Вывод, следующий из всего этого, был странный и довольно ненаучный. Дом
-  это  живой  организм,  сопротивляющийся  и  настолько  всемогущий,  что
способен вызывать на себя дождь.
   Сергей занимался обыденным делом - ремонтировал дом, а получалось  так,
словно он к сосне пытался привить кактус, или более того - черенок  яблони
вживить в тело человека. Черенок все равно не привьется, а если к тому  же
это делать насильно, причиняя человеку боль, то вполне можно  рассчитывать
на соответствующую реакцию, и обижаться потом не стоит...
   Внимательно осматривая дом, Сергей добрался и до подвала.  Ни  разу  за
все время он не  интересовался,  что  может  находиться  там.  Подвал  был
неглубокий, во весь  рост  стоять  невозможно,  и,  согнувшись,  почти  на
четвереньках, Сергей осмотрел его весь, но ничего особенного не обнаружил.
Сломанная табуретка, пустые запыленные бутылки, норки, похожие на мышиные.
Но одна нора оказалась большой, даже слишком. В нее даже  можно  было  при
желании забраться. Она находилась в углу, выходящем  во  двор.  Стенки  ее
были гладкие, словно бы не из земли. Он  поковырял  их  щепкой,  но  щепка
быстро сломалась. У выхода, несмотря на густую пыль, никаких следов, кроме
мышиных.  Сергей  просунул  руку  в  лаз,  ощупал  его  стенки,  насколько
позволяла длина руки, и пришел к выводу, что нора ровная, гладкая  и  идет
не в глубину, как можно было предположить, а горизонтально. Раскапывать ее
Сергей не решился, забираться - тем более, он посветил  вглубь  фонариком,
но луч света терялся вдали.
   Нору Сергей назвал громко - туннелем и  записал  впечатления  о  ней  в
тетрадь,  где  уже  были  собраны  все  случаи   сопротивления   дома.   С
беспокойством ожидая ночи, он разделил события  на  две  категории  войны:
сначала психологическая, потом метеорологическая.  Можно  было  ожидать  и
прямых действий, и поэтому Сергей запасся топором, но потом  рассмеялся  и
выбросил его во двор.  Спать  он  лег  на  прежнем  месте,  не  застегивая
спальника и не раздеваясь, чтобы в любой момент выскочить наружу.
   Но засыпая, он внимательно прислушивался к привычным шумам  и  шорохам,
пытаясь найти в  них  необычные  звуки.  Вот  запищал  кто-то  в  подвале,
простучали коготки по полу - это мыши. С шуршанием упал кусок  штукатурки,
осколки ее скользнули по лицу - тоже  ничего  сверхъестественного.  А  вот
опять, как в прошлый раз, будто что-то лопнуло в подвале, натянутая струна
не выдержала, и высокий, быстро гаснущий звук донесся до него. И  все.  Ни
дождя, ни ветра, ничего особенного не последовало за  этим.  Чистое  небо,
тишина городской окраины.
   Во сне Сергей летал. Он выпал, как птенец из гнезда, в открытый  космос
и на все шесть сторон Вселенной -  только  он,  далекие  звезды  и  черная
пустота. Он был без скафандра, в желтой футболке и  джинсах,  но  дышалось
почему-то легко и невесомость не  пугала.  Он  парил  в  пространстве,  не
ограниченный ничем, и закон тяготения на него не распространялся. Ему было
беспричинно весело, он кувыркался и даже пытался петь, но голоса  не  было
слышно. Тихо, светло и настолько просторно, что казалось  -  тело  его  не
имеет границ, как  сама  Вселенная,  и  до  каждой  звезды  можно  достать
рукой...
   - Милый, - сказала Света.  -  Я  так  соскучилась  по  тебе.  Я  теперь
никуда-никуда не уйду от тебя. Ты, мой бедненький, спишь тут под  открытым
небом, совсем заработался, а я, бессовестная, ушла от тебя,  психопатка  я
несчастная.
   Она обнимала Сергея и целовала, и он, наконец-то, понял, что это  Света
пришла, и утро вместе с ней, и ночью ничего не случилось.
   Была суббота. Света не работала, и они на целый день уехали  за  город:
загорать, купаться и болтать о чем угодно, только не о доме.
   Но он сам напомнил о себе. Еще издали Сергей заметил  неладное,  что-то
изменилось в облике дома. Он стал совсем плоским -  исчезли  стропила.  Не
говоря ни слова, Сергей вбежал во двор,  ожидая  увидеть  что  угодно,  но
увидел, что новые, им самим обтесанные балки аккуратно лежали у забора,  а
старые, сброшенные как попало, тоже были уложены,  только  ближе  к  дому.
Словно кто-то постарался навести порядок, да не успел  к  приходу  хозяев,
потому что старая обшивка потолка также была сложена в одном месте, но  не
ровно, а навалом.
   - Кто это здесь похозяйничал? - спросила Света.
   - Тимуровцы, наверное, - буркнул Сергей.
   Настроение испортилось. Противоборство перешло к  новому  этапу.  Нечто
неизвестное пыталось восстановить дом в прежнем виде. И почти в  открытую,
днем. Вещи их лежали, как утром, в углу,  закрытые  брезентом,  ничего  не
пропало. Растопили печь, сварили обед. Дом совсем потерял жилой  вид,  ему
не хватало крыши, как человеку головы.
   - Что будем делать завтра? - спросила Света.
   - Сидеть дома и помогать тимуровцам. А то неудобно как-то.
   - Ну, уж нет. Завтра воскресенье, а ты делай свой ремонт в будние  дни,
когда я работаю. Я не  хочу  сидеть  дома.  И  знаешь  что,  давай  поедем
ночевать к маме. Я здесь боюсь.
   - А если утром весь дом растащат по  бревнышку,  что  тогда?  Давай  уж
здесь переночуем. Дом с привидениями - это такая удача!
   - Для психов - несомненно, а я не желаю спать под открытым небом.
   - Ну, не надо, Света, а то опять поссоримся.
   - Вот и пошли к маме.
   Впервые за последний месяц Сергей  спал  в  нормальном  многоквартирном
доме, где ночные звуки тоже были нормальные. Гремел лифт, за стеной играли
на баяне, "трудные" подростки в  подъезде  выясняли  отношения,  и  ничего
необычного не происходило. Он долго не мог заснуть на мягком диване, думал
о том, что и большой дом живет своей жизнью, и вместе  с  населяющими  его
людьми составляет странный, но единый организм, симбиоз живого и неживого.
И все это должно быть очень сложным, а  взаимоотношения  большого  дома  с
многочисленными и разноликими людьми - настолько запутанными и развиваться
по  таким  непостижимым  законам,  что  разобраться  во  всем  этом   было
немыслимо. Он думал о том, что еще сложнее организм города и целой страны,
и тем более - всей планеты, и когда начинаешь переделывать Землю  на  свой
вкус и лад, то последствия могут оказаться такими непредвиденными, что его
маленькая война с домом покажется  забавной  шуткой...  Дальше  мысли  его
забрели в такие дебри, что он совсем запутался,  признал  себя  бессильным
разобраться во всем этом, заснул и спал без сновидений...
   Наутро они закатили в гости, и  почти  весь  день  Сергей  старался  не
вспоминать об оставленном доме.  В  конце  концов,  есть  соседи,  и  если
случится что-нибудь, они увидят, вмешаются.
   Вечером он отвез Свету к маме, а сам все-таки решил вернуться к  своему
сумасбродному дому. Тот встретил его почти восстановленной крышей. Старые,
прогнившие балки были аккуратно вставлены в свои пазы,  потолок  настелен,
доска к доске, и даже шлак засыпан сверху. Только крыша не закончена.
   - Не успел, значит, - сказал вслух Сергей неизвестно о ком.
   И пошел к соседям. Начиная разговор издалека, он  расспрашивал:  видели
ли они кого-нибудь во дворе днем. И первый же сосед рассмеялся:
   - Вот чудак! Как ни проходишь мимо, а он на крыше сидит.  И  сдался  же
тебе этот дом! Да еще и старые балки ставишь. Новые-то куда дел?
   - Кто, кто сидел? - спросил Сергей и засмеялся.
   Остальные соседи тоже видели, что Сергей в своей желтой футболке  сидел
днем на крыше или ходил по двору. Но тогда кто же был сегодня со Светой, и
кто ходил в гости, и кто, наконец, он сам? Сергей не напугался даже такого
поворота событий, он просто разозлился.  Осмотр  обнаружил  новые  детали.
Рама была заменена на старую, и что самое глупое - окно вновь забито  теми
же самыми досками. Дверь тоже стояла старая, видавшая виды, а новая лежала
рядом. И никаких следов.
   Ему стало досадно, не столько из-за своей напрасно проделанной  работы,
а потому, что ему ничего не объясняли, просто-напросто не считались с  ним
и делали все в его отсутствие. И он решился на рискованный шаг.
   Установив  фонарик,  он  залил  цементом  мышиные  норки,  но  особенно
тщательно - туннель, завалив предварительно вход в него тяжелым камнем.
   - Ладушки, - сказал он. - Теперь посмотрим, кто кого.
   Сергей твердо решил не спать в эту ночь и, не заходя в дом,  присел  на
крыльце, открыв все двери, чтобы заметить любое изменение.  Прислушивался,
но даже обычной мышиной возни не  было  слышно.  И  на  фоне  этой  тишины
особенно резким показался звук лопнувшей струны. И тотчас же,  едва  успел
погаснуть первый звук, лопнула еще одна, тоном выше, и еще  одна,  и  еще.
Кто-то ходил по комнате, натыкаясь в темноте на стены и чуть ли не ругаясь
вполголоса. И тут же с шумом рухнула печь. Осколки  кирпичей  долетели  до
Сергея.
   - Кто там? - прокричал он,  но  голос  сорвался.  Он  вскочил  и,  сжав
фонарик, словно это было оружие, направил луч его в глубь комнаты.
   Кто-то метнулся от луча,  скрипнула  половица,  и  снова  тишина.  Тень
человека,  мелькнувшая  на  миг,  показалась  странно   знакомой   Сергею.
Преодолевая страх, он медленно вошел в комнату, обшарил  лучом  света  все
углы, осмелев, разворошил груду кирпичей, но никого не нашел. Даже тяжелый
груз, приваливший вход в подполье, остался на месте. Надо было заглянуть в
подвал, но Сергей так и не смог заставить себя сделать это. Он снова вышел
на крыльцо, перевел дыхание, вытер пот и  вдруг  вспомнил,  где  он  видел
силуэт человека. В зеркале. Вот где. Это был он сам,  вернее  тот  Сергей,
что весь день на виду у всей улицы занимался идиотской работой  -  заменял
новое на старое.
   Хотелось убежать отсюда подальше, но он заставил себя сесть  на  старое
место - посередине крыльца, прислонившись спиной к двери, твердо решив  не
пасовать ни при каких обстоятельствах. И в полной тишине  он  ощутил,  как
что-то  шевелится  за  спиной,  потрескивает  еле   слышно,   пощелкивает,
вздрагивает.
   Медленно, стараясь не дышать, отстранился от двери,  так  же  медленно,
словно  боясь  кого-то,  повернулся  к  ней  лицом,  посветил   фонариком.
Некрашеная,  рассохшаяся,  растрескавшаяся  дверь  с  большими  щелями,  с
дырочками, просверленными древоточцами, пощелкивала и потрескивала,  будто
по ней проходил электрический ток. Вскоре те же самые звуки  донеслись  от
стен дома, и от стропил, и от старой  рамы,  и  изнутри  дома.  Только  от
нового крыльца ничего не исходило, и он сел в центре его, поджав ноги, как
мальчик из сказки, начертивший вокруг себя заколдованный круг.
   Треск нарастал, и снова лопнули одна за другой несколько струн,  и  тут
он увидел, как из древесины двери проросли тонкие  волоконца,  похожие  на
мох, и, шевелясь в воздухе, начали  срастаться  друг  с  другом,  покрывая
дверь белесым, казавшимся живым налетом.
   Не отрывая глаз,  Сергей  смотрел  на  дверь,  но  боковым  зрением,  в
рассеянном луче фонаря все же увидел, что то  же  самое  происходит  и  со
стенами. Встал, медленно пятясь, сошел по ступеням  и,  скользя  лучом  по
преображенному дому, вздрагивая с каждым новым звуком, добрался до калитки
и вышел на улицу.
   Опустился прямо на землю, перевел  дыхание.  Со  стороны  улицы  ничего
странного не было видно, но звуки все же доходили и  сюда.  Треск,  шорох,
чьи-то шаги, скрежет гвоздя, выдираемого из  древесины,  короткая  вспышка
над стропилами. Кто-то ходил по двору, кто-то шептался в доме и надо  было
войти во двор и увидеть все самому, но страх не давал сделать ни шагу.
   Так просидел около часа, и за это время в доме  не  прекращался  шум  и
треск, но ничего более страшного не произошло. Сергей понемногу успокоился
и даже пытался проанализировать происходящее, но никакой анализ  не  давал
ответа на все вопросы. Рядом было неизвестное, и он видел это и слышал, но
ничего не понимал и не знал даже, поймет ли когда-нибудь.
   Оставался один выход: пойти и узнать. Самому. До последней затяжки,  до
последней искорки выкурил сигарету. Не отряхивая пыль с одежды, не включая
фонаря, в темноте дошел до ворот, осторожно нажал на калитку  и  вошел  во
двор.
   Бревна  дома  со  стороны  двора,  рамы,  балки  были  покрыты  густым,
шевелящимся налетом, изредка проскальзывали искры  между  длинными  белыми
нитями. Нового крыльца  не  было.  Старые,  полуразвалившиеся  доски  были
поставлены на место и тоже  светились  в  темноте,  покрытые  белым  мхом.
Сергей обошел вокруг дома, но ничего более нового не увидел. А это  новое,
что происходило уже второй час, постепенно превратилось для него в старое,
и хотя было по-прежнему непонятным, но все же не пугающим зрелищем. Сергей
даже рискнул подойти ближе к стене дома и внимательнее  рассмотреть  белый
мох. Густо переплетаясь, он вырастал  прямо  из  древесины,  шевелился  и,
пощелкивая, выбрасывал короткие снопики искр. Сергей даже решился зайти  в
дом, но и крыльцо было покрыто белым мхом, а ступать по  нему  он  все  же
опасался.
   Произошло непредвиденное. Дом перешел все границы конспирации. Он  даже
не пытался маскироваться под случайности, ибо то, что  происходит  сейчас,
уже не вмещается в рамки обычных  житейских  неурядиц,  вроде  протекающей
крыши или обвалившейся трубы. Дом преобразился до неузнаваемости  и  делал
сейчас то, что нормальному бревенчатому дому  делать  не  положено  ни  по
каким законам. Во всяком случае, по законам  земным,  и  это  наводило  на
мысль, что дом - уже давно не дом, и  уж  конечно  не  живое  существо,  а
что-то иное, выходящее за пределы земного понимания, и подходить к нему  с
обычными земными мерками глупо, опасно и, пожалуй, даже преступно.  Сергей
ощутил стыд оттого, что  замуровал  туннель,  он  невольно  связывал  этот
поступок с событиями сегодняшней ночи, да и сам  ремонт  дома  превращался
теперь в акт вандализма, словно хорошую электронную машину крошили ломами,
сплющивали молотком, чтобы превратить ее в простое и всем понятное корыто.
   Можно было предположить, что с тех пор, как люди  уехали  из  дома,  он
начал  постепенно  изменяться,  но  не  внешне,  а  внутренняя   структура
древесины, кирпича, извести заменялась  другой,  высокоорганизованной,  и,
сохраняя  прежнюю  форму,  дом  давно   перестал   быть   домом,   жилищем
человеческим, а чем-то иным, чужим и даже враждебным. И что из того, если,
например, стена дома не походила на блок ЭВМ по привычным  представлениям,
а на самом  деле  это  давно  уже  было  не  дерево,  а  сложнейшая  схема
неведомого прибора. И  когда  Сергей  начал  грубо  разрушать  это  Нечто,
фактически уничтожая его, те, кто строил это,  не  могли  не  вмешаться  в
события. Сначала  ненавязчиво,  словно  бы  предупреждая  о  последствиях,
потом,   вынужденные   перейти   к   более   открытым   действиям,   стали
восстанавливать разрушенное на виду у всех, и уж если они решились на это,
то причины были неотложными и важными.
   И Сергей отступил. Он дождался утра и даже  задремал,  прислонившись  к
забору, а когда очнулся, то увидел свой дом обычным, похожим на  все  дома
улицы. Белый мох исчез.  Сергей  с  уважением  потрогал  древесину  двери,
впервые подумав о том, что каждая трещина в ней имеет свой  смысл.  И  как
знать, какие хитросплетения проводов заменяет собой каждое волокно дерева,
какую мудрость таят в себе царапины и дырочки от сучков? Иная жизнь,  иной
смысл, иное бытие дышали в каждой частице дома...
   И Сергей подумал о том, что нельзя человеку покидать свой  дом,  нельзя
оставлять его на произвол  судьбы,  потому  что  без  своего  хозяина  он,
осиротевший и одичавший, может превратиться в нечто иное, может дать приют
постояльцам, пришедшим из других, неведомых миров, с чужой стороны.
   Представления  о  космической  технике,   как   о   чем-то   блестящем,
металлическом, пластиковом, величественном и гармоничном,  разрушились,  и
это даже разочаровывало, но удивление перед тем, что он увидел и понял  за
эту  ночь,  притупило  разочарование  и  вызвало  чувство  причастности  к
великому неизвестному, живущему по  своим  законам  и  не  нуждающемуся  в
мишуре  блистательных  машин,  фотонных  отражателей  и  в   переплетениях
проводов. Все это было намного выше и  сложнее  того,  о  чем  мечтали  на
Земле.
   Сергей  захватил  ломик  и  спустился  в  подвал.   Но   лом   оказался
бесполезным. Цементной плиты не существовало. Вместо нее зиял туннель, еще
более широкий, сглаженный, словно  бы  оплавленный  по  краям,  и  Сергей,
набрав воздуха в легкие, как перед прыжком в воду, встал  на  четвереньки,
потом совсем лег и пополз по туннелю в темноту.
   Луч фонарика рассеивался впереди, было тесно и душно, но Сергей полз  и
полз.
   И в конце пути  он  увидел  звезды.  Они  висели  в  просвете  туннеля,
большие, яркие, на фоне слишком черного  неба,  и  Сергей,  добравшись  до
выхода, ощутил себя тем монахом со старинной картинки,  который  дошел  до
края света и, заглядывая по ту сторону неба, дивится  хрустальным  сферам.
Туннель уходил прямо в открытый космос, и не было преграды между Сергеем и
Вселенной, и миллиарды звезд плыли мимо, и неведомые корабли  скользили  в
бесконечном  просторе.  Раскаленные  добела  спирали   галактик   медленно
поворачивались на  оси,  на  бесчисленных  планетах  зарождалась  жизнь  и
начинала осознавать свою причастность к вечному и неделимому, и  заполняла
собой пустоту, и искала тех, кто был близок ей.
   Маленький голубой шар проплыл под ним, и он узнал Землю - свой  большой
дом, единственный и незаменимый. Кружилась голова, было странно  и  сладко
ощущать себя тем, кем он был на самом деле, но не знал до поры об  этом  -
неотъемлемой частью Вселенной, единой и бессмертной.



   Олег Корабельников.
   Стол Рентгена

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Башня птиц". СпБ., "Азбука", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Были времена, когда он не брал в  рот  ни  капли  спиртного.  Тогда  он
бродил по своей большой  квартире  с  больной  головой,  глотал  анальгин,
пытался читать книги,  но  дурное  настроение  не  проходило.  Чтобы  хоть
немного  облегчить  свои  муки,  он  запирался  в  спальне,   вставал   на
четвереньки и стоял так подолгу, втянув  голову  в  плечи  и  стараясь  не
моргать. Вскоре тело  его  затекало,  шея  деревенела  и  начинало  ломить
поясницу. Было очень тяжело сохранять такую  позу,  но  это  хоть  немного
отвлекало его от влечения к спиртному. Пенсию ему присылали  по  почте,  и
эти дни в начале месяца были для него наиболее мучительными. Ему  хотелось
на все деньги купить водки, чтобы весь последующий месяц простоять в  углу
комнаты возле дивана в стиле ампир, прислонясь  боком  к  чугунной  статуе
Давида.  Только  тогда  ему  было  действительно  хорошо  и  спокойно.  Он
чувствовал себя человеком, как  бы  ни  было  абсурдным  чувствовать  это,
превратившись в большой и красивый стол.
   Сам процесс превращения, или, как он  сам  называет  это  про  себя,  -
метаморфозы, был простым и болезненным. Когда ему становилось невмоготу  и
головные боли вконец изматывали, он  наливал  водку  в  хрустальный  фужер
(попроще посуды у него не водилось), раздевался догола, забирался  в  угол
комнаты, вставал  на  четвереньки  и,  придерживая  бокал  одними  губами,
опрокидывал его в рот. Закусывать не полагалось.
   Потом он замирал, пригнув голову и  прислушиваясь  к  своему  телу.  Он
чувствовал, как выпрямляется спина, как ноги деревенеют; видел,  как  кожа
на руках стягивается в жгуты, приобретает цвет старой  бронзы,  и  как  из
этих жгутов образуются венки и ниспадающие гирлянды. То, что происходило у
него на спине, он не мог видеть,  но  чувствовал,  что  и  она  становится
гладкой,  полированной  поверхностью  красного  дерева.   На   боках   его
прорезывались прямоугольные щели, разрастаясь, они обрамля