о эти олени  заканчивают  жизнь  на
столе короля, когда ему не удается  добыть  дикого  оленя.  А  когда  король
умирает, исчезают и его старые советники".
   Томас выглядел встревоженным:
   "Пейна тебе угрожал?"
   "Нет.., он был очень добр. Очень терпелив. Но я заглядывал ему в глаза  и
знаю, что его терпение долго не продлится. Его  глаза  сказали,  что  климат
Андуа будет для меня здоровей", - он встал и решительно взялся за посох.
   "Стой! - снова крикнул Томас, и по его лицу  Флегг  понял,  что  все  его
желания будут выполнены. - Если мой отец защищал тебя, как своего советника,
будь моим советником, и никто тебя не тронет".
   Флегг притворился, что размышляет.
   "Да.., может быть.., если ты дашь это понять Пейне.., что любое  действие
против меня повлечет королевский гнев..."
 
Г "Да! Именно! - воскликнул Томас. - Так ты останешься? Прошу тебя! Если ты уйдешь, я правда убью себя! Ведь я ничего не знаю о том, как быть королем". Флегг стоял, опустив голову, и, кажется, думал. На самом деле он улыбался. 
   Но когда он поднял голову, лицо его  было  серьезно.  "Я  служил  Делейну
почти всю жизнь, - сказал он, - и раз  ты  просишь,  чтобы  я  остался..,  я
останусь и буду служить тебе всеми силами..."
   "Прошу!" - дрожащим голосом выкрикнул  Томас.  Флегг  опустился  на  одно
колено. "Мой король!"
   Томас, облегченно всхлипывая, кинулся в объятия Флегга.
   "Не плачь, мой маленький король, - прошептал чародей. - Все будет  хорошо
и для тебя, и для королевства", -  улыбка  его  стала  шире,  обнажая  очень
белые, очень крепкие зубы.
 
Глава 47 
 
   Томас не сомкнул глаз ночью накануне  дня  коронации,  а  утром  на  него
одновременно напали сильнейшая тошнота и понос. Звучит это комично, но, если
подумать, ничего смешного в этом нет. Томас был еще мальчиком, а  многие  ли
взрослые смогли бы в его положении сдержать страх? Томас  позвонил  и  велел
слуге срочно привести  Флегга.  Слуга,  напуганный  бледностью  господина  и
запахом рвоты в комнате, чуть не бегом ворвался в кабинет чародея.
   Флегг, отлично понявший, в чем дело, просил передать, что бояться  нечего
и что он будет через двадцать минут.
   "Я не могу, - простонал Томас, когда Флегг вошел к нему. - Не  могу  быть
королем. Прошу тебя, останови это, а то меня стошнит прямо  перед  Пейной  и
перед всеми, стошнит или.., или..."
   "Все будет хорошо, -  спокойно  сказал  Флегг.  Он  изготовил  лекарство,
способное на время обуздать желудок Томаса и заткнуть его  кишечник.  -  На,
выпей".
   Томас подчинился.
   "Я умираю, - пожаловался он. - Мне не придется убивать себя.  Мое  сердце
просто разорвется от страха. Отец говорил, что  зайцы  иногда  умирают  так,
когда попадут в капкан. От страха. Вот и я так умру.., как заяц".
   "Отчасти ты прав, дорогой Томми, - подумал  Флегг.  -  От  страха  ты  не
умрешь, но ты действительно заяц в капкане".
   "Я думаю, скоро ты изменишь свое мнение",  -  Флегг  уже  протягивал  ему
второе лекарство успокаивающе-розового цвета.
   "Что это?"
   "То, что успокоит тебя и позволит уснуть".
   Томас выпил. Флегг сел у него в ногах  и  держал  за  руку,  пока  он  не
заснул. По-своему Флегг действительно любил Томаса, но Саша тотчас  опознала
бы эту любовь - любовь хозяина к своему псу.
   "Он вылитый отец, - думал Флегг, - а старик этого так и не  понял.  Мы  с
тобой изрядно повеселимся, Томми, а потом я уйду.., сначала недалеко. Я хочу
вернуться и полюбоваться на твою голову на шесте.., и  вскрыть  ножом  грудь
твоему брату и съесть его сердце.., сырым, как твой отец  съел  сердце  того
дракона..."
   Улыбаясь, Флегг вышел из комнаты.
 
Aeaaa 48 
 
   Коронация шла своим чередом. Слуги Томаса (у него  по  молодости  еще  не
было своего дворецкого) одели его в наряд  из  черного  бархата,  усыпанного
драгоценными камнями ("Все мое, - подумал Томас с нарастающим восхищением. -
Теперь все это мое",) и в высокие черные ботинки из лучшей кожи. Когда ровно
в полдвенадцатого появился Флегг и сказал: "Пора, мой король", -  Томас  уже
нервничал гораздо меньше. Успокаивающее сработало на славу.
   "Возьми меня за руку, - сказал он, - а то я могу споткнуться".
   Флегг охотно выполнил эту просьбу. Так они и предстали перед  придворными
- Флегг вел юного короля под руку, будто тот был немощным старцем.
   Они вместе вышли на залитую солнцем площадь.
   Их встретил приветственный рев толпы, напоминавший  гул  волн,  омывавших
пустынные берега Восточного  бароната.  Томас  огляделся,  изумленный  таким
шумом, и первой его мыслью было: "Где же Питер? Это ведь его  приветствуют!"
Потом он вспомнил.., и почувствовал радость. Не только оттого,  что  впервые
его так встречали, но и оттого, что Питер в своей башне, - он  знал  это,  -
тоже слышит эти крики.
   "Что теперь с того, что ты всегда учился лучше меня? - думал Томас, и эта
мысль согревала его. - Что с того? Ты сидишь в Игле, а я.., я король! Что  с
того, что ты каждый вечер приносил ему бокал вина  и..."  Но  эта  последняя
мысль залила его лоб липким холодным потом, и он поспешно отогнал ее прочь.
   Крики не смолкали, пока они с Флеггом шли по площади Иглы,  а  потом  под
аркой, образованной скрещенными  мечами  гвардейцев,  которые  снова  надели
парадные красные мундиры и волчьи шлемы. Томасу все это начинало  нравиться.
Он поднял руку в приветствии, и его подданные зашлись от  восторга.  Мужчины
бросали вверх  шляпы;  женщины  плакали.  Воздух  звенел  криками:  "Король!
Король! Да здравствует король! Да здравствует Томас Светоносный!" Томас, еще
мальчик, думал, что эти крики относятся к нему. Флегг, который, быть  может,
никогда не был мальчиком, знал,  что  они  просто  приветствуют  возвращение
обычной жизни - то, что снова откроются магазины,  что  угрюмые  солдаты  не
будут ночью дежурить вокруг замка,  что  можно  напиться  пьяным  без  риска
проснуться ночью от рева толпы и треска пламени. Не более и не менее.  Томас
тут не так важен. Но Флегг видел, что Томас этого не  знает.  И  не  узнает,
пока не будет слишком поздно. Сама церемония была  короткой.  Андерс  Пейна,
выглядевший  на  двадцать  лет  старше,   чем   неделю   назад,   произносил
торжественные формулы, и  Томас  в  нужных  местах  говорил  "да",  "нет"  и
"клянусь". В конце церемонии, проходившей  в  такой  тишине,  что  громадная
толпа отчетливо слышала  каждое  слово,  на  голову  Томасу  была  возложена
корона. Томас поглядел вверх - туда, где в гладкой каменной стене  Иглы,  на
самом верху, чернело единственное окошко. Он не видел Питера,  но  надеялся,
что Питер там, что он смотрит и кусает губы, как часто кусал губы сам  Томас
- до крови, до белых шрамов.
   "Слышишь,  Питер?  -  кричал  он  про  себя.  -  Слышишь,  как  они  меня
приветствуют? Наконец, наконец-то они приветствуют меня!"
 
Глава 49 
 
   В свою первую королевскую ночь Томас Светоносный проснулся с  выпученными
глазами, зажав руками рот, чтобы сдержать крик. Он увидел страшный сон,  еще
хуже тех, что преследовали его после посещения Восточной башни.
   Он снова был в потайном коридоре и шпионил за своим отцом. Это была ночь,
когда отец напился и разговаривал с головами на стене.  Но  в  этот  раз  он
говорил что-то другое.
   "Чего ты смотришь? - кричал во сне отец, обращаясь к голове дракона. - Он
убил меня, и теперь твой брат осужден за это! Отвечай же, черт тебя  побери!
Я делал все, что мог, и посмотри на меня теперь!  Посмотри  на  меня!"  Отец
начал гореть. Лицо его обугливалось, дым полз из глаз, из носа, изо рта.  Он
скорчился в агонии, и Томас увидел, как горят его волосы.
   "Вино! - вспомнил он, проснувшись. - Флегг принес  ему  бокал  вина!  Все
знали, что Питер по вечерам приносит ему вино, и подумали, что это Питер! Но
тогда вино принес Флегг, чего он никогда раньше не делал. И отравил его тоже
Флегг! Он сказал, что этот яд у него украли, но..."
   Он не мог думать дальше. Если он будет думать об этом...
   "Он убьет меня", - прошептал Томас в ужасе.
   Надо пойти к Пейне. Пейна его не любит.
   Да, он мог это сделать. Но  тогда  Питер  станет  королем,  а  он  навеки
останется глупым принцем, просидевшим на троне всего один день.
   За этот день Томас понял, что ему нравится быть королем - очень нравится,
особенно имея в  помощниках  Флегга.  Кроме  того,  он  же  ничего  не  знал
наверняка. Он мог ошибаться.
   Он убил меня, и теперь твой брат осужден за это.
   Нет, думал Томас, это, должно быть, ошибка, это должно быть  ошибкой.  Он
повернулся на бок, потом на другой и в конце концов уснул.
   В последующие годы эти кошмары повторялись - отец  обвинял  его  и  после
исчезал в пламени. За эти годы Томас понял, что  тайна  и  вина  никогда  не
оставляют человека в покое, но с ними можно жить.
 
Глава 50 
 
   Если бы вы спросили Флегга, он  бы  усмехнулся  и  сказал,  что,  по  его
мнению, Томас не может утаить что-то ни от кого, кроме разве что  последнего
болвана. И уж, конечно, не от человека, возведшего его  на  трон.  Но  люди,
подобные Флеггу, горды и самоуверенны и часто не видят того, что у них перед
самым носом. Флегг так и не узнал, что Томас видел его в ту ночь.
   Теперь и у Томаса была своя тайна.
 
Глава 51 
 
   С вершины Иглы Питер смотрел вниз, на коронацию. Как Томас и надеялся, он
видел и слышал все, от первого момента,  когда  Томас,  уцепившись  за  руку
Флегга, появился на площади,  до  последнего,  когда  он  опять  скрылся  во
дворце.
   Он простоял у окна три часа, когда церемония давно уже закончилась. Толпа
расходилась,  возбужденно  обмениваясь   впечатлениями.   Один   рассказывал
другому, где он был, когда услышал о смерти  старого  короля,  и  потом  они
вдвоем пересказывали это третьему. Женщины наконец, вволю  оплакали  Роланда
Доброго, не забывая обсудить, как выглядел новый король и  как  спокойно  он
держался. Дети играли в  короля,  падали,  разбивали  носы,  плакали,  потом
смеялись и опять играли. Мужчины хлопали друг друга по  спине,  говоря,  что
теперь все будет хорошо - неделя была ужасная, но теперь уж точно все  будет
хорошо. За этими словами проглядывала неловкость, словно они  понимали,  что
все не так уж хорошо.
   Питер тоже чувствовал это в своей камере, но не мог никому рассказать.
   Уже открылись пивные - якобы в честь  коронации,  на  самом  деле  просто
потому, что нужно было работать. К семи вечера весь город  был  пьян.  Народ
высыпал на улицы, прославляя Томаса Светоносного или ругаясь друг с другом.
   Когда гуляки начали, наконец, расходиться, Питер отошел от окна и сел  на
единственный стул в своей "гостиной". Он  сидел  и  смотрел,  как  за  окном
темнеет.
   Принесли ужин - жирное мясо, водянистый эль и хлеб, такой  черствый,  что
Питер мог бы оцарапать им горло, если бы ел. Но он не ел.
   Около девяти, когда улицы опять начали заполняться хмельной толпой, Питер
пошел во вторую комнату, умылся холодной водой из тазика и  помолился,  став
на колени. После этого он лег в постель. Ему дали только одно тонкое одеяло,
хотя в комнате было очень холодно. Он укрылся до подбородка,  подложил  руки
под голову и долго лежал так.
   Снизу доносились крики и смех. То и дело  взлетали  ракеты,  а  один  раз
прогрохотал выстрел - пьяный солдат устроил салют, за что на следующий  день
был отправлен на самую дальнюю границу. Порох в Делейне был редкостью,  и  к
нему относились с опаской.
   Где-то около часа Питеру удалось, наконец, уснуть.
   Проснулся он в семь. Дрожа от холода, он  стал  на  колени  и  помолился,
выдыхая вместе со словами белые облачка пара. Потом оделся, пошел в гостиную
и часа два стоял у окна,  глядя,  как  просыпается  город.  Пробуждение  шло
медленнее, чем  обычно:  у  большинства  взрослых  головы  разламывались  от
накануне выпитого. Они медленно тащились на работу;  многих  кулаками  гнали
сердитые жены, без всякого сочувствия к их головной  боли.  (У  Томаса  тоже
болела голова, но у него хотя бы не было сердитой жены).
   Принесли завтрак. Главный тюремщик Бесон, тоже  страдавший  от  похмелья,
потчевал Питера овсянкой на  воде,  прокисшим  молоком  и  тем  же  черствым
хлебом. Это совсем не напоминало завтраки, которые Питеру подавал Деннис,  и
он опять не стал есть.
   В одиннадцать тюремщик молча унес еду.
   "Похоже, парень решил голодать", - сказал он Бесону.
   "Ну и ладно, - заметил главный тюремщик.  -  Избавит  нас  от  труда  его
кормить".
   "Наверное, он боится яда", - предположил один из  подчиненных,  и  Бесон,
несмотря на головную боль, расхохотался. Хорошая шутка!
   Питер большую часть дня просидел на стуле в "гостиной". Иногда он вставал
и глядел в окно. На окне  не  было  решеток  -  никто  не  беспокоился,  что
заключенный сможет сбежать. Стена Иглы была совершенно гладкой.  Муха  могла
спуститься по ней, но не человек.
   А если у него  хватит  ума  прыгнуть,  что  с  того?  Государство  только
сэкономит на содержании одного убийцы, пусть и голубой крови.
   Солнце начало двигаться к закату. Питер сидел и  смотрел,  как  его  тень
перемещается по комнате. Принесли ужин - снова жирное мясо, водянистый эль и
черствый хлеб. Он снова ни к чему не притронулся.
   Когда, солнце зашло, он сидел в темноте до  девяти,  потом  отправился  в
спальню. Умылся, помолился, лег в постель. Он снова лежал, подложив руки под
голову, и думал. Около часа он уснул.
   Так было и на другой день.
   И на третий.
   Всю неделю Питер ничего не ел, ничего не говорил  и  ничего  не  делал  -
только стоял у окна или сидел на стуле, глядя, как солнце ползет по полу,  а
потом по стене до потолка. Бесон думал, что юноша помешался от  горя.  Такое
случалось иногда, особенно у знатных. Он может умереть, и черт с ним.
   Но на восьмой день Питер позвал Арона Бесона и дал ему поручение.., и дал
его не как узник.
   Как король.
 
Глава 52 
 
   Питер испытывал горе, но не такое сильное, как предполагал Бесон. Он  всю
неделю тщательно обдумывал свое положение и решил действовать.  Конечно,  он
чувствовал усталость и отчаяние, но он твердо помнил одну вещь: он не убивал
своего отца, пусть даже все в королевстве верили в это.
   В первые дни его еще одолевали бесполезные чувства. Ребенок  в  его  душе
кричал: "Нечестно! Это  нечестно!"  Конечно,  так  и  было,  но  что  толку?
Постепенно он начал восстанавливать контроль над собой. После двух-трех дней
голода он начал слышать свои мысли. Он ощущал себя легким  и  пустым..,  как
стакан, ждущий, чтобы  его  наполнили.  Он  молился,  зная,  что  не  просто
молится, а говорит сам с собой, обсуждая то, что с ним случилось.
   Он не убивал отца. Это первое. Кто-то сделал  так,  что  его  обвинили  в
этом. Это второе. Кто? Во всем Делейне был лишь один  человек,  который  мог
это сделать, который знал, что такое Драконий Песок.
   Флегг.
   Все понемногу прояснилось. Флегг знал, что при Питере ему не будет  места
в королевстве. Флегг  заставил  Томаса  дружить  с  ним..,  и  бояться  его.
Каким-то образом Флегг отравил отца и создал видимость, что это  сделал  он,
Питер.
   Питер понял это на третий день царствования Томаса.
   Так что же ему делать? Смириться? Он не мог смириться с этим. Сбежать? Но
никто никогда не бежал из Иглы.
   Кроме...
   Вдруг он вспомнил. Это было на четвертый вечер. Он поглядел на  поднос  с
нетронутым ужином. Жирное  мясо,  водянистый  эль,  черствый  хлеб.  Никакой
салфетки.
   Кроме...
   Сбежать можно. Можно. Это очень  опасно  и  очень  долго.  Скорее  всего,
ничего не получится. Но.., способ все-таки есть.
   А если он все-таки сбежит? Как уличить настоящего убийцу? Питер не  знал.
Флегг был Опытной старой змеей и не оставлял следов. Сможет ли Питер выудить
у него признание? Ведь Флегг может просто растаять, как дым, если  узнает  о
бегстве Питера. А если он все же признается, поверят ли ему?
   "Да, он сознался, - скажут люди. - Питер, сбежавший отцеубийца, приставил
ему нож к горлу, и он сознался. Тут и я бы сознался в  чем  угодно,  хоть  в
убийстве Бога!"
   Вы можете удивляться, как мог Питер думать о таком, сидя в своей камере в
трехстах футах над землей.  Но  я  уже  сказал,  что  Питер  увидел  путь  к
спасению. Однако что толку с  огромными  усилиями,  подвергая  жизнь  риску,
бежать, если это ни к чему не приведет? Или приведет только к  еще  большему
ущербу для королевства?
   Питер думал об этом снова и  снова.  На  седьмой  день  он  решил:  лучше
попытаться,   чем   просто   сидеть   здесь   и   ждать   смерти.   Допущена
несправедливость.  Странно  -  его  больше  волновало  это,  а  не  то,  что
несправедливо обошлись именно с ним. Допущена несправедливость, и это  нужно
исправить, хотя бы и ценой жизни.
   На восьмой день царствования Томаса он позвал Бесона.
 
Глава 53 
 
   Бесон слушал речь принца с недоверием и нарастающим  гневом.  Едва  Питер
закончил, главный тюремщик разразился таким градом ругательств, что  от  них
покраснел бы и конюх.
   Питер выслушал их молча.
   "Ах ты, щенок сопливый! -  закончил  Бесон  почти  с  изумлением.  -  Ты,
кажется, еще думаешь, что живешь во  дворце  и  можешь  командовать  слугами
каждый раз, когда тебе захочется шевельнуть пальцем?  Ну  уж  нет,  сэр!  Ты
крупно ошибаешься!"
   Бесон нависал над принцем, выпятив щетинистый  подбородок,  но  Питер  не
отошел, хотя  запах,  исходивший  от  этого  типа,  был  невыносим:  дрянное
прокисшее вино и застарелая грязь. Между ними  не  было  решетки:  Бесон  не
боялся заключенных, а тем более не боялся этого сопливого крысенка.  Главный
тюремщик был пузатым широкоплечим мужчиной лет пятидесяти. Его красное лицо,
теперь еще больше покрасневшее от гнева, обрамляли космы сальных волос.
   Он сжал руку в кулак и поднес к носу  Питера.  Правую  руку  он  сунул  в
карман,  нащупывая  металлический   цилиндр.   Один   удар   этим   нехитрым
приспособлением мог разворотить человеку челюсть, и Бесон не раз убеждался в
этом.
   "Засунь свои просьбы себе в задницу, мой дорогой, вместе со  всей  прочей
ерундой. И в следующий раз, если ты  вздумаешь  лезть  ко  мне  с  этим,  ты
подавишься собственными зубами. Понял?"
 
Г Он неторопливо повернулся и пошел к двери, окруженный облаком вони. 
   "Боюсь, что ты совершаешь очень тяжелую ошибку",  -  Питер  произнес  это
тихо, но отчетливо.
   Бесон круто повернулся:
   "Ты слышал. И в следующий раз изволь  говорить  со  мной,  как  подобает,
вонючая старая брюква. Я  не  потерял  ни  одного  из  своих  предков,  пока
поднимался сюда".
   На миг Бесон потерял дар речи. Рот его открывался  и  закрывался,  как  у
выброшенной на берег рыбы - хотя поймай какой-нибудь рыбак  рыбу,  такую  же
уродливую, как Бесон, он немедленно бросил бы ее  обратно.  Холодная,  почти
брезгливая речь Питера наполнила тюремщика яростью. Сами просьбы Питера  его
не очень беспокоили, но тон и вид юного принца означали, что умирать он явно
раздумал.
   Перспективы сонных, спокойных дней и  веселых  ночей  внезапно  померкли.
Этот  парень  выглядел  очень  сильным,  очень  уверенным.  Бесону   светила
возможность глядеть на него до конца своих дней. И еще...
   Вонючая брюква? Он правда назвал меня вонючей брюквой?
   "О, мой дорогой принц, - сказал Бесон. - Похоже, это ты сделал  ошибку..,
но обещаю, что ты никогда ее  не  повторишь",  -  его  губы  раздвинулись  в
улыбке, обнажив почерневшие остатки зубов. Теперь, перед атакой, он двигался
с необычным проворством. Правая его рука вылетела из кармана,  сжимая  кусок
металла.
   Питер шагнул назад, переводя  взгляд  от  лица  Бесона  на  его  кулак  и
обратно. За спиной тюремщика решетчатое окошко на двери было  открыто,  и  в
него заглядывали двое стражников, ожидая начала потехи.
   "Ты  знаешь,  что  узники   королевской   крови   пользуются   некоторыми
привилегиями, - сказал Питер, делая еще шаг назад. - И я  не  просил  ничего
недозволенного".
   Улыбка Бесона сделалась еще шире. Ему показалось,