ока  не  вставало  мрачное,  всклоченное   солнце.   И   тогда
становилось видно, как туго приходится передним машинам. Об этом  говорили
то и дело мелькавшие на обочине дороги еще дымящиеся, полусожженные трупы.
И чем дальше в глубь Лемурии, тем этих трупов становилось больше...
     Временами  казалось,  что  это  будет  продолжаться  вечно,  что  они
миллионы лет будут  вот  так  ехать,  ехать...  ехать...  миллионы  лет...
ехать...
     И каждые два часа у какого-нибудь новобранца сдавали нервы. Тогда  он
начинал палить по дороге или же заливался  идиотским  смехом,  колотя  чем
попало по головам своих  товарищей.  Колонна  останавливалась,  новобранца
успокаивали  и  снова  трогались  в  путь...  путь...  путь...  И  угрюмое
молчание. Потому что  говорить  не  о  чем.  И  только  иногда  кто-нибудь
сплевывал на дорогу и вздыхал:
     - Эх, самолетом бы...
     Но все уже столько раз это слышали, что даже  не  поднимали  глаз  на
говорившего, и только если он повторял это как заведенный снова  и  снова,
кто-нибудь лениво говорил:
     - Заткнись...
     И опять ехать... ехать... ехать...
     И думать о том, что действительно самолетом все  было  бы  проще.  Но
нельзя. Так уж устроено небо Лемурии, что ни один самолет не может  в  нем
летать. Камнем падает вниз на границе. Говорят, будто в  старину  какой-то
великий  маг  наложил  на  Лемурию  проклятье.  Это,  безусловно,  чепуха,
бабушкины сказки. Но самолеты, между тем, не  летают.  Падают.  И  поэтому
путешествовать по Лемурии можно только пешком или на автомобиле...
     Ипат отвернулся от телевизора и, присев  на  край  кадки,  в  которой
стояла худосочная пальма, подумал,  что  из-за  невозможности  летать  над
Лемурией она так долго и была страной, о которой в прессе упоминают раз  в
год, да и то как о каком-то курьезе. Дескать, есть вот даже и такая. Ну  и
черт с ней.
     А потом что-то изменилось в окружающем мире.  Почему  это  случилось,
так никто и не понял, но достоверно известно, что в один  прекрасный  день
Верховный Предводитель, бессменный борец за демократию, человек,  укравший
Созвездие Павлина, имел пятичасовую беседу с министром внешней политики. А
на следующее утро весь мир узнал,  что  в  Лемурии,  оказывается,  большие
беспорядки. И все газеты стали об этом  писать.  Подробно  и  красочно.  А
потом Великий Предводитель повелел ввести в нее  войска.  В  целях  защиты
демократии. И наступил покой. Правда, по ночам  стали  приходить  цинковые
гробы да на улицах появились молоденькие увечные парни, у которых на груди
поблескивали совсем новенькие ордена. И тогда по всей стране пошли  гулять
слухи. Они множились, мгновенно обрастая невероятными подробностями,  и  в
скором времени никто уже не мог понять, где правда, а где  вранье.  А  тем
временем с экранов телевизоров упитанные дяди и тети-красавицы  продолжали
твердить, что все  нормально,  обстановка  стабилизируется  и  вообще  вся
Лемурия с восторгом встречает войска, которые пришли ее  освободить...  и,
может, даже спички в магазинах подешевеют...
     А по ночам, гулко шлепая деревянными ножками по  мостовой,  приходили
цинковые гробы и стучались в чьи-то двери. И все делали вид, будто  их  на
самом деле нет. И все отлично. Многие в это даже верили. Год, два, пять...
За это время обстановка в Лемурии стала еще лучше. И даже слухи утихли.  К
чему слухи, если и так все ясно? Даже гробы стали восприниматься как нечто
привычное...
     Ипат очнулся и ошарашенно посмотрел по сторонам.
     Эх!
     Он оттолкнулся от  стены  и  пошел  прогуляться  по  зданию  вокзала,
рассеянно перешагивая через ребятишек, которые прямо на полу играли своими
прошлогодними снами. А их мамаши сидели на скамеечках и  монотонно  вязали
длинные,  скучные  сплетни,  тщательно  отсчитывая  петли  и  стараясь  не
пропустить ни одной достоверной подробности. Время от времени какая-нибудь
из них поднимала то, что у нее получилось, повыше  и  спрашивала  у  своих
подруг:
     - Ну как?
     И те одобрительно кивали, не отрываясь от работы, чтобы, не дай  бог,
не пропустить свою очередь похвастаться сделанным. Иногда самая толстая из
них просовывала ногу  под  скамеечку,  на  которой  сидела,  и,  тщательно
прицелившись, пинала в  корму  собственного  крохотного  мужа,  который  с
такими же мужьями других женщин прятался там. Мужик мгновенно летел  вверх
тормашками,  но  уже  через  пять  минут,  всласть  наматерившись,   снова
присоединялся к тесному кружку таких же, как и  он,  обездоленных  браком,
чтобы спокойно попить  пивка,  посудачить  о  женщинах  и  перекинуться  в
картишки.
     Ипат уже сворачивал за угол,  к  буфету,  когда  сквозь  шум  вокзала
пробился крик: "Проворонили, гады!" Наступила мертвая  тишина.  И  в  этой
тишине все услышали отчетливый шум мотора  взлетающего  самолета,  который
постепенно перешел в клекот и стал удаляться.
     Вокзал охнул и встал на дыбы. Воспользовавшись этим,  Ипат  проскочил
под стеной в том месте, где она  приподнялась  над  полом  метра  на  два,
кстати - вовремя. Стена мгновенно опустилась. А в зале аэропорта поднялись
душераздирающие вой и крик. Сквозь обширные окна можно  было  видеть,  как
толпа ринулась к окошечкам касс. Несколько человек подскочили к служебному
входу и стали палить в него из старинных дуэльных пистолетов.
     Прямо из стены  вдруг  выпрыгнула  группа  милицайтов,  закованных  в
старинные рыцарские латы и вооруженных дубинками и ночными горшками. Толпа
встретила их нестройным залпом, который, впрочем, не  причинил  милицайтам
никакого вреда. А из дверей багажного отделения и буфета, видеокооператива
и комнаты отдыха лезли уже другие вооруженные штакетинами милицайты.
     Напрасно седой мужчина в лиловом парике размахивал веревкой и кричал:
"Линч!". Напрасно худая девица, одетая в штормовку с  протрафареченной  на
спине надписью "Беломорканал", щедрой рукой рассыпала по сторонам бомбочки
из магния и бертолетовой соли. Напрасно двое десятилетних пацанов  швыряли
с верхней галереи  цветочные  горшки,  подбадривая  друг  друга  индейским
улюлюканьем. Напрасно...
     Толпу быстро и организованно  смяли,  и  она  побежала.  Под  напором
людских тел входные двери были сорваны с петель, послышался  звон  стекла.
Словно паста из тюбика, толпа выдавливалась на улицу, где  побоище  сейчас
же прекратилось. Милицайты занялись патрулированием пустого  зала,  а  те,
кто оказался вне вокзала, стали искать автоматы для  продажи  газированной
воды.
     -  А  что,  собственно,  произошло?  -  спросил  Ипат  у  одного   из
пассажиров, одетого в штаны из мешковины. Больше ничего на  нем  не  было,
если не считать майки, нарисованной масляной краской прямо на голом теле.
     - "Что, что", - передразнил он. - Непонятно разве? Летающий  крокодил
втихаря сел на взлетную площадку и прикинулся  пассажирским  самолетом.  А
аэродромщики его проворонили и сто двадцать пять человек как корова языком
слизнула.
     - А сбить не пробовали? - ошарашенно спросил Ипат.
     - Сбить? Сбей его попробуй, если он  над  самой  землей,  на  бреющем
полете... Эх, слушай, ты не знаешь, где тут можно попить?
     Ипат пожал плечами. Парень махнул рукой и растворился в толпе.
     Минут через пятнадцать народ  вокруг  вокзала  рассосался.  Милицайты
тоже успокоились. Несколько человек даже подняли  забрала  и,  усевшись  у
самого входа, мирно покуривали, время от времени спрашивая у тех, кто  был
на площади: "А здорово мы вас?" Им отвечали неразборчивыми ругательствами.
     Ипат подошел и спросил у  одного  из  милицайтов,  щит  которого  был
украшен замысловатым вензелем и гербом, на котором была изображены толстая
книга, очевидно свод законов, бутылка и что-то здорово похожее на  женский
лифчик:
     - А что, самолеты сегодня больше летать не будут?
     Тот задумчиво оглядел его с ног до головы, потом бросил окурок в урну
и, прежде чем надвинуть забрало, сказал:
     - Господи, ну конечно будут. Еще минут пятнадцать, все успокоятся,  и
начнем запускать... Так что не волнуйся.
     - А я и не волнуюсь, - сказал  Ипат  и  ушел  на  поиски  чего-нибудь
съедобного.
     Вернулся  он  через  полчаса,  сытый,  рассеянно  ковыряя   в   зубах
заостренной палочкой.
     Вокзал снова был полон. И кто-то что-то уже покупал,  кто-то  куда-то
спешил и толкался, кто-то улыбался, а кто-то плакал...
     Ипат понял, что о похищенных людях уже забыли. А может, и не  забыли,
просто поручили разобраться в этом деле кому нужно. А  уж  "кто  нужно"  в
этом разберется...
     Так что не стоит и волноваться.
     И можно лететь... можно лететь... можно... лететь... Лететь?
     Он вдруг понял, что лететь ему на самом деле никуда не нужно.  Зачем?
Он должен остаться здесь и найти ребят, с которыми был в Лемурии.
     Как-то так получилось, что,  вернувшись  в  свой  родной  город,  они
рассеялись по дворам и улицам, потеряли друг друга. Если сейчас ничего  не
сделать, они больше не встретятся, прочно запутавшись в паутине  будней  и
забот. Да, он должен их,  своих  друзей  по  Лемурии,  найти.  По  одному.
Обязательно. О чем они будут  говорить,  когда  встретятся?  Да  черт  его
знает! Возможно, ни о чем. В этой мирной жизни, где все так похожи  и  все
так похоже и есть только одна забота - достать как можно больше  денег,  о
чем они, собственно, могут  поговорить?  Нет,  скорее  всего,  они  просто
посидят вечером на  крыльце  и  помолчат.  На  теплом,  нагретом  за  день
крыльце. И этого будет достаточно. Потому что тогда он,  наверное,  сумеет
понять что-то, для него совершенно непонятное...  И,  может  быть,  станет
другим, совсем другим... А там...
     Итак,  кто  первый?  Андрей?  Рыжий,  круглолицый  Андрей  по  кличке
Трассер. Что же, он так он. Теперь остается его только найти.
     Закрыв глаза, Ипат сосчитал до трех, и,  когда  кончилась  бесконечно
долгая пауза, почувствовал, что держит в правой руке что-то. Открыв глаза,
он увидел, что это золотистый волосок, который убегал все дальше и  дальше
и где-то там, квартала через два, сворачивал за угол.
     Как это получилось, он не знал.  Просто  этому  его  научила  бабушка
Маланья. Она говорила, что все люди - единый организм. И нити связывают их
между собой. И если сумеешь увидеть нужную нить, то она приведет к нужному
человеку. Вот и все.
     На ощупь нить была очень мягкая. Легко пропуская ее  между  пальцами,
Ипат пошел вдоль по улице.
     Квартал, в который он попал, был какой-то странный.  Все  близлежащие
дома казались облитыми сахарной глазурью, которая ярко блестела на солнце,
разбрасывая по сторонам тысячи  зайчиков  и  бликов.  У  подъездов  стояли
черные правительственные "альбатросы", в которых  обедали  усатые  шоферы,
запивая крепким кофе толстые бутерброды с первосортной копченой  колбасой.
За чугунными оградами парков под внимательными взглядами нянечек  деловито
играли расфуфыренные, как на праздник, дети. Время от  времени  кто-нибудь
из них, с достоинством помахивая ведерком, провозглашал: "Все как один, во
главе с сыном Бориса Глебовича, на постройку песчаных куличей" или "Берите
пример с передовика детского труда, сына Ивана Пафнутьевича, во внерабочее
время сконструировавшего улучшенный  образец  камнеметательного  механизма
под названием рогатка!" И тогда все остальные дружно хлопали в  ладоши,  а
потом возвращались к прерванным играм.
     Ипат даже остановился, чтобы понаблюдать, как  два  карапуза  дерутся
из-за  лопатки,  на  черенке  которой  латинскими  буквами  было  выведено
"суперкинд". Оба они громко ревели, призывая своих  нянюшек,  которые  как
раз куда-то отлучились. Минут через пять им  это  надоело.  Тогда,  крепко
уцепившись за лопатку обеими руками, они  стали  поносить  друг  друга  на
великолепном английском языке. Последнее, что слышал  Ипат,  уходя,  было:
"гнилостный червяк, сын прачки и консерватора".
     - Ну и ну! - покачал он головой и подумал,  что  если  Трассер  здесь
живет, то ему явно "повезло".
     Но нет. Сахарные кварталы кончились, а нить все тянулась и  тянулась.
Время от времени Ипат останавливался подкрепиться и перекурить,  а  иногда
любовался, как бригады горилл выкорчевывают телеграфные столбы.  Некоторые
из  столбов  пробовали  возражать,  и  тогда   их   приходилось   усыплять
хлороформом.
     А нить все не кончалась. Ипат свернул в  верхние  кварталы,  потом  в
нижние, а под конец попал  даже  в  кварталы  сбежавших  от  вероятностной
волны.
     Это было странное место. Кривые, грязные улочки,  прорезанные  косыми
заездами,  заканчивающимися  глухими  тупиками.  Из  окон  высовывались  и
провожали его взглядами небритые мужчины и пьяные бабы.
     Наступил  вечер,  и  тут  нить  наконец-то  уперлась   в   деревянные
покосившиеся ворота, за которыми угадывался полуразвалившийся,  вросший  в
землю домик. С трудом отворив скрипучую калитку,  Ипат  увидел  просторный
двор.
     И тишина...
     Осторожно, ступая как по минному полю, Ипат направился к избушке.  Но
когда он был уже на середине двора, на пороге появилась дородная женщина в
цветастом платье и больших кирзовых сапогах.
     - Чего? - недобро рассматривая Ипата, спросила она.
     - Андрей дома?
     - Нету его и не будет. Уехал он, далеко уехал.
     Она смерила Ипата  взглядом.  Потом  повесила  этот  взгляд  на  шею,
точь-в-точь как портные вешают метр, и презрительно усмехнулась.
     Проглотив душный комок, неожиданно оказавшийся в горле, Ипат спросил:
     - А куда?
     - Куда? - женщина вдруг шагнула к Ипату и, твердо глядя ему в  глаза,
процедила: - Не знаю.
     И тут с Ипатом случилось что-то странное. Ему вдруг  стало  дурно,  и
окружающий мир подернулся туманом, а сам он, словно  робот,  повернулся  и
пошел прочь от этого дома, этого двора, этой улицы...
     Очнулся он квартала через три, в каком-то скверике,  на  скамейке.  И
тотчас же стал шарить по  карманам,  доставая  из  них  сигареты,  спички,
неиспользованные автобусные абонементы, тут же пряча их обратно, и  только
минуты через две понял, что хочет закурить. И закурил...
     Докурив сигарету до самого фильтра, он выкинул окурок и,  откинувшись
на спинку скамейки, попытался понять, что же все-таки произошло. И к  нему
пришло мгновенное, пронзительное ощущение страха и  любопытства,  чувство,
что взгляд той женщины разбудил кого-то, кто живет у  него  внутри.  И  он
проснулся всего лишь на секунду,  чтобы  улечься  поудобнее  и  тотчас  же
уснуть...
     А ведь было еще что-то, очень странное и знакомое. Но что? Запах!  Ну
конечно же! Странный какой-то, как  будто  поблизости  находился  сильный,
хищный зверь. Медведи так пахнут и еще...
     Да, а кроме того, пока он разговаривал с этой женщиной, за ее плечами
что-то появилось и тут же исчезло. И оно совсем не походило  на  человека.
Но что это было? Ясно одно - почему-то оно  показалось  очень  знакомым...
Почему?
     Он выкурил еще одну сигарету, но так и  не  смог  вспомнить,  что  же
все-таки видел.
     А потом накатило безразличие.
     Ну видел он что-то. Ну и что? И какая разница, кто это был?  В  конце
концов, его-то какое дело? Она женщина свободная и может принимать у  себя
кого угодно. И вообще, это ее сугубо личное дело, в которое нечего  совать
нос посторонним людям.
     Ипат постарался отвлечься и не думать об этой  женщине.  Он  скрестил
руки  на  груди  и  стал  наблюдать  за  молодящимися  бабусями,   которые
прогуливали своих взрослых внучек, крепко сжимая обрезы  и  с  подозрением
оглядывая  всех  встречных  молодых  людей.  Время  от  времени  бабуси  с
угрожающим видом щелкали затворами. Для профилактики, наверное.
     Наблюдая за ними, Ипат несколько успокоился и  даже  стал  обдумывать
план умыкания одной из внучек, той, что покрасивше. Но тут снова  одна  из
бабусь щелкнула затвором, и, очевидно, от этого звука на Ипата накатило...
     Он снова увидел Лемурию, рейд, ясно и подробно, как в кино.
     Из гарнизона вытягивалась  колонна  машин,  наполняя  воздух  пустыни
гудением моторов и  запахом  выхлопных  газов.  Черная  лента  дороги,  по
которой они ехали, делила пустыню пополам и исчезала в затянувшем горизонт
жарком мареве, над которым висело огненное чудовище - солнце.
     Медленно  и  неудержимо,  как  тонущий  океанский   лайнер,   исчезал
гарнизон, съедаемый горбатыми спинами барханов. Через час от него осталось
лишь несколько спичек наблюдательных вышек.
     Солдаты, которые сидели в кузовах машин, надвинув на глаза  панамы  и
крепко сжав  коленями  автоматы,  некоторое  время  еще  спорили,  пытаясь
определить,  сколько  уже  проехали,  но  потом,  когда  последнюю  черную
черточку съела желтизна песков, замолчали...
     И только  песок...  Автомат...  Глоток  теплой,  солоноватой  воды...
Марево... Смерчики на горизонте... Сосед закрыл глаза и уснул... Локтем  в
бок... Нельзя... Нужно быть наготове... Рейд...
     И снова: жара... песок... автомат... марево...
     Рейд...
     И опять: дорога... раскаленное небо медленно стекает в ручей времени,
омывающий подножие утеса равновесия этого бренного мира.
     Жара... Сосед справа закрывает  глаза  и  падает,  падает,  падает  в
бесконечную темноту... темноту... в конце которой  находится  его  дом,  с
петухами на крыше и старой, надломленной грушей в саду,  под  которой  так
приятно лежать, жмурясь от яркого летнего солнца... А можно еще  пойти  на
речку и,  раздевшись,  окунуться  в  ее  прохладу...  Но  мешает  падение,
падение, падение в бесконечную темноту... темноту... в конце которой....
     Песок...  Он  струится,  раздумывая  мимоходом,  лениво  и  спокойно,
спокойно,  спокойно...  о  том,  что  минуло.  О  былых  гордых  замках  и
могущественных  магах,  в  тишине  подземелий  творящих   добро   и   зло,
подкрепляющих его самыми ужасными клятвами из  всех  известных  на  земле,
создающих из ничего  золото  и  драгоценности,  а  также  маленьких  живых
человечков под названием гомункулюсы...
     Автомат...  Самое  главное  -   это   надежность   и   безотказность,
единственная гарантия в этом мире сдвинутого времени, сумасшедшего неба  и
забытых ужасов,  которые,  как  серная  кислота,  разъедают  все  чужое...
чужое... чужое... И поэтому здесь единственная  гарантия  -  надежность  и
безотказность...
     Марево... Они лежат там, в глубине, под защитой веков,  сковавших  их
движение  и  мысли.  Но  вот  приходит  что-то,   и   они   просыпаются...
просыпаются... просыпаются... проверяя: так ли еще остры клыки и  когти?..
Так ли еще сильны крылья?.. Хорошо ли  видят  глаза  и  действуют  лапы?..
Просыпаются...
     Рейд...
     А из-за горизонта выглядывало огромное лицо, ощерившееся  в  зверской
улыбке. У него был острый, похожий на клюв нос и глаза, как  две  кровавые
пещеры.
     Машины остановились. Солдаты стали прыгать через борта,  передергивая
затворы автоматов и беспокойно оглядываясь. С  одной  из  последних  машин
ударил ротный миномет. Гигантское лицо вспухло и взорвалось,  разлетевшись
пылающими кусочками.
     И тут зашевелилась пустыня. Чудовища, вампиры,  нетопыри,  циклопы  и
тролли, щеря желтые клыки, появлялись из  песка  и  с  рычанием  лезли  на
дорогу. Солдаты  били  по  ним  короткими  очередями.  Пули  рвали  синее,
полуразложившееся мясо.  Чудовища  хрипели,  корчились  и  тут  же  падали
обратно в песок, чтобы  сейчас  же  возникнуть  снова  и,  оскалив  клыки,
кинуться к машинам. А потом из песка высунулись длинные,  многосуставчатые
руки и зашарили по дороге, хватая все, что подвернется.
     С воздуха на дорогу пикировал кто-то огромный, косматый,  с  утробным
ревом, размахивающий огромным огненным ятаганом. Вот  он  полоснул  им  по
головной машине, и она мгновенно взорвалась. По пустыне пронесся радостный
вопль. Но со второй машины  уже  били  по  чудовищу  из  крупнокалиберного
пулемета. И Ипат на мгновение увидел  необыкновенно  сосредоточенное  лицо
пуле