто он такой, кто его товарищи.
   Вечер. Затеялась игра, недавно придуманная Кэтом, очень азартная:  двое
кидают по очереди жетон;  если  он  упадет  вверх  картинкой  -  достается
хозяину,  вверх  надписью  -  противнику;  если  жетон   достался   твоему
противнику, ты должен снова кидать свой жетон. У одних мешочки пустеют,  у
других  толстеют,  а  назавтра  наоборот,  зато  длинные  вечера  проходят
быстрее. Лишь Биг не принимает участия в игре, хотя смотрит на играющих  с
завистью; Биг - парень прижимистый, к тому же  вбил  себе  в  голову,  что
должен жениться и купить домик и сад. Бедняга Биг  не  понимает,  что  эти
жетоны - липа; в городе ходят другие жетоны. Их называют деньгами.  Только
на них можно купить домик и  сад,  но  пусть  Биг  остается  в  счастливом
неведении. Айз не собирается просвещать его.
   Айзу безразлично, выиграет он или проиграет,  но  следить  за  азартным
Кэтом - одно удовольствие, все переживания  Кэта  написаны  на  его  лице.
Когда Кэт  выиграл  у  Айза  три  десятка  жетонов  и  весь  порозовел  от
удовольствия,  окно,  выходящее  на   карниз,   приоткрылось,   показалась
взъерошенная голова Чертенка Педро.
   - Стек, - позвал он шепотом. - Я привел к вам в гости одного  человека.
Он хочет поговорить с вами. Мы пробрались через водосток...
   Вслед за мальчишкой в проеме окна показался  благообразный  приветливый
старик.
   - Здравствуйте, - сказал он очень  вежливо.  -  Простите,  что  помешал
вашим занятиям. Дело в том, что я ищу... сына.
   Жетон выпал из рук Кэта и закатился под койку. Биг  разинул  рот.  Найс
выключил свою музыку.
   - Сына? - переспросил Стек. - Ты ищешь сына - здесь? Здесь нет сыновей.
   Старик недоверчиво улыбнулся - он принял слова Стека за шутку.
   - Я понимаю тебя, парень. Ты хочешь сказать, что вы  уже  взрослые.  Но
когда-то и вы были чьими-то сыновьями. Иначе не бывает. Все люди рождаются
от отца и матери, вот ведь оно как.
   - Почему ты пришел именно сюда искать своего сына?  -  холодно  спросил
Айз, хотя внутри у него все запрыгало от нетерпения.
   Старик оглядел комнату и присел на краешек свободной койки.
   - Я издалека, устал... Помогите мне, ребята, если можете. Мой сын жил в
специальном городке...
   - В Городке?
   - Да. Я послал ему письмо, и мне ответили, что мой сын и  его  товарищи
как раз направлены сюда, в столицу. Здесь вас не так уж много,  не  правда
ли?
   - Два раза по кружочку, -  сказал  Биг.  Старик  не  понял.  Биг  начал
сбивчиво и торопливо объяснять: -  Десять  -  палочка,  десять  палочек  -
кружочек. Нас здесь как раз два кружочка. Два кружочка, два раза по десять
палочек...
   - Ага, две сотни, - догадался старик. - И среди них мой сын. Его  зовут
Диэго.
   - Диэго? - повторил Стек. - Никогда не слышал такого странного имени.
   - Скажи, старик, - Айз пересел на ту же койку. - А как твой  сын  Диэго
попал в Городок?
   - Это обыкновенная история, мальчики. Наверное, все вы  попали  в  свой
Городок точно так же...
   Старик  положил  руку  на  стриженую  голову   Айза,   и   Айзу   вдруг
представилось, что сейчас произойдет невероятное: этот старик окажется его
отцом; Айзу больше всего на свете  хотелось,  чтобы  старик  оказался  его
отцом.
   - Эх, безотцовщина, безотцовщина, сироты вы мои! -  Старик  обвел  всех
десятерых ласковым взглядом, и все десятеро невольно подались вперед;  Айз
почувствовал, что каждый из его товарищей мечтает о том же.
   - Моему Диэго было пять лет, когда я стал безработным и  нищим.  А  моя
жена,  его  мать,  умерла  еще  раньше  от  болезни.  Мы  с  ним  голодали
много-много дней, и он стал таким худеньким, таким бледным, что  я  боялся
взглянуть на него. Я ходил по  свалкам,  искал  сухие  корки,  обглоданные
кости, огрызки фруктов - этим мы и жили. Диэго таял на глазах как  свечка,
и я думаю, оче