Валерий Вотрин.
   Гермес

----------------------------------------------------------------------------
     © Copyright Валерий Вотрин, 1996

----------------------------------------------------------------------------
АЛЬФА
     Свирепое  послеполуденное солнце нещадно калило белый, тронутый черными
нитями  трещин  камень  высокой  полуразрушенной  ротонды,  вздымавшей  свой
округлый купол к  сочно-голубым небесам. Вокруг на многие  мили простиралось
белое  каменное  плато,  только  далеко   впереди  виднелись  серые  горы  с
клубящимися над  ними  пухлыми громадами  облаков. Там посверкивали  молнии,
косо  темнели  струи  дождя, бьющего  по крутым уступам,  доносилось  слабое
громыханье,  - над  горами бушевала непогода. Здесь же - лишь жаркое солнце,
пустые развалины да белая слепящая тишь огромного плато, уходящего вдаль.
     Ротонда казалась издалека миниатюрным, ладным грибком, так уместно было
ее  пребывание здесь,  в этой каменной  пустыне,  - словно  камень вдруг дал
всходы,  один-единственный всход,  росток, и этим ростком оказалась ротонда.
Внутри нее было пусто.
     Внутри  нее было пусто,  но вдруг там  появился человек. Оглядевшись по
сторонам, он посмотрел на мохнатый желтый цветок солнца  и смачно чихнул. Он
был неопределенного возраста, полный, лысоватый и немного сутулился. У  него
был крупный, бананом,  нос, черные навыкате арамейские глаза, тонкие красные
губы и очень массивный,  плохо выбритый подбородок. В правой  руке он сжимал
тонкую золотистую трость, на  которую  имел  привычку  опираться. Чаще всего
человек  именовался  Магнус Мес,  но  у него  были и  другие имена.  Их было
столько, что даже он сам не помнил, сколько всего  их у  него. Но горе  вам,
многие имена носящие, а  имени истинного  не знающие! Ибо вот, придет и  тот
день, когда пропадут имена ваши, и останется одно имя, которое - забвение. А
вы не  пропадете ли?  Что в  том, если  знают мириады  личин  твоих, а  души
распознать не могут? Как узнать душу, если нет ее, а есть кал смердящий? Как
возобновить ее, а нет души? Где взять силы, ибо всякая сила - от  Бога, а не
даст  Он силу тебе, и надежду не даст Господь  тебе, и не  даст Господь тебе
веру? Как проживешь? Ибо вот, есть в тебе лишь богопротивление!
     Он вышел из ротонды и по  стершимся ступеням спустился вниз, на  теплый
камень плато.  Здесь он немного постоял, потом быстро пошел по направлению к
горам,  негромко постукивая  своей  тростью.  Разумеется, он был  рад  снова
очутиться в этом месте, но сейчас все мысли его были только о еде: он сильно
проголодался.
     Пройдя пешком несколько миль, так что горы впереди стали заметно ближе,
он вдруг резко остановился, словно споткнувшись, и пробормотал:
     - Пожалуй,  здесь  сойдет, - прищелкнул пальцами,  как-то  замысловато,
кренделевидно  покрутил рукой  в  воздухе, шепнул слова  языка,  очень давно
никем  не слышанного, и перед  ним  на  ровной поверхности возник Стол.  Мес
радостно  потер  руки  и быстро уселся  за  него.  На Столе появился  резной
серебряный  поднос, полный разной снеди.  Здесь  были  жареная  утка, темная
миска  со  свежей аппетитной зеленью, белые соленые  грибы,  кувшин  вина  и
вареная рыба.
     Он приступил было  к  трапезе, но в  это время взгляд его  наткнулся на
рыбу. Результат был  устрашающим: глаза  его  сузились, вены на лбу налились
краснотой,  правая рука сжалась  в кулак, и он завопил, и голос его разнесся
по всему  плато  вплоть  до  откликнувшихся эхом сводов ротонды,  и  Стол  с
подносом затрясся, и рыба грянулась оземь:
     - Рыба! Рыба!  Еще  в прошлый раз,  негодяй, я говорил,  чтобы здесь не
было  и духа  рыбного, а  ты снова ставишь ее  передо мной!  Ведь я ненавижу
рыбу,  я  терпеть ее  не могу во всех ее обличьях, будь то жареная, вареная,
пареная, соленая, сушеная рыба или даже ее изображенье!
     Рыба исчезла.  Мес, все еще кипящий от негодования, начал есть. Ел  он,
правда, с  аппетитом, вкусно  причмокивая и временами обозревая  окрестности
из-под густых бровей. Когда утки не  стало, легонько постучал по столешнице,
и на этот зов явился хозяин Стола, одноногий хитрый коротышка.
     - Садись, - сказал Мес, отпивая вина. Он заметно подобрел. - Никогда не
подавай мне рыбы. Никогда. Ведь я ее ненавижу.
     - Прости, господин, - произнес хозяин. - Ты так давно не был у нас, что
я уже начал забывать, что более тебе по вкусу.
     - Я ем все, - сказал Мес. - Все, кроме рыбы.
     - Все, кроме рыбы, - повторил хозяин.
     - Да, - сказал Мес. - Никаких новостей?
     - Все как всегда. День сменяется ночью. Вызревают плоды. Идет дождь.
     - Событий маловато, - сказал Мес. - Ну да ладно. Но не забудь: впредь -
никакой рыбы.
     Хозяин поклонился.
     Шагая по горам,  Мес засвистел. Дурное настроение как-то пропало  после
того, как блаженно потяжелело в желудке. Он никогда не любил своей привычной
пищи, называя  ее "дармовой жвачкой" и "проклятыми испарениями". Впереди его
ждало  любимое  занятие,  уже  давно  на   горизонте  его  существования  не
появлялись тяжкие тучи  -  предвестники несчастья.  Но все  равно  губы  его
дрожали,  когда  он свистел,  и  знакомый мотив не получался.  В  уклончивом
ответе хозяина Стола что-то таилось. Он оглянулся назад: Стол исчез. Так оно
и должно быть.  Встает солнце и заходит  солнце.  Ветер  приходит и  уходит.
Столы появляются, и исчезают Столы. Нет, так: время возникать Столам и время
им испаряться.  По  чести сказать,  не любил  он  эти  непрошенные  аллюзии,
приходящие из незванного далека.
     По едва  видимой  тропинке  он взобрался  на  ровный  каменистый уступ.
Солнце  начало заходить,  уже  не  такое  жаркое  и ярко-желтое, теперь  оно
напоминало своим цветом хорошо начищенную старую бронзу. Там, выше,  все еще
продолжалась  гроза,  но  здесь,  внизу,  воздух был  свеж  и  тих и  нагрет
предзакатными  ласковыми  лучами, и  пахло чистым горячим камнем,  и  где-то
рядом  среди валунов пела какая-то пичуга, а  солнце все садилось, садилось,
оставляя  голубое темнеющее небо на произвол неумолимой  ночи. Мес вздохнул,
повернулся и толкнул каменную дверь.
     Он  вошел  в  небольшое, с низким потолком, помещение. Здесь, в  сердце
скал,  было  прохладно.  Углы терялись во тьме. У стен  на  корточках сидели
каменные  изваяния  с  бесстрастными  лицами.  В  помещении  стлался,  почти
незаметный и  неосязаемый, голубоватый  слоистый дым, который медленно плыл,
когда попадал в резкий луч из какой-нибудь наружной щели.
     Здесь Меса встретил высокий худой человек с гладким черепом.
     - Здравствуй, Снофру, - мягко приветствовал его Мес. - Ну что, много на
сегодня?
     - Как обычно, герр Мес, - с поклоном ответил человек.
     -  Угу,  -  промычал тот  задумчиво, проходя к дальней стене и открывая
небольшое потайное окошко. И сразу же сюда, в тихий покой подземелья, проник
и  повис, воцарился ровный  басовитый гул, прорезаемый  изредка  истеричными
женскими воплями.
     Огромный беломраморный  зал  за стеной был запружен темной  неспокойной
толпой:  народ  волновался  и  возле  стен,  на  которых  виднелись  искусно
вырезанные  барельефы,  изображающие  сцены  нисхождения  в  Аид,  и  вокруг
постамента с венчающей его  колоссальной  улыбающейся  статуей  из  розового
камня, сложившей  свои руки на  груди,  и перед пустым белым  помостом около
высеченного  в  стене большого  каменного  уха.  Вместе  с людским гомоном в
отверстие проник  и  начал  клубиться  по комнате душистый дымок благовоний.
Из-под  потолка,  с  недосягаемой вышины,  взирали  на  толпу  с  загадочной
усмешкой  белые большеглазые лики. Где-то  в глубине  зала, за  тонкой витой
перегородкой,  смутно,  перекрывая  голос   множества  людей,  хор   выводил
речитативом слов древних молитв.
     В который уже раз Мес увидел Омфал, святилище и оракул Трисмегиста.
     -  Так, так,  - вздохнул  он, закрывая окошко.  - А где Арелла, Снофру?
Почему не выходит?
     -  Мы  ждали  вас,  герр  Мес,  -  сказал  жрец. - Сегодня  вы  немного
запоздали. Толпа накалилась. Они ждут.
     -  Устаю,  - проворчал  Мес. - Везде надо поспевать...  Вели  начинать,
Снофру.
     Он уселся в  удобное  кресло  с низкой спинкой.  Жрец поднес ему вина в
большой кованой чаше, и он поставил ее себе на колени.  За стеной, в Омфале,
ударил гонг  - четкий  и мелодичный  звук  пронесся по громадному святилищу.
Одновременно,  попадая  точно в  такт  множащемуся эху  от белых стен, начал
нарастать голос хора.
     -  О-о-о! - Этот  звук  был и  ликующим гимном, и  траурным плачем,  он
поднимался и поднимался вверх, пока не достиг апогея.
     - О-о-о!
     Гонг  ударил  снова. Мес  уловил изумленный  вздох  толпы:  на  помосте
появилась  жрица. Он заглянул  в отверстие. Как и предписывали традиции, она
была полностью обнажена, только на ногах ее были тонкие серебристые сандалии
с высокой, по всей икре,  шнуровкой. Смуглое тело ее, натертое  благовонными
маслами,  блестело.  Широко  расставив  ноги  и  закрыв  глаза,  с безвольно
опущенными  вдоль  тела   руками,   она   остановилась  на   помосте.  Толпа
безмолвствовала, и теперь был слышен  только хор: он быстро-быстро, ритмично
приговаривал, будто заклиная:
     - Трисмегист! Трисмегист! Трисмегист!
     - Трисмегист,  Трижды  Величайший! -  возгласила жрица, открыв глаза, и
голос ее, низкий, звучный, послужил как бы сигналом хору: тот замолк.
     - Вестник, - сказала жрица.
     - Он славы глашатай, - подхватил хор.
     - Проводник, - сказала жрица.
     - Он низводит нас вниз, - запел хор.
     - Охранитель, - сказала жрица.
     - Отважный привратник, - выводил хор.
     - Жезлоносец, - сказала жрица.
     - Он знает истину, - поставил точку хор.
     - Кто, кроме него? - вопросила жрица.
     - Никто, - отвечал хор.
     - Ведайте! - воздела руки жрица.
     - О-о-о-о!
     Звук вырос и упал.
     - Кому ныне нужна помощь Трисмегиста? - строго спросила она.
     Из толпы начали выходить люди.
     - Мне, - выкрикивали они. - Мне. И мне.
     - Оракул слушает, - спокойно объявила жрица, и стала тишина.
     Вперед вышел человек.  Он  был одет  в  простой  суконный плащ и держал
посох в своей руке.
     - Великий, - сказал он, - несчастье пало на мой дом.
     - Изложи суть, - приказала жрица.
     Человек произнес:
     -  Около  месяца  назад, когда я  пахал свое  поле, плуг  мой  нечаянно
потревожил гнездо  змей. Двух гадов,  бросившихся на  меня,  я  убил.  Но  с
недавних пор  змеи осадили мой  дом. Они угрожают  семье. Они  угрожают мне.
Скажи, что делать, всемогущий? Что делать?
     За стеной в своем кресле Мес подпер подбородок рукой. Рядом  ждал жрец.
На помосте застыла жрица. Магнус Мес думал. Наконец он шевельнулся.
     - Сожги серпантин, - проронил он.
     Снофру  быстро  наклонился  и  прошептал  что-то  в  другое  отверстие,
темнеющее рядом с первым. Снаружи  жрица выслушала его слова у каменного уха
и затем громко провозгласила:
     - Трисмегист сказал - сожги серпантин!
     Крестьянин в раздумье отошел в  сторону  и начал пробираться по стене к
виднеющимся у входа палаткам толкователей.
     Его место занял жирный человек в дорогом одеянии.
     - Трисмегист, - заговорил  он визгливо, - помоги! Ибо я прогорел. Сразу
шесть сделок стали неудачными для меня. Или кара это богов?
     Жрица  молчала. Мес думал. Он  медленно  отпил из  чаши,  повертел ее в
руках, рассматривая затейливый волнообразный узор по ее краям.
     - Не бойся, ибо  прощен, - сказал он, и Снофру передал его слова жрице.
Та объявила их купцу, и он изумленно заморгал.
     Купца сменила седая трясущаяся старуха в темной накидке.
     - Трижды Величайший, - проскрипела она,  -  сегодня  ночью я увидала во
сне смерть. Это значит, что я умру? Но  я не хочу умирать,  - и она залилась
слезами.
     Мес снова отпил из чаши.
     - Голова  не работает, - пожаловался  он Снофру. - Сегодня был  трудный
день. Это будет последний вопрос.
     Жрец улыбнулся.
     - Ваше слово, герр Мес.
     Мес устало шевельнул рукой.
     - Пусть скажет, что не всякому дано увидеть смерть.
     - О-о-о!
     Хор ликовал, просветленный.
     -  Оракул  сказал,  - объявила  жрица после  того,  как  обескураженная
старуха   направилась   к   выходу.   Толпа  сначала  зашумела,  недоуменно,
растерянно, но потом люди стали потихоньку расходиться. Омфал пустел.
     А в комнатке позади святилища Снофру поставил на стол глиняный кувшин с
прохладным терпким вином, сыр, маслины и большой хлебный каравай. Первым сел
Мес,  потом Снофру,  а затем откуда-то  из  темноты, уже  одетая, выпорхнула
Арелла, жрица, и тоже села с ними.
     Мес преломил хлеб и разлил вино по чашам.
     - Сегодня мало пожертвовали, - сказал Снофру. - Тот купец так и не смог
уяснить слов оракула.
     -  Полагаться  на слова оракула, - проговорил Мес жуя, - так же  глупо,
как бояться грозы.
     Жрица  через стол  в  упор  смотрела на  него своими  огромными черными
глазами.
     - Вы не верите в собственные слова, герр Мес? - спросила она.
     Мес откинулся в кресле.
     - Я боюсь в них верить, - произнес он.
     - Но вашими устами говорит Трижды Величайший!
     Мес, который пригубливал в это время из чаши, поперхнулся.
     - Трисмегист? - переспросил он. -  Но... Да, как ни странно, он говорит
моими устами.  И  также,  как ни  странно, в  моей голове зарождается  Слово
оракула. Но это ничего не значит.
     - Люди верят, - сказал Снофру.
     - И  правильно. И должны верить, иначе ничего не  выйдет.  Это главное.
Они  верят. А  я  занимаюсь своим  любимым делом.  Кроме  него, у  меня мало
развлечений.
     Повисла пауза. Арелла смотрела на кувшин с вином.
     - Почему не ешь? - спросил ее заботливый Снофру. - Что тебя тяготит?
     Арелла подняла голову и заглянула в глаза Месу.
     - Кто ты, герр Мес? - тихо спросила она.
     - Что  тебе в  том?  - со вздохом осведомился тот. - Что  изменится  от
того, если я скажу?
     - Не будет поколеблена моя вера, - твердо отвечала она.
     - Трудный день, - пробормотал он. - Трудный.
     - Кто ты? - настаивала она.
     - Арелла! - попытался успокоить ее Снофру.
     - Я хочу знать!
     -  Хорошо, хорошо, - проговорил Мес морщась. - Аж голова разболелась...
Арелла, сейчас я - никто. Понимаешь? Никто. Я - это я. Второго такого нет.
     Молчание.
     - Ты поняла?
     - Да, - сказала она, неотрывно  гладя на него. - Я  знала это. Я видела
это во снах.
     Теперь и у Снофру в глазах появилось изумление.
     - Герр Мес, - начал он.
     - Да? - устало повернул к нему голову тот.
     - Ты приходишь, когда нужен. Твои слова -  непреложная  истина. Ты... -
это он?
     - Вы что, непременно решили из меня сегодня  душу вытрясти?  - вышел из
себя Мес. - Или неспокойно вам? Мало даров?  Почестей? Славы? Может, страха?
Может, просто сомнения замучили? Говорю вам - я устал!
     - Скажи, - попросила жрица.
     - Нет,  - отрубил герр Мес,  вставая.  - Уже  было сказано тебе. Можешь
пойти к толкователям. Для вас я - просто талантливый медиум. Для остальных я
сейчас - никто.
ХОР
     Великие Геи-Земли ввысь парящие дети страстям и порокам и думам всецело
подвластны,  довлеют  над  ними  Порядка  и  Веры веленья,  боятся  они  ход
мироздания дерзко нарушить.
     Но все  же велики, и странной покажется мыслью, что больше они уязвимы,
чем смертные люди; ни камнем, ни ядом, ни пламенем лютым и жгучим, но верой,
точнее, неверием можно безжалостно их уничтожить.
     Мы - время, златые века наступали и вновь проходили, на смену неспешную
ночи и дня это было похоже, как Гемера-День и владычица темная Никта сменяют
друг друга, чредою влачась сквозь века непрерывно.
     Да,  знаем  мы,  знаем  и  страшную  ярость  Титанов,  Олимпа  высокого
ясноликую мудрость, огня угасанье и мысли и славы горенье, и клики, и кровь,
что лилась бранногрозною, жуткою сечей, и острый, веками отточенный огненный
разум. Мы - вечность.
     На две мощных ветви членимся мы испокон века:  Геады, безмерной Земли и
Титанов живые  потомки, отцом остальным же приходится мертвенный Хаос.  Есть
Эрос  лучистый и светлый, чье бремя что богу, что смертному - все  одинаково
сладко; владеет сердцами и волей божественный Эрос, но нет продолженья ему -
Эрос бессынен.
     Могуч и ужасен и  грозен  страшилище черное Тартар, что темною сетью по
безднам  на дне  распростерся; и Тифон  стоглавый,  и  злая Эхидна, подобная
змеям, - его порожденья, мечами героев безумных навечно избыты.
     Но  Тартар силен и многих других породил  он; стократно  они  мощь отца
своего  побивают; свирепость Титанов, Сторуких наружность и скрежет Тифона -
их облик, а имя - Безглазые Гогна.
     Да, Гогна.
x x x
     Как и некоторые другие, Магнус Мес имел резиденцию на Вихрящихся Мирах.
Солнце здесь  всходило очень редко,  небо всегда было сиреневым с темноватым
отливом,  а   в   воздухе   плотным   пологом  висела  радужная,  загадочная
переливчатая  песнь  тонкострунной лиры.  Здесь  на исполинском холме  стоял
огромный  великолепный  дворец,  своими  темными  террасами  спускающийся  в
прекрасные необъятные  леса,  где  шелестели  кронами  могучие  зеленолистые
платаны   и  олени   сшибались   рогами  на  тенистых  полянах,  подгоняемые
вечно-непрестанным движением жизни.
     Когда Месу удавалось посетить это место в свое редкие, ничем не занятые
дни, он  часто бродил  по здешним  лесам, размышляя о  тайных законах бытия.
Ему,  уставшему  от шумных  верениц теней, без которых не обходится ни  одна
жизнь, было  приятно  прохладное  молчание платанов  и  буков, мягкий шелест
крон, незатейливое пение  пестрых птах, игра солнечных лучей в  симметричном
концентрическом узоре  паутины в густоте стволов орешника. Здешние леса были
исполнены  тишины и той золотисто-солнечной благодати, какая  наполняет душу
многозначительным  молчанием природы.  Этот лес  давал  ему  растраченную  в
разговорах  мудрость и заставлял забывать - но  не о  важном, а  о  пустом и
суетном, что ему не было нужно.
     Однако сейчас, в этот свой визит сюда, Мес был неспокоен. Это тревожило
его  - такого еще не бывало. Он гулял  по  залитым солнцем  просекам, часами
просиживал в тени какого-нибудь огромного вяза, но неспокойствие не покидало
его,  перерастая в  ясное и  четкое чувство тревоги. Прошлое одолевало  его,
прошлое,  которое он всеми силами  пытался отогнать все  эти годы. Он не был
мнителен, равно как  и не был забывчив: он точно знал, что привычный ему мир
изменился,  а это  недомогание - так он про себя решил  называть его, - лишь
чуткий  датчик, показывающий,  что  что-то уже не так.  Он доверял  себе,  а
потому  не  волновался  по  поводу  своего   здоровья.  Причину  недомогания
следовало искать где-то вне его самого.
     Солнце его мира было в  зените, когда он поднялся к себе во дворец. Шел
через прохладные, продуваемые бродящими ветерками  галереи,  залы, обширные,
как нефы, где  колеблемые  ветром  огоньки свечей освещали  изображенные  по
стенам  силуэты больших  плавникастых рыб,  пронзаемых  длинными  острогами.
Нескончаемые коридоры  с коптящими и брызжущими  смолою факелами вели в  его
покои.  Здесь  стояла  большая  двуспальная  кровать  под   жемчужно-розовым
балдахином,  у  окон - письменный стол. Окна выходили  на  необозримые леса,
простирающиеся до самого горизонта. Дымчатое  и ненужное  чувство меланхолии
никогда не владело его  душой.  Он во всем искал  причину и  знал, что скоро
загадка, его томящая, станет ясна.
     За эти дни Мес как будто бы помолодел. Он больше не сутулился. Лицо его
немного загорело, волосы  на голове совершенно скрыли коричневую  от  загара
лысинку. Сам он вроде как вытянулся и не выглядел больше излишне полноватым.
Голос его стал бархатистым и более приятным на слух. Золотистая трость в его
руках превратилась  в скипетр с трилистником  на верхушке. На ногах возникли
золотые сандалии.