уки под стол, но тут же вынимал их, когда Буданов придвигал  ему
щедрую рюмку.
   Они быстро сошлись на том, что все беды от баб, что хорошо  бы  извести
их под корень, но как это сделать, они не придумали и спорили  так  шумно,
что их не слишком вежливо выпроводили из зала.
   Их разделил поток людей, спешащих на  электричку,  и  Буданов  не  стал
искать своего недавнего собеседника, он даже имени его вспомнить не мог. У
него хватило ума не садиться за руль, а пока ехал в троллейбусе, то  успел
протаять лбом светлое  окошко  в  заиндевелом  стекле,  и  сумрачный  сон,
мелькнувший на минуту, настроения ему не испортил.
   Вышел на своей остановке, в ста метрах от дома. Теперь встреча с  женой
уже не казалась ему столь драматичной, и он, стряхнув снег  с  шапки,  без
колебаний открыл  дверь  своим  ключом.  Не  стоит  описывать  всего,  что
произошло в ближайший час, но только вышел Буданов  из  дома,  где  прожил
двенадцать лет, растрепанным, несчастным и в конечном счете - бездомным.
   Злообильная жена его распахнула дверь и выкинула вслед ему  чемоданчик,
приготовленный, наверное,  заранее.  Не  мучась  напрасной  гордостью,  он
раскрыл его и увидел то, что обычно  брал  с  собой  в  командировки.  Это
немного успокоило.
   - Просто я уезжаю в командировку, - сказал  он  сам  себе,  -  дней  на
десять, а потом приеду. Вот и все дела.
   Автомобиль его заносило снегом, замерзающая вода  готовилась  разорвать
радиатор, он не видел этого, но  знал,  что  так  и  есть,  и  жалости  не
испытывал, а из всех людей и вещей на всем белом свете жалел только  себя,
и жалость эта была столь острой, что впору бы ему заплакать, но  на  улице
делать это он стеснялся, дом он потерял, а специальных мест для облегчения
горя в городе не было.
   Итак, он вышел на очередной виток налегке, с  чемоданчиком  в  руке,  с
хмелем в голове и с болью в сердце.
   Антипова встретила его в домашнем халате, на  кухне  булькало  и  пахло
чем-то жареным, он дохнул на нее водочным перегаром, она зажмурила глаза и
сказала:
   - Володенька ты мой,  наконец-то  ты  пришел,  -  обняла  его  нежно  и
поцеловала в небритую щеку.
   - Я Слава, а не Володя, - слабо возмутился он, но она покачала головой,
улыбнулась и еще раз дотронулась губами до его щеки.
   Телевизор был включен, шел забавный мультик: звери, похожие  на  людей,
гонялись друг за другом и за людьми, похожими на зверушек.
   Буданов разделся, прошелся по комнате, уже знакомой, уже признавшей его
и не такой враждебной, как раньше.
   Антипова хлопотала на кухне, и он стал разговаривать сам с собой.
   - Ну хорошо, - сказал он, - пусть меня зовут Васей или Володей, не  все
ли равно. Ведь я уже не я, уже не Вячеслав Буданов. У Буданова была машина
и жена по имени Лена,  и  не  было  цветного  телевизора,  а  у  меня  все
наоборот, значит, я  не  Буданов.  Тот  Буданов  совершил  преступление  и
остался безнаказанным, и ничего общего у меня с ним нет. Значит так:  меня
зовут Володя, фамилия моя Антипов и там, на  кухне  -  моя  жена,  Катя...
Надо, пожалуй, сменить мебель. Вот сюда мы поставим  стенку,  вот  сюда  -
новый диван, вот сюда - кресло, а стены лучше оклеить обоями...
   - С  цветочками,  -  перебила  его  вошедшая  Антипова,  -  с  розовыми
цветочками по голубому фону. И люстру, непременно люстру.
   - Да, конечно, Катюша, - согласился Буданов и посмотрел на часы. - Эге,
да сейчас магазин на обед закроется. А это дело надо обмыть. Ты подожди, я
быстренько.
   И он накинул пальто и, поглядывая на часы, выбежал на улицу.
   - Володенька! - крикнула ему вслед Антипова. - Ты осторожней беги, а то
опять под машину попадешь! Гололед на улице!



   Олег Корабельников.
   Дом и домовой

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Башня птиц". СпБ., "Азбука", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда они поженились, то можно было бы жить у родителей Светы,  но  они
оба предпочли снять старый дом на окраине  города,  до  того  ветхий,  что
казалось - построен он в незапамятные времена. На самом деле дому было  не
больше полусотни  лет,  но  постоянные  ветра,  близость  реки  и  оползни
состарили его, как старят человека житейские невзгоды.
   Дом был как дом, с красной кирпичной трубой, обломанными наличниками, с
окнами, заколоченными досками. Люди, жившие в нем, оставили свои следы,  и
по ним можно было прочесть очень многое. Кто-то выбирал место именно  это,
а не другое, кто-то  рубил  сруб  -  вот  следы  от  топора,  неизгладимые
временем, а вот резные наличники, любовно сработанные  рукой  мастера.  На
косяке двери - зарубки, одна выше другой, это подрастали дети, вот  собака
царапала крыльцо, и конура ее еще цела, и проволока  для  цепи,  натянутая
через двор.
   В  комнате  на  стенах  -  светлые  пятна  от  фотографий  и  ковриков,
поржавевшие гвозди, вбитые, казалось бы, в беспорядке, но когда-то  каждый
был на своем, необходимом месте, и на него  вешали  одежду,  или  полку  с
посудой, или занавески.
   Люди годами обживали дом, и он сживался с ними, они  привыкали  друг  к
другу, притирались, люди уже хорошо знали, что, скажем,  вторая  ступенька
на крыльце поскрипывала, а входя  в  сени,  нужно  наклоняться,  чтобы  не
задеть о косяк, и делали это спокойно и привычно. И дом, должно быть, тоже
зависел от жильцов, ведь они заботились о нем,  белили  стены,  конопатили
щели и не хотели, чтобы он  умирал  преждевременно.  Он  был  их  жилищем,
неотъемлемой частью их самих, свидетелем их горя  и  радости,  рождений  и
смертей, и вот они уехали обживать новый дом, а этот остался доживать свой
век, уже почти мертвый без населяющих его людей...
   Они вошли в него, половицы, потертые и некрашеные, скрипели под ногами,
кое-где их прогрызли мыши, штукатурка  осыпалась,  обнажив  крестообразный
рельеф  дранки,  потолок  отсырел  и  протекал,  а  печка  и  вообще  была
разрушенной. Они остановились на пороге и долго стояли там, обнявшись.
   - Вот мы и дома, - сказал Сергей. - С новосельем!
   В первые дни они спали на раскладушке, подальше от окна,  и  неудобство
тесноты не казалось им мучительным. По  ночам,  прислушиваясь  к  вздохам,
скрипам  и  шорохам  старого  дома,  они  наделяли  его   душой,   шепотом
придумывали ему биографию и переводили жалобы его  на  человеческий  язык.
Они привыкали к дому, к его неуюту, к чужим запахам, к половицам, истертым
чужими ногами, к виду из окна, который ушедшие считали родным и  привычным
и ждали только, чтобы и дом привык к ним и стал считать их своими.
   У Сергея был отпуск, вернее, то неопределенное  состояние,  возникающее
при переходе из одного слоя жизни  в  другой.  Он  закончил  институт,  на
работу еще не устроился и, порвав привычные связи, еще  не  успел  завести
новые. С самого утра он занимался ремонтом, приспосабливал дом к себе, как
старую одежду, обновлял, омолаживал.  Складывал  печь,  штукатурил  стены,
стеклил окна. Дом изменялся, молодел, но эта молодость была сродни  гриму,
наложенному неопытной  рукой  на  лицо  старика.  Свежевыструганная  дверь
напоминала протез, новые ступеньки  крыльца  походили  на  вставные  зубы,
пахнущие смолой рамы, чуждые привычному косяку, резали глаз. Казалось, что
дом противился омоложению - по ночам с шорохом отваливалась штукатурка,  с
устрашающим треском оседал потолок, печь дымила и почти не  грела.  Сергей
не отчаивался, он  знал,  что  дом  приручить  нелегко,  и  когда  струйка
дождевой воды сбегала прямо в постель, он отодвигался, подставлял  таз  и,
слушая голос воды, говорил Свете:
   - Наш домовой совсем разошелся. Купи ему творога  со  сметаной.  Может,
подобреет.
   Они втянулись в эту странную  игру,  чуть  ли  не  всерьез  веря  своим
выдумкам. Оставляли творог за печкой, и  когда  наутро  миска  оказывалась
пустой, не удивлялись. Скорее всего,  творог  съедали  мыши,  но  хотелось
верить, что и в самом деле домовой принимал дары, но все  равно  продолжал
свои бесчинства - куролесил, топал ногами по чердаку,  стучал  в  подполе,
дул в трубу, да так, что сажа вырывалась  черным  облачком  и  оседала  на
беленой стене.
   - Каков наглец! - возмущалась Света. - Мы его кормим, поим, ублажаем, а
он нас выгоняет.
   - Не беда, - говорил Сергей, - всему свое  время.  Привыкнет.  Мы  ведь
чужие в этом доме, а он хозяин.
   Света соглашалась с ним и забеливала печку, рисовала на стенах цветными
мелками невиданные цветы, зверушек с большими  глазами,  птиц  с  пестрыми
крыльями. Сырость проникала и сюда, вода  стекала  даже  по  печке,  цветы
увядали  раньше  срока,  птицы  теряли  перья,  а  зверьки  съеживались  и
расплывались. Шли дожди, крыша дома, казалось, притягивала к себе всю воду
и, не растеряв ни  капли,  бережно  пропускала  сквозь  потолок.  Утром  и
вечером в комнатах стоял звон капели. Света уставала выносить  кастрюли  и
тазы, раздражалась, а Сергей успокаивал ее.
   - Не беда, - говорил он неизменно. - Зато какая музыка. Под нее  хорошо
думается и спится. День и ночь - весна.
   - Ты несчастный оптимист, - отвечала Света. -  Тебя  все  радует,  даже
горе. Займись-ка по-настоящему ремонтом.
   - Вот дожди кончатся и займусь. А ты купи домовому что-нибудь  вкусное.
Не может быть, чтобы у него не было слабостей.
   И Света покупала конфеты в шуршащих  обертках,  мороженое  в  хрустящих
стаканчиках, пастилу и мармелад, и все это складывала под печку. Ночью там
кто-то  шуршал  и  пищал,  но  они  не   заглядывали   туда,   не   хотели
разочаровываться и продолжали придумывать истории  о  строптивом  домовом.
Однажды Света купила халву, и наутро прекратились дожди,  пришла  жара,  и
комната быстро просыхала, наполняясь теплом и светом.
   - Вот что он любит, - сказал Сергей. - Тут-то мы его и купим. Наверное,
никто раньше не кормил его халвой.
   И он начал перекладывать крышу. Опыт у него был  со  времени  работы  в
стройотряде, материал достал через тестя и, не требуя ни  у  кого  помощи,
один пилил, строгал, забивал  гвозди.  Шифер  проваливался  в  прогнившие,
наполненные личинками и коричневой пылью стропила; пришлось  заменять  их,
но потолок не выдерживал тяжести новых балок, прогибался еще больше,  пока
не треснула матица и неровные концы ее не провисли над полом, обнажив слом
извести, по слоям которой можно  было  исчислять  время,  как  по  годовым
кольцам.
   В этот день они впервые поссорились.  Света  обвинила  его  в  неумении
делать простые вещи, в лени и растяпстве, он тоже не  остался  в  долгу  и
наговорил кучу глупостей. Она расплакалась, сказала, что  жалеет  о  своем
замужестве, что он обманул ее, прикинулся добрым и  хорошим,  а  на  самом
деле совсем не любит ее и  только  непонятно,  для  чего  он  увел  ее  из
родительского дома, где ее так любили и никогда не оскорбляли.
   Они легли спать по разным углам, и впервые никто не  шумел  ночью,  дом
спокойно и терпеливо ждал, чем все это кончится.
   Кончилось, конечно, примирением и поцелуями, а  на  следующую  же  ночь
кирпич провалился в трубу, заклинил ее где-то посередине, и  они  спаслись
от тяжелого угарного дыма в сенях.
   - Давай уедем отсюда, - заплакала Света. -  Этот  дом  просто  выживает
нас.
   - Еще неизвестно, кто кого, - сказал  Сергей,  -  а  ты  купи  побольше
халвы.
   Халва  не  помогла.  На  другую  ночь  под  порывом  внезапного   ветра
распахнулась дверь, петли не выдержали, и  дверь  с  грохотом  рухнула  на
крыльцо. Ветер пронесся по комнате, сорвал одеяло с постели, разбил окно и
вырвался наружу.
   Сергей долго успокаивал Свету, пытался развеселить ее, шурудя  кочергой
под печкой, словно изгонял оттуда домового, рассказывал веселые истории из
студенческой жизни и при свете фонарика строил смешные гримасы. Света даже
не слушала его и утром,  уходя  на  работу,  сказала,  что  будет  жить  у
родителей до тех пор, пока Сергей не приведет дом в порядок или не  найдет
другую квартиру.
   И  Сергей,  разозлившись,  пошел  в  наступление.  Он   составил   план
реконструкции дома, но по нему выходило, что легче было бы построить новый
дом, чем отремонтировать старый.  Пораздумав,  Сергей  решил  ограничиться
самым необходимым. Дом так и так подлежал сносу,  жить  в  нем  всю  жизнь
Сергей не собирался, а расходы на ремонт превышали любые  мыслимые  цифры.
Начал он с трубы. Оседлав конек  крыши,  ломиком  разломал  старую  трубу,
сбросил вниз красные на изломе кирпичи и возвел новую. Потом  принялся  за
потолок. Выгреб старый шлак, добрался до потолочного перекрытия и, выломав
гнилые хрупкие доски, обнажил комнаты. Теперь отступать было  некуда.  Дом
был открыт для дождей, и Сергей, рассчитав, что пока стоит  сухая  погода,
думал успеть сделать необходимую работу за два дня.
   Он расстелил спальный мешок поближе  к  печке,  долго  лежал,  глядя  в
чистое небо, курил, и не заметил, как заснул.
   Во сне он лежал на прежнем месте, но комната стала иной,  непохожей  на
прежнюю.  Беленые  стены  взбугрились  лампами,   индикаторами,   гудящими
приборами,  назначения  которых  он  не  знал.  Позванивало,  постукивало,
поскрипывало и пело. С никелированных балок свешивались провода, концы их,
казалось, уходили прямо в звездное небо.
   Чьи-то влажные руки прикасались к лицу  Сергея,  но  он  не  видел  их.
Кто-то ходил, разговаривал приглушенно, пол подрагивал и  временами  мелко
вибрировал, словно в подвале работал мощный мотор. Сергей хотел встать, но
не мог, и вот - капля воды упала на лоб и медленно потекла к виску.
   Гудели стены,  вздрагивали  и  метались  по  освещенным  шкалам  черные
стрелки, серпантин перфолент, шурша, сползал на пол. Кто-то за его спиной,
невидимый и недосягаемый, всплескивал воду и брызгал на  лицо  Сергея.  Он
хотел сказать, что это ему не нравится, но чья-то ладонь легла ему на губы
и не позволяла раскрыть рта. Тот, кто был позади, плеснул  в  лицо  полную
пригоршню воды. Сергей зажмурил глаза и проснулся. Было темно и холодно.
   Шел дождь, и вода беспрепятственно лилась в комнату.  Сергей  с  трудом
выбрался из размокшего спальника и, повесив фонарик на стену, стал  быстро
собирать вещи и книги в один угол, накрывая все это брезентом. Дождь лился
ровными холодными струями, собирался в лужи и уходил под пол сквозь  щели.
Сергей вымок, от дождя было некуда деться, и он, проклиная все  на  свете,
забрался под печку. Там было тесно и душно. Пыль щекотала ноздри. Хотелось
курить, но спички отсырели, а сигареты расползлись  в  коричневую  кашицу.
Спать было невозможно, и от нечего делать  Сергей  начал  разговаривать  с
тем, кого нет на свете.
   -  Ну-ка,  выходи  сюда,  старичок-домовичок,  друг  сердечный,  жихарь
запечный. Выходи, посидим, потолкуем.
   В ответ шуршали и пищали захваченные дождем мыши.  Под  полом  слышался
беспрерывный шорох.
   - Доберусь я до тебя, дружок, - говорил Сергей, чихая от  пыли.  -  Ох,
доберусь. Все равно весь дом отремонтирую. Ты упрямый, а я еще упрямее.
   Под полом словно лопнула натянутая струна, высокий звук ударил в уши  и
быстро оборвался. Монотонно шумел дождь, журчала  вода,  и  на  фоне  этих
привычных звуков неожиданной показалась  песня  -  кто-то  шел  вдалеке  и
разухабисто пел о далекой Питерской улице.
   - Надо же, - удивился Сергей, - такой ливень, а он  гуляет,  да  еще  и
поет.
   Шлепая по лужам,  едва  разбирая  дорогу  в  темноте,  он  добрался  до
калитки. Прошел несколько шагов  по  улице  и  вдруг  заметил,  что  дождь
прекратился. Посмотрел на небо: чистое, звездное, тонкий серпик умирающего
месяца посередине. Он дождался, когда человек поравняется с ним и,  шагнув
к нему ближе, попросил закурить. Наверное, вид его, промокшего и грязного,
скорее рассмешил прохожего, чем напугал, потому  что  тот,  покачиваясь  и
хмыкая, протянул ему папиросу и, пытаясь зажечь спичку, сказал:
   - Ты что это, земеля, рыбу  ловил,  что  ли?  Или  тебя  теща  из  таза
окатила?
   При свете спички Сергей увидел краешек рукава незнакомца и его  удивило
- рукав был совершенно сухим. Делая вид, что заслоняет огонек от ветра, он
взял незнакомца за рукав пиджака, быстро провел  рукой  до  локтя.  Сухой,
абсолютно сухой! И только когда прохожий пошел своей дорогой, путая  слова
и куплеты, Сергей решился наклониться  и  ощупать  землю.  Дорожная  пыль,
плотно осевшая за ночь, была сухой, ни одна  капля  не  упала  на  дорогу.
Сергей приблизился к своему дому и сразу же услышал  знакомый  шум  дождя.
Прошел вдоль забора, не поленился забраться на  него  и  убедился:  по  ту
сторону шел ливень, размеренный, затяжной.
   Подняв воротник, пробежал в дом, наполненный звенящей, журчащей  водой,
разыскал фонарик и обошел с ним вдоль забора. Луч света  ясно  ограничивал
стену дождя, и это привело к  неизбежному  выводу:  дождь  лился  на  двор
правильным прямоугольником, вернее - параллелепипедом.
   Где начинался дождь, не было видно, ибо ни одна туча не закрывала небо,
и можно было подумать, что дождь идет  из  ниоткуда.  Это  шло  вразрез  с
логикой и потому раздражало.  Ничто  не  могло  появиться  из  ниоткуда  и
исчезнуть в никуда. Закон природы явно нарушался. Сергей решился дождаться
утра, не заходя в промокший дом, сидел на скамеечке, прислушивался к  шуму
дождя - не утихает ли, и с тревогой  думал  о  том,  что  может  произойти
завтра и послезавтра, если события приняли такой оборот.
   К  рассвету  дождь  прекратился,  и  с  первым  теплом  вода,   обильно
напитавшая двор и стены, стала уходить. Лужи впитывались землей,  от  стен
шел густой пар, уносимый ветром, и к  тому  часу,  когда  на  улице  стали
появляться первые прохожие, дом ничем не отличался от соседних. Только без
крыши, вот и вся разница.
   И  Сергей  забросил  ремонт.  Он  догадывался,  что  причина   странных
происшествий кроется  в  том,  что  он  начал  переделывать  дом  и  Нечто
противится этому, и кто знает, что последует после  очередного  его  шага.
Как бы между делом Сергей расспросил старожилов, когда был  построен  дом,
кто в нем жил и когда уехал навсегда. Ничего необычного в  этих  сведениях
не было. Возраст дома и в самом деле был не слишком почтенный, строили его
обычные люди и жили в нем  обыкновенно:  росли,  рожали  детей,  любили  и
враждовали, праздновали и бедствовали. Люди как люди, дом как дом.
   Он попытался найти закономерность в сопротивлении дома, но любая из них
вполне подходила под случайность. Дом был старый, и поэтому в  любой  день
мог разрушиться, но  он  словно  бы  ждал,  когда  приедут  жильцы,  чтобы
показать свой норов. В домовых Сергей не верил, легенды, придуманные им же
самим для развлечения и успокоения, конечно  же,  никуда  не  годились,  и
приходилось искать объяснения в области наук точных и вызывающих  доверие.
На первых порах он решил оставить дом таким, каков он есть, не  прикасаясь
больше к нему ни пилой, ни рубанком, и все  события,  которые  произойдут,
анализировать, чтобы дойти до главной причины. Он с горечью думал о Свете,
но отступать не хотелось, странный дождь заразил его болезнью,  близкой  к
кладоискательству, где наградой была не корчага с монетами, а истина.
   Весь день он бродил по дому, внимательно  присматривался  к  тому,  что
осталось нетронутым после ремонта, и  его  снова  поразило  несоответствие
новшеств по сравнению с тем, что было. Печка,  сложенная  им  самим,  была
явно чужой всему дому, новые рамы и дверь самой своей новизной выделялись,
как модницы среди нищих. И именно  эти  новые  части  дома  отторгались  в
первую очередь, как  чужеродная  ткань,  пересаженная  в  живой  организм.
Отваливалась именно та штукатурка, которую  наложили  они,  порывом  ветра
сорвана  новая,  им  поставленная  дверь,  а  дождь  казался  чуть  ли  не
наказанием за разрушение крыши. И еще неизвестно, что будет  потом,  когда
он поднимет руку на пол, стены, подвал.