освещает
это сборище в ночи, в одиноком  храме на краю  великой и молчаливой пустыни.
Зажгли  костры,  при их  свете  пляшут  и  поют. Некоторые  парами  уходят в
темноту, прочь от  света костров. Ночь  тепла. Вверх несутся искренние хвалы
богине-кошке Баст, у которой такой легкий и приятный характер. Славься, мать
Баст! Славься во веки веков! Звучит и звучит систр.
     Перед  ее  глазами  встают  строки из  ею же  написанного  трактата. Он
назывался "О взаимовзвешенности плоти  и духа", но, о  боги,  каким  сухим и
несодержательным  было  это  название  по сравнению с той  бездной мудрости,
которая была  туда  ею  вложена. О, она была достаточно умна, чтобы написать
книгу не хуже той, что  создал Тот, символ мудрости. Не ее вина, что трактат
этот сгорел при пожаре в  библиотеке Александрии:  к  сожалению,  свиток был
недолговечен, и никто не знает о  нем, никто, кроме тлену подлежащих, хотя и
мудрых жрецов, не прочел его. Хайя, горе мне!
     "Человек сотворяет все: дома,  деревья, животных, воду,  плоды,  храмы,
поля,  плуги, драгоценные  украшения, масло,  лодки,  пищу,  -человек - дитя
богов. Боги  сотворили  его,  и  человек  создал  их.  Именно поэтому  - как
излишний груз топит ладью, как огонь очага  превращает  в  пепел хижину, как
созданное орудие  губит  своего хозяина, - так и  человек сильнее богов, его
создателей, и волен над ними".
     Систр все звучит.
     Пробудилась. Мое имя  - Мириам Хойра. Я уже не знаю толком, сколько мне
лет. Сеть, сотканную из лет, будто кто-то вытянул из  моей памяти  - вытянул
пустой. Имя  мое - Мириам Хойра.  Я  живу на  Земле и  никогда  не  бываю на
Вихрящихся Мирах.
     Она  жила на Земле, всегда на одном и  том же месте.  Она  не  страдала
патриархальщиной, не давала никаких обетов, просто так было заведено испокон
веков.  Она  была  красивой.  Гибкая и грациозная, с тяжелой гривой  черных,
отливающих синевой волос, закинутой за  плечи, она,  Мириам Хойра, известная
танцовщица и  поэтесса, была желанна  везде,  но  у  нее  никогда  не бывало
гастролей.  Нередко  в  широкие круги просачивались слухи о  какой-нибудь ее
очередной эксцентрической  выходке,  которыми  она  славилась. Но  она  была
талантлива, и в нее  верили.  Верили, что нескоро забудется  полутемный зал,
загадочная  завеса  экзотической  музыки, колеблющаяся в воздухе,  и резкие,
даже ломаные,  вывернутые  движения  ее  смуглого,  привычного к  ним  тела,
трепещущего под  воздействием мелодии и наркотического  опьянения  танца. Ее
пристрастие к странным, полувоздушным нарядам, тяжелым золотым украшениям, к
резким мазкам косметики на лице  и особенно к кошкам вызывал в артистических
кругах легкую  насмешку,  но не  более. Ведь она была  талантлива, и  ей все
прощалось.   Знаменитые   художники,  композиторы,  прочие  люди   искусства
приезжали  к ней в Луксор, и она встречала их в  комнате,  больше похожую на
древнюю  погребальную  камеру,  всю  в  сандале, золоте  и  пышных,  тяжелых
драпировках, окруженная  своими  любимыми  кошками,  которых  было  огромное
множество, и  они прыгали,  мяукали,  ходили  вокруг нее с поднятыми  палкою
хвостами, ластились  и  терлись об ноги своими маленькими  твердыми круглыми
головами. Люди искусства восторгались, но она не  замечала этого восторга, а
если даже и замечала, то по ее виду ничего подобного определить было нельзя.
Величественная,  царственная,  она держала себя так, будто  гости  - это  ее
рабы, и в любой момент можно будет их наказать или же облагодетельствовать.
     Ее артистическим псевдонимом было имя Сехмет.
     Считали  простым  капризом то, что  она  постоянно  и почти  безвыездно
проживает в  Луксоре. На ее танец  приезжали  посмотреть издалека, приезжали
восхищаться - уже заранее, не видя танца воочию, они пребывали в  устойчивом
состоянии  восторга,  и  ее исполнение только  добавляло  этой устойчивости.
Может быть, даже лица ее конкретно не запоминали, может, не видели  глаз, но
магия танца искупала  все, они сидели как зачарованные,  смотрели, смотрели.
Она была  их  владычицей,  боготворилась  ими, и воистину,  она была богиней
этого места. Но ей самой это не приносило удовлетворения.
     Она не могла  покинуть город.  Когда-то, правда, она  имела  постоянное
пристанище  в древнем  Бубастисе,  но  упадок  города и  гибель ее  кошек от
какой-то  неизвестной эпидемии  сделал свое дело:  она ушла оттуда и  вскоре
поселилась в Луксоре.
     Она  полюбила этот  город. Древний Луксор был  великолепен, не в пример
жалким строениям  нового  города. Тот однообразьем своих  построек  уходил в
сторону  от  величественности  исполненных зданий  Луксора древнего, Луксора
фараонов,  Луксора  Хатшепсут  и Рамсеса. Она часто  прогуливалась  здесь, и
древние камни нашептывали ей древние песни каменщиков, строивших грандиозные
здания. Она  приходила  к  Луксорскому храму и  здесь стояла в  великолепном
проходе  между двумя  рядами огромных  каменных колонн.  Здешний храм  Амона
также  привлекал ее внимание, и она часами всматривалась в лицо титанической
статуи Рамсеса  у  его входа.  Она  проходила аллеей сфинксов, и  сердце  ее
переполнялось  изумлением, радостью и  любовью к людям,  возведшим к небесам
такое  чудо. Синие  небеса  молчали,  и  с  приходом  ночи  замолкали  также
растрескавшиеся  камни, мудрые от нескончаемости веков. Золотая колесница Ра
погружалась в океан, и ночь нисходила на обильную богами страну пирамид.
     С остальными она  почти не виделась,  ибо  все  ее время было поглощено
любимыми ею танцами, и на сварливые усобицы  его не хватало.  Но  она была в
курсе того,  что происходит.  Доступным  всем Детям  Нуна чувством, в основе
которого лежит всеведение, она ощущала и разлад, и  распад, и ненависть и не
одобряла, и  ненавидела  это.  Такое времяпровождение  - удел  одного только
Сета, я думаю, который и есть зачинщик всех бурь в мире, а остальных, в  том
числе  и  Монту и Тота, он лишь втягивает во вселенское столкновение мировых
зол. Быть  может, мнение  такое было  ошибкой, но она привыкла  считаться со
своим мнением.
     Жилищем ее был один из здешних храмов, должным  образом перестроенный и
приспособленный  под  ее нужды.  Проживание  в  таком особенном  доме  также
относилось  к числу прихотей ее изменчивой натуры и не осуждалось, чему  она
была  очень рада. Дом-храм  был удобен тем, что  мог вместить неограниченное
число  гостей,  - а  ведь  она славилась своими  приемами, -  ибо был  велик
размерами. А собственно ее покои, личный кабинет, спальни и прочие помещения
были  устроены  позади  храма,  переделанные  из  многочисленных  камер  для
хранения ритуальных приношений и жилищ жрецов. Цветные изображения, когда-то
сплошь покрывавшие  стены,  от времени стерлись,  и  их пришлось  освежить и
подновить,  резьбу   колонн  -  углубить  и  привести  в  порядок,  и  храм,
превратившийся в  дом, для чего, собственно, и  предназначаются все храмы, в
которых живут божества, вновь засиял во всем своем великолепии.
     Мало  кто  знал,  чем занимается  улыбчивая и  доступная Мириам  в свое
свободное время, не занятое приемами и разучиванием новых танцев. Она всегда
была на  виду - или же так казалось. Оказывалось, однако, что бывали и такие
дни, когда ее  не донимали настырные  поклонники. Тогда Мириам Хойра  писала
свою книгу. Нет, она не восстанавливала трактат  "О взаимовзвешенности". Это
было отдельное, самостоятельное произведение,  куда,  конечно,  вошли  и  ее
мысли из предыдущего труда, как основные идеи, не дающие  покоя и тревожащие
автора, встречаются во всех его произведениях. Трактат назывался "О конце" и
был уже близок к завершению.
     Так  жила  танцовщица  Мириам Хойра, существо  абсолютно  аполитичное и
легкое, как  птичье перо, интересующееся  только  своими  танцами,  писанием
серьезного  философского  трактата и виртуозной игрой на систре.  Память  не
беспокоила ее, а она решила не беспокоить  память, - это было бы бесполезным
и   никчемным  занятием.  Оно   только  встревожило  б  душевные  раны,  уже
затянувшиеся устраивавшими  ее  твердыми  рубцами. Воспоминания о прошлом  у
нее, как и у других  ее соплеменников, вызывали только боль. А они не любили
боли самозабвенной  и жертвенной, полагая  такую разновидность боли явлением
крестной муки, а значит, омерзительным извращением.
     Уже давно не выдавалось  у  нее  свободного  дня,  когда  можно было бы
вздохнуть  и с  легкой душою  приняться  за работу. Колоброженье мысли в  ее
голове тем временем стало невыносимым, то и дело мозг выдавал  готовые,  уже
отшлифованные  фразы,  хоть садись  и записывай,  некоторые  идеи  достигали
точности и сжатости  афоризмов, поминутно  выскакивали полузабытые  слова  и
речения.  Все  это  нужно  было  немедля  запечатлеть  на  бумаге.  Новейших
устройств  для записывания  мыслей  она не  любила,  предпочитая по старинке
бумагу и перо.
     Она  писала.  Выходило  необычно и, уж во всяком  случае,  спорно.  Она
писала.
     "Что есть  пространственность  Хаоса  и  что  есть  тогда  пространство
вообще? Выдвижение  античными  мыслителями  разных концепций  Хаоса  то  как
разлитой  воды,  то   как  бесконечно-пустого  пространства  требует  своего
вопроса,  а именно - где? Где тогда такой  Хаос -  хаос-пространство, время,
яйцо,  то  есть  беспрерывное  и бесконечное становление?  Несмотря  на  всю
невозможность и даже невообразимость данного вопроса, ответ на него, пусть в
самой  фантастической форме,  все же  имеется. Хаос трансцендентен,  он  вне
всего, а то,  что  подразумевали под Хаосом древние, на самом  деле является
Космосом.  Как   такое  может  быть?  Космос  в  полной  мере  подходит  под
всевозможные  и   невозможные  описания:  он   и  безраздельно  пуст,  но  и
животворен, он  и беспределен, но и  ограничен,  он и страшная бездна, но на
деле  бездна  вовсе  не  такая  страшная,   что  доказывается   современными
исследованиями.  Тогда  что  же: Космос  - это  Хаос? Нет. Парадоксально, но
всякая  вещь в Космосе - оформлена, тогда как  Хаос бесформен  и бесформенны
его сущности. Значит,  Хаос -  смерть?  Нет, Хаос - жизнь, он дает ее всему,
что  рождается, ибо бесформенно рожденное.  Но смерть - это  Космос, то есть
тот мир, где  пребываем мы, ибо смертна оформленная, оконтуренная  оболочка.
Такое  значение смерть  приобретает для одного только человека как механизма
мыслящего и ей подлежащего и склонного о смерти размышлять, чем он, впрочем,
от животных  и отличается. Мысль о конце тревожит его, а  мысль о том, что в
Хаосе распылится  его  душа, разрушится  его самость, хотя  и  с последующим
выплавлением  новой  личности,  приводит его  в ужас и  содрогание. Смертный
желает жить  вечно.  Но бессмертный, или бог,  жить вечно отнюдь не желает -
это для него не самоцель. О чем же знает он? А о том, что он и отличается-то
от   смертного  не   только   тем,  что  конец  его  отодвинут  на  какой-то
неопределенно  долгий  срок, но  и  тем также, что  в  Хаосе,  прародителе и
убийце, сущность  его  не расплавится  и не сгорит, будто в горне,  но будет
существовать  самостоятельно,  как   носятся  в  бушующем  потоке  отдельные
песчинки. Более того, душа бессмертного будет себя чувствовать там так легко
и привольно, словно все свое существование она была здесь,  тяготясь немного
лишь  тем,  что  навек отрешена от  своих земных  и  чувственных  дел.  Этот
предмет, однако, несильно будет заботить ее, ибо, если пойти и дальше, можно
высказать и такую гипотезу, что  души и сущности бессмертных могут по своему
желанию  и  по желанию своего  опекуна  Хаоса, естественно, возвращаться  на
Землю, дабы воплощаться  здесь  в  разных  произвольно выбираемых оболочках.
Такая мысль кажется просто  безумной, но, как и  всякая смелая гипотеза, она
имеет право на существование. Вся  проблема в том,  что бессмертные, уходя в
Хаос, делают это не ради удовольствия, а терзаемы болями и скорбями по этому
миру. При  уходе в  Хаос  бессмертного не  тревожит  беспокойство по  поводу
своего будущего - оно вполне безоблачно. Но тревожат его мысли о  прошлом, и
с этим ему приходится смиряться".
     Дописав,  она  порывисто  встала  и   заходила  по  комнате,  обдумывая
написанное и, что до нее случалось со многими писателями, постепенно приходя
к выводу, что эти слова подсказаны ей свыше. Но кем?  Другом  и покровителем
ее,  тем,  кто  судит  и   воскресает  из   мертвых?  И  она  преисполнилась
благодарности  к  нему, подсказавшему ей  такой чудесный и  ясный выход. Мес
вошел к ней в  разгар этих  раздумий,  когда  она, не замечая ничего вокруг,
застыла у своего стола, устремив полный провидческого знания взгляд за окно,
где огромные резные менгиры луксорских храмов  упрямо топорщились под жгучим
солнцем и неустанными ударами прибоев времени.
     -  Мириам!  - негромко  позвал  Мес и  увидел, как  его голос  заставил
вздрогнуть ее, моментально напрячься, как изо всех сил она пытается обуздать
себя, стреножить, чтобы  с радостным писком не броситься  ему  на грудь и не
залить ее  горячими и долгожданными  слезами. Вместо этого  она, пересиливая
себя,  медленно повернулась и вдруг бросилась к нему и крепко  обняла его. И
он также не сумел воспротивиться  этому порыву, этому  мощному притоку силы,
бьющей из  нее, и его объятия были не  слабее. Но во  время этой неожиданной
вспышки  мозг  его остался  незатуманенным,  мысли были  так  же ясны, и  он
поэтому без  труда понял, что прежняя его  любовь к ней так и не проснулась,
так и не  проснется. Они шептали что-то, покрывая друг друга поцелуями, но с
его стороны это было немного принуждением, хотя и приносящим приятные плоды.
К  тому  же мысль, что она может  принадлежать к  чужому  лагерю, совершенно
отравляла все. Он не мог не думать об этом, даже когда целовал ее губы.
     Когда все понемногу утихло и взаимные, внезапные и нахлынувшие нежности
кончились, она подняла на него свои прекрасные глаза.
     - Ведь я ждала тебя, - произнесла она с укоризной. - Ждала, давя в себе
желание  и любовь, не  оставляя  лазейки надежде... Ты бы мог прийти.  Но не
захотел.
     Он нежно провел ладонью по ее щеке.
     - Ты же знаешь, что я вообще не появлялся здесь.
     - Я искала  тебя, - проговорила она и  отвернулась. -  Я была на многих
Вихрящихся Мирах, но  и  там тебя не было. И  я показалась сама  себе  такой
непроходимой дурой,  так резко вспыхнул  передо мной  свет правды,  и ты так
явно показался  в  нем в  образе  пустого  и  легковесного  болтуна... - Она
замолчала. - Извини.  Я  не хотела  тебе  этого говорить. По  крайней  мере,
сейчас.
     -  Я  не  обманщик, Мириам, -  мягко  сказал Мес,  вновь касаясь  ее. -
Прости, я  запутался  и  даже сейчас  не  вижу  выхода. И никто не может мне
показать, где он. Быть может, ты сможешь сделать это?
     - Ты пришел только за этим?
     - Нет, - и он притянул  ее к  себе,  начал целовать, но она вырвалась и
ударила его по щеке. Лицо ее горело, волосы растрепались.
     - Такой, как прежде, ты меня не найдешь, Тот, - сказала она.
     -  Ты   всю   жизнь  пыталась   вовлечь  меня   в  какое-то  непонятное
соревнование, - ровно произнес он. - Я это знал, но не хотел осаживать тебя.
Вижу, ты  не  оставила своих бесплодных попыток. Ты  хороша, когда являешься
сама собой, Мириам. Я хотел поговорить с тобой.
     - Хорошо, - произнесла она. - Но не больше.
     -  Может, и больше,  -  улыбнулся он,  без стеснения ее  разглядывая. -
Вижу, ты действительно стала другой. Округлилась в некоторых местах.
     -  Оставь свой дурацкий  тон, -  снова вспыхнула  она. - О чем ты хотел
говорить?
     -  Не обижайся. Я  не хотел портить  отношений...  Узнано,  что  Осирис
раздает   какие-то  титулы...  или   звания,   не  знаю  как  сказать.   Это
распространяется не только на его  окружение, но и, что самое интересное, на
нас.  Недавно  я беседовал с  неким  Жиро, и  он предупредил меня о том, что
Сатаной хотят пожаловать нашего общего друга Сета.
     Она усмехнулась.
     - Ничего себе  титул! Но на этот раз -  в точку. Сет прекрасно подходит
для этой роли.
     -  Да, но я  не  досказал. Он действительно объявлен  Сатаной, хотя еще
неизвестно,  понравиться ли ему это. Титул этот - такая же  синекура, как  и
звание Архонта. Однако он к чему-то обязывает, но я не думаю, что сам Осирис
в точности знает обязанности Сатаны, кроме того, что  Сатана  должен быть по
отношению к нему в оппозиции.
     - Какая ерунда!
     -  Ты философ  и должна  разбираться  в этом.  Другое  дело, что ты  не
интересуешься нашими делами.
     - Не  оправдывай меня,  -  сказала она. - Ложь - единственное, что я не
терплю. Ваш же мир целиком замешан на лжи.
     - Слушай дальше. Звания Пророков им не даруются, ибо люди сами наделяют
себя их полномочиями. А вот Антихрист должен быть объявлен свыше.
     - Кто же он? - заинтересовалась она.
     - Точно не знаю. Но думаю, им будет некто Браганса. Сейчас это неважно.
А важно то, что тебя он объявил Шехиной.
     Они стояли друг напротив друга в молчании, пока Мес не спросил:
     - Ты не удивлена?
     - Я знала об этом, - ответила она. - Он известил меня заблаговременно.
     - И ты согласилась? - натянуто спросил он.
     -  Конечно,  -  совсем  не  так  натянуто,  а  с  легкостью,  лучезарно
улыбнулась она. - Я - его представитель здесь, его  проявление в этом мире и
даже, если позволишь, посредник между ним и вами.
     Она замолчала, улыбаясь. Мес,  который никак не мог опомниться, стоял и
смотрел на нее.
     - Так, так, - наконец сказал он. - Этого-то я и боялся.
     -  А  бояться здесь  нечего, - ответила она. - Облечение таким  званием
подразумевает хоть какую-то  к нему симпатию, а откуда ей  взяться у вас? Да
вас всех поголовно можно объявлять Сатаниилами!
     - Это что, шутка? - сухо спросил он.
     - Я  сейчас  редко шучу, - так же сухо сказала  она.  -  Я больше плачу
сейчас, глядя на  вашу бесполезную грызню. Кроме того, я буду присутствовать
на  следующем  Буле  в качестве  его представителя  и  обо всем доложу  ему.
Своевременно.
     Мес  приблизился к  столу и  в рассеянности поворошил  лежащие  на  нем
исписанные листы.
     - Лучше бы ты занималась своим трактатом, -  вдруг произнес он.  -  Ты,
игривое и веселое существо, сама себя втянула в отнюдь не веселую и уж точно
нечестную игру.
     -  Мне  надоели  ваши  дрязги,  -  сказала  она.  -  Пусть  вы  и  меня
когда-нибудь раздавите, как вскоре раздавите Исиду, - все во благо!
     - Ты и это знаешь? - усмехнулся Мес недобро. _
     - Какой ты стал! -  прошептала  внезапно Мириам. - Тот, ты  стал злым и
перестал  быть  похож  на  самого  себя, прежнего.  Тогда  ты был остроумный
шутник, любитель жизни, веселый и продувной и симпатичный.  И я любила  тебя
таким. Сейчас  же ты стал  желчным  и недобрым и  жаждущим невинной крови. Я
перестала любить тебя.  Ты  разве  не  понимаешь  этого?  Тот,  тебе  нельзя
заниматься тем, чем ты сейчас занимаешься, опомнись!
     - Нужда, - сцепил пальцы Мес. - Это все нужда. И принципы.
     - Отбрось их!
     - Не понимаю, откуда взялся в тебе этот геройский оптимизм?
     - Я же сказала тебе, что изменилась, - тихо проговорила она.
     У  него было тяжело на душе. Он шел сюда,  думая, что это только слухи,
что она на их стороне, что, возможно, он даже полюбит  ее или как там бывает
- чувство снова проснется в  его  душе, и все будет как прежде. Но  нет,  не
будет  ничего как  было  прежде,  а все будет  наоборот, и  лишь тьма  Хаоса
впереди.
     -  Ты  была  хорошей  поэтессой,  -  глухо  напомнил он.  - Прочти  мне
какое-нибудь стихотворение.
     Она с готовностью кивнула и сказала:
     -  Это   новое  мое  стихотворение,  написанное  совсем  недавно.   Оно
называется "Ощущение":
     Нарастая повсеместно,
     Белладонной вырастая,
     Будто черных уток стая,
     Будто черной туши точка,
     Лишь сравнима с мукой крестной,
     Будто от тюр