лова.  - Вот
уж не знал, что ты явишься. Тебе был бы оказан великолепный прием.
     - Мне уже был оказан такой прием, - не унимался злопамятный Мес.
     Ховен расхохотался, широко разевая рот.
     - Люблю тебя за эту самоуверенность. Ну, пойдем.
     И  он,  держа  Меса  за  руку,  повел  его  за  собой.  Тот  потихоньку
высвободился, но  Ховен  снова схватил его за  локоть, сжимая как клещами. В
этом неудобном  положении поднялись по узкой  лестнице, что  доставило  Месу
массу неудобств, в смотровую башню.
     Отсюда побоище под стенами замка было видно куда лучше, чем с холма.  У
Ховена, глядящего на битву, обветренное грубое лицо  восторженно закаменело,
налились желваки, приоткрылся рот.
     -  Смотри,  -  закричал он,  не отрывая  глаз  от  сражения и продолжая
сжимать руку Меса. - Смотри, как они дерутся! Ты только погляди на это!
     Мес зашипел от боли, но произнес:
     - В самом деле... прекрасно...
     - Да?  Да? -  спрашивал  Ховен, блестя  глазами.  -  Моя школа, клянусь
Хаосом! Я учил их, мерзавцев!
     И он раскатывал "р", грохоча и рыча.
     -  Ну  ладно,  - произнес  он  потом, неохотно  отрываясь  от  любимого
зрелища.  -  Ты  прибыл  сюда. Зачем? Я думал, мы не увидимся до  следующего
Буле.
     - Долг пригнал меня сюда, Ховен, - сказал Мес.
     - Долг? Перед кем?
     - Перед самим собой. Я не могу дожидаться следующего совета.
     - Хорошо. Пойдем.
     Теперь очутились в небольшой полукруглой комнате, находящейся здесь же,
возле  смотровой площадки.  По неровным  стенам были  развешаны сабли, мечи,
шелепуги, луки,  щиты с изображением коршуна, прочая боевая утварь. Отдельно
висела целая  коллекция  огнестрельного  пулевого оружия, начиная  с  пищали
времен битвы при Павии и  кончая двухвековой  давности  автоматами различных
систем, - все это в отличном состоянии.
     На столике Мес увидел брошенный кверху корешком томик  Мольтке.  Рядом,
снабженные множеством закладок, лежали сочинения Клаузевица.
     - Обогащаюсь, - сказал Ховен. - Ты голоден с дороги? Жаждешь?
     - Не откажусь от бокала вина.
     - У меня есть амброзия.
     - Боишься постареть? - усмехнулся Мес.
     - Боюсь, - совершенно серьезно ответил Ховен.  - Я пью ее каждый  день.
Пристрастился.
     - Это пойло на любителя. Но ничего, давай.
     Они уселись в пододвинутые Ховеном кресла с бокалами пурпурной жидкости
в руках, и Ховен приготовился слушать. Но Мес молчал.
     - Хорошо, - наконец сказал Ховен, скрипнув зубами. - Но всего я тебе не
скажу, так и знай.
     Мес сделал крупный глоток.
     Специфический, резковатый  вкус жидкости  напомнил  о  прошлом,  и  он,
полузакрыв глаза,  откинулся в кресле,  чувствуя, как  начинает  сказываться
действие напитка. Если долго не пить амброзию, а потом вдруг выпить много  и
одним  махом, сначала приходит напряжение  в теле, затем  неизвестно  откуда
взявшийся прилив сил встряхивает его...
     - Воспрянь, - раздался голос Ховена, и Мес открыл глаза.
     - Я давно не пил амброзии, - словно оправдываясь, произнес он.
     - Чем же ты держишься? - удивленно спросил тот.
     - Собственными силами. Я еще сохранил кое-какие резервы.
     - Я слышал, - презрительно протянул Ховен. - Верой питаешься. Что ж,  и
это неплохо - за неимением лучшего.
     - Я так не считаю, - равнодушно пожал плечами Мес.
     - А как ты считаешь? - зарычал вдруг Ховен, близко наклоняясь к нему. -
Ты считаешь, это хорошо, что в Буле сидит Бона Деа со своим вечно скалящимся
ублюдком-сыном? Ты считаешь благими их намерения насчет людей?
     - Давай поговорим  начистоту,  Ховен, - проговорил Мес, тоже распаляясь
от этого нежданного приступа  ярости. - Только не нужно увиливать в сторону,
как это делает  большинство из наших. После всего того, что произошло, после
того,  как  я поддержал Тифона  в его стремлении занять  место в Буле, после
позора Диониса, - ты и теперь обвиняешь меня в невмешательстве? Пойми, у нас
общий враг.  Но  он,  так  сказать,  трансцендентен, он не в  мире,  его  не
уловишь, а  его обещания о втором пришествии  я лично считаю пустым  трепом.
Что прикажешь делать? Я подумал - хорошо  бы,  если Сет сел на место  брата.
Единственное, что нам остается делать, и ты знаешь об этом  не хуже меня,  -
вредить людям.  Ибо они  - создания его,  и, причиняя  вред им, вредишь  тем
самым ему.
     - Я знаю, - сказал мрачный Ховен.
     - Буле за нас, и если ты полагаешь существование нашей партии мифом,  я
докажу тебе,  что она - реальность, и притом  абсолютная. Модерата  осознала
это на Буле. Они с  Лентой думали, что я  встану на  их  сторону, на сторону
филантропов. Но я оказался мизантропом, и их это неприятно поразило.  Я - их
противник. И ты - их  противник. И  Тифон - их противник, и  Мом, и Гелос  -
этот не знаю, по какой причине, - и Геката, и Эрида. Малларме все равно, как
и Форкису, -  они  одного моря  ягоды.  Приап тоже  равнодушен.  Чем тебе не
парламентская  борьба?  Но  с приходом  Сета  начался  новый  раунд,  и  еще
неизвестно, выиграют ли Мелайна и Плутос либо же наоборот.
     - Я надеюсь на последнее.
     - Уф! У  меня совсем пересохло в горле, - проговорил Мес, прикладываясь
к бокалу.
     - А ты, оказывается, мизантроп. По твоему прошлому этого не скажешь.
     Мес взглянул на него.
     - А какими вообще  были наши  отношения с  людьми?  -  спросил он. - Ты
когда-нибудь  задумывался над  этим? Хорошо, мы  вступали  в  близость  с их
красавицами. Верно, мы плодили героев.  Дальше этого не шло и нас  это ни  к
чему не обязывало. Однако мы им  были  нужны.  Мы исполняли их желания, если
эти желания шли нам на пользу. Мы помогали им, и они по наиву своему думали,
что  мы бескорыстны.  Мы  были владыками,  недостижимыми  и великими, но  мы
ведать  не  ведали и  не думали  даже,  что  это  от них,  да,  да,  от этих
безъязыких, тупых  червей  зависит наше существование.  Что,  ты думаешь, мы
дымом их жертв питались? А  ты был когда-нибудь в  Освенциме? Я был там, и в
Бухенвальде был, и  в  Майданеке.  Вонь  непереносимая исходит  от сгоревшей
плоти.  Да я всегда ненавидел  этот запах! Проклятые испарения! Нет, мы жили
их верой. А они всегда горой вставали  на нашу защиту. Титанобойня - так их,
правильно, что сунули их  в Тартар, надо  было вообще  убить, дабы  навсегда
избавиться  и так  далее! Отец  наплодит себе  очередных  детушек  - вот так
здорово, будут еще  великие цари, чтобы  не  прерывался род героев! И вот  к
чему  привела  эта филантропия, начиная с Паллады  и этого придурка, который
свистнул  огонь.  Прошло не так  уж много времени, и люди,  эти  "хорошие" и
"способные", нашли,  что  мы -  совсем  неправильные.  Мы - ненужные.  Мы  -
языческие.  Мы - коварные и недалекие, под стать демонам, живущие лишь  себе
на  пользу, а на них совсем  не  обращающие  внимания. Мы - чуть  что, так -
молнией по макушке, чуть что, так - в камень их,  чуть  что, так - глыбину в
гору кати, вычерпывай бездонную бочку, страдай от  голода и жажды, вращайся,
привязанный к огненному колесу... Но есть один среди нас. Он - хороший. Он -
правильный, только потому,  что вовремя сумел прельстить их обещаниями. Он -
мученик, умирает,  воскресает, страдает, - бедняжка! Что  проще - делай, как
он  говорит, - и после смерти  - заметьте это  обстоятельство! - попадешь  в
прекрасные  сады. Делай так - и  победишь! Стучись  -  и откроют.  Проси - и
дадут. Только вот куда дадут, когда и чем - вопросы немаловажные, а особенно
в  этих обстоятельствах. А главное - не убей  кого-нибудь.  Вот  враг даст в
глаз тебе - терпи, ибо он все равно не  враг, а - хороший. Он тебе - в зубы,
потом опрокинет, мордой начнет  возить по земле, ногами - под ребра, под дых
тебе, по  почкам,  по почкам, а ты - молись за бьющих тебя, причем молись не
во вред, а во благо, благословляй  их  и не  чини  им  зла. Ведь он обладает
великолепным юмором!  Это надо же - выдумать такую доктрину да еще заставить
верить в нее,  прославлять ее! Это надо же, мы - демоны, а он -  это уже  не
он,  а - Он. Вот  ведь  как! ОООООООн. Выдумал  себе какого-то неизвестного,
непостижимого,  всепоглощающего, запредельного,  способного  зачинать  духом
родителя.  Где такой? Покажите! Пальцем, пальцем ткните - где он такой есть?
Сколько я дорог всяких исходил, сколько знаю путей, а его ни видел,  и никто
не видел его.  Но ты будь любезен - поверь бездоказательно, без демонстраций
чудес, просто  так. Он  - есть. А  нас  -  нет.  Верь,  пожалуйста,  человек
дорогой!
     -  А  тебя здорово  пробрало,  - заметил Ховен,  когда Мес остановился,
чтобы перевести дух. -  Я  по скудоумию своему не пришел бы к таким выводам.
Мес, ты извечный пессимист. К этому тебя обязывает твое Ремесло.
     - А тебя к чему обязывает твое Ремесло? - спросил тяжело дышащий Мес.
     - А ни к чему. Я - война. Я - разрушение и лютая злоба. Я, так сказать,
пролог к тебе.
     - Ты действительно скудоумен, - сказал Мес.  - Я тебе одно скажу, а  ты
над этим на досуге подумай, - чем были бы мы, если бы не люди? Именно чем, а
не кем? Кем бы мы  правили? Кого бы  наказывали  или вознаграждали? А я тебе
отвечу - мы были бы просто населением этой планеты, и нас бы тоже открывали,
а  потом говорили:  "Тип  жизни  теический". Или просто, как и про них: "Тип
жизни  гуманоидный".   Ведь  мы  даже  обликом  походим  на  них.  Мы  можем
существовать  только здесь или очень  близко от  Земли. Лишь  этим мы еще  и
живы. А так ничего у нас нет: ни веры, ни почитания, ни Ремесла.
     - Ты-то хорошо устроился, - сказал Ховен. - У тебя есть вера.
     - Они, -  сказал Мес,  - хоть и люди,  но живут  не на  Земле. И потом,
оракула недостаточно.  Кому  он нужен? Это просто занятие, времяпровождение,
хобби. Вот если бы святилище, настоящие жрецы, ежедневные службы... -  глаза
его затуманились, и он вдруг резко оборвал  себя: - Нет, Ховен, ты  не прав:
мы хиреем. У нас ничего нет.
     -  Ха!  -  сказал  Ховен.  -  Мне  на  все  это  наплевать.  По инерции
занимаетесь вы своими Ареалами, а я - так просто  из удовольствия. Ты видел,
как бились эти люди там, под стенами? Я внушил им боевой дух, я  дал им мощь
и  оружие, и вот, они  дерутся. Мес,  человек - это злоба. Злоба движет  им,
когда он воюет,  она -  повод  для разрушений  и  кровопролития,  он  уже не
останавливается, он  заведен как некий замечательный механизм, он  совершает
однообразные движения:  взмахивает мечом,  нажимает курок, поджигает фитиль,
марширует - ать-два, ать-два! Великолепно.  Человек  просто  совершенство. Я
люблю его.
     -  А он  любит  тебя. Этим  ты  еще  живешь: сами не  ведая того,  люди
приносят тебе кровавые жертвы, а  ты после этого  еще говоришь, что только я
питаюсь  верой. Нет, Ховен,  тебе  не  нужно  пить амброзии:  ты будешь жить
вечно.
     Ховен осклабился в улыбке.
     -  Это точно, - и он  хлопнул изо всей силы Меса  по плечу. -  А ты,  -
спросил он его, - ты еще водишь людей к Порогу?
     Мес разглядывал свои ногти.
     - Вожу, - ответил  он неохотно. - Он внушил  им всякую дрянь про Грань.
Они просто напичканы ею! Но я их от этого отучаю.
     - А что там, Мес? - спросил внезапно Ховен. - Что там на самом деле?
     После паузы Мес ответил:
     - Не знаю, - и еще раз: - Не знаю.
     - Ну,  если уж  ты... Этот, как его... Адонис, Аттис, Осирис,  в общем,
этот  еще  ничего  не узнал,  хотя говорят, что  уже заявлялась парочка  его
вестников, выспрашивали, что да как. Они уж ему доложат.
     - Он никогда не знает, что  происходит на самом  деле, - отрезал Мес. -
Пиль наврет ему  с три короба, да  и я постараюсь. Мом - он даже не врет, он
впрямую насмехается, дурак, как будто не знает, чем это может кончиться.
     - И чем же? - тяжело воззрился на него Ховен.
     Мес сделал отрицающий жест.
     - Он просто про нас забыл.
     - Напоминать ему не надо, - загромыхал-засмеялся Ховен.
     - Я бы хотел навестить его, - сказал Мес.
     Ховен резко закашлялся и замолчал. Он во все глаза уставился на Меса, и
тот увидел, как снова они наливаются угрожающей краснотой.
     - Как  ты достигнешь  его? -  Голос Ховена был хрипл. - Никто не знает,
где его искать.
     - Пути я знаю, - сказал Мес.
     - Ба,  да я забыл, что ты у  нас  личность  таинственная.  Все  про все
знаешь, но молчишь, потому привлекаешь к себе внимание.
     - Зато ты никогда не отличался сдержанностью.
     Они улыбнулись друг другу. Ситуация была разряжена.
     - Что ты хочешь сделать  с этими...  филантропами? -  спросил  его Мес.
Ховен, похоже,  научился  владеть собой: лишь руки  его  задрожали.  -  Я их
потихоньку уберу, - пояснил он.
     - Это как же?
     - Тихо.
     - Убьешь? - шепнул Мес.
     - Может быть.
     - А нельзя... как-нибудь иначе?
     - Как?
     - Тебе виднее.
     - Это почему же мне  виднее?  - ядовито ухмыльнулся Ховен.  -  Это тебе
виднее. Ты же у нас... маг, чародей. Подумай.
     -  И  думать не стану,  - ответил  Мес.  - Вот  когда  у вас  ничего не
получится, когда придете  в тупик, там  найдете меня. И я дам вам совет. Кто
помогает тебе?
     Ховен долго не отвечал.
     - Я и так знаю,  - сказал Мес. - Сутех,  вот кто. Я просто так спросил,
знал, что ты не ответишь. И другие Дети Нуна замешаны?
     - Себек, - сказал, будто камень бросил, Ховен.
     - Ну вот, - облегченно вздохнул Мес. - Хорошо играть открытыми картами.
     Они поднялись и вышли на площадку. Люди под стенами еще сражались. Горы
трупов  вокруг  замка заметно увеличились. Слышались яростные вопли,  лязг и
звон, хрипы и дзеньканье тетив.
     - Но как  они сражаются, - восхищенно,  с придыханием,  снова забыв про
все,  прошептал Ховен. Он весь был там, в пылу сражения. Ты только  взгляни.
Как они сражаются!
x x x
     Город был - одно большое  скопление высоких стеклянных прямоугольников,
окнами  черного  стекла  сверкающих, словно пытающихся  своими верхушками  с
причудливой прической антенн достать до облаков. И  это им удавалось. Строго
ограниченные по площади размеры  города  не  давали  ему расти в  стороны, и
поэтому он рос  вверх. Где-то на  уровне  предпоследних этажей плыли белесые
облака, четко контрастируя своею белизной с темным стеклом зданий, а антенны
достигали неба.  Здесь не было звуков, здесь все  было  бесшумно, город  как
точная машина, заведенная раз и навсегда,  работал  слаженно и без сбоев, не
производя шумов и скрипов: они  были просто  не  нужны, и их не  было. Здесь
нужно было только то, что нужно. Что было ненужным - отбрасывалось.
     Несмотря  на ограничения, город, поначалу казавшийся совсем  небольшим,
на  деле  был  огромен. Что думалось  и  о  его населении.  Но тут  все было
наоборот:  в  городе никто не жил.  Громадные, уходящие за облака здания  из
стекла были необитаемы, и ночами город, со светящимися судорожными огнями на
крышах зданий,  с щедро  иллюминированными улицами,  но с совершенно черными
громадами домов, представлял собой жуткое зрелище.
     Город не был городом мертвым  или, того хуже, городом мертвых. С самого
утра  он  наполнялся  шумом,  говором и  мягким  шелестом  аэролетов:  толпы
чиновников  и служащих компаний  занимали  пустые  здания.  Они жили  где-то
далеко, в бесплодных мечтаниях  о радужных  мирах Вселенной,  куда  когда-то
улетели их соплеменники. Но сами  они были нужны здесь, на администраторской
Земле,  центре   бумажной  волокиты  и  чиновничьих  хлопот  полутора  тысяч
населенных миров Галактики. С самого утра приходили они на работу, работали,
потом исчезали. И город вновь  оставался покинутым. Медленно  плыли тучи  на
уровне крыш,  одиноко  торчали  антенны в заоблачной белой  пустоте,  рядами
стояли аэролеты на пустых стоянках.
     Его называли то  Амстердам, то Тегеран, то Канберра, то еще как-нибудь,
как в  голову  взбредет:  частая смена  имени города была одним  из немногих
развлечений недолговечного его  населения.  Судорожный,  суетный  день,  - и
долгая, темная ночь, озаренная огнем фонарей. Сейчас город назывался Фивы.
     Этот город был - город-призрак.
     Мес занимал здесь последний этаж одного из самых  высоких зданий. Как и
все прочие, оно покидалось на  ночь, но днем было отмечено жужжанием голосов
и переговорных устройств.  Здесь  работал  целый штат, и он  входил в  него,
появляясь нежданно и исчезая незаметно. Здание, целиком отведенное под некий
концерн "Олимп", посещалось им чаще, чем другие места - центры его бытия. Он
всегда  стоял  на  вершине  этой  пирамиды.  Всегда эта  сфера  деятельности
находилась под  его  неусыпным  наблюдением  - он не  боялся  соперничества,
втайне даже желая  его. Там, где люди платили, заключали  сделки,  покупали,
обжуливали, продавали всякую всячину, там находился он, незримо и негаданно.
И хотя он считал  это свое  Ремесло вторичным,  хотя  он немного  несерьезно
относился к  этому, в душе  к  нему приходила  уверенность, что оно не менее
необходимо,  чем, скажем,  Ремесла Ховена  или  Ленты.  Сначала с Вихрящихся
Миров,  а после  его согласия  вернуться  на  Землю,  - отсюда,  Мес  строго
контролировал свой Ареал и держал в руках свое Ремесло.
     Во главе  концерна "Олимп"  стоял  человек по имени Сеймур Квинке.  Мес
никогда  не видел его  в  лицо,  но несколько  раз  разговаривал  с  ним  по
телефону,  когда  Квинке  звонил  ему,  чтобы уточнить, как  называется  его
концерн и чем он занимается.
     Мес вошел в обширный,  отделанный  черным вестибюль. Человек за стойкой
бара  слева кивнул ему,  швейцар справа кивнул ему, лифтер тоже ему кивнул и
спросил:
     - Конечный, как всегда, господин Нуарре?
     И Мес кивнул ему в ответ.
     Он во  мгновение ока взлетел  под самые небеса,  на последний этаж, где
находился его кабинет.  Чувствуя  неприятное  ощущение  в желудке и дрожь  в
коленях, выбрался из лифта и остановился перед дверью, сделанной из красного
полированного дерева, на которой висела табличка: "Ференц Нуарре, референт".
Набрав код на появившейся из стены клавиатуре, он вошел в свой кабинет.
     Президент  Сеймур  Квинке  никогда  не  бывал в  этом  кабинете  своего
подчиненного, равно как и не бывали здесь прочие высокие чины из министерств
и  совета  директоров.  Они  очень удивились бы, увидев внутреннее убранство
кабинета референта Ференца Нуарре. Он состоял из двух комнат. Первая комната
была  голой  и пустой, за  исключением массивного  стола, кресла да  древней
картотеки в металлических несгораемых ящиках.  На полу лежал вытертый палас.
Окно  было  постоянно  задернуто  бархатным  занавесом.   Тут  не  было   ни
многочисленных мигающих экранов, заменяющих стены,  ни разноцветных карт, ни
новейших  переговорных устройств и средств связи, которыми  был полон каждый
кабинет в этом  здании  и без которых  просто не мог обойтись референт такой
солидной  компании, как "Олимп".  Зато в  углу, полузакрытая бархатом шторы,
стояла бронзовая  статуя обнаженного мужчины, держащего левую руку на уровне
пояса  ладонью кверху, будто  прося  милостыню,  а  другую вскинув  вверх  в
странном  салюте, с  собранными в щепоть пальцами.  Голова его была склонена
набок,  правая  нога  полусогнута.  Это была  статуя Гермеса, древнего бога,
забытого уже поколениями забывчивых.
     Мес вошел  в кабинет,  и вслед  за ним  сюда  ворвался его  непременный
помощник Езус Мария  Штумпф,  с вечно дергающейся  под бременем тика  шеей и
красными,  воспаленными глазами. Штумпф  был  деятелен  и неутомим.  Он  был
незаменим в делах Меса, который ценил  его больше всех на свете. Он прижимал
к  груди пухлую  папку,  лохматящуюся  выбившимися из нее листами, какими-то
обрывками и прочим разнородным бумажным хламом. Всю эту груду  Штумпф бухнул
на  стол  Меса  и  стал нетерпеливо  ждать,  когда тот пододвинет  кресло  и
усядется. Сам Штумпф  никогда не сидел - огонь вечного нетерпения жег его, и
Штумпф постоянно находился  в  движении. Он  дергал шеей,  дергал  пальцами,
часто мигал и сотрясался всем  телом,  п