убургана. Пан,  сын мой! Вот возник и ты. Ты все такой  же  веселый и
разбитной,  бес   мой  полуденный,  такой  же  жизнелюб,  которому  пришлось
подчиниться и поневоле  уйти. Но  почему печаль в  твоих  глазах? Почему она
затаилась  там, не находя выхода? Зачем ты пустил братьев твоих, и они пошли
перед тобой, никчемные и  пустые, тогда  как ты  хочешь  сказать мне  что-то
действительно  важное?  Ведь  я  люблю тебя.  Причинишь  ли  мне  вред  или,
наоборот, захочешь сохранить меня?
     Выл перевал. Когда я уходил, то новое, что  ты  так  ненавидишь, только
устанавливалось  в мире.  И  я,  предчувствуя грядущие силы,  ушел, чтобы не
возвращаться. Ты плакал тогда,  и вся природа плакала, ибо я был ее пастырь.
Поля и  леса заходились в безудержном  плаче, и стада  и  долы заходились  в
плаче безудержном. Я же надеялся  все  идет к  обычной смене мировых  сил, к
безболезненному толчку,  в конце которого Вселенная  станет опять как  мать,
избавившаяся от своего дитяти, который для нее и бремя, и счастье. Но не так
все. Вы  не пасете  стада  людские,  а  избиваете их,  соделав ареной  своих
гладиаторских сражений.  Боитесь друг друга. Ненавидите. Лжете. Тем самым не
людям вред несете, а себе самим, выталкивая друг друга в мертвенный Хаос.
     Но что там?
     Там нет ничего. Не вам, живым, знать об этом. Но я удивлен: если уж ты,
вожатый,  не знаешь, то  кто  знает?  Кто скажет?  Ветер, насвистывающий  на
свирели скал свои незатейливые мелодии неслышного разрушения.
     Что ж. Я разочарован.
     Смысл вещих снов  не  обязательно  должен быть  ясен  и прозрачен,  как
родниковая вода. Ты же сам оракул, отец. Подумай.
     Но ты ничего еще не сказал.
     А ты  ждал - вот  сейчас он будет говорить про Гогна, сейчас  - о нашей
участи. Но ты  все равно  не поймешь  меня, так что толку?  Ты уподобляешься
незадачливому  путешественнику,  полагающемуся на  нелепые россказни  старых
карт с  изображениями собакоголовых  людей и морских чудищ.  Не проще ли все
разузнать самому?
     Как?
     Я скажу тебе: Гогна вовсе  не такие страшные, как их малюют.  Ты знаешь
их, отец. И ты сразу узнаешь их, если догадаешься, что это они.
     И это все?
     Но он уже уходил, звучно постукивая своими копытами по камню дороги. Он
не оглядывался, да я и не желал этого. Сказал ли он все? Вернее, подойдет ли
он, этот ключ, что он мне дал, к той заржавленной скважине, провернется ли в
ней со скрежетом,  и откроется ли старая дверь, ведущая в камеру с древними,
непознанными ужасами?
     Мес проснулся, сел и медленно провел по лицу рукой.
ХОР
     Были и  лжепророки  в  народе, как и  у  вас  будут лжеучители, которые
введут пагубные ереси и, отвергаясь искупившего их Господа, навлекут сами на
себя скорую погибель.
     И  многие  последуют  их  разврату,  и  чрез  них  путь истины  будет в
поношении.
     И  из любостяжания будут  уловлять  вас льстивыми словами; суд им давно
готов, и погибель их не дремлет.
     Ибо, если Бог ангелов согрешивших не пощадил, но, связав узами  адского
мрака, предал блюсти на суд для наказания;
     И если  не пощадил первого мира, но  в восьми душах сохранил  семейство
Ноя, проповедника правды, когда навел потоп на мир нечестивых;
     И если города Содомские и Гоморрские,  осудив на истребление, превратил
в пепел, показав пример будущим нечестивцам,
     А  праведного  Лота,  утомленного  обращением  между  людьми   неистово
развратными, избавил, -
     Ибо сей праведник, живя между ними, ежедневно мучился в праведной душе,
видя и слыша дела беззаконные: -
     То конечно, знает Господь, как избавлять благочестивых от искушения,  а
беззаконников соблюдать ко дню суда, для наказания,
     А  наипаче тех, которые идут вслед  скверных  похотей плоти,  презирают
начальства, дерзки, своевольны и не страшатся злословить высших,
     Тогда как и Ангелы,  превосходя их крепостию и  силой, не произносят на
них пред Господом укоризненного суда.
     Они,   как  бессловесные  животные,  водимые  природою,  рожденные   на
уловление и истребление, злословя то,  чего  не понимают,  в растлении своем
истребятся;
     Они получат возмездие  за беззаконие: ибо  они полагают удовольствие во
вседневной  роскоши; срамники  и  осквернители,  они  наслаждаются  обманами
своими, пиршествуя с вами;
     Глаза у них исполнены любострастия и непрестанного греха; они прельщают
неутвержденные  души;  сердце  их  приучено  к  любостяжанию;  это  -   сыны
проклятия.
x x x
     Когда лучи красные  солнца падают  отвеснее и  под  более острым углом,
когда солнце не в зените и уже не так жарко, а более милостиво и даже нежно,
в мир приходят  тени. Они, тени, остры и глубоки, в них можно сунуть руку  и
дотянуться до сокровенного, они, тени, протягиваются, долгие, и  от великого
утеса,  и  от бедной былинки  между  треснутыми камнями, огнем  прокаленными
солнца. Они, тени, по наступлении долгожданного вечера вновь воюют себе мир,
долгие, черные,  пересекают долины, леса,  горы,  города, людские  души и не
успевают спастись  - погибают в  водах тьмы -  потопе ночи.  Черные, долгие,
резкие, они -  лишь  временщики, краткие властители перед приходом владычицы
более  страшной  и  всепоглощающей  -  тьмы.  Тьма  захлестывает их,  и они,
становящиеся бессильными, хлипкими, размытыми, погибают.
     Как  уже  говорилось  неоднократно,  мне,  Магнусу  Месу,  никогда   не
надоедало вновь и вновь приходить  в этот мир. Он, Магнус Мес, снова и снова
шел к  оракулу  Омфала,  чтобы пророчить там. Чугунно-серые,  пенились горы.
Цикады  в  щелях  камней  цепенели. Верхушки  холмов вдалеке  чуть  темнели.
Дневные животные прятались в норы.
     Ночь наступала.
     Пришел он в земли те, и вот, храм пред ним. И вошел он в храм тот, и...
     Никто его не встретил. Моментально насторожившийся  Мес осмотрел пустую
комнату позади оракула, услыхал смутный шум, говорящий об огромном скоплении
народа в Омфале, и, открыв окошечко, заглянул туда.
     Святилище было  полно  людей. И  были эти люди злы  и плохо настроены и
агрессивны.   Толпа   бушевала  вокруг  священной  статуи,  бывшей   однажды
вместилищем святого духа, и возле постамента бушевал гнев и недоверие толпы.
С улыбкой глазели на это лики с потолка.
     Но  что  самое  худшее - Мес  увидел в глубине зала закованных в  сталь
солдат.  Это, без  всякого  сомнения, были  люди Брагансы.  Антихрист  решил
установить свою пяту посреди вотчины бога.
     Вбежал Снофру. Он был бледен и испуган.
     -  Беда, герр Мес, - проговорил он. Губы его прыгали. - Король Браганса
оцепил святилище своими солдатами. Он требует чуда.
     - Чуда? - переспросил Мес. - Но разве не был он уже свидетелем чуда?
     - Ему мало этого, - отвечал Снофру. - Он хочет всенародного чуда. Иначе
он сроет до земли стены Омфала.
     - А что люди? - спросил Мес. - Что они говорят на это?
     - И они, - отвечал Снофру, - и они, герр Мес, хотят чуда. Они раскалены
до предела. Арелла с ними, пытается  утихомирить толпу, но ей пока ничего не
удается.
     - Мнение толпы  непререкаемо, Снофру, - сказал  Мес.  - Скажи хорупусть
поет. Скажи человеку с гонгом - пусть  подает сигнал.  Скажи Арелле  - пусть
приготовится. Мы начинаем.
     Снофру  выбежал. Мес  опустился  в кресло.  В  окошечко проникал чад от
горящих факелов, которые держали в руках люди Зета Брагансы.
     - Дьявол, - сказал Магнус Мес.
     Ударил  гонг.  Рокот толпы не стал тише, а,  наоборот, стал  нарастать.
Гонг ударил снова, и начал расти голос хора.
     - О-о-о!
     Парадоксально гармонично одновременно с этим нарастал и голос толпы.
     - О-о-о! А-а-а! О-о-о!
     - Даммм! - запел гонг в третий раз.
     - Оракул  слушает, - сурово и  надменно  разнеслись слова жрицы.  Видно
было, что толпа заколебалась.  Среди этих серых людских тел хитро спрятались
переодетые умелые провокаторы, но  и они сейчас не знали,  что делать. Люди,
привыкшие  падать  ниц  под  одним  только  яростным взглядом  служительницы
оракула, опомнились и начали приходить в себя. Пришли в себя и лазутчики. То
тут,  то  там в  толпе стали возникать шорохи и приглушенные диалоги - очаги
напряженности.
     - Оракул слушает, - повторила жрица.
     Железная шеренга в глубине Омфала пошевелилась. Размеренно тесня толпу,
вперед пошли люди короля Зета Брагансы.
     Арелла не  дрогнула.  Ее лицо исказилось не  мятой гримасою  страха,  а
вдруг вздыбилось и  застыло страшной маской слепого  гнева,  она скрежетнула
зубами.
     - Как смеете вы, черви, идти к алтарю оракула с оружием в руках? - Этот
голос,  сиплый  и  еле сдерживаемый от  великой ярости, поверг в ужас многих
людей, и они против своей воли пали на колени. Но солдаты еще шли.
     - На колени!
     Звук этого голоса, исходящего  из слабой груди  женщины, имел  какую-то
силу: солдаты встали.
     - На колени!
     Шеренги дрогнули. Каменные лики потолка язвительно заухмылялись.
     - К  оружию! - громко бросил еще один голос, и перед солдатами очутился
сам  король.  Сейчас  Браганса был  в  боевом облачении,  в  руке он  держал
отсвечивающий белым клинок. Этим клинком он указал на постамент Ареллы.
     - Вперед! Это не более чем пустое место!
     Солдаты  вновь  двинулись  вперед,  и  толпа,  эта  подвластная  прямым
приказам масса, также  поперла, наседая на помост.  Арелла уже видела совсем
близко их,  людей,  которых видела всегда через фиолетовую призму горделивой
властности, и вот, уже рядом они, ополчились на меня сильные!
     - Назад!
     Снофру был  очень властен сейчас. Он  стоял выпрямившись, с  простертой
над толпою рукой, с каменеющим лицом, на котором сверкали глаза.
     - Вперед! - Голос Брагансы.
     - Назад! Или Трисмегист сожжет вас огнем!
     - Вперед! - снова крикнул Браганса.
     Снофру стал что-то  говорить, и  в этот момент голос отказал ему. То ли
дав хрипотцу, то ли закашлявшись,  он  на  мгновение умолк. Он поднес сжатый
кулак к груди, лицо его  напряглось, лоб прорезали мучительные  складки:  он
пытался снова взять контроль над собой. Но  и этого мгновения хватило, чтобы
первый  человек из толпы, самый храбрый и злой, взобрался на помост  рядом с
ним. Снофру глянул на него  - в глазах  ничего, кроме изумления,  -  человек
ударил  его  коротким ножом, толкнул  в  толпу. Мес вскочил, не  веря  своим
глазам. События развертывались стремительно. Арелла вскрикнула. Тело жреца с
раной в  плече, забрызганной кровью, исчезло в  толпе.  На помосте было  уже
шестеро. Все  они шли к Арелле.  Мес никогда в жизни не видел ничего гнуснее
их улыбок.
     Когда он возник прямо посреди  них,  молчаливый  и как бы погруженный в
себя, они оцепенели. Жезлом  он смахнул  двоих с помоста,  одного послал под
потолок - висеть, держась  за один  из ликов, троих убил тут же,  на  месте.
Толпа  ахнула, и звучало  это именно как "а-ах!"  -  и схлынула. Теперь  она
смотрела  на него  с  расстояния. С  громким  криком  висевший  под потолком
сорвался и рухнул вниз, вдребезги  разбившись о белый пол великого святилища
Трисмегиста. Наступила немотная тишина.  Казалось,  один Браганса ничему  не
удивляется. Но и он тоже молча смотрел на Меса.
     - Ну ладно, - произнес тот, и эти слова стали в тишине такими же, как и
удар гонга, - громкими и отрывистыми. Он взял Ареллу за руку. - Пойдем.
     Тысячеголовая  гидра перед помостом вздрогнула и  подалась  вперед, под
давлением  голоса Брагансы, вновь  скомандовавшего атаку.  Мес  остановился,
сказал Арелле" "Иди", а потом, когда она исчезла, повернулся лицом к толпе.
     - Опять, что ли? - спросил он ее.
     - Возьмите его! - крикнул из тела толпы Браганса.
     Мес жезлом разделил толпу надвое, и из образовавшегося широкого прохода
поднялось,  покачиваясь, горизонтально  лежащее в  воздухе истерзанное  тело
Снофру. Мес тихо  смотрел на него, шевеля губами, как будто  читая отходную,
пока тело жреца медленно  плыло  по  воздуху  к помосту.  Здесь оно неслышно
улеглось и  затихло недвижимо. Темная густая кровь оросила камни помоста, и,
как будто отвечая этому, единственная слеза скатилась по щеке Меса.
     Он  молча  повернулся к  тупо  взиравшей на  происходящее толпе, и  под
властью его  жезла  в воздух поднялись, извиваясь, уже  трое живых. Эти люди
добили раненого жреца.
     -  Превратитесь, вы  трое, в змею, крапиву и статую, -  сказал негромко
Мес, и они, закричав, превратились: один - в отвратительную желтую змею, тут
же  растоптанную ногами забоявшейся толпы, другой - в жухлый  крапивный пук,
отброшенный далеко  под помост,  и  третий -  в  уродливую каменную  статую,
которая упала на пол и разлетелась на множество кусков.
     Толпа шарахнулась назад, и тут, растолкав всех, вперед вышел Браганса.
     Я хотел видеть  тебя, Трисмегист, видеть во плоти,  а не в камне, как в
прошлый раз. Ты теперь также облечен Властью? Да, и ты дал  мне ее.  Будь же
благодарен мне  за это.  Я  благодарен,  но и не  понимаю:  ты, как  всегда,
пограничник, ни за  тех и ни за этих.  Зато  ты против.  Говори же с ним, со
своим установленным  противником, не  со мной.  Зачем ты напал  на дом  мой,
освященный моими словами? Я  все могу. Я - Rex  Mundi. Я имею на это  право.
Никто  не имеет права. Ни у кого нет прав. Нет права  и у тебя, человек. Я -
Лжечеловек, великий борец.  Ты  - ничто,  песчинка в  доме бога.  Ты -  тоже
ничто,  но  мы хотим  сделать из  тебя  что-то.  Например?  Например, нашего
пособника.  Какое неприятное слово  ты выбрал! Пособник! Пособник, сообщник,
содельник. Преступление, беззаконие, смерть. Против него ли ты? Да, я против
него,  но  не за вас.  Ибо я перестал слепо жаждать его крови, которая и так
уже один раз пролилась. Что - переговоры? Если возможно. Мой друг  - Сет. Он
являлся мне и  благословил меня. Заплачь слезами  восторга,  и тогда картина
твоего откровения будет полнее.  Нет, Трисмегист, ты не наш. А кто  дал тебе
язык - выбирать? Сет  дал  мне язык. Арес дал мне язык. И другие, наши, дали
мне язык - выбирать и решать. И ты был среди них, когда был еще наш. Ибо я -
повелитель над вашим роковым, многовековым ужасом. Я - повелитель над Гогна.
     При этих словах Мес застыл на месте. Он не ожидал услышать это слово из
уст Брагансы,  хотя и  знал,  что  перед -  не обычный  человек. Он медленно
спросил.
     Гогна? Ты сказал -  Гогна?  Приятно видеть тебя удивленным, Трисмегист.
Да, я сказал "Гогна". И... где они? Они перед тобой. Что? Хм. И на  этот раз
ты не ослышался. Они перед тобой. Вот они. Видишь? Вот эти люди,  вот они, -
это Гогна. И другие, которых здесь нет, - они тоже Гогна. И многие на многих
мирах  -  и  они  Гогна. Почему?  Потому  что они ни  во  что  не верят. Они
неверящие, неверующие, и потому они - Гогна. Они властны  только  над самими
собой  и не следуют законам  миров, а потому они - боги самих себя, правящие
своими собственными маленькими  мирками. Они - Безглазые  Боги, ибо не видят
ничего вокруг. Что же, они не правы?
     Браганса рассмеялся.
     Почему  же,  они по-своему правы.  Просто они  тупы, жестоки,  коварны,
двуличны, подлы и поэтому - легкая добыча для меня и тех, кто надо мной. Они
хорошо организуются, прекрасные исполнители, легко наводят страх и абсолютно
не приручаются. Это - цепные псы, Трисмегист. Сыны проклятия.
     Мес  начал понимать. Новыми глазами он взглянул на  окружающих  его. Он
увидел все то же. Он увидел  живую, дышащую, молчаливую, подвластную, серую,
злобную, - он увидел толпу. - Гогна, - сказал он, и лица повернулись к нему.
- Гогна!
     Они кивнули.
     - Вы - Гогна!
     Они знали это.
     - Гогна!
     - Да.
     В комнатушке позади Омфала Арелла  ждала  его. Она была испугана, но не
настолько, чтобы потерять рассудок. Он быстро подошел к ней и взял ее руки в
свои.
     - Послушай, Арелла. Тебе  сейчас нужно идти. Все равно куда, потому что
через несколько часов это место перестанет существовать... Ничего не говори.
Просто делай. Здесь нечему гореть, наверняка они  ничего не тронут.  Но  дух
Омфала  покинет его. Я - этот дух.  Понимаешь? Вот тебе моя  трость.  Как ты
видела, это не простая трость. Береги ее. Что еще? Ничего. Все. Иди.
     Арелла подняла к нему свое лицо.
     - Я люблю тебя, - сказала она.
     Он пошатнулся.
     - Иди, - сказал он. - Иди. И не говори больше ничего.
     Она ушла.
     В Омфале статуя Трисмегиста,  внезапно разваливаясь,  рухнула на головы
присных Брагансы.
x x x
     Видение Гогна ошарашило  его,  но  не  изумило. Где-то среди  подводных
каменьев потоков души его уже скрывалась подобная загадка, однако даже он не
предполагал,  насколько нелепы и  дурны  законы мира.  Знал ли истину Ховен,
строя  ковы  Адонису,  и  знали  ли  ее прочие,  поддержавшие  первого?  Но,
задаваясь  этим мысленным вопросом, Мес  и не подумал включать Сутеха в свою
вопросительно-озадаченную  фразу.  Конечно,  тот обо всем  знал. Он  и  есть
настоящий творец этого плана.
     Внутри  него  стала  подниматься  свирепая  волна,  пестрящая  образами
насилия  и мести, но он что  есть  сил подавил ее. Каков выход?  Он не знал.
Все,  чего  ты  боялся,  все,  чего  сторонился,  но  куда   всетаки   влез,
совершилось,  причем  самым худшим  образом. Получается, что я - и  здесь на
границе.  На границе двух  сил,  враждебных и вступивших в открытую  борьбу,
битву молота и наковальни, а я получаюсь чем-то вроде податливого бруска, по
которому  лупят с  одной  стороны, а  с другой  мешают  вырваться  из  этого
сумасшедшего ада. Я уже не вопрошаю безмолвный космос, где же справедливость
и простейшая  благодарность. Ни  к чему. Нет  ничего.  Только  обнажившиеся,
брызжущие кровью  интересы,  перекрученные в  борьбе  идей.  А  я, хоть и  в
центре,  но  и  в  стороне,  -  как  тот  несчастный  козел, мясом  которого
воздавалось отпущение. И вновь злоба и гнев поднялись в нем.
     Но он не давал  им выхода. Недавно ты поддался пламени ненависти, и оно
сожгло  - тебя же самого!  Всего лишился. Вотчина  бога под  пятой человека.
Продолжаешь  оставаться  не  Архонтом. И всеми забыт. Дьявольский  план Сета
предстал перед ним во всей красе. Единственное, чего он никак не мог понять,
- как этот  исстрадавшийся,  балансирующий  на  краю вселенской  катастрофы,
свихнувшийся мир еще не свалился в ту пропасть, которая ему уже уготована? В
ту могилу, которая уже вырыта ему? Видно, мир - существо куда более живучее,
чем многие  представляли  и  представляют  себе. И  более фатальное. Даже не
обнаруживая явно  признаки надвигающегося конца, тем  глубже сокрыл  он  эти
симптомы в  пучинах своего естества: в течении рек, в  вышине гор, в  полете
птиц, в трепетании древесных верхушек.
     Ему оставалось одно - найти Мир Адониса.
     Однажды -  а это  было  давно,  -  когда  его  еще не  волновала  столь
конкретная цель, а интересовали скорее  явления  абстрактные, умозрительные,
он решил узнать, что такое Бог.  Не те Элохим, большую часть  которых он мог
наблюдать постоянно вкупе с  их настроениями,  характерами и внешностями, но
тот метафизический Истинный Бог, Творец, демиургической  волею  коего многие
объясняли  рождение и строение мира. Ему не пришлось с кем-либо советоваться
-  визионеры вроде  Сведенборга  и  Данте еще  не  родились. Итак, он  решил
дотянуться до истины.
     В легендах детства, когда, маленький,  еще  не способный ходить, но уже
мыслящий, лежал он в своей гимном воспетой колыбели, а его мать пела ему эти
древние  песни,  ему довелось  услышать о существовании Великих  Спящих. Эти
Спящие,  Сном  своим  длящие  мир,  все  еще спят  и,  возможно,  никогда не
проснутся. Помню, это уже тогда удивило меня: как это, никогда не проснутся?
Что, так  и будут  спать?  Мой маленький ум никак не мог смириться  с  такой
бессмыслицей.  Но  моя мудрая  мать сказала  мне: и твой отец, и  твои  дяди
кровно заинтересованы  в том, чтобы  Великие Спящие  никогда  не проснулись.
Потому  что,  когда  они  проснутся,  и  потян