одил  между
деревьями, рассказывая луне, что не виноват, что это такой закон, что рано
или поздно попадается планета, которая, ну просто не по зубам, хоть лопни.
И ничего тут не поделаешь. Разве что сбросить на нее помидорную бомбу -  и
делу конец. Да и то, наверное, не поможет.  А  он  простой  человек  и  не
виноват, что ему  подсунули  неисправный  компьютер.  Пусть  пришлют  сюда
другого, а уж он-то над ним посмеется. А потом  попросится  в  отставку  и
пусть его больше не трогают, потому что плевал он на эту планету и на весь
космос и на свою собачью службу. А  вот  пойдет  он  и  найдет  девушку  в
изумрудном платье. Сделает ее своей супругой,  и  она  нарожает  ему  штук
десять домовых, кикимор и леших. А потом они, всем шалманом, отправятся  в
дом отдыха на остров белых крокодилов. А там...
     Питкин  запнулся  о  собственную  ногу  и  упал   на   мягкий   ковер
прошлогодних листьев. Некоторое время вертелся, устраиваясь  поудобнее,  а
потом уснул.
     Ближе  к  полуночи  Питкину  приснилось,  что  его  заставляют   есть
раскаленные угли. Что-то пробормотав, он перевернулся на спину, и в ночной
темноте загорелся зеленый глазок наручного компьютера.  Через  весь  экран
шли  голубоватые  буковки,  которые  складывались  в   слова   "Информация
недостаточна".
     Просыпался он тяжело. Во рту горело и на языке - противно-противно. А
еще был полдень. Жутко хотелось пить и только потом поймать кого-нибудь  и
начистить ему физиономию.
     Встать Питкину  удалось  с  третьей  попытки.  Правда,  при  этом  он
ударился головой  о  сук  дерева,  под  которым  спал,  но  это  было  уже
совершенным пустяком.
     Кое-как удерживая равновесие, он сорвал с  пояса  фляжку  с  водой  и
вдоволь напился. Стало легче.
     И можно было  отправляться  в  путь  и  бродить  по  городу,  задавая
идиотские вопросы. Для того, чтобы доставить собранную информацию на базу,
где дипломированные умники выделят из нее самое главное и до отказа набьют
им одну из бесчисленных ячеек кибернетической памяти.
     И все.
     А  он,  Питкин,  полетит  на  другую  планету.  Безмозглый   придаток
безмозглого компьютера.
     Краем   глаза   Питкин   заметил   привычную   надпись:   "Информации
недостаточно" и вздохнул. Потом что-то в нем взорвалось. Он застонал  и  с
размаху ударил кулаком по компьютеру. А тот задрожал и мгновенно  побурев,
превратился в кукиш. Титановый браслет,  на  котором  компьютер  держался,
распался на множество блестящих капель, мгновенно скатившихся в траву.
     И Питкин почувствовал облегчение.
     Можно было возвращаться. Голова уже не болела. Во всем теле ощущалась
удивительная легкость. И он чуть ли  не  вприпрыжку  двинулся  через  весь
город к тому месту на окраине, где стоял его звездолет.
     Очень хороший звездолет! И стоит набрать определенную  комбинацию  на
пульте, как он рванет вверх. Прочь.
     Полумесяц солнца висел точно в зените, но было совсем не  жарко.  Над
городом плыли гигантские мыльные пузыри.  Иногда  они  опускались  слишком
низко и очень красиво лопались.
     На центральной площади Питкин запнулся о рубку неожиданно вынырнувшей
из асфальта подводной лодки, но даже не обернулся, чтобы обругать офицера,
который устанавливал на ней крупнокалиберный пулемет.
     Так же равнодушно Питкин прошел мимо  задумчивого  богомола,  который
явно хотел с ним познакомиться. Увидев, что знакомство сорвалось,  богомол
с горя прикусил собственный хвост и поплелся прочь.
     Потом Питкина обогнали попрыгунчики. Громко шлепая, они отталкивались
от  асфальта  плоскими  волосатыми  ступнями  и  взмыв  метров  на   пять,
приземлялись, чтобы сделать новый пятиметровый прыжок.
     Из рупора на ближайшей крыше  звучали  последние  новости.  Уверенный
мужской  голос  сообщал,  что  на   сегодня   предсказано   двадцать   три
автокатастрофы и восемнадцать ограблений на  каждый  километр  в  среднем.
Питкину на это было чихать.
     Он шел  и  шел  вперед,  пока  город  не  кончился.  Тут  до  корабля
оставалось совсем уже недалеко, и Питкин припустил бегом.
     Стоп, вот и знакомая полянка.
     Он остановился  на  самом  ее  краю,  с  трудом  переводя  дыхание  и
отыскивая глазами звездолет.  Да,  звездолет  был  на  месте,  только  его
предохранительные опоры превратились  в  толстые  узловатые  корни,  а  из
корпуса торчало множество веток и сучьев.
     Медленно, чувствуя странный холод в желудке, Питкин подошел к кораблю
и протянув руку, сорвал с одной из веток апельсин. Он оказался горьким.
     Тогда Питкин швырнул надкушенный плод на землю, с минуту рассматривал
корабль, наружная обшивка которого прямо на глазах превращалась в кору,  и
медленно, криво ухмыляясь, вытащил из кобуры бластер.
     Вот теперь действительно - все.
     Он снял бластер с предохранителя и нацелил дуло  себе  в  грудь.  Вот
сюда, где-то здесь должно быть сердце.
     Нажимая курок, Питкин подумал, что все это  до  невозможности  глупо.
Потом  плазменный   шнур   продернулся   сквозь   его   тело   и   испарил
подкрадывавшийся сзади тигрокуст.  Трава  понеслась  Питкину  навстречу  и
ударила его по лицу...
     Умирать ему надоело через полчаса. Тогда он сел и задумчиво почесал в
затылке. На груди не было даже малейшего ожога.
     Вот ведь черт! Даже умереть здесь по-человечески нельзя!
     И он завыл. А потом пошел в город, спотыкаясь и размазывая  по  щекам
слезы.
     А когда лес кончился, Питкин увидел городскую окраину, а также толпу,
которая поджидала его.
     Они были здесь все.  Красавица  Берта  и  Жвачкун,  толстый  владелец
зоопарка инструкций, кентавр и еще многие...
     Они ждали его и улыбались. А когда  Питкин  остановился  перед  ними,
Жвачкун шагнул вперед и, хлопнув его по плечу, сказал:
     - Ну хватит, парень, побаловался и - ша!  Я  вижу,  что  у  тебя  все
прошло. А что, не так? Так! Я еще три дня  назад,  когда  увидел,  что  ты
надеваешь на себя эти дурацкие тряпки и застегиваешь на  руке  неисправный
компьютер, понял что тебя не надо трогать. Да, я понял,  что  это  пройдет
само. И был прав! А? Прав, я говорю? Прав!
     - Так я... - Питкин мучительно сглотнул. - Так я...
     - Глупый, - сказал Жвачкун. - Ну конечно! Вспомни. Ты же наш.  Забыл,
как в прошлом году чуть не проломил мне голову пивной бутылкой в  баре  "У
голубых слонов"? А Большую Берту вспомнил? Ты  же  с  ней  в  один  детлес
ходил... Ладно, кончай придуривать! Есть дельце. Миркун охоту  на  жужелец
затеял. Давно ее уже не было. Пошли! Да не мучайся так. С кем  не  бывает?
Мне вон в прошлом году привиделось, что я голубая обезьяна. Так по  крышам
целую неделю скакал. Пошли!
     - Пошли, - сказала Большая Берта. Она положила ему руки  на  плечи  и
близко-близко заглянула  в  глаза,  да  так,  что  у  Питкина  перехватило
дыхание. И он, совершенно неожиданно, улыбнулся.
     Толпа взревела.  Все  окружили  Питкина  и  хлопали  его  по  плечам,
нахлобучили ему на голову шляпу и громко смеялись, выкрикивая:
     - Я же знал!
     - Я же говорил - пройдет!
     - А я то...
     - Да, он настоящий парень, наш Питкин!
     - А здорово мы дурака валяли, притворяясь, что его не знаем?
     - А старый Жвачкун -  голова,  правильно  сказал,  чтобы  Питкина  не
трогали, вот он и выздоровел.
     И Питкин уже бормотал:
     - Да что вы - ребята... да я же с вами... я же так,  бывает...  ну  с
кем не случается!
     А ему отвечали дружным смехом.
     Через полчаса они отправились на  охоту.  Перестреляли  чертову  уйму
жужелиц и вернулись в город увешанные трофеями.  Солнце  по  этому  поводу
задержалось на небе лишних три часа, все  ждало,  когда  они  навеселятся,
насмеются, натанцуются.
     Прямо на мостовой пылали гигантские  костры.  На  огне  поджаривалось
мясо  жужелиц  и  любой,  кто  хотел,  мог   подойти   и   отрезать   себе
приглянувшийся кусочек.
     А когда солнце устало и ушло отдыхать за горизонт,  Большая  Берта  и
Питкин тихо исчезли в одном из узких, неприметных  переулков.  Там  Питкин
прислонил Большую Берту к стене и снова  очень  близко  увидел  ее  глаза.
Потом они поцеловались.
     А когда отодвинулись друг от друга, жадно хватая ртами воздух,  Берта
сказала:
     - Да заткни ты эту верещалку, сосредоточиться не дает.
     - Какую верещалку? - не  понял  Питкин  и  только  тут  услышал,  что
действительно, совсем недалеко,  что-то  верещит.  Он  нагнулся  и  поднял
маленький, металлический кубик. - Что это? - спросил  Питкин,  разглядывая
странную штуковину. Что-то она ему напоминала. На секунду в памяти всплыли
слова "детектор опасности" и тут же исчезли. Бессмыслица какая-то!
     Питкин пожал плечами и, прежде чем повернуться к Большой Берте, кинул
кубик в канализационный  люк.  Он  провалился  сквозь  прутья  решетки,  и
верещанье смолкло. Через секунду в люке что-то полыхнуло.
     Но Питкин этого уже не видел. Он целовал Большую Берту.
     Питкин не  видел  также,  как  из  люка  выскочил  маленький  зеленый
лягушонок. Некоторое время он таращился  на  луну,  а  потом  пронзительно
заквакал. Три длинных квака, три коротких и снова три длинных...





                               ДЕНЬ БЕЗ СМЕРТИ


     Запах  лекарств  гулял  по  просторным  комнатам  дворца   Верховного
Предводителя,  бессменного  борца  за  демократию,   человека,   укравшего
созвездие Павлина.
     Сам он лежал на разрисованном зелеными молотилками ложе,  укрытый  до
подбородка  белоснежным  одеялом.  Глаза  -  закрыты,  в  уголках  губ   -
страдание.
     В капельнице беззвучно лопались пузырьки.
     Врач выключил универсальный диагностер и задумчиво почесал за ухом.
     - Когда? - не раскрывая глаз, спросил Верховный Предводитель.
     -  Сегодня  или  завтра,  -  подобострастно  ответил  врач,  сматывая
щупальце диагностера.
     Умирающий открыл глаза и  приподнял  голову.  Голос  его  был  тих  и
спокоен.
     - Ну нет. Я не хочу умирать и не умру. Через минуту здесь должен быть
мой секретарь. Пусть захватит бланк для очередного указа.
     Врач пожал плечами...
     Была ночь. Дождь бегал по городу,  словно  сороконожка,  отталкиваясь
тоненькими струями от  крыш  и  асфальта.  Смерть  затаилась  в  ближайшем
парадном и, когда патрульный самоход проехал мимо, отправилась дальше. Она
шла вдоль по улице и думала, что  ничего,  кроме  насморка,  такая  погода
принести не может. И вообще, лучше бы сейчас сидеть у камина  и  смотреть,
как  поджаривается  на  огне  сочное  мясо.  А  потом  наполнить   высокий
хрустальный бокал густым, похожим на кровь вином...
     Однако какие уж там удобства? По пятам идет  погоня,  и  есть  только
полчаса, чтобы найти убежище. Потом будет поздно.
     Смерть невесело усмехнулась и  подумала,  что  повидала  всякого.  Но
чтобы бегать по городу в поисках убежища, спасая самое себя? Бред!
     Патрульный самоход  вынырнул  из-за  угла  совершенно  бесшумно,  как
призрак. На этот раз смерть спряталась за статую Вечного Просителя,  возле
входа в управление "Лесносырхвостстебснабсбыта".
     Машина остановилась возле статуи, и смерть увидела  тех,  кто  в  ней
сидел.  Их  было  трое.  Генерал  в   позолоченном   хомуте,   поручик   в
посеребренном и капрал-водитель, на шее которого  тускло  светилась  медь.
Генерал небрежно курил тонкую сигарету.
     Подумав о том, как тепло и сухо у  них  в  машине,  смерть  скрипнула
зубами.
     Хорошо устроились, гады.
     - Ну, скоро там! - спросил генерал и выкинул окурок на тротуар.
     - Сейчас, сейчас, - ответил капрал и  стал  торопливо  крутить  ручки
настройки передатчика. Поручик выудил из кармана плоскую фляжку и,  сделав
порядочный глоток, сказал:
     - Нет, ну не охламоны ли эти, из службы успокоения?  Не  могли  взять
какую-то старуху. Эх, послали бы меня...  Я  бы  им  показал...  я  бы  их
научил... А теперь ищи ее - свищи.
     - Со смертью шутки плохи, - с сомнением сказал капрал.
     - Плохи, - передразнил его поручик. - Смерть теперь отменена. И чтобы
другим неповадно было, ее надо уничтожить. А то,  не  дай  бог,  заговорят
вслух да еще думать начнут, что  совсем  уж  скверно.  Если  каждый  будет
думать, так и к анархии прийти можно... Эй, чего там копаешься?  Шевелись,
поехали в управление.
     Самоход уехал.
     По лицу Вечного Просителя стекали струйки воды, словно слезы.
     Смерть вздохнула и, взвалив на плечо  завернутую  в  мешковину  косу,
пошлепала дальше. Собственно, можно было  постучать  в  первую  попавшуюся
дверь. Ей стало почти безразлично, выдадут ее  или  спрячут.  Но  какое-то
чувство подсказывало, что нужно пройти еще немного. И только  проскользнув
через площадь Вечных идеалов, она наконец увидела подходящий дом.  Старый,
обшарпанный, с остроконечной крышей и загаженным парадным.
     Быстро оглянувшись по сторонам, смерть нырнула в подъезд. На  третьем
этаже она наступила на осколок разбитой бутылки и чуть  не  порезала  себе
ногу. На  площадке  четвертого  этажа  из-под  холодной  батареи,  которая
неизвестно для чего висела на стене, выскочил старый,  облезлый  кот  и  с
визгом рванул вверх по лестнице.
     А потом был  пятый  этаж,  и  тут  смерть  поняла,  что  пришла.  Да,
несомненно, эта квартира ей подходила. Смерть осторожно опустила  косу  на
пол и, откинув со лба прядь мокрых волос, постучала.
     За окном шелестел дождь. Стояла ночь.
     Аким проснулся и долго лежал с открытыми глазами, думая о том, что  в
холодильнике у него имеется еда, кусок рыбы горячего  копчения.  Стоил  он
книги Эльфонсо Сальмари, которую Аким за него отдал? Наверное,  стоил.  По
крайней мере, его можно съесть. А можно оставить на  завтра.  И  тогда  на
базар он пойдет лишь послезавтра. И тем самым выиграет еще один день.
     Впрочем, зачем? И у кого он этот день собирается выиграть?
     Аким  чуть  было  не  пошел  на  кухню,  но,  вовремя  спохватившись,
некоторое время боролся со своим желудком. Чтобы отвлечься от голода, стал
сам себе врать.
     Итак, о чем бы это? Ну, например, о том, что было  бы,  родись  он  в
другом мире. А что, неплохо!
     Например... Он мог бы скакать на горячем коне,  подставляя  холодному
ветру загорелое лицо, а потом в глухих каньонах, задыхаясь  от  недостатка
воздуха, рубиться с врагами, нанося и  отражая  яростные  удары.  А  когда
последний вражеский воин исчезнет в  бездонной  пропасти,  вложить  меч  в
ножны и отправиться дальше на поиски новых приключений и новых врагов.
     А  еще...  Он  мог  бы  всю  жизнь  носить  власяницу,   подпоясанную
туго-натуго хорошо просмоленной веревкой, для того  чтобы  не  так  сильно
чувствовать голод. Каждый вечер брать со стены тяжелую плетку и полосовать
свое жаждущее удовольствий тело... Сильнее,  еще  сильнее,  до  крови,  до
большой  крови...  чтобы  в  последние  мгновения,  которые  останутся  до
небытия,  почувствовать  хоть  отсвет  того,  что  называется  истиной.  И
иронически улыбнуться.
     А еще... Он мог бы ходить в горностаевой мантии. И в тишине кабинета,
иногда в одиночку,  иногда  с  кучкой  особо  доверенных  особ,  принимать
решения и говорить слова, которые повлияют на судьбы  мира.  Словно  паук,
сплести самую прочную на свете паутину и время  от  времени,  для  забавы,
дергать за нее, заставляя окружающий мир  выворачиваться  наизнанку.  И  в
гордом одиночестве понимать, что такое власть и какое счастье ею обладать.
     Он мог бы...
     Кто-то стучал в дверь.
     Аким даже не удивился. Он давно ждал этого стука и  знал,  что  будет
дальше. Сейчас ввалятся люди в черных хомутах, и среди них  будет  один  в
посеребренном. Аким, конечно, будет кричать, а солдаты начнут  пинать  его
по ребрам тяжелыми подкованными ботинками. Книги  они  выкинут  на  улицу,
просто так, ради развлечения. И там, в этой осенней промозглости, лощеные,
ломкие листы старинных книг будет заливать  дождь,  смывая  с  них  золото
заставок и миниатюр. Но никому до этого не будет дела.
     Аким слез с кровати. Сунул ноги в  шлепанцы  и,  запахнув  халат,  не
спеша прошлепал к двери.
     Да нет, что-то не так. Солдаты стучат по-другому. Они обычно  бьют  в
дверь сапогами и прикладами, добросовестно выполняя солдатский долг.  Нет,
этот стук можно даже назвать деликатным.
     Скорее всего, кто-то из бывших знакомых. Допустим, спал себе  человек
и вдруг среди ночи проснулся оттого, что  замучила  совесть.  И  тогда  он
пошел его, Акима, проведать... Поесть чего-нибудь принес...
     Горло Акима перехватила голодная спазма. Он включил свет в прихожей и
откинул тяжелый крючок.
     На лестничной площадке стояла смерть.
     Сердце Акима ухнуло куда-то вниз, и он почувствовал одновременно ужас
и почему-то облегчение.
     - А-а-а, - растерянно сказал он. - Так вас же запретили?
     Смерть пожала плечами и чихнула. Саван на ней был насквозь мокрый. Он
плотно облегал ее невероятно  худое  тело,  с  него  текла  вода,  которая
собиралась на полу в лужицу.
     - Э, так вы простудитесь, - сказал Аким и  сделал  приглашающий  жест
рукой. - Прошу.
     Смерть  несмело  улыбнулась,  и  Аким  заметил,  что   зубы   у   нее
белые-белые, молодые. А она, оказывается, не такая уж дряхлая.
     Он провел ее через прихожую мимо пыльных неисчислимых шкафов, забитых
книгами, в спальню, где достал  из  гардероба  потертый  халат  и  широкое
полотенце.
     - Берите. Оботритесь и переоденьтесь. А потом ложитесь в  постель.  Я
сейчас, только уберу лужу в коридоре, чтобы следов не осталось.  За  вами,
наверное, гонятся?
     С лужей он управился быстро, а потом прошел в кухню. Остановившись  у
холодильника, Аким подумал, что теперь уже  ничто  не  имеет  значения,  и
открыл его вогнутую поцарапанную дверцу. Драгоценный кусок рыбы он положил
на треснувшую тарелку настоящего старинного  фарфора.  Недолго  подумал  и
налил в граненый стакан остатки водки из початой бутылки. Высыпал туда  же
ложку перца.
     Смерть  уже  сидела  на  кровати,  плотно  завернувшись  в  халат   и
накрывшись одеялом. Саван ее был развешан на батарее.
     - Выпейте это, - сказал Аким, усаживаясь в свое любимое кресло.  -  И
закусите.
     - Спасибо, - поблагодарила смерть и залпом осушила стакан.  Очевидно,
его содержимое попало не в то горло, потому что она закашлялась.
     - Ну что же вы так, - пробормотал Аким и, встав, похлопал ее  ладонью
по спине.
     Наконец смерть отдышалась и, благодарно улыбнувшись, стала есть рыбу.
От выпитой водки на ее щеках появился слабый румянец, и теперь она была ну
просто обыкновенной старушкой, которая долго шлялась под дождем  и,  выпив
горячительного, вкушает скромный ужин.
     Аким закурил одну из пяти оставшихся у него сигарет и стал  смотреть,
как смерть ест.
     Делала она это не без изящества, временами бросая на него благодарные
взгляды. Потом, когда на  тарелке  остались  только  кости,  Аким  вытащил
старое, драное одеяло, потертый плед и соорудил себе постель на полу.
     - Право, мне так неудобно... Если я вас стесняю, я могу и уйти.
     - Неудобно спать на потолке, - проворчал Аким. -  Лежите,  лежите.  В
конце концов, вы ведь дама.
     - Да? - удивилась смерть и даже хихикнула. - А я ведь и забыла.
     Она лукаво посмотрела на него.
     - Ладно, вам сейчас надо хорошенько выспаться. Может, и  простуды  не
будет...
     Он потушил свет и, устроившись на своем самодельном ложе, минут через
пять спросил:
     - А за вами не следили?
     - Нет, - смерть сладко зевнула.
     - Нет,  -  удовлетворенно  повторил  он,  закрывая  глаза  с  твердым
намерением уснуть. Но через минуту опять спросил: -  Скажите,  а  там,  за
порогом смерти, что-нибудь есть? Ну, я имею в виду,  что  не  может  быть,
чтобы ничего не было. Что-то же должно оставаться от сознания, от  мыслей,
от воспоминаний?
     - Право, не знаю, - сказала смерть. - Я ведь только отнимаю жизнь.  А
что потом - меня уже не касается.
     Утром он осторожно  выбрался  из-под