Это был его настоящий облик.
     В  распахнутые  окна лился  аромат  лесов и врывался ветерок, гулял  по
комнате, вздымая недвижные ворсистые  занавеси.  Мес  лежал  на кровати  под
балдахином  и, посмеиваясь, читал Таксиля. Вдруг он вздрогнул и  приподнялся
на локте.  С  минуту прислушивался,  и на  лице его застыла настороженность.
Потом он сказал:
     - Вольдемар Пиль, - негромко.
     Ему это имя было  незнакомо. Но ощущение внутренней неудовлетворенности
прошло. На горизонте замаячила разгадка.
     В  комнату  проник  человек. Он  был небольшого  роста,  с загорелой до
черноты кожей, острыми  голубыми  глазами, на  дне  которых мерцала  искорка
язвительной иронии, и тонким крючковатым носом. Одет он был во все темное.
     Войдя,  человек немного помедлил на пороге.  Мес  лежал на кровати и не
отрываясь читал. Вошедший потоптался на  месте и прошел через всю комнату  к
окну. Здесь его заинтересовал открывшийся глазам пейзаж.
     - В твоем мире нет моря, - произнес он высоким тенором.
     Мес поднял на него глаза и тут же опустил обратно к книге.
     - Море,  - продолжал  Вольдемар Пиль, -  вещь полезная. Она успокаивает
чересчур расшалившиеся нервы.
     - Я не люблю моря, - сказал Мес, переворачивая страницу.
     Пиль стрельнул глазами на заглавие томика.
     - Лео Таксиль, - объявил он. - Занятное чтиво. Но я все же  предпочитаю
что-нибудь  посолиднее.  Лукиана,  например. К нему  я  особенно  благоволю.
Помнишь вот это:  "Какого ты мнения, Тихиад, об этом,  то есть о пророческих
предсказаниях,  о том,  что  выкрикивается иными по  наитию бога, о голосах,
которые  слышатся  из  сокровенных  помещений  святилища,  о пророчествах  и
стихах, выкликаемых девой, предрекающей будущее?"
     Мес поднял голову и встретился с ним глазами.
     - Что тебе нужно? - спросил он.
     Человек в темном уселся в кресло.
     - Мне? - переспросил он усмехаясь. - Да, в общем-то, ничего.
     -  Мой  дом к твоим услугам, -  сказал на  это Мес,  переворачиваясь на
спину  и  поднимая  книгу,  собираясь  продолжать  свое  занятие.  -  У меня
прекрасная библиотека. Там есть и Лукиан, и Цельс, и Тертуллиан.
     - Великолепно, - искренне восхитился Пиль.
     Прошло несколько минут.
     - Ты еще здесь?
     - Так читать вредно. Испортишь себе зрение.
     Тогда Мес  медленно перевернулся на  живот и  в первый  раз внимательно
посмотрел на своего гостя. Тот как ни в  чем не бывало сидел, скрестив ноги,
в кресле и ухмылялся.
     - Ты не рад меня видеть, - прокомментировал он выражение на лице Меса.
     - Да.
     - Ты  слишком любишь одиночество, Аргоубийца,  - бодро проговорил Пиль,
вставая на ноги и выгибаясь (звучно хрупнули кости в пояснице). - Это плохо.
Очень плохо.  Бежать  прошлого -  хуже некуда. Оно  ведь  нагонит, герр Мес.
Нагонит и надает тебе тумаков, и тогда уже не оправиться.
     - Уходи.
     - Не уйду,  - покачал головой Пиль. -  Нам с  тобой  предстоит долгий и
довольно  нудный разговор. Почему нудный? Я учел твое настроение, твой образ
жизни  и, главное,  твое  отношение  ко мне.  Твой проклятый  снобизм.  Хотя
неизвестно еще, может, это мне стоит относиться так ко всем вам.
     - Я встретил бы так любого члена Семьи.
     -  Ты  все  же   не  такой   напыщенный,  как  остальные  болваны.   Ты
единственный,  кто  не пихал  меня  тогда в спину, стряхивая  с  Горы.  И ты
вестник, проводник, тебе ведомы тайны мертвых.
     - Что бы сказали  вы все, -  произнес Мес, - если бы узнали, что  у них
вообще нет никаких тайн.
     - Да, и это -  одна из их тайн.  Произошло  нечто, о чем тебе, конечно,
неприятно  будет услышать. Неприятно, но  необходимо. Можешь, предложишь мне
все-таки вина?
     Мес молчал.
     - Я люблю хорошее вино, - сообщил Пиль. - Помню, в  блаженны  времена я
предпочитал критское, а не ту дрянь, что разливал там Ганимед. А?
     Мес  пошевелился,  поднял  руку и  щелкнул  пальцами.  У  Пиля в  руках
оказалась чаша с вином.
     - Фалернское, - сказал тот. - Сойдет.
     Одним глотком он осушил чашу до дна.
     - Отличное вино.
     Из  комнаты  они  прошли  на  террасу. Ветер,  несущий  лесные  запахи,
всколыхнул их одежду. Солнце ласково грело. На небе не было ни облачка.
     - Кстати сказать, - заметил  Пиль, облокачиваясь на парапет, - я уже не
тот балаганный остряк, который хотел присобачить быку рога под глазами.  Все
мои остроты давно вышли, а душа наполнилась едкой горечью.
     - Я думал, ты уже умер.
     - Что я,  чокнулся?  -  возмутился  Пиль.  -  К тому  же  было  приятно
показать,  что я сильнее  всех этих  лжемогучих, кто при первом же дуновении
ураганных  ветров  ушел  в  Хаос.  Уйти  туда -  самое  легкое.  Ты попробуй
останься.  Я, например,  еще помню, как, свободный, не  связанный  формой  и
подобием,  летел  в безумных и сладких  ветрах  Изначальности.  Вы-то  этого
помнить не можете. Вы еще молоды.
     На  уровне  их глаз  летела белая птичья  стая.  Внезапно она  изменила
направление, и птицы камнем упали на верхушки лесных крон.
     Пиль тоже следил за ними.
     -  Многие ушли,  -  проговорил  Мес.  - В том числе те,  кого  ты,  без
сомнения, хотел бы видеть в первую очередь.
     - Да. Но некоторые остались.
     Мес повернул к нему голову.
     - Я знаю, - сказал он. - Я даже знаю, где они.  Более того, я знаю, что
некоторые - мои соседи.
     -  Вихрящиеся Миры!  -  хмыкнул  Пиль. - Весьма  романтичное  название.
Этакий туманный и недоступный эмпирей.
     - Всегда необходима Вершина, дабы укрыться от взглядов непосвященных.
     - Или не желающих знать. Кстати, о Вершине. Там больше никто не  живет.
Золотые дворцы опустели, и  теперь  среди их развалин бродят любопытные, но,
увы, неверующие альпинисты.
     -  Я никогда не чувствовал особой  надобности в этих дворцах, -  сказал
Мес. - Отец любил это место, и с его концом пришел конец Горе. Печально.
     - Да. Печально.
     Мес повернулся к лесной дали спиной и  оперся на парапет.  Пиль смотрел
на него испытующе.
     - Я  уже давно чувствую, - тихо сказал  Мес. - Мир, который я знаю, уже
не тот. Так было  один раз, давным-давно, когда шло  Изгнание. Ты должен это
помнить. Что происходит, Пиль?
     Неожиданно тот вздохнул.
     -  Есть  несколько причин.  Во-первых,  умирает  Кобленц, и  оставшиеся
Архонты просят тебя снизойти на  Землю, чтобы принять на себя бремя его дел.
И еще. Гогна пришли в мир.
     Мес  вздрогнул. Это  имя  заставило  его  -  мгновенно,  неосознанно, -
перенестись в неясные события далекого прошлого, связанные с... - нет, он не
мог припомнить. Смутно-невнятные толки, ходившие среди прочих  членов Семьи,
его почти не затрагивали. Но слово это - Гогна - заставило его  содрогнуться
от безотчетного ужаса.
     - Ты боишься, - сказал Пиль.
     - Да, - признался Мес,  - но я не знаю чего.  Я не помню. Расскажи мне,
Насмешник. Ведь Хаос, прародитель твой, и Тартар походят друг  на друга, как
походят друг на друга и другие двое - матерь наша Гея и всесильный Эрос.
     - Я  рад,  что ты признаешь это, - произнес  довольный Пиль  и  тут  же
посерьезнел: - Я не смогу поведать тебе всего, ибо сам ничего не знаю.
     - Ты из старых.
     -  Ну и что? О Гогна ходят лишь недостоверные легенды. Я, правда,  могу
пересказать их тебе.
     - Я их помню.
     - Мы никогда не дрались  с ними, как дрались с титанами, - сказал Пиль.
- Они  просто не давали нам повода. Кто-то из наших высказал  предположение,
что их сокрыл отец их Тартар. Это всего лишь одна из многочисленных версий.
     - Тогда  стоп, -  сказал  Мес.  - Ты говоришь с такой страстностью. Все
равно.  Ведь на Земле больше не наша власть. Там  теперь сидит он, а  потому
нас его проблемы не касаются.  Нам неизвестны цели  Гогна.  Может, они хотят
подчинить  себе  Землю,  воспользовавшись  нашей  слабостью. Ну что  ж,  они
вовремя ударят, как он тогда вовремя ударил, вторгшись в наши ряды и рассеяв
их. Пиль выпрямился. Улыбка изгибала его губы.
     - Ты не в курсе дел, - сказал он. - Потому что давно не был на Земле. О
ком ты говоришь? Если о нем,  то там нет его. А есть там Архонты, они ведают
всем.  Существует негласный  договор,  который  составили он и  некоторые из
Семьи и еще другие  - это было, когда он умер в последний раз.  Так вот, там
сказано, что Архонты будут распоряжаться всем вплоть до его второго прихода.
Договор  действителен и поныне. Ты тогда отсутствовал, и  где  ты был, мы не
знаем. Но ты не  стал Архонтом, хотя занимал и занимаешь видное  положение в
Семье.
     - Ты тоже князь?
     - Даже не  собираюсь им  становиться. Власть, знаешь ли, развращает. Но
тебя они настоятельно просят  вернуться. Ты  им нужен.  Тифон поднял голову.
Дети Нуна подняли голову и шипят. И потом  - брат  твой уходит. Ты им нужен,
Аргоубийца.
     - С каких это пор ты выполняешь мои обязанности?
     - Хе-хе, - хихикнул  Пиль.  - Ничьих обязанностей больше не существует.
Все Ремесла перераспределены, потому  что нету больше великих, кто ведал ими
раньше,  а  он их Ареалы  забрал себе перед тем, как  вознестись.  Но  самое
главное,  что все он  унести не  мог.  Поэтому на Земле  остались Архонты. К
слову сказать, - тут Пиль снова захихикал, склонясь к Месу, - Архонты вредят
ему  и будут вредить до  скончания веков,  потому  что по сути-то дела они -
старые. Он отлично это понимает, но  поделать  ничего не может.  Возможно, у
него не хватает ресурсов - заместить всех своими сторонниками. Возможно, уже
нет сил. В любом случае, это нам на руку.
     - Ты мне про него не  рассказывай,  - прервал  его  побелевший Мес. - Я
рыбу  ненавижу. Мне известно,  кто он, но меня совершенно не интересует, где
он сейчас и что делает.
     - Не только тебе одному неизвестно, где он  сейчас. Никто не знает. Все
теряются в догадках. Выходит,  что он оставил Землю на Архонтах. А им только
того и нужно,  ведь они снова дорвались до желанной и давно утраченной своей
власти.
     Темнело.
     - Много там этих... Архонтов?
     - Как положено, - сразу же ответил Пиль. - Семеро. Пока.
     - А что... Луконосец? - замявшись, спросил  наконец  Мес. - Что  с ним?
Почему он...
     -  Он устал. Они  все устали.  Появившаяся в  последнее время  проблема
сначала не обещала  быть такой  сложной. Однако незаметно  она разрослась, и
теперь  никто не знает выхода.  Твой  брат -  не первый,  кто уходит. Сестер
твоих уже нет - они ушли первыми.
     - Как же мир... без них?
     - Обходятся, - фыркнул Пиль. - В конце концов, это воля каждого - уйти,
когда он пожелает. Не нам отговаривать.
     - Все равно, - отрешенно сказал Мес. - Так кем стали Гогна? Ведь это их
ты имеешь в виду, когда говоришь об этой серьезной проблеме?
     Тьма наползала с запада по  мере того,  как садилось кровавое солнце. В
ней тонули безбрежные леса, а небо начинало покрываться бледной сыпью звезд.
     - Если хочешь что-либо узнать  о них, - ровно сказал  Пиль, - спрашивай
не у меня. И не у членов Семьи ты должен спрашивать об этом. Никто не знает.
     - А у кого? - взглянул на него Мес.
     - Ты знаешь сам.
     -  Говорили, что все  это  время они скрываются  в Недрах, -  задумчиво
проговорил Мес, - но я не встречал их, когда бывал там. Ни разу не встречал.
     - Чем ты занимался все это время? - спросил Пиль.
     Подул ветерок, прохладнее, чем  до  этого. Леса внизу зашумели  под его
порывами, а звезды в темной вышине взволнованно замигали.
     - Тем же, - ответил Мес. - Никто не слагал  с меня моих обязанностей, а
сам я - не лодырь и не трепло, чтобы внезапно уйти от дел. Люди переселились
на другие миры - что ж, им все равно необходим проводник, ибо кто из них сам
найдет дорогу за Гранью. Они торгуют - им нужен покровитель.
     - Все  как  в добрые старые времена, -  медленно кивнул  Пиль, глядя на
темно-синий небосвод, раскинувшийся над ними. Дул  ветер. Они стояли, глядя,
как на востоке медленно, неохотно  разгорается бледное  свечение,  и  полоса
лесов, зубчатая и темная, резко выгравировывается на фоне его.
     -  Вот в чем странность, -  прервал молчание Пиль. -  Мы  знаем  судьбы
мира, а люди забыли нас. И никто, как прежде,  не поклоняется Насмешке  и не
приносит жертвы Злословию.
     Поколебавшись, Мес вдруг обнял его.
     - Зря ты это, - сказал он. - Пойдем лучше... вина выпьем. Пойдем.
     При неярком свете звезд он увидел, как блеснули слезы на глазах Пиля.
     - Ты остался добрым пастырем, - прошептал он.
     Красная сырная головка луны взошла на небе.
x x x
     Сначала  небо  было  белым  и  палящим.   Потом  оно   начало  темнеть.
Происходило это быстро, даже чересчур быстро для того, кто не привык к нраву
пустыни  и  поэтому  не  чувствовал  изменчивости  ее  климата. Небо  начало
темнеть, первые несмелые дуновения ветра колыхнули верхушки барханов,  и они
задымились. Горизонт стал  желтым и неотчетливым, будто далеко за ним кто-то
большой  и  тревожный зажег огромные дымные  костры, и они наполнили  воздух
пыльной гарью и желтизной.
     Мес  находился на  Земле. Он давно здесь не  был, так давно,  что и  не
помнил, когда был здесь в последний раз.  Он возник в полуобвалившемся белом
храме  с  толстыми  негладкими  колоннами,  расположившемся  в  самом сердце
Ливийской пустыни. Сейчас он пробирался сквозь начинающийся самум, на ощупь,
наобум, сообразуясь с  собственной  интуицией, а  потому  не  наверняка, как
хотелось бы, и ругая всех богов пустыни, каких только знал. Ругал он и духов
пустыни,  не называя их, однако, по именам, - в его положении это было более
чем опасно. Ведь он, вторгшийся на чужую территорию, ничем не смог бы помочь
себе в случае опасности и  мог быть с легкостью уничтожен. Поэтому  духов он
ругал  словами злыми и непотребными, шевеля губами, покрытыми  мелким легким
песком, - в воздухе его становилось все больше.
     А ветер  выл - надрывно, мерзко, вызывая какие-то тревожные,  тоскливые
ассоциации: с верблюжьими  костями под  неимоверной  толщей песка,  с белыми
выветрившимися человеческими  черепами  -  ветер и песок  сожрали их темя, и
теперь только глазные  впадины  да  зубы белеют сквозь  прах, - с  одинокими
путниками  и  почему-то  с  перезвоном   колокольчиков   каравана,   мерным,
глуховатым таким перезвоном, который доносится до умирающего от жажды, когда
караван проходит от него в двух шагах. Ноги Меса по самое колено погружались
в  сыпучий  песок, и ему казалось, что когда-нибудь нога его уже не встретит
препятствия, и он завязнет в этой желтой пустыне навсегда.
     Тогда,  чтобы не  давать воли этим  мыслям,  он стал  думать  о другом.
Невольно,  конечно, невольно  мысли  его  перескочили  вдруг в  прошлое.  Он
плотнее запахнул свой плащ и стряхнул песок с полей шляпы. После той встречи
с  Пилем  он  много  думал.  Случайно забрел  в  библиотеку и нашел, что она
действительно великолепна:  на  длинных, уходящих под  самый  потолок полках
несокрушимыми  рядами выстроились  книги,  сотни и  тысячи  книг, в  которых
навсегда  запечатлелась человеческая мудрость. Вот чего он терпеть не  мог -
этого выражения.
     Наугад потащил из книжного строя толстый том - им оказалась Библия. Его
передернуло, он быстро поставил  книгу на  место, вытащил  другую -  Библия,
большая, в кожаном переплете, лейпцигского издания 1903 года. Бросил на пол,
потащил опять - Библия, на этот раз отпечатанная Гутенбергом в Майнце в 1458
году. Он заорал с досады, стал хватать одну книгу за другой: "Апостол" Ивана
Федорова,  проповеди  Григория   Великого,  "Комментарии  на  книгу  пророка
Даниила"  Ньютона,   апологии   Юстина  и   Татиана,   "Строматы"   Климента
Александрийского, сборник энциклик Льва XIII,  "Этимологии" Исидора. Он  уже
не листал книги, теперь он только смотрел на заголовок и тут же с яростью, с
силой шибал  книгу о стену, об пол, так  что она трепыхала листами-крыльями,
билась  и  жалобно  трещала.  "Сумма  теологии"  и  "Сумма  философии"  Фомы
Аквинского,  комментарии  Николая Кузанского,  "Сын человеческий" Александра
Меня,  "О Граде  Божьем"  Блаженного  Августина, сочинения Иринея и Оригена,
немецкая Библия Лютера,  Четьи-Минеи,  "Точное изложение  православной веры"
Иоанна  Дамаскина. Он  уже  не швырял книги, он  рвал  их в  клочки, толстые
фолианты,  свитки и  инкунабулы хрустели в  его руках, и тогда он  топтал их
ногами  в  молчаливом бешенстве. Он пришел в совершенное неистовство, вокруг
него вихрился смерч  из летучих бумажных клочков, а сам он исполнял какой-то
сложный  и дьявольский  танец  под  аккомпанемент рвущейся бумаги и трещащих
переплетов. Под его свирепым напором сходила на нет человеческая мудрость.
     Не удовлетворяясь происходящим, он бросился в  соседнюю комнату, где на
стенах висело разнообразное холодное оружие,  сдернул со стены меч -  тонкий
самурайский клинок  с длинной рукоятью, - и,  вернувшись в библиотеку, с еще
большим пылом принялся, обеими руками держа меч, крушить полки с книгами. От
них поднималась едкая пыль, от которой он плакал, и ярость его не угасала, а
наоборот,  разрасталась, как огонь, подкармливаемый  сухими ломкими ветвями,
он уже  не молчал, стиснув зубы, он вопил, он кричал  во весь  голос на  том
самом  языке, слов  которого уже давно  никто не слышал, на медном, гремящем
языке Гомера и Гесиода:
     - Мудрость! Вот вам ваша мудрость! Вот вам! Вот!
     И он  крушил хрупкие  стеллажи  острой сталью клинка, крошил переплеты,
резал   страницы,   разрубая  целые  ряды  фолиантов.   Summus  desiderantis
Иннокентия  VIII, ренановская  "Жизнь  Иисуса",  "О  страданиях  моей  души"
Григория  Назианзина,  "Наставление  в христианской вере"  Кальвина,  "Молот
ведьм" Шпренгера и Инститориса. Вдруг,  задыхаясь, он обнаружил, что меч его
иззубрился. Тогда он кинул его и, снова сбегав  в соседнюю комнату, вернулся
с громадным двуручным мечом -  образцом тевтонской  доблести. Размахнувшись,
он  одним ударом подрубил ножки у шкафа.  Целая секция с грохотом рухнула на
пол, давя книжную премудрость, и туча пыли густо повисла в воздухе. Он стоял
неподвижно и оцепенело взирал на сотворенное им разрушение.
     Когда пыль осела, он обнаружил перед собой  лежащую  открытой книгу. Он
поднял  ее. Это  был  Цельс, "Правдивое  слово",  тот  его  отрывок, который
сохранился у Оригена:
     "Многие  безвестные  личности  в храмах и  вне  храмов,  некоторые даже
нищенствующие,   бродящие   по  городам  и  лагерям,   очень  легко,   когда
представляется случай,  начинают  держать  себя,  как  прорицатели.  Каждому
удобно и привычно заявлять: "Я  - бог или дух божий или сын божий. Я явился.
Мир  погибнет и вы, люди,  гибнете  за грехи. Я хочу  вас спасти. И вы скоро
увидите меня, возвращающимся  с  силой  небесной. Блажен,  кто  теперь  меня
почтит, на всех же  прочих, на  их города  и земли  я пошлю вечный огонь,  и
люди,  не сознающие своих  грехов, тщетно будут  каяться  и  стенать,  а кто
послушался меня, тем я дарую вечное спасение". К этим угрозам они прибавляют
непонятные, полусумасшедшие,  совершенно невнятные речи, смысла  которых  ни
один здравомыслящий человек не откроет, они  сбивчивы и пусты, но дураку или
шарлатану  они дают повод  использовать  сказанное,  в каком направлении ему
будет угодно".
     Ветер  совершенно осатанел. Теперь  он стал  видимым,  ибо нес  в  себе
песок,  завиваясь  наглядно  прихотливыми  узорами и воронками.  Мес, что-то
бормоча себе  под  нос  и  придерживая руками  свою  широкополую шляпу, шел.
Ветер,  несущий  песок, мешал  ему думать, и тогда он  сплетенной из пальцев
фигурой молча махнул  в воздухе, и его  окружил  прозрачный желтоватый свет,
так что теперь казалось, будто его тело  облеклось в сияющий, как у святого,
нимб. Песок не проникал за эту завесу. Так он шел сквозь ветер.
     Конечно, что там говорить, Семья вымерла. Если придерживаться принципов
прямого наследования, то со смертью брата лишь я один имею какие-то шансы на
главенство.   Но   все  изменилось.  Дл