Привел?
     - Принимай, - сказал Мес.
     - Эй! - заорал человек, адресуясь к мертвым. - Проходи по одному! Вон в
тот  Вход, в тот, что  справа!  И он стал с  мрачноватыми загробными шутками
переводить мертвых через ручей. Вскоре ему это надоело, и он подошел к Месу,
на ходу  вытаскивая из кармана  бутылку.  Они медленно  и со вкусом  выпили,
глядя,  как  мертвые  осторожно  и  с  недоверием перешагивают  через  вялый
холодный ручеек,  исчезая затем в пасти Входа.  Человек в джинсах  предложил
Месу закурить.  Некурящий  Мес  отказался.  Человек в  джинсах закурил.  Они
присели на бережок. Мертвые переходили.
     - Давно ждешь? - спросил Мес.
     - Только прибыл, - кратко ответил тот.
     Они снова собрались выпить.
     - Простите!
     Они подняли глаза. Перед  ними стоял небольшой  старичок  с  аккуратной
белой бородкою. С его лица не сходило удивленное выражение.
     - Простите, - повторил он. - Но я никак не могу понять. Ведь я умер?
     - А как же, - неумолимо сказал мрачный.
     - Но что тогда... это? - Старичок повел рукой вокруг.
     -  Это  - Порог, - вежливо проинформировал его Мес. - Место, к которому
приходит каждый, рано или поздно.
     Старичок, видимо, не поверил. Он начал горячо и пространно говорить  об
Аиде,  Вальхалле, Эдеме, Шеоле, Миктлане  и  Хель.  Мес и человек  в джинсах
слушали не перебивая, последний -  даже с  интересом.  Когда старичок иссяк,
человек в джинсах спросил его:
     - Ну и что?
     -  Как  что! -  воскликнул старичок с  явным намерением пересказать все
сначала.
     - Кончай, - сказали джинсы. - У вас, людей, фантазия просто неудержима.
На самом же деле есть он, есть я  да вот тот Вход, тот, что справа. А больше
ничего.
     Тогда  старичок рассказал им о Танатосе и  его объятьях, о  семи кругах
ада и о ладье Харона. На этот раз его перебил Мес.
     -  Вы склонны  к  олицетворению, - произнес он. -  Но существуют  вещи,
которые не  нуждаются  в персонификации. Не было ни Танатоса, ни Гипноса. Не
было.
     - А я никогда не умел грести, - прибавил мрачный.
     Старичок, расстроенный, поплелся ко Входу и вскоре исчез.
     - Шевелись, - орали джинсы, жестикулируя. Мертвые переходили Порог.
     Внезапная мысль осенила мрачного.
     - Ты никогда не видел, что там за Порогом? - спросил он.
     Мес качнул головой.
     - Никогда. Обратно не выходят.
     - Что же там, по-твоему?
     - Хаос, - проронил Мес.
     Мрачного передернуло.
     - Давай, давай, - еще пуще завопил он мертвым. Те шли.
     Достоверно  известно:  боги  -  дети Хаоса.  Мес  не верил  в  красивые
легенды, но эта  многим казалась былью. Приятно выводить  свой род от Хаоса.
Если  как  следует  напрячься,  то даже  можно  вспомнить...  как  там  Пиль
говорил...  безумные, сладкие...  черные ветры  Хаоса... а я  лечу в  них...
наслаждаясь, ликуя... паря на невидимых крыльях... нет, не помню я ни черта.
     Последние мертвые исчезли под аркой Входа.
     - Выпьем, -  торжественно объявил человек в джинсах, доставая бутыль, -
за очередных смельчаков, пустившихся на поиски неведомого.
     - Выпьем, - сказал грустный Мес.
     Выпили.
     Обратный путь он проделал  один. Когда снова оказался в черной комнате,
задул свечу,  и  она погасла.  Он отправился  в душ и  здесь,  лежа в теплой
ванне, уснул.
     Приказ  настиг  его  прямо  здесь.  Приказ безмолвный,  всепроникающий,
неотменный, неодолимый,  неотвергаемый, ослепительный, щедрый,  неописуемый,
неповторяемый,   неповрежденный,  неизреченный,  безвременный,   неотложный,
зажигающий, явленный в молнии.
     В общем, он снова требовался.
     Он  с  кряхтением  выбрался  из ванны, долго вытирался  пушистым  белым
полотенцем.  Брился.  Потом  шел  тихими  пустынными   залами,  ударом  ноги
распахивая  резные  деревянные  двери. На середине одного из залов оказалась
навалена  большая  куча  белых  камней.  Мес  взобрался на нее  и  застыл  в
неподвижности. Потом его не стало.
     Садилось  красное медное солнце, постепенно остужая свой  жар в голубом
мареве  горизонта на  западе.  Белое плато вокруг было  пустынно. Вдалеке на
красновато-желтом небе  отпечатались темно-синие горы. Стояла тишина, лишь в
трещинах между камнями стрекотали сверчки.
     Он вышел  из  развалин ротонды.  Стол  уже ждал его, стоящий у подножия
растрескавшегося желтовато-белого фундамента.  Хозяин  Стола  поднял фужер с
вином.
     - Мы ждали вас, - провозгласил он. - С очередным возвращением!
     - Рабы не подал? - ворчливо осведомился Мес, садясь за Стол.
     -  Никакой рыбы, -  воздел руки хозяин. -  Нам два  раза  повторять  не
приходится.
     - Поедим, - пригласил Мес.
     Они начали есть. Стояло  - куропатки в винном соусе, круг жирной сочной
колбасы, овечий сыр, хлебы, зелень, помидоры, большая плетенка с вином.
     - Легкий ужин, - заметил Мес, обсасывая косточки.
     Хозяин поклонился.
     - Новости?
     - Все своим чередом в великих стенах Космоса.
     Мес прищурился.
     - Ну, а то, что вне них?
     - А об  этом нам ничего не  известно, -  так же хитро прищурился хозяин
Стола.
     Мес поднял и выпил свой фужер.
     - Хорошо, - сказал он, вставая. - Хорошо.
     - Стены  сдерживают  Хаос, - вдруг произнес  хозяин. Он  не  поднимался
из-за своего Стола. - Они крепкие,  стены. Но Хаос  все равно нашел лазейку.
Хаос поселился в умах и сердцах.
     Мес  поднял  руку  и  жезлом смахнул  со Стола плетенку -  темное  вино
брызнуло на белые камни.
     -  А  вот об этом,  -  спокойно  произнес он, - прошу  тебя никогда  не
говорить. Что ты знаешь о сердцах, говоря так значительно? И что знаешь ты о
Хаосе, ты, дух?
     - Ничего, господин, - так  же спокойно  ответствовал хозяин. -  Прости,
господин.
     Мес еще немного постоял.
     - Ну, я не знаю, - проговорил он, двинувшись в дорогу. Не оборачивался.
Все равно исчезнет.
     Обиталища Снофру достиг  скоро. Слепящий  камень плато сменился угрюмым
молчанием темных стен. Присели возле них изваяния с каменными лицами. Острые
яркие лучи протыкали темное пространство помещения позади Омфала,  исходя из
узких щелей с поверхности. Снофру вышел навстречу Месу.
     - Сегодня вы вовремя, герр Мес, - произнес он, как-то странно ежась.
     - Что Арелла?
     - Она готова.
     -  Пусть не  впадает  в транс,  -  пошутил Мес,  усаживаясь в кресло  и
принимая от Снофру традиционную чашу. Тот вдруг ухмыльнулся.
     - Она знает, что делать.
     - Приступайте, коли так.
     Он открыл окошечко, и вот что странно:  он не услышал обычного людского
гомона,  переполнявшего  в   этот  час  святилище  Трижды  Величайшего.  Да,
ошибиться было невозможно - огромный чертог был пуст, только переглядывались
между собою громадная статуя Трисмегиста и тихо и загадочно улыбающиеся лики
под потолком. Пуст был и каменный помост жрицы. Хор бормотал - точно скопище
косноязычных уличных певцов.
     Дам! - булькнул глухо гонг. Среди молчания храма и казавшегося ненужным
шума, издаваемого  хором,  где-то далеко  скрипнула  дверь.  Через  огромное
пространство, огибая статую, к Арелле, выросшей на помосте, шел человек.  Он
был один,  и Омфал со своим  подавляющим величием еще более подчеркивал это,
как бы говоря:  "Что  за  мелкое насекомое  ползет  по моему телу?"  Человек
приблизился, и  Мес увидел, что на нем золотом, самоцветами сверкают богатые
одежды,  и  блеск металла ложится  снизу  на  его  лицо, делая его  каким-то
неживым,  точно отлитым в виде драгоценной  погребальной  маски. Медальность
его облика особенным образом подчеркивали его глаза - холодные и немигающие,
они льдисто смотрели с красивого, в бронзе отлитого лица.
     Человек остановился недалеко от помоста.
     - Оракул  слушает тебя, - промолвила жрица, и подобрался позади помоста
Мес.  Насмешливой  улыбкой  сморщились губы живого изваяния,  стоящего перед
ней.
     -  Воистину говорят, -  гулко сказал  он, - те,  кто  ближе к  богу, со
временем  становятся чересчур  высокого мнения  о себе.  Ханжество - болезнь
нашей эпохи. Кто ты, женщина?
     Жрица  изумленно  заморгала  -  так  с  ней  еще  не  разговаривали. Но
мгновенно прежняя маска, внезапная сдернутая этим человеком, вновь  легла на
ее лицо.
     - Я Арелла, жрица этого оракула, - громко  и гордо произнесла она. - Но
сам кто ты, спрашивающий?
     - Мое  имя Зет Браганса, -  обронил  человек. - Недавно я стал  королем
этой страны. Твой оракул, Арелла, также входит в мои владения.
     - Вотчина бога не может быть под властью человека, - отчеканила жрица.
     Медленная  улыбка  всползла на лицо Зета  Брагансы, короля,  раздвинула
губы.
     - Бог далеко, Арелла, жрица.
     Мес за стеной почесал затылок.
     Жрица отшатнулась.
     -  Как можешь  ты,  -  в волнении  воскликнула  она,  -  как можешь так
говорить здесь? Трисмегист слышит тебя!
     Человек затрясся  в тихом смехе, и было это тем страшнее наблюдать, что
черты его лица почти не изменились, а глаза продолжали оставаться холодными.
Отсмеявшись, он сказал:
     - Я не верю в богов, Арелла, жрица. Мне они  ни к чему. Единственный во
всей Вселенной, я остаюсь вечным атеистом.
     - Но сам ты не вечен, человек, - раздельно и бесстрастно сказала она. -
Чем  может служить  тебе  бессмертный  оракул? Или  ты пришел глумиться  над
беззащитными слугами Трисмегиста?
     -  Но ты  сказала, что грозный  бог слушает меня, - насмешливо произнес
Браганса.
     - Миры  людей - мерзь  и  зло,  -  устало сказала Арелла.  -  Мы  верим
Трисмегисту.  Однако  мы  знаем,  что  он  не  сможет защитить  нас  от всех
несчастий. Болезнь и порок подстерегают  всякого,  и отвратить их  от нас  -
долг прежде всего  наш, а  не  Трижды Величайшего.  Хватает и того,  что  он
спасает нас от загробных мучений в скитаниях души по серой вечности Порога.
     Браганса подошел ближе. Он слушал.
     -  Трисмегист заботлив, - говорила жрица. Глаза ее  заблестели. -  Он -
добрый пастырь. Его благость не стоит наших черствых душ. Его сила бессильна
поколебать столп нашего неверия.  Даже  слова  его, мудро прорицающие, болью
отзываются  в  сердцах лишь немногих. В  сердцах же остальных они  поднимают
только облака рыхлого  ила  тупоумия.  Но  немногие эти,  болью  взращенные,
прозревают и осязают боль мира.
     Мес у  своего окошка с восхищением смотрел на нее. Он даже забыл о чаше
с вином, стоящей у него на коленях.
     - Послушай,  Снофру,  -  прошептал он,  не  отводя глаз  от напрягшейся
смуглой фигуры жрицы, - послушай, как она говорит!
     - Она говорит истину, герр Мес, - ровно ответил жрец.
     Браганса  тем  временем,  воспользовавшись  паузой   в  словах  Ареллы,
вставил:
     - Ты у  оракула, жрица, не забывай этого. Слова  его сбивчивы и неясны,
как неясен сам облик этого  вашего бога, но все-таки он существует, и  люди,
мои люди, идут к нему. Ты не забывай об этом, жрица.
     Арелла наклонилась к нему, и запах благовоний,  смешанный с  запахом ее
разгоряченного тела, видимо,  почувствовал Браганса: ноздри его  дрогнули  и
плотоядно блеснули холодной изморозью тронутые глаза.
     - Задай  вопрос, -  попросила она.  - Задай  один-единственный  вопрос,
король.
     Тот отступил на шаг - так поразила его вдруг ее странная нечеловеческая
красота.
     - Один вопрос, - повторила она.
     Браганса разлепил губы.
     - Хорошо,  -  сказал  он. - Я  исполню  твое  желание и выслушаю  слово
оракула.  Но  не  думай,  что  я  последую   ему.  Об  этом  мне  еще  стоит
поразмыслить.  Итак,  - возгласил он громко, - я, Зет Браганса, суверен всех
этих земель, спрашиваю тебя, Трисмегист: что ждет меня  в будущем?  И дай на
этот мой вопрос, сумбурный и расплывчатый, свой ответ - четкий и прямой.
     Мес улыбнулся за стеной.
     Рядом с Брагансой упал камень. Тот упруго отпрыгнул в  сторону, еще два
камня упали, разбиваясь, мельчась на осколки, еще упали камни, еще упали. Он
взглянул  наверх. Статуя Трисмегиста, огромная  и  торжествующая,  размыкала
скрещенные до этого руки  на груди. Браганса попятился. Улыбка статуи уже не
была загадочно-ласковой,  она  на  глазах  превращалась  в гневную  гримасу.
Гигантское изваяние с каменным грохотом развело руки в стороны: одна, сжатая
в  кулак, опустилась вдоль туловища, другая уставила перст на Зета Брагансу,
карлика  у  пьедестала,  который еще  осмеливался  взирать  снизу  вверх  на
происходящее, не падая ниц от священного ужаса.
     -  Зет  Браганса!  - Голос этот не был оглушающим, бросающим  на колени
помимо  воли трубным  рокотом. Это был  просто  Голос, и исходил он  из  уст
статуи. - Ты спрашиваешь, каково твое будущее? Однако я не статуя командора,
чтобы  утаскивать тебя  в ад.  Говорю тебе:  ты  умрешь  своей  смертью, Зет
Браганса, и лишь потом рассмотрятся твои грехи. До той же поры живи как жил,
но не гневи более богов несвязным своим языком!
     Пока  исполинские  руки   вновь  принимали   прежнее  положение,   пока
появлялась  вновь загадочная улыбка, пока гремело эхо  под  сводами  Омфала,
Браганса стоял  неподвижно,  лишь  мелкие  капельки  пота  выступили  у него
бисером на  лбу.  Что  касается жрицы, то, неподвижная, пораженная  явленным
чудом, лежала она на помосте, раскинувшись крестом. И еще раз произошло это,
когда на слова пришедшего  в себя Брагансы: "А статуя-то полая!" грянуло  из
уст каменного Трисмегиста:
     - Червь! - и  камень величиной  с те, что, вращаясь, вылетают из боевых
пращей, ударил его в щеку, повалив наземь.
     В своей комнатушке Мес, уставший донельзя,  не  глядя на давно лежащего
на полу Снофру, подпер голову рукой, бормоча:
     - Дешевый трюк!
ХОР
     Вспомню, - забыть  не могу,  - о метателе стрел Аполлоне. По дому Зевса
пройдет он - все боги и те затрепещут, с кресел своих повскакавши, стоят они
в  страхе,  когда  он ближе  подступит и лук  свой  натягивать станет. Шутки
изволит  шутить  Аполлон  дальнострельный,  могучий: все  бы ему веселиться,
Кронидову  сыну  незлому,  время в  пирах  проводить  и в  охотных  облавных
забавах, дев полногрудых ласкать да мелодьи играть  на кифаре, дивно, высоко
шагая. Вокруг него  блещет  сиянье,  быстрые ноги  мелькают, и пышные вьются
одежды. Горе  нам, горе, не стало уж  Феба меж  нами - в сумрачный  дымчатый
Хаос, стеная,  навек  удалился, лук свой  забросив и стрелы, и сладкую песню
кифары, и мудрость, любовь свою к людям, которые,  хоть  бы и смертны,  были
богами любимы. О горе нам, горе, несчастным!
     Страшный, свирепый Тифаон, для смертных погибель и ужас, там воцарился,
заняв Аполлоново  место. Силою  были и жаждой деяний  исполнены руки мощного
бога, не знал он усталости ног; над плечами сотня голов поднималась ужасного
змея-дракона. В  воздухе темные  жала мелькали.  Глаза  под бровями пламенем
ярким горели на главах  змеиных огромных.  Взглянет любой головою, - и пламя
из глаз ее брызнет. Глотки же всех  этих голов голоса испускали невыразимые,
самые разные:  то раздавался голос, понятный бессмертным богам, а за этим, -
как  будто  яростный  бык многомощный  ревел  оглушительным ревом; то  вдруг
рыканье  льва  доносилось, бесстрашного  духом, то, к удивлению, стая  собак
заливалася лаем, или же свист вырывался, в горам отдаваяся эхом.
     Я же хвалить не устану метателя стрел Аполлона. Силу его и отвагу никак
позабыть не могу.
x x x
     Мир Ахаза Ховена был миром войн. Это был истинно Вихрящийся Мир, где не
было  ничего, кроме крови и смерти. Он разительно  отличался  от  мира Меса,
загадочного в своем золотом существовании под теплым морем  солнечных лучей.
И, тогда как мир Меса в своем бытии опирался  на глубоко залегающие в недрах
вселенной законы жизни и смерти,  мир Ховена покоился на одном лишь холодном
и равнодушном молчании смерти. Только здесь  смерть теряла свой сакральный и
уединенный  характер и из неотвратимой спокойной неизбежности превращалась в
нечто  шумное,  буйное,  красное,  даже  карнавальное. Она  была  здесь  уже
обыденностью,  еще большей  обыденностью, чем была когда-то  в прошлые века.
Мир  Меса был пуст  и полон тайн. Мир  Ховена  поражал  глаз и  оглушал слух
необычными картинами,  неистовой  какофонией звуков, и  все  это  напоминало
почему-то пиршество - но пиршество мрачное, застолье во время мора.
     Длинные  вереницы черных птиц тянулись  через все небо. Горький дым жег
ноздри.
     Мес засунул  руки глубоко  в  карманы  - было холодно. Налетал ветерок,
остро  обдувал лицо и грудь, свистел в развалинах серой беседки, где  только
что появился Мес. Беседка эта  стояла на невысоком холме,  ее обвивал плющ и
цепкие колючие  ветви  еще  какого-то  растения,  усеянного  ядовито-желтыми
цветами.  Перед  ней мрачный расстилался и  безрадостный ландшафт. Неровная,
изрезанная острыми оврагами местность к  западу резко понижалась, переходя в
крутой  угловатый  обрыв.  Вся  она  была  испещрена  низкими  искривленными
силуэтами безобразных деревьев, похожих на виселицы. Над обрывом воздвигался
гордый  замок  с  флагами  и  флюгерами,  островерхими  башнями  и зубчатыми
стенами. Замок был осажден, вернее, так казалось сначала. Но, приглядевшись,
Мес  понял,  что  никто  не  лезет  на  высокие стены,  никто не забрасывает
фашинами  ров  и  никто  не  приставляет  штурмовые  лестницы.  Две  шумные,
непутевые  орды,  обретавшиеся под стенами, сражались между  собой, а замок,
как ни  странно,  походил больше на беспристрастного, скучающего наблюдателя
за детским  шелапутством  драки, кипящей  рядом  с  ним, чем  на  обреченную
твердыню.
     Дорога  к полю  боя  была тяжелой и  длинной.  Мес подолгу  застревал в
мокрой глинистой  почве, огибал извилистые глубокие  овраги, словно разрезы,
оставленные  большим  скальпелем,  из которых давно  вытекли  соки земли, но
которые  еще  не зажили,  пробирался  между колючими  деревьями, похожими на
виселицы, и иногда оказывалось, что  это  и самом  деле  виселицы, некоторые
пустые,  некоторые  занятые  давно  разложившимися  трупами,  качающимися  в
каком-то медленном танце. Танец висельников. Рембо.
     И вот, наконец, он подошел к замку. Вблизи  он не был виден  целиком, а
видна была  лишь одна  его стена -  она оказалась на  диво  высокой. Ни одна
штурмовая лестница не смогла  бы  достать  до  ее  верхушки. Он присвистнул,
глядя наверх. Рядом с  ним  сражались. Мес остановился  и  начал  глядеть на
битву:  ворот в стене не было, и он  хотел спросить  об  их местонахождении,
чтобы  попасть внутрь замка. Но  люди рядом  с ним бились с ожесточением,  с
глухим рычанием, Мес видел их  тупые странные лица  с неподвижными  глазами,
они  заносили для удара  короткие мечи, направляли  в цель копья и  ассегаи,
ударяли  друг  друга палицами и булавами, били  молотами и чеканами, крутили
над головой боевые цепы,  стреляли из  луков, метали пращами камни. Эти люди
были очень заняты, и Мес отвернулся от них, решив отыскать ворота самому.
     Он их вскорости отыскал. Ворота были - крохотная калиточка, покрашенная
под цвет камней, так что он даже не сразу ее заметил. Рядом на шнурке  висел
молоток,  каковые   молотки   обычно  украшают  собою  монастырские  ворота.
Постучал. Сразу же хриплый голос произнес:
     - Кто?
     - Да вы что, сговорились? - заорал Мес в возмущении.
     - Кто? - настаивал голос.
     Мес затарабанил кулаками в дверь.
     - Вчерашний день, - орал он. - Открывай!
     - Имя?
     Он решил не упрямиться.
     - Герр Мес.
     И дверца  растворилась.  За  нею  никого не оказалось.  Взбешенный  Мес
прошел  через  двор, мощенный неровным  галечником, и  начал  подниматься по
длинной лестнице наверх, в  замок. Здесь,  на лестнице,  и встретил его  сам
хозяин замка.  Ахаз Ховен стоял, расставив  ноги в красных  сапогах, положив
руку на  эфес меча, и широко склабился. Судя по этому,  он был вроде как рад
дорогому гостю.
     - Надо было пароль сказать? - сухо приветствовал его Мес.
     - Рад, рад, - произнес  Ховен, не обращая внимания на эти с