Отстранил его Егор рукой, с кровати встал, по комнатам прошелся. Все
на месте,  одежда его на стуле висит, толстым слоем пыли покрытая. Холо-
дильник открыл,  а там все плесенью заросло,  видно,  электричества  нет
давно.  Краны заржавели,  пыль и запустение в доме.  Выглянул в окно,  и
тошно ему стало. Ни звука, ни гудения машин, ни света окон. Пусто и сум-
рачно, как в степи.
    Вышел Егор  на улицу,  она вся мусором завалена,  крапива растет под
окнами, асфальт тополиными ростками растрескан, и ни одно окно не горит,
ни одна тень за стеклом не шевельнется.  Совсем жутко ему стало, побежал
по улице, закричал, эхо от пустых домов отражается - нет никого. Улица в
шоссе перешла,  а шоссе в лес привело.  И рассвело. Солнце встало, мали-
новки поют,  кузнечики под ногами порскают.  И так уж одиноко Егору, как
никогда раньше. И слышит вдруг человеческие голоса. Побежал он туда, вы-
бежал на большую поляну, а там - люди. Ходят неторопливо, разговаривают.
И выходит ему навстречу Нина, светлая, тонкая, руки ему на плечи кладет,
в глаза смотрит,  И чуть не заплакал Егор,  прижался к ней, легкой, теп-
лой, живой.
    - Как хорошо, - говорит, - что ты жива и люди живы.
    - А мы и не люди вовсе, - смеется Нина. - Мы теперь лешие. И я тоже.
Ты один и остался человеком.
    Худо стало Егору, на землю повалился, лежит, плачет, землю кусает, а
Нина стоит рядом на коленях и гладит его по голове.
    - Хочешь, - говорит она, - я в яблоню превращусь? Или в птицу? А мо-
жет быть, в рыбу? Хочешь?
    Замотал головой Егор, сказать слова не может. И встала Нина, засмея-
лась, корешки из ног пустила, листьями оделась и стала яблоней.
    И чувствует Егор,  что и сам он в землю ногами входит,  меж камешков
корнями путь ищет, ввысь вытягивается, расчленяется на ветки и листья, и
стал он тополем, и хорошо ему и тревожно...
    - Не плачь, Егор, - сказал кто-то. - Спишь, а плачешь. Все лицо мок-
рое.
    Это Маша склонилась над ним,  она прикасалась пальцами к его  щекам,
слезы утирала, успокаивала. И Егор почувствовал себя таким уставшим, та-
ким слабым и маленьким,  что даже говорить ничего не хотелось.  Он лежал
на спине,  смотрел в небо неподвижно и плакал без звука, одними слезами.
И Маша вновь изменила свое обличье,  и уже не девочка  это,  а  взрослая
женщина с тяжелой русой косой, заплетенной вокруг головы, и мониста поз-
ванивают на груди при движении.  И лежит Егор на поляне,  среди  высоких
ромашек, и шмели гудят, и ни облачка в небе, и медом пахнет.
    - Посмотри, Егор, - говорит Маша, - разве плохо у нас? Посмотри вок-
руг и слезы осуши.
    - Эге-ге!  - послышался рядом голос Лицедея.  - Ты вот скажи,  Егор,
зачем к нам в лес пришел?  Что тебе,  своего города не хватает?  Мы же к
вам не ходим.
    Егору и спорить не хотелось,  и поворачиваться было лень, чтобы хоть
на мужика посмотреть,  - в каком он там виде появился. Но плакать перес-
тал, вытер слезы, на солнце высушил.
    - Что с вами говорить,  - сказал он немного погодя.  - Мы никогда не
поймем друг друга. Живите, как хотите, и нам не мешайте. Покажите дорогу
к людям. Мне от вас больше ничего не надо.
    - Да мы-то вам ничем не мешаем, - сказал мужик откуда-то из ромашек,
- а вот вы нам, ох, как мешаете! Так за что же вас любить и миловать?
    - Так я за всех людей отвечать перед вами должен?  Ну и делайте, что
хотите, только я вам так просто не дамся.
    - Нужен ты нам,  - пренебрежительно сказал Лицедей.  - Захотели  бы,
давно тебя на корм травам пустили. Живи уж.
    - Спасибо уж, - в тон ему ответил Егор и встал.
    - Разве мы не можем договориться? - спросила Маша.
    - О чем? Что вы от меня хотите? Или скучно вам, поговорить не с кем?
Валяйте разговаривайте.
    Лицедей оказался маленьким,  ростом не больше ромашкового стебля, он
сплел гнездышко в зарослях травы и сидел там, закинув ножку за ножку.
    - А вот то меня,  Егор,  забавляет, что вы всю природу под себя при-
способить вознамерились.  Все,  что есть в ней живого, все своим считае-
те. Вот того же медведя в цирке всякой своей ерунде учите. Штаны на него
наденете, шляпу, на велосипед посадите и радуетесь. И сказки-то ваши все
глупые.  Те же люди,  только имена звериные. А зачем вы это делаете? А я
скажу,  зачем. Видеть вам забавно, когда зверь на человека похож. Хоть и
похож, а все глупее человека. Вот тем и смешон. Разве это не издеватель-
ство?
    - Послушай,  ты,  лешак,  - сказал Егор, отряхивая пыльцу, - нет, не
издевательство. А совсем наоборот. От одиночества это нашего, от неспра-
ведливости, что только мы одни на земле и не с кем больше слова перемол-
вить. Вот и зверей наделяем людским образом, языком и поступками челове-
ческими.  А ваше племя никогда людей не любило,  недаром издавна вас не-
чистью зовут. Нечисть и есть нечисть. Что от вас доброго на земле?
    - А от вас? - быстро вставил Лицедей.
    - Да,  люди  много  зла причинили и себе,  и природе,  но и добра не
меньше. А вы - ни то ни се, ни доброе ни злое, ни черное ни белое.
    - А вот ты и не прав! - воскликнул Лицедей, подскакивая в гнез- дыш-
ке.  - Мы и то, мы и се, и доброе, и злое, и черное, и белое, и рыба мы,
и зверье мы,  и трава,  и букашки - все это мы.  В природе нет зла и нет
рамок,  в которые вы ее втискиваете.  В ней все едино. И мы с ней - одно
целое.
    - Оставайся с нами,  Егор, - просто сказала Маша. - Хочешь, таким же
будешь, как мы?
    - С вами?  - Егор даже присвистнул. - Да на кой черт я вам, и вы мне
для чего сдались?  Вот уж спасибо.  Невелика радость в гусеницу  превра-
титься да травку жевать с утра до утра,  или птичкой стать да с ветки на
ветку перепархивать...  Не хочу быть ни деревом, ни дятлом, ни медведем.
Не хочу быть ни лешим,  ни чертом, ни богом, ни ангелом. Мне и в челове-
ческом обличье хорошо живется.  Я - человек,  и выше меня нет никого  на
Земле.
    - А ты попробуй, Егорушка, - сказала Маша, - может, и понравится.
    - Нет, - ответил Егор, - не понравится. Не нуждаюсь я в вашей милос-
ти.
    Подбросил в воздух топор, ловко поймал его одной рукой. Зайчик блес-
нул на лезвии.
    - Ночью, - сказала Маша, - ночью все увидишь и поймешь.
    - Эге,  - согласился и Лицедей,  - ночью, может, и поймешь. Не опоз-
дай на праздник,  Егор.  Гордись, ты первым из людей увидишь его. И зна-
ешь,  почему?  А потому,  что ты уже и не человек вовсе. Ты только дума-
ешь,  что ты человек, а на самом деле - едва-едва наполовину. Вот и цац-
каемся с тобой, на свою половину перетягиваем. И перетянем, вот увидишь,
еще как перетянем!
    - Я только тогда перестану быть человеком,  когда умру. Пока я жив -
я человек, а жить я собираюсь долго. Ясно?
    - Ночью,  - повторила Маша, утончаясь и пригибаясь к земле, - ночью,
- повторила уже тише, покрываясь коричневой шерсткой, - ночью, - и стала
косулей,  посмотрела на Егора влажным глазом и мед- ленно пошла к лесу и
уже ничего не сказала.
    - Эге!  - подтвердил и Лицедей,  отращивая  прозрачные  крылышки.  -
Эге-ге!  - прокричал он,  взлетая в воздух. - Эх, ночка-ноченька, завет-
ная!
    И они ушли с поляны,  улетели,  растворились в чаще  леса,  неулови-
мые,  бесформенные, многообразные, непостижимые, как сам лес, как реки и
горы его, как звери и птицы его, как сама природа.
     ГЛАВА ШЕСТАЯ
    Человеческий календарь и расчленение однородного потока  времени  на
минуты и часы потеряли для Егора значение.  Он плыл в общем нераз- дели-
мом потоке, влекущем с собой лес с его непрекращающимся перехо- дом, пе-
ретеканием живого в мертвое и мертвого в живое;  и в самом Его- ре бесп-
рерывно умирало что-то и нарождалось новое, неощутимое сначала, чужерод-
ное ему, но все более и более разрастающееся, наполняющее его, перелива-
ющееся через край, врастающее в почву, в травы, роднящее его с этим бес-
конечным непонятным миром, дотоле чуждым ему.
    В той,  городской, жизни он никогда бы не поверил всерьез в леших, в
русалок и прочую нечисть,  знакомую с детства по сказкам, но воспри- ни-
маемую лишь как выдумку, вымысел народа, наделенного богатой фан- тазией
и неистощимой способностью к творчеству.
    И вот он сам прикоснулся к этому древнему  легендарному  роду,  изд-
ревле населявшему славянские земли,  к племени,  живущему с людьми бок о
бок, вымирающему, как само язычество, уходящему в никуда, раство- ряюще-
муся  в лесах,  полях и реках.  К душе природы он прикоснулся,  к истоку
своего собственного племени, все более и более уходящему от при- роды.
    И слиться с этим мифическим родом не означало ли  и  самому  обрести
свой  потерянный корень,  уйти на свою незнаемую родину,  туда,  где ру-
салка нянчит головастиков и пасет мальков,  где леший живет  внутри  де-
рева,  а водяной растворен в озерах,  где лес, превратив свою душу в де-
вушку, приносит плоды в руках, пахнущих свежей водой.
    Слиться с ним и перестать быть человеком или,  быть может, наоборот,
найти разорванную связь и вернуться к тем временам, когда и люди едины с
природой, и не вычленяли себя из нее, и тела свои населяли душами зверей
и птиц, а душу свою посвящали всему живому...
    И не знал Егор,  что станется с ним, в одно он упрямо верил - смерть
его не дождется.
    Он шел по затихшему лесу,  и ни одна сойка не трещала над его  голо-
вой, и ни один лист на колыхался от ветра, и только хрустели сухие ветки
и шуршали под ногами.  Он не выбирал направление,  но, куда бы ни шел, в
любую  сторону  бесконечной  тайги,  все  равно  на его пути должны были
встретиться люди, и это вселяло надежду.
    Вечер застал его в широкой лощине,  поросшей густыми зарослями папо-
ротника. Волглые, ломкие, с узорчатыми листьями, они поднимались до поя-
са,  мешая продвижению. Он ломал их, сминал ногами, роса промочила одеж-
ду.  Зашло солнце,  быстро накатили сумерки, а он никак не мог выбраться
из папоротника. Казалось, что лощина растянулась до бесконечности, папо-
ротники  вытянулись  и стали такими высокими и густыми,  что приходилось
прорубать дорогу топором.  Егор клял себя,  что решил пересечь лощину, а
не обошел ее стороной,  но возвращаться не было смысла, и он шел вперед,
а на самом деле кружил, заблудившись там, где заплутать было немыслимо.
    Ему не хотелось верить, что нечистая снова водит его, но, по-видимо-
му,  так оно и было. Тогда, зная, что сопротивляться бесполезно, он рас-
чистил себе место посуше, сел и стал ждать.
    Взошла молодая луна,  узкий серпик давал  мало  света.  Егор  сидел,
скрытый  высоким папоротником,  и разрезы листьев,  черные на фоне неба,
нависали над головой, позванивая на ветру. Было тепло и даже душно, гус-
тые испарения поднимались от земли, дурманили, навевали сон, неотличимый
от яви.  Егор и сам не понял,  заснул он или просто задумался,  но когда
протрубил рожок вдалеке и он,  вздрогнув,  взглянул на небо,  то увидел,
что луна поднялась высоко и неподалеку кто-то разжег костер. Отсветы ог-
ня метались по листьям.
    И вздрогнули резные листья папоротника,  заколебались сочные стебли,
и снова запел рожок, и вслед ему заголосил рог, и гром барабана колыхнул
воздух.  И папоротник ожил,  зашевелился, изнанка листьев его вспучилась
буграми, тотчас же лопавшимися с приглушенным звоном, и оттуда выпрасты-
вались голубые, нигде и никем не виданные цветы.
    И шум крыльев, гомон голосов, топот бесчисленных ног заполнили поля-
ну.  Егор лег на землю и, не мучаясь напрасным любопытством, пожелал од-
ного - стать невидимым.  От цветов исходил душный запах, щекотал ноздри,
пьянил, кружил голову.
    Кудрявая кошачья голова просунулась меж  стеблей,  сверкнул  зеленый
глаз в сторону Егора.
    - Да это же Егор, - сказал мяукающий голос.
    - Он тоже пьет сок? - спросил другой, шелестящий.
    - Не-а, - мурлыкнул мяукающий.
    И лохматый черный кот с длинными зубами, не помещающимися в па- сти,
выпрыгнул из папоротников и мягко вскочил на живот Егору.
    - Ты кто? - спокойно спросил Егор.
    - Курдыш,  - ответил кот и лизнул Егора в щеку.  Пасть его пахла ме-
дом. - Ты почему не пьешь сок? Вку-у-сный со-о-к!
    Неслышно выполз из зарослей еще кто-то,  неразличимый в темноте, за-
шуршал, завздыхал по-старушечьи.
    - Кто это с тобой?
    - Да Кикимора это,  - ответил кот, вытянул шею, надкусил острыми зу-
бами голубой цветок и заурчал довольно.
    Егор приподнялся на локтях.  Все равно его обнаружили,  и скрываться
было бесполезно.
    - Забавно,  - сказал он,  - ну,  покажись, Кикимора, покажись. Какая
хоть ты?
    Он протянул  руку  по  направлению  к  неясной тени и тут же получил
крепкий щелчок по лбу.
    - Не приставай к ней,  - посоветовал Курдыш,  - она любопытных  все-
гда щелкает. Хочешь, она тебя пощекочет? Она хорошо щекочет.
    - Вот уж не надо.
    - Как хочешь. Пошли со мной. Я тебе всех покажу.
    Курдыш снова надкусил цветок, аккуратно высосал сок, сплюнул ко- мо-
чек. Егор встал. Идти к костру не хотелось, но, пожалуй, другого вы- хо-
да и не было.  Он вздохнул и,  оборачиваясь,  медленно побрел сквозь за-
росли туда,  где слышались смех,  крики, гуденье рожка и стрекот бараба-
на. Под ногами бесшумно вертелся Курдыш, поясняя на ходу:
    - На  второй  день молодой луны зацветает папоротник,  и все собира-
ются сюда.  Все здешние и все пришедшие,  все,  кто уцелел. Ты всех уви-
дишь.
    - Папоротник  не цветет,  - сказал Егор.  - Он размножается спорами.
Глупости ты говоришь.
    - Ну да,  - охотно согласился Курдыш,  - и я говорю,  что  глупости.
Вку-у-сные глупости!
    И он аппетитно зачмокал.
    - И Лицедея там увидишь,  - говорил Курдыш. - Их, леших-то, пропасть
как много здесь. И Стрибог здесь, и Похвист, и Белбог, и Чернобог, и Ла-
до с пострелятами, и Перун здесь.
    - И Мавка? - спросил Егор.
    - И Мавка здесь,  и Мара,  и Полудница, и обийники, и очерепяники, и
болтняки, и трясовицы, и банники, и овинники, и жихари. Все сок лю- бят.
И здешних много: Моу-нямы, Дялы-нямы, Коу-нямы, все они здесь.
    - Короче, вся нечисть, - сказал Егор, - шабаш у вас, выходит, сегод-
ня. Ну и черт с вами, я вас не боюсь.
    - А чего тебе бояться? - успокоил его Курдыш. - Ты теперь наш.
    - Я пока человек,  - усмехнулся Егор.  - Люди давно  цветущий  папо-
ротник ищут,  да не находят никогда. Или вы меня уже не боитесь и за че-
ловека-то не считаете, раз на свой шабаш зовете?
    - Да какой же ты человек!  - засмеялся  Курдыш.  Замяукал,  заурчал,
вспрыгнул  на плечо,  уцепившись острыми когтями за рубаху.  - От тебя и
людским духом не пахнет.
    - Еще чего!  - возмутился Егор, но кота не сбросил. - Вы сами по се-
бе, я - сам по себе. Я вам мешать не буду, и вы меня не трогайте. Не ну-
жен мне ваш папоротник.
    - А ты попробуй,  Егор, попробуй, - льстиво уговаривал Курдыш, жарко
дыша на ухо. - Вку-у-сно, ой, как вкусно!
    И раздвинулись заросли, и вышел Егор на поляну. Горел жаркий костер,
и в свете его,  в тучах искр,  в голубом дыму,  теснились сотни существ,
опоясанных гирляндами и венками из цветущих листьев папоротника,  пляса-
ли,  пели, дудели в свирели и рожки, прыгали, носились по поляне, взвиз-
гивали, кувыркались через костер, вспарывая воздух легкими телами.
    Егор остановился у края освещенного круга.
    - Дальше  я не пойду,  - твердо сказал он.  - Нечего мне там делать.
Мне и отсюда хорошо видно.
    - Его-о-р!  - позвал его знакомый нежный голос,  и Егор узнал Мавку.
Она шла к нему,  неслышно ступая,  и трава не сминалась под ее но- гами.
Обнаженная,  стройная,  текучая,  как вода, изменчивая, как вода, убийс-
твенная и животворная, как вода.
    - Ну,  здравствуй,  - сказал Егор, против воли сжав топорище. - Сно-
ва обниматься полезешь, русалочка?
    Она приблизилась к нему,  дохнуло холодом и влагой от ее тела.  Без-
думно и спокойно посмотрела в глаза, улыбнулась.
    - Любимый ты мой, баский, - прошептала. - Скучал ли ты обо мне?
    - Чуть не помер от тоски, - ответил Егор и, повернув голову к Курды-
шу, сказал: - Слушай, дружище, избавь ты меня от нее. Век не забуду.
    - От Мавки-то кто тебя избавит?  - задумчиво мяукнул кот.  - От нее,
как от воды, не убережешься. Да ты не бойся. Сегодня она тебя не тронет.
    - А  пропади она пропадом!  - в сердцах сказал Егор и зашагал в дру-
гой конец поляны.
    Мавка и в самом деле не стала преследовать его.  Она  расплылась  по
поляне текучим зеркалом и, журча, потекла в заросли.
    Кучка пляшущих наскочила на Егора,  рассыпалась перед ним, окру- жи-
ла.  Толпа существ схватила его за руки и повлекла  в  освещенный  круг,
крича и улюлюкая.  Мелькали лица, морды, рыла, хари, мохнатые, пот- ные,
вытянутые,  сплющенные, заостренные, безгубые и брыластые. Все они тяну-
лись к Егору, корчили ему гримасы, хохотали и щипались. Егор не вырывал-
ся,  только лицо отворачивал,  когда слишком близко нависала  чья-нибудь
нечеловеческая морда. Курдыш больно вцепился в плечо ког- тями, Егора не
покидал.
    - Это лешие тебя кружат,  - говорил он.  - Вот и Лицедей среди  них.
Узнаешь?
    Кто-то в знакомом колпаке и в черных очках прижался к Егору.
    - Ну как,  Егорушка?! - прокричал он. - Эх, ночка-ноченька заветная!
Да ты попляши, попляши, Егорушка, отведи душу-то, успокой ее, неприкаян-
ную, потешь ее, бездомную! Соку-то выпей, хороший сок, ох, хороший!
    - Не буду я пить ваш сок! - выкрикнул Егор. - И не заставите!
    - Заставим!  Заставим! - кричали лешие. - К Перуну его, к Перуну! Он
так ему покажет! Он так его научит!
    Егора плотно обхватили со всех сторон,  сдавили и повлекли к костру.
Курдыш не расставался с ним,  он только плотнее сжал шею лапами, и непо-
нятно было, то ли он оберегает Егора, то ли, наоборот, - помогает им.
    - Не брыкайся,  Егор,  - советовал он.  - Все равно не убежишь. Наз-
вался груздем, полезай в этот, как его... Ну, полезай, короче.
    И Егора  подтащили  к огромному истукану.  Голова у него была сереб-
ряной,  длинная борода тускло поблескивала позолотой,  а деревянное тело
прочно поставлено на железные, уже поржавевшие ноги. В правой руке исту-
кан держал длинный извилистый сук.
    - Перун,  а Перун! - заголосили вразнобой лешие. - Вот Егора-то нау-
чи!  Долбани его молоньей-то!  Вразуми его,  бажоного!  Повыздынь его да
оземь грянь. Сок-то пить не желает!
    И шевельнулся истукан, и затрещала его древесная плоть от внутренне-
го напора,  заскрипело сухое дерево тулова,  зазвенела борода, открылись
серебряные веки, и на Егора глянули ясные голубые глаза.
    - Пей!  - приказал он громким скрипучим голосом и стукнул  палкой  о
землю.
    - Не хочу,  - сказал Егор.  - Не хочу и не буду.  Не хочу таким, как
вы, быть. Хочу человеком остаться.
    - Был человеком - лешим станешь! Пей!
    - После смерти, - согласился Егор. - А сейчас не заставишь!
    И звякнули глухо железные ноги Перуна,  и сверкнули глаза, и палка в
руке налилась желтизной и, меняя цвета побежалости, накалилась до- бела.
Он стукнул еще о землю, и посыпались ослепительные нежгучие ис- кры. Ле-
шие с визгом разбежались,  и Егор остался один на один с Перу- ном, если
не считать Курдыша, как ни в чем не бывало задремавшего у него на плече.
    - Что же ты,  внучек?  - неожиданно мягко спросил Перун, с треском и
скрипом наклоняясь к Егору.  - Негоже так. Раньше-то вы меня почитали, а
ныне посрамляете. Разве мы не одного корня?
    - Не помню,  - сказал Егор, растирая затекшие руки. - Не помню я те-
бя, Перун, и внуком твоим себя не считаю.
    - Мудрствовать по-мурзамецки выучились,  на курчавых да волооких бо-
гов нас сменяли.  Прежде-то себя внуками Перуновыми да внуками Дажьбожь-
ими чтили,  а ныне-то где корень свой ищете?  В стороне полуденной, да в
стороне закатной. А корень-то здесь!
    И Перун снова ударил раскаленным посохом о землю. Запахло озоном.
    - Мы одной крови,  - сказал Перун совсем тихо.  - Выпей сок,  обрети
вотчину.
    И он протянул Егору рог, наполненный голубым светящимся соком.
    - Эх ты,  глуздырь желторотый, - по-стар