альняя дорога
уведет от родных мест и связанных с ними горьких воспоминаний.
     Пока киевское войско готовилось к войне  с  хазарами,  произошло  еще
одно событие.
     Черниговский воевода Претич с отборной дружиной по велению Святослава
ранней осенью выступил в поход. Он шел подчинять непокорных вятичей  с  их
молодым князем Войтом, не пожелавшим стать под руку Киева. "Мне все едино,
кому платить по шелягу от дыма - что хазарам,  что  Святославу,  -  дерзко
похвалялся Войт перед киевскими послами. - Только хазары пришли за данью и
ушли, а Киев подомнет всю мою землю. Не  хочу,  чтоб  стала  она  вотчиной
Святослава, чей род моего не древнее!"
     Не корысти ради надумал киевский князь прибрать к рукам Вятскую землю
- как и Ольга, из малых княжеств и земель собирал он  Русь,  хотел,  чтобы
стала она великой и могучей, неподвластной никакому  врагу.  Но  не  желал
знать про то  своенравный  Войт,  ему  своя  рубаха  ближе  к  телу,  своя
вольность всего дороже. И повел Претич  на  него  дружину,  повел  русских
воинов на русичей.
     Из  Чернигова  двинулся  Претич  к  верховьям  Десны,  за  Дебрянским
городищем перешел реку,  сбив  заставы  неприятеля,  и  вступил  на  землю
вятичей. Через дремучие леса с боем пробивался он вглубь  владений  Войта.
Там, где сливаются Ока и Угра, решил дать  ему  бой  князь  Войт,  заранее
разбил свой стан и поджидал черниговского воеводу. Но хитрый Претич обошел
Войта с севера, переправился через Угру и ударил по  вятичам  с  тыла.  Не
устояли воины Войта, дрогнули, а отступать некуда:  две  полноводные  реки
дорогу закрыли.  Получив  известие  от  Претича  о  победе  над  Войтом  и
замирении с ним, Святослав  послал  к  воеводе  гонца  с  наказом  строить
осадные орудия пороки и весною по Дону с частью воинов на лодьях отправить
их к Саркелу, хазарской крепости, под стенами  которой  князь  рассчитывал
быть к тому времени. Коль вятичи захотят выступить против  хазар  -  пусть
тоже выступают. Самому Претичу надлежало с остальной дружиной  пройти  еще
до земли камских болгар, принудить их к союзу против Хазарии, а затем  без
промедления возвращаться в Чернигов и зорко следить за Киевом: если  какая
угроза возникнет - поспешать на помощь к киевскому воеводе Добрыне.


     Выступление намечалось ранним майским утром. Еще  накануне  княжеская
дружина переправилась на левый берег Днепра на  лодьях  и  паромах.  Здесь
воины разбили бивак. Всю ночь, будто в праздник Купалы, пылали костры  над
широкой рекой.  Дружинники  спали,  положив  под  голову  кто  седло,  кто
дорожную котомку, а кто и просто кулак. В ночи перекликалась  бодрствующая
стража, тихо ржали стреноженные кони.
     Князь провел ночь с воеводами,  совещаясь  перед  походом.  Вполглаза
спали гридни, готовые вскочить по первому  княжьему  слову.  На  рассвете,
едва порозовело небо, Святослав был уже на береге Днепра.
     Могучая река сонно  ворочалась  в  песчаном  ложе.  Утренний  ветерок
согнал с водной глади редкие клочки тумана,  покрыл  ее  морщинками  ряби.
Вздохнула волна, набегая на песок.
     Богатая лодья отчалила от правого, киевского, берега.  Гребцы  дружно
налегали на весла. Солнце,  поднявшееся  над  соснами,  озарило  лодью,  и
горячими   угольями   вспыхнули   вспыхнули   на   ней   червленые    щиты
воинов-гребцов. Святослав знал: то плывет его мать, великая княгиня Ольга.
Он спешился, передал повод Кречета  гридню  Богдану  и,  мягко  ступая  по
темному, влажному песку, спустился к самой воде. Его воеводы  остановились
чуть поодаль.
     Лодья шла быстро,  легко  разрезая  острым  носом  днепровские  воды.
Вскоре она, зашуршав днищем по песку, остановилась у левого берега. Тотчас
в нее скинули дощатые сходни. Воевода Добрыня, первым ступив на них, помог
сойти на берег княгине. Маленькая, сухонькая, не по летам подвижная, Ольга
была одета строго, как черница. Глаза ее пронзительно оглядели сына.
     - Здрава  будь  княгиня!  -  почтительно  склонил  голову  перед  нею
Святослав. Взгляд его потеплел, при виде  матери,  ласково  задержался  на
сыновьях,  державшихся  поближе  к  княгине,  и  равнодушно  скользнул  по
чернобровому лицу жены Предславы.
     Все подметила старая княгиня, но ничем не выдала своих чувств.  Ровно
и приветливо сказала в ответ:
     - Здрав будь, князь. Готова ли твоя  дружина  к  походу?  День  будет
добрым по всем приметам, в самый раз  сегодня  поход  начинать.  С  богом,
сыне!
     - Все готово. Трогаем, матушка.
     Ольга коснулась пальцами золотого византийского креста, что  висел  у
нее на груди, беззвучно зашевелила губами,  вымаливая  удачу  для  сына  у
нового, христианского бога. Сын ее смотрел вдаль, на Киев, орлиными своими
глазами, отыскивая  там,  над  кручей,  Перуна-громовержца,  давнего  бога
войны, покровителя русских дружин. У матери и у сына была разная вера,  но
молились они об одном: об удаче для Русской земли.
     Здесь, на берегу, под старым осокорем, Святослав простился со  своими
близкими. Кречет уже приплясывал нетерпением,  грыз  удила,  а  князь  все
медлил. Еще один взгляд на тот берег, на Киев, что раскинулся  на  высоких
холмах, на людей, столпившихся за перевозом, там, где когда-то старый  Кий
начинал закладывать свое княжество. Сердце сладко и  печально  заныло,  но
князь был воином, он тряхнул головой, отгоняя непозволительную для  витязя
слабость, протянул руку к поводу и, не касаясь  рукою  луки  седла,  ловко
вскочил на коня.
     Кречет присел на задние ноги,  будто  красуясь  перед  всеми,  заржал
весело и задорно, ему отозвались другие кони.  И  загудел  народ,  замахал
шапками там, за перевозом. Киев желал своей дружине  победы  над  исконным
врагом. Прощальный гомон прокатился и по этому берегу.
     Князь и не заметил, когда  успели  переправиться  сюда  многие  сотни
киевлян - старики, женщины, дети. Все его помыслы были уже далеко от Киева
- за Дарницей, там, где начиналось  чужое  и  враждебное  Дикое  поле.  Он
махнул на прощание рукою своим близким и тронул коня.
     Зашевелилось чело дружины во главе с воеводой  Бориславом.  Сотня  за
сотней, стремя к стремени, двинулись конные  воины.  Пешие  ратники  ждали
совей очереди. Скрипела сбруя, звенело оружие, ржали кони. А над всем этим
шумом и гамом взлетали, будто чайки над разоренным  гнездовьем,  тревожные
женские выкрики. Голосили холопки и боярыни, жены  смердов,  записанных  в
пешую рать, и жены знатных воевод.
     Только старая княгиня молча смотрела вслед шумному  людскому  потоку,
ощетинившемуся копьями, над которым колыхалось знамя ее сына: два таких же
копья, скрещенных на голубом, небесном поле. Глаза  Ольги  впились  вдаль,
затуманенную пыльной дымкой. Что они видели там, на пути киевской дружины?



                                    2

     За  Дарницей,  Ольгиным  селом,  кончился  сосновый  бор,  и  дорога,
вырвавшись  на  простор,  запетляла  между  песчаными   холмами,   кое-где
прикрытыми терновником и будяками.  Пески  наползали  на  дорогу,  конские
копыта взбивали их, поднимая клубы пыли, и эта пыль ложилась  серым  слоем
на разгоряченные лица конных дружинников и пеших ратников, делая их строже
и суровей. Потом пески днепровские приотстали, впереди показалась  зеленая
дубрава - будто островок среди степного моря.  Прижавшись  к  ней  спиною,
стоял у дороги погост - небольшое сельцо, огражденное  земляным  валом  со
стеной из заостренных наверху кольев. Здесь  денно  и  нощно  бодрствовала
вооруженная  стража  следившая  за  тем,  чтобы  степняки  не   подкрались
незаметно к днепровским переправам, к стольному Киеву.
     Немолодой темнолицый сотник, старший над стражей, степенно поклонился
князю и воеводам, приглашая их въехать  через  распахнутые  ворота  внутрь
погоста. Но Святослав, остановив коня возле сотника, заезжать в ворота  не
стал. Его цепкий взгляд следил за проезжавшими по дороге дружинниками.
     Поток воинов, сначала конных, а затем  и  пеших,  размеренно  катился
мимо него. За погостом дорога  раздваивалась:  к  северу  она  уходила  на
Чернигов и Любеч, а к югу тянулся старинный Залозный шлях - путь на Дон  и
Сурожское море,  по  которому  испокон  веков  тащились  неуклюжие  мажары
полянских смердов, запряженные  волами,  к  Сивашу  за  солью,  путь,  где
находили удачу и гибель торговые гости разных  стран,  где  многие  тысячи
конских и воловьих копыт выбивали и не могли выбить до конца  седую  траву
емшан и упрямый подорожник.
     Киевская дружина сворачивала на Залозный шлях.
     Сотник молчал, выжидая, что скажет князь.
     - Вели подать мне воды напиться, - Святослав вытер ладонью вспотевший
лоб, отер руку о потемневшую от пыли и пота холку Кречета.
     - Вода у нас добрая, ключевая, - отозвался  сотник  и  зычно  крикнул
одному из своих воинов: - Воды князю! Да поскорее!
     Отдав приказание, он снова умолк,  разглядывая  Святослава.  Кажется,
давно ли прискакал сюда, на погост, совсем юный  княжич  со  своим  старым
дядькой. А теперь, гляди ж ты, витязь! Идут годы, идут...
     - Что молчишь? - насупился Святослав. - Докладывай, как служба  идет.
Давно ли видали степняков?
     - Печенегов давненько не видать в наших краях,  с  прошлой  осени.  А
хазары, с полсотни, нынче утром проскакали вон там, за  пригорком.  В  той
стороне село Криница, боюсь, как бы там беды не натворили...
     - А пошто ж не послал туда своих воев? -  князь  еще  больше  сдвинул
брови к переносице. - Пошто сам туда не поскакал? Живота своего пожалел?
     Лицо сотника налилось  кровью,  его  тяжелые  узловые  руки  стиснули
рукоять меча. Он хотел резко ответить князю,  но  подбежавший  воин  подал
Святославу большой, выдолбленный из дерева ковш, князь, макая усы в  воду,
стал жадно  пить,  покрякивая  от  удовольствия  -  до  того  была  хороша
родниковая холодная водица! - и сотник, успев остыть, молвил уже спокойно,
без обиды:
     - Живота своего мне не жаль, княже, ежели положить его с  толком.  Да
ведь воев у меня - как кот наплакал!  Только-только  хватает,  чтобы  себя
оборонить да не допустить до беды гостей наших али заморских, когда они  у
нас, в погосте, на ночевку станут. Дозоры высылаю в поле, как велено, а  в
село куда послать полсотни воинов? Я  ж  тогда  сам-один  на  весь  погост
останусь! Хазары ж наглеют. Лето подходит - и они  уже  тут  как  тут.  То
большая орда, то малая. Нету от них спокоя...
     А дружина киевская все шла и шла. Мерным шагом,  как  ратаи  в  поле,
двигались, поднимая густую пыль, пешие ратники в кольчугах  и  шеломах,  с
мечами и луками,  а  кто  и  с  тяжелыми  шестоперами.  Поляне,  северяне,
кривичи, древляне... Сыны земли Русской, ее кормильцы и защитники.
     Снова пошла конница, во главе ее  -  воевода  Свенельд,  правая  рука
киевского князя.
     Сотник умолк, с завистью глядя на такую  силу.  Святослав  перехватил
его взгляд.
     - Ну, стереги рубежи русские! - трогая коня, бросил он на прощание. -
А нам - вперед, путь не близкий...
     - Удачи тебе, княже! И я бы сходил на хазар, кабы ты дозволил...
     Но Святослав был уже далеко. Он скакал, догоняя головной полк. Конные
сотни и тысячи во главе с нетерпеливым воеводой  ушли  далеко  за  пределы
невзрачного погоста. Прошло немало времени, прежде чем князь поравнялся со
своим любимцем Бориславом, придержал взмыленного Кречета, пустил его шагом
рядом с гнедым конем воеводы. Оба, Святослав и Борислав, не  проронили  ни
слова, только понимающе оглядели друг друга.
     Их лица охлаждал  набежавший  с  востока  ветер.  Ветер  с  хазарской
стороны...
     Войско шло через порубежные  земли,  по  тем  местам,  где  проходила
зыбкая и неустойчивая  черта,  отделявшая  оседлую  трудолюбивую  Русь  от
хищного и враждебного мира кочевых орд,  от  неизвестности,  в  любой  час
грозившей огнем и сабельным ударом. Ровные поля  чередовались  с  холмами,
луга и полоски, засеянные овсом и пшеницей, - с рощами и перелесками.  Все
реже встречалось человеческое жилье - мазанки и землянки,  робко  жавшиеся
друг к другу в балках и у степных речек, в местах, не бросающихся в глаза.
Заслышав шум проходящего войска,  выходили  к  Залозному  шляху  смерды  в
драных рубахах и свитках, выбегали женщины и дети. И малые и старые  чинно
стояли у дороги и, прикрывая глаза от слепящего солнца, глядели и  глядели
на   клубящийся   пылью   поток   конных   и   пеших   воинов.    Светлели
напряженно-встревоженные лица людей, в глазах  зажигалась  надежда:  может
быть,  это  войско  прогонит  степную  нечисть,  даст  свободно  вздохнуть
простому люду, избавит его от хазарских набегов?
     Поглядывая на солнце, неуклонно совершавшее  свой  извечный  путь  по
синему безоблачному небу,  князь  определял  время  привала  и  приказывал
дружине остановиться на отдых. Он выбирал места у речек, где можно напоить
и людей и коней. Дружина отдыхала, но дозорные густой цепочкой -  чтоб  ни
один степняк не проскользнул! - окружали место привала.
     Все  дальше  к  югу  уводила  от  Киева  русских  воинов  утоптанная,
укатанная за столетия дорога. Маячили  по  бокам  ее  курганы,  оставшиеся
здесь  как  память  о  древних,  давно  исчезнувших  народах.   Все   реже
встречались рощи и человеческое жилье, вытесненные степным раздольем.
     Перед вечером, когда  на  горизонте  возникла  лиловая  дымка,  князь
посоветовался с воеводами и велел дружине  сворачивать  влево  к  востоку.
Покидая Залозный шлях, кони нырнули в волны степных трав, поднимавшиеся им
по грудь.
     А навстречу дружине с востока тянуло гарью.
     Дружинники, уставшие за первый день похода - первый день всегда самый
трудный! - невольно  подтянулись,  возбужденно  переговариваясь  и  бросая
вперед беспокойные взгляды. Может,  скоро  встретится  неприятель?  Может,
скоро сеча?
     Князь молчал. Он помнил, что ему докладывал сотник,  видевший  хазар:
степняков немного, это, скорее всего, отряд, отбившийся от своей орды.
     Солнце ушло на запад, за Днепр, затянув небо черным корзном, расшитым
звездами. И почти сразу же посветлел  восток,  будто  раньше  срока  решил
подняться Ярило.
     - Горит! - бросив на  зарево  тревожный  взгляд,  воскликнул  воевода
Борислав. - То ж, верно, русское село подожгли хазары...
     - Хазары, не иначе, - хмуро согласился Святослав.
     - Так там же люди... Помочь им надо! Кто живой остался, может  успеем
из полона вызволить... Дозволь, княже, взять  сотню  воев,  я  мигом  туда
доскачу!
     Князь махнул рукой:
     - Доскачешь! Ищи ветра в поле! Те хазары уже свое дело сделали, ты со
своей сотней никому не поможешь, - голос Святослава звучал зло и глухо.  -
Хазары! Немало они русского люда загубили... Надобно не ту орду, что  одно
село сожгла, нагонять, не ветки на дереве обрубать, одну за другой...  Все
дерево - под корень! Так и мы Хазарию...
     Утром на пути дружины повстречалась выгоревшая пашня. Полосами прошел
по ней огонь, там, где посуше, выжег все, и стерни не оставил. В  низинках
жар только опалил незрелые колосья, и они горестно поникли до земли, будто
жалуясь на свою горькую долю.
     За бугром, где поднялись темнокорые осокори, за садом,  раскинувшимся
по склону, открылось пепелище. Среди куч золы и пепла, еще пышущих  жаром,
лесными пнями торчали обгоревшие очаги. Чудом уцелевший деревянный Перун с
закопченным ликом мрачно взирал на то, что осталось от еще недавно  живого
села. А у ног его, на маленьком пятачке,  уцелевшем  от  пламени,  лежала,
раскинув руки, молодая простоволосая женщина, видно искавшая  в  последнюю
минуту защиты у своего бога. Из спины ее, под лопаткой, торчала  хазарская
стрела с черным оперением. Не спас и Перун последнюю из погибшего рода...
     Гридень Богдан вслед за князем объезжал мертвое село.  В  его  сердце
теплилась надежда на то, что встретит  он  здесь  хоть  одну  живую  душу.
Услышав невдалеке собачий вой, гридень направил коня в ту сторону.  Из-под
конских копыт метнулся кудлатый рыжий пес, отскочил и завыл, подняв голову
к небу. Под обгоревшим тыном Богдан  увидел  мертвых  русича  и  хазарина.
Молодой русоволосый отрок в разорванной  рубахе  и  коренастый  степняк  в
старой, покрытой пятнами ржавчины кольчуге крепко обхватили друг  друга  в
последней, смертельной схватке.
     "Добрый был бы воин", - подумал Богдан  об  отроке.  Но  мертвого  не
вернешь к жизни, как не вернешь и ту женщину, что молила о защите грозного
Перуна. А скольких хазарские воины увели с собой в неволю, на тяжкие муки,
что горше лютой смерти! И невольно  стиснул  кулаки  Богдан,  крепче  сжал
повод коня: захотелось ему поскорее встретиться в чистом поле с  хазарами,
помериться с ними силой, отплатить врагу за муки русских людей. Свое  горе
перед горем людским потускнело.


     Но еще много дней шло русское войско, выйдя на  дорогу,  протоптанную
торговыми караванами от Русской земли до  далекого  Саркела.  Тянулся  тот
путь через степь, прозванную пращурами нашими Диким полем, прорезая ее  от
края до края, огибая крутые курганы. Степь  казалась  безлюдной  -  только
табун тарпанов или  сайгаков  промчится,  уходя  от  дозоров,  и  скроется
вдалеке. А в небе кружили орлы и  коршуны,  они  видели  дальше  дозорных:
впереди и с боков войска русичей хищно кружились всадники  на  низкорослых
лошадях, такие же дикие и косматые, как их кони.  Это  хазары  и  печенеги
издали следили за продвижением Святослава.
     Молодой гридень Богдан привыкал к походным тяготам.  Он  и  в  дозоры
ходил, и князя охранял наравне с бывалыми воинами. Тяжкие  думы  отступали
перед видом бескрайней степи, еще не утратившей  сочных  весенних  красок.
Простор, вольный ветер будили дремавшую в гридне удаль.
     Богдан приглядывался к людям, окружавшим князя в походе. Они казались
разными. Старый воевода Свенельд - ему уже, верно, под  шестьдесят  -  был
тверд и прям, как харалужный свионский меч. Он часто  вступал  в  споры  с
князем, и  двадцатисемилетний  Святослав,  выросший  под  опекой  воеводы,
терпеливо  выслушивал  наставления  старика,  хотя  и   поступал   нередко
по-своему. Глубокое чувство, большая дружба связывали двух бывалых воинов,
разных по характеру и возрасту людей. Споря друг с другом, они никогда  не
таили обид, высказывали их прямо. И все  знали:  в  любом  деле  Святослав
может положиться на старого воеводу.  Свенельд  в  сече  с  врагом  всегда
старается заслонить собой своего воспитанника, а тот готов принять на себя
удар, предназначенный Свенельду.
     Полной  противоположностью  наставнику  князя  был  молодой   воевода
Борислав. Он ничем  не  напоминал  своего  отца  Клуня.  Это  был  человек
открытого нрава, горячий, вспыльчивый и щедрый. Высокий,  чернобровый,  он
тщательно, не в пример князю, следил за своей  внешностью,  любил  нарядно
одеваться, ни у одного воеводы  не  было  такого  богатого  оружия,  такой
дорогой конской сбруи. Святослав прощал  ему  эту  слабость  за  отчаянную
отвагу и дерзость в бою.
     Зная горячий  нрав  Борислава,  князь  чаще  всего  доверял  молодому
воеводе  засадный  полк:  тот  с  малой  дружиной  мог  опрокинуть   вдвое
сильнейшего неприятеля и гнать его, пока останется кого рубить.
     Князь Святослав приближал к себе людей смелых, решительных,  дерзких.
Самым талантливым дружинникам - недавним смердам, показавшим себя на  поле
брани, он доверял командование сотнями  и  тысячами  воинов,  несмотря  на
глухое недовольство боярской Горы. И молодого Борислава сделал воеводой не
за отцовы заслуги.
     А  толстого  чванливого  Вуефаста  князь  недолюбливал.  Сорокалетний
Вуефаст уже много лет ходил в воеводах, хорошо знал ратное  дело.  Был  он
важным и медлительным, как и его конь - толстоногий, с  широким  крупом  и
могучей  грудью.  Знал  Святослав:  прикажи  Вуефасту  возглавить  чело  и
отражать натиск любого врага - будет стоять до последнего дыхания,  ни  на
шаг не отступит. Но чересчур деловито, не спеша воевал