ево. Миновав балку, гридни повернули  назад,  к  Дону.  Прямо
перед ними поднимался курган. За  его  вершину  садилось  багровое,  будто
набухшее кровью солнце.
     - Гневный лик у бога Ярилы, - тихо сказал Колота. - Не оттого ли, что
так много люду полегло нынче на этом поле?
     - Э, хазар больше полегло, чем наших, - отозвался Спирк, - наши  боги
могут быть довольны. Такую жертву им...
     Он не договорил, схватился за горло, куда впилась  хвостатая  стрела.
От другой стрелы споткнулся Богданов конь, с жалобным стоном начал оседать
на землю. И тотчас Богдан услышал свист аркана и почувствовал, как  что-то
с  силой  рвануло  его  из  седла.  Закачалась  земля,  повалился   набок,
проваливаясь куда-то, близкий курган.
     В следующее  мгновение  Богдан  со  связанными  за  спиной  руками  и
заткнутым тряпкой ртом был поднят с земли, поставлен на  ноги  и,  получив
тычок в шею, услышал грубый окрик на непонятном языке.  Он  оглянулся,  но
получил второй тычок тупым концом копья.
     Толкал  его  немолодой  чернобородый  хазарин  в   старой,   покрытой
ржавчиной и зиявшей дырами кольчуге, наверно  снятой  когда-то  с  убитого
русича. Степняк горячил косматого степного конька, тот скалил зубы, норовя
ухватить пленника за плечо, и Богдан невольно шагнул вперед, уклоняясь  от
него. Еще двое хазар, молодых,  в  лохматых  шапках  и  нелепых  войлочных
панцирях,  гарцевали  по  сторонам.  Небольшой  отряд  степняков  виднелся
впереди - он неторопливо рысил на юг.
     Хазарские кони шли ходко, и Богдан, стянутый арканом,  едва  поспевал
за ними, чтобы не упасть. Стебли высокой  травы  били  пленника  по  лицу,
резали кожу, а он даже не мог их отвести от себя.
     Быстрая ходьба его скоро вымотала, он начал задыхаться. Сердце громко
стучало в груди,  казалось,  вот-вот  разорвется.  Богдан  упал.  Хазарин,
перегнувшись к нему с седла, вытащил тряпку из его  рта  -  теперь  кричи,
сколько хочешь, никто из русичей не услышит, лагерь остался далеко позади.
     Отплевываясь от противного вкуса сальной тряпки, Богдан набрал полную
грудь воздуха. Сознание прояснилось. Лишь теперь он понял,  в  какую  беду
попал.


     Денно и нощно, двигалось  ли  русское  войско  навстречу  врагу  или,
разложив костры стояло лагерем, по бескрайней степи с запада на восток и с
востока на запад мчались княжеские гонцы. С ними заводные - кони и  охрана
из десятка, а  то  и  двух  десятков  добрых  воинов,  чтобы  вестника  не
перехватили в пути вражеские заставы.
     Святослав сообщал в Киев  княгине  Ольге  о  своих  делах,  передавал
наказы верному воеводе Добрыне, воспитателю юного  княжича  Владимира.  Из
Киева докладывали ему о том, что происходит на Русской земле, какие  вести
поступают из западных стран  -  Византии,  Болгарии,  Угорской  и  Ляшской
земель. И сейчас, перед штурмом  Саркела,  князь  хотел  послать  гонца  к
матери, но передумал: рано хвалиться, пока дело не сделано.
     Святослав отдал приказ начинать приступ.
     Крепко сбитый, широкоплечий,  в  тесно  облегавшей  его  кольчуге,  в
надвинутом на лоб шеломе, он сидел на коне, будто слитый  с  ним.  Скрытая
сила была видна в каждом движении князя, неторопливом и уверенном. И  лицо
его казалось спокойным, будто каменным, только глаза были  живые  -  цвета
весеннего неба, омытого дождями, и в глазах, будто облачка,  отражались  и
гнев и боль, когда смотрели они  на  киевских  дружинников,  с  переменным
успехом штурмовавших стены Саркела.
     С раннего утра  подтянутые  к  самой  крепости  тараны  размеренно  и
неумолимо долбили окованные железом ворота хазарской твердыни. Метательные
машины, похожие на  огромные  самострелы  и  ложки,  перетянутые  связками
бычьих жил, поднимали в небо и  швыряли  на  город  многопудовые  камни  и
бревна.
     Вплотную к стенам подошли лучники. Прикрытые щитами своих  товарищей,
они,  неторопливо  целясь,  старались  поразить   неприятельских   воинов,
видневшихся на крепостных башнях и стенах.
     Хазары отстреливались скупо - берегли стрелы  для  отражения  штурма.
Ждать  им  пришлось  недолго:  Святослав  приказал  двинуть  вперед  пеших
ратников.
     Тысячи русских воинов, вооруженных мечами,  топорами  и  шестоперами,
кинулись к стенам крепости, Одни тащили  мешки  с  землей,  связки  веток,
жерди и принялись забрасывать преграждавший им путь ров, другие  вслед  за
ними несли лестницы с железными крюками, третьи шли  налегке  -  только  с
обнаженным оружием. Живая человеческая лавина хлынула на  стены,  облепила
лестницы, начала подбираться  к  самому  верху  стен.  Лучники,  чтобы  не
поразить  своих,  перестали  стрелять.  Хазары  зашевелились:  сверху   на
осаждающих обрушился град камней, хлынула горячая смола. Мало кто добрался
до самого верха, но и этих немногих удачников  встретили  копья  и  кривые
сабли.
     Под ударами таранов рухнули западные ворота,  но  за  ними  атакующие
наткнулись на только что сложенную  хазарами  стену  из  каменных  глыб  и
кирпича. Пришлось опять двинуть вперед тараны. В новые  бреши  устремились
дружинники, сбивая вражеские заслоны.
     Было мгновение,  когда  князю  показалось,  что  судьба  Саркела  уже
решена. Сеча шла в воротах и на ближней  улице,  перегороженной  каменными
баррикадами, на многих участках крепостных стен, оставалось сделать  одно,
последнее усилие - и волна атакующих хлынет в город. Еще одно усилие... Но
хазары сопротивлялись отчаянно, зная,  что  отступать  им  дальше  некуда.
Штурм затягивался.
     Князь созвал воевод.
     - Слушайте, бояре мои! Боги отвернулись от нас в этот раз.  Но  долго
топтаться нам под Саркелом нельзя - того и гляди  подойдет  сам  Иосиф  со
всем своим войском. Взять город надобно сегодня. Оставим за  собой  конные
заслоны, чтобы в спину нам не ударили ненароком. За это воевода Борислав в
ответе. Дам ему две тысячи конных воев. Все  прочие  конные  полки  пойдут
пеше брать Саркел. Я сам поведу их.
     После полудня русичи снова пошли на приступ.  Святослав  и  Свенельд,
увлекая за собой дружинников, первыми ворвались в пролом, пробитый тараном
в недавно сложенной стене. Их мечи прокладывали широкую дорогу русичам.
     Русская дружина вслед за князем и воеводами проникла в город.  Вместе
с нею дрались вятичи и небольшой отряд болгар. Сеча  завязалась  на  узких
улочках Саркела.
     В Ярилин день, когда в родных краях русичей и стар и  млад  празднуют
приход лета,  радуются  новому  урожаю,  после  кровопролитного  боя  пала
хазарская крепость. Поредевший гарнизон Саркела, отступивший  под  напором
воинов Святослава в  запутанные  южные  переулки,  сложил  оружие.  Темник
Джабгу, утром гордо взиравший  на  киевское  войско  с  крепостной  башни,
теперь, униженно кланяясь, стоял  перед  русским  князем,  протягивая  ему
ключи от Саркела. За темником, сбившись в кучу, робко жались его  тысяцкие
и сотники. В руках они держали богатое оружие, драгоценности, тюки дорогих
тканей.
     - Ну что, не вышло по-твоему? -  Святослав,  еще  не  остывший  после
жаркого боя, бросил сердитый  взгляд  на  хазарского  воеводу.  -  Видишь,
сколько народу зря положил!
     Джабгу еще ниже склонил обнаженную  голову  с  лысым  теменем,  будто
отдавая ее во власть победителя. Час назад князь, не задумываясь, приказал
бы срубить эту голову и надеть на копье, как сделал это Джабгу  с  Гроном,
теперь же он принял ключи от ворот, мельком глянул на поднесенные  дары  и
едва заметно усмехнулся: сильна торговая жилка  в  хазарах,  привыкли  они
торговать. Даже сейчас, после  такого  разгрома,  надеются  откупиться  от
победителей! Отвернувшись от пленного темника, князь поманил Вуефаста:
     - Ты будешь тут воеводой, хозяином в Саркеле, пока войну не закончим.
Воев тебе оставлю. Соберешь дань и вместе с полоном под охраной в Киев  ее
отправишь. Сам суд тут правь. А я дальше иду - на Итиль.
     Свенельд, стоявший за спиной князя, спрятал улыбку в  пушистых  седых
усах. "Клянусь Одином, - он всю жизнь был верен своим варяжским  богам,  -
молодой князь начинает показывать когти! Давно ли Ольга  посадила  его  на
Киевский стол, а сын ее начал поход,  какой  и  Игорю  был  не  под  силу.
Вятичей, болгар успел покорить, глядишь, и вся Хазария склонит  перед  ним
голову..."
     Старый  воевода  с  нежностью  смотрел  на  своего  питомца.  Странно
сложилась жизнь Свенельда, он, безвестный варяг, совсем юным воином  попал
на Русь и очень скоро сумел показать себя,  стал  в  Киеве  самым  молодым
воеводой. Когда Игорь погиб, самый час был Свенельду - первому человеку на
Горе после князей - брать  всю  власть  в  свои  руки.  Люба  была  ему  с
молодости княгиня Ольга, да время ушло. Оглянулся Свенельд: и Ольга уже не
та, и сам он не тот. Осталась привязанность к молодому княжичу  Святославу
- что-то в нем от молодой Ольги - такой  же  смелый,  решительный,  взгляд
открытый, дерзкий.
     Сейчас, когда  закончился  штурм  Саркела,  Свенельда  заботило,  как
завершить успешно начавшийся  поход.  Еще  не  до  конца  разбиты  хазары,
готовится к бою их столица Итиль, где каган-бек собирает  воинов  от  всех
своих веж. Нужно дать отдохнуть, собраться с силами уставшим  дружинникам.
Воевода сказал об этом князю.
     - Нет, - сердито блеснул глазами Святослав. - Отдыхать в Итиле будем.
Надобно поспешать к хазарской столице.  Ни  одного  лишнего  часа  не  дам
Иосифу на сборы его войска!
     Свенельд молча наклонил голову. Да, князь  прав.  Как  ни  трудно,  а
нужно торопиться, ковать железо, пока оно не остыло.


     С рассветом русское войско ускоренным маршем двинулось на юго-восток,
к Итилю. Князь Святослав не брал с  собой  обозов,  он  и  пеших  ратников
посадил на коней, отбитых у неприятеля. Сильный конный отряд  во  главе  с
воеводой Бориславом ушел вперед, вслед за дозорами.
     Чем дальше от Дона, тем беднее и суше становилась степь. Куда  делись
буйные травы в рост человека, зеленые дубравы и заросли кустарника? Вокруг
только чахлый ковыль, серебристый пахучий емшан, да еще какие-то  колючки.
Временами конские копыта стучали по совсем голой, растрескавшейся от  зноя
земле. Но степь и здесь не была безжизненной - на горизонте то с одной, то
с другой стороны появлялись и подолгу маячили группы всадников.  При  виде
русских дозоров они, не принимая боя, уходили в степь. Это  были  исконные
недруги Русской земли - печенеги, одновременно враждовавшие и с  хазарами.
Иногда появлялись небольшие отряды кочевников гузов, проносились вдалеке и
скрывались в знойном мареве. Степняки,  будто  волки,  издали  следили  за
русским  войском,  выжидая,  чем  кончится  единоборство  между  Русью   и
Хазарией. Кто бы ни победил, они в любом случае надеялись поживиться.


     Воевода Вуефаст знал, что не лежит  к  нему  сердце  молодого  князя.
Язычник Святослав недолюбливал христиан - их  вера  пришла  из  враждебной
Руси Византии. Наказывая Вуефасту остаться  в  покоренном  Саркеле,  князь
хотел  избавиться  перед  дальним  походом  от  неугодного  ему  человека.
Недоброжелательность  звучала  в  его  голосе,  когда  он   отдавал   свои
распоряжения Вуефасту. В другое время воевода, может,  и  обиделся  бы,  а
сейчас встретил этот приказ с тайным облегчением: разболелась  голова,  на
которой какой-то ретивый защитник Саркела едва не надвое разрубил железный
шелом. Да и весь воевода  как-то  расклеился,  чувствовал  себя  разбитым.
Старость подошла, что ли?
     Однако  отлеживаться  ему  было  некогда  -  едва  ушло   войско   со
Святославом, как Вуефаст увидел, что дел у него  непочатый  край.  Надобно
разбираться с полоном, с данью, взятой у хазар, да и малой  своей  дружине
дать передышку: среди воинов много раненых, ослабевших от потери крови.  А
тут еще Войт, князь вятичей, поглядывает на него странно,  дружинники  его
шепчутся по углам. Может, что лихое задумали? У Вуефаста воинов мало, куда
меньше, чем вятичей. Хорошо еще, что болгары, сделав свое дело,  сразу  же
ушли домой. Но и с Войтовым войском незадача...
     На всякий случай воевода решил занять со  своими  людьми  внутреннюю,
самую труднодоступную часть Саркела, велел  перенести  туда  самое  ценное
добро из захваченного  у  хазар.  Пленники  почти  все  незнатные,  о  них
тревожиться нечего. Только за Джабгу можно получить добрый выкуп,  поэтому
его Вуефаст держал при себе, под особой охраной.
     Усиленную  стражу  выставил  воевода  у   ворот   внутренней   стены,
разделявшей крепость на неравные части: меньшую, занятую Вуефастом  и  его
людьми, и большую, где расположились вятичи шумным и беспокойным  табором.
Себе воевода выбрал  покои  в  нижнем  этаже  башни,  той  самой,  где  до
последнего оборонялся от русичей Джабгу.
     - Слава те, господи, самое главное сделано,  -  истово  перекрестился
он, оставшись  наедине  с  двумя  верными  слугами  -  сотником  Глебом  и
десятником Кириллом, в одно время с ним перешедшими в христианскую веру. -
Теперь помоги рабу твоему Василию уберечь  от  козней  вражеских  все  это
добро, что князь нам доверил... Вуефаст при крещении наречен был Василием,
но и князь и его приближенные звали его прежним, языческим именем.
     - Бог милостив, - отозвался Глеб, - да и  наша  дружина  еще  чего-то
стоит. Убережем добро, что нам оставлено!
     Кирилл молча кивнул, соглашаясь с сотником.
     Вуефаст   оглядел   пышное   ложе,   прикрытое   барсовыми   шкурами,
приготовленное, видимо, для хазарского воеводы, злорадно  подумал  о  том,
что строптивому Джабгу теперь не  скоро  доведется  понежиться  на  мягкой
постели. Пусть прикорнет на сырой землице.
     - Притомился я, други мои. И  годы  уже  немалые,  да  еще  это...  -
Вуефаст болезненно поморщился, ощупывая повязку на  голове.  -  Отдохну  я
малость, а вы уж за воями нашими приглядите.  Пуще  того  -  за  вятичами.
Рубились они с хазарами неплохо, поболее болгар помогли нам,  но  веры  им
нету... И князь их Войт куда-то запропал. Как бы они беды не натворили!
     Долго не мог уснуть воевода, но усталость взяла свое, сон сморил  его
на мягком пушистом ложе.
     Проснулся он так же внезапно, как и уснул.
     - Беда, воевода! - оглушил его знакомый  голос.  -  Вятичи  пошли  на
приступ!
     - Какой приступ? - сонный Вуефаст ничего  не  мог  понять  и  сердито
отталкивал сотника Глеба, который тряс его за плечо. - Какие вятичи?
     - Вятичи захватили наш полон, что был там,  за  стеной...  Ломятся  в
ворота...
     Только  теперь   Вуефаст   наконец   проснулся:   добыча,   пленники,
захваченные в Саркеле, уходят из его рук! С необычной ловкостью сбросил он
с ложа свое грузное тело и, осенив себя  размашистым  крестом,  уже  более
осмысленно вгляделся в лицо Глеба, по которому плясали  тусклые  блики  от
масляного светильника.
     - А стража что? Подмогу послал ты к воротам? Где Джабгу?  -  забросал
он вопросами сотника.
     - Вся дружина рубится с этими язычниками погаными,  что  клятву  свою
нарушили. Только мало нас, боюсь, не устоят наши вои... А  Джабгу...  Куда
он денется? Ему ни к чему кидаться из огня да в полымя...
     - За Джабгу мне головой отвечаешь! Он для нас - мошна с  золотом,  за
него можно добрый выкуп взять. Сбежит паршивец - князь нас не пожалует.  -
Вуефаст перевел дыхание и заговорил спокойно: - А насчет  ворот  ты  верно
молвишь. Не удержать нам их.  Потому  оставь  там  заслон  малый,  а  всех
остальных воев отведи сюда, к башне. Тут насмерть встанем, дальше отходить
некуда. С богом!
     - Быть по сему! - тряхнул  головой  сотник  и  кинулся  туда,  откуда
доносились крики распаленных сечей людей, стоны раненых и лязг оружия.
     Вуефаст с необычной для его грузной фигуры легкостью натянул на  себя
кольчугу, перепоясался мечом и, помедлив немного, надел поверх  повязки  и
шелом. Он поспешил на выход, и вскоре перед башней послышались его  зычные
окрики, обращенные к дружинникам, отбивавшим натиск бывших союзников.
     Вятичи атаковали без особой охоты, но их было  больше,  чем  киевлян.
Они сумели прорваться в узкую щель ворот, тесня воинов Вуефаста к башне.
     Схватка шла при тусклом свете щербатого месяца, клонившегося к  земле
и уже собиравшегося укрыться за стеной крепости.  Но  и  в  этой  полумгле
Вуефаст сумел разглядеть высокого и  плечистого  князя  Войта,  махавшего,
будто цепом, тяжелым шестопером.
     - Ах ты пес шелудивый, князь лапотный! - взревел воевода. - Вот ужо я
до тебя доберусь!
     Он кинулся вперед, как  вепрь  сквозь  болотные  заросли,  продираясь
сквозь ряды кое-как вооруженных вятичей. Червленый щит его, побывавший под
Царьградом и под Искоростенем, отражал удары неприятельских дубин, мечей и
рогатин, а меч, выкованный  по  специальному  заказу  лучшим  кузнецом  из
Родни, направо и налево раздавал мощные удары.
     А навстречу старому воину пробивался  молодой  князь  Вятской  земли.
Расступились бойцы, уступая дорогу ему и Вуефасту, знали: от поединка этих
двоих будет зависеть исход всей битвы.
     Они встретились.
     Меч Войта сшиб шелом с головы Вуефаста, из-под повязки выбились сивые
кудри, борода растрепалась. Воевода, тяжело дыша, крикнул:
     - За Киев, други!
     - За Ру-у-усь! - подхватила его дружина, и этот клич  будто  ошеломил
неприятеля. Русь-то была одна и для киевлян, и  для  вятичей,  в  киевской
дружине и в  дружине  Войта  дрались  люди  одной  крови.  Кровные  братья
скрестили мечи, поражая друг друга. Ради чего?
     Что-то  надломилось  в  рядах  атакующих,  казалось,  дыхания  им  не
хватило. Клич "За Русь!" откинул назад вятичей, и князь Войт остался  один
на один со старым киевским воеводой.  Одновременно  взметнулись  их  мечи,
сверкнули молниями во тьме и со страшной силой скрестились в едином ударе.
Оба выкованные русскими мастерами, оба закаленные по старым,  прадедовским
секретам... Но, видать, у полянского мастера, кузнеца  из  Родни,  секреты
были получше: вспыхнули искры, застонал металл, и меч Войта разлетелся  на
две половинки. А Вуефаст снова  занес  над  противником  свое  оружие.  Но
устала рука воеводы, Войт успел заслониться щитом, и удар не достиг  своей
цели.
     Только на  мгновение  остановился  Вуефаст  -  набрать  полную  грудь
воздуха, приготовиться к новому удару.  А  дружина  вятичей  уже  прикрыла
своего князя, и так, щетинясь копьями, медленно попятилась.
     Усталые, израненные киевляне  преследовали  врага  только  до  ворот.
Здесь Вуефаст, опасавшийся подвоха со стороны Войта, приказал  дружинникам
остановиться, завалить проход камнями, бревнами, всем, что  попадется  под
руку. За этим прикрытием остались лучшие стрелки из лука, готовые отразить
новый натиск неприятеля, если  он  последует.  Остальные  воины  принялись
перевязывать друг другу раны, хоронить убитых.


     Утром посланные за ворота  лазутчики  обнаружили,  что  стан  вятичей
пуст. Видно, перед рассветом князь Войт погрузил свою дружину, захваченных
пленных и дань, отбитую у Вуефаста, на лодьи и  отплыл  вверх  по  Дону  к
своей земле.
     - Пронесло, слава богу! - обрадованно прошептал Вуефаст. - Могло быть
куда хуже...
     И велел Глебу отправить гонца вслед  князю  Святославу  с  вестью  об
измене вятичей.



                                    5

     Рано утром княгиню Ольгу разбудила кукушка.  Серая  вещунья  куковала
под самым окном. Княгиня - старческий сон чуток и неспокоен - поднялась со
своего ложа и по мягкому шемаханскому ковру босиком  прошла  к  раскрытому
окну опочивальни.
     "Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить на белом свете?" -  вспомнила
она, как загадывала в молодые годы.
     -  Ку-ку,  ку-ку,  ку-ку...  -   будто   услышав   княгинины   мысли,
откликнулась птица, щедро отсчитывая долгие годы.
     Ольга улыбнулась. Если верить кукушке,  ей,  княгине,  еще  не  скоро
суждено проститься с земными делами.
     Она выглянула в окно, прикрытое густыми ветвями могучего дуба. Дерево
было старое, оно видел