нельзя.
     Холмы  вставали  перед  ними. Это были Кровавые Холмы -  красный цвет
точно  соответствовал их названию; бесплодные нагромождения покрытых пылью
камней.   Вода  в  этих  местах  была  солоноватой  и  затхлой.  Никто  не
останавливался  у  ручьев  и  озер,  чтобы  наполнить фляжки и попытаться,
напившись, водой заглушить голод.
     Лишь   немногие  из  беглецов  задумывались:  а  почему,  собственно,
Торбардин  должен;  предоставить  им  убежище?  Вообще, мало кто был еще в
силах  думать,  и  уж вовсе ни один из них не представлял себе, что с ними
будет, если гномы откажут им, в приюте.
     -  Мы заставим их слушать нас, -  сказал Танис.
     И  эти  слова придавали людям силы идти -  людям, которым некуда было
идти.
     -   Ну, хватит! Довольно! -  Голос Гнейсса прорезал тираду Ранса, как
луч  света рассекает темноту ночи. Стены Большого зала были сплошь увешаны
сотканными  из  цветных сверкающих нитей гобеленами, изображающими эпизоды
гномской истории. Однако даже гобелены не уменьшили силы голоса Гнейсса.
     В  Зале  Совета  танов постоянно гремели громкие словесные баталии, и
сегодня  здесь  все  было  как  всегда.  Пламя  укрепленных  в  серебряных
подставках светильников трепетало, как при сильном ветре. Тени метались по
стенам  и  колоннам,  исчезали  в  густом мраке сводчатого потолка. Но вот
шесть гномских вождей, собравшихся в Зале Совета танов, наконец замолчали.
     Хорнфед,  тан  Хайлара,  потомок  Верховных  Королей, терпеливо ждал,
когда шум уляжется;
     Рилгар  -   маг  племени дерро, с черными глазами и черной душой, тан
Тейвара  и  интриган-убийца  -   смотрел  на Гнейсса не мигая, как змея на
кролика.  Ранс,  союзник  Рилгара,  всегда неуравновешенный и злой, стоял,
задыхаясь  от  ярости  и  потеряв  дар  речи;  он  ждал, когда его приступ
неистовства  пройдет  и он сможет снова говорить. Туфа расчесывай пальцами
свою   красную  бороду,  обдумывая,  как  себя  вести,  чтобы,  никого  не
поддерживая,  никого  и  не  оскорбить:  он  всегда  говорил и действовал,
взвесив  все  "за" и "против". Овражный гном Блаф, не обращая: внимания ни
на  грубые,  оскорбительные  выкрики Ранса, ни на резкую отповедь Гнейсса,
уснул и сейчас уже слегка похрапывал.
     Ранс, тан Дергара, сжал кулаки и выставил вперед каменный подбородок.
Уж кого-кого, а его было трудно заставит, замолчать.
     -   Нет,  это  уж  слишком! Вы говорите: восемь сотен? -  Как хороший
актер,  он  понизил голос. -  Я говорю: нет. Неужели мы будем давать приют
каждому бездельнику и бродяге, нашедшему путь к нашим воротам?! Нет. -  Он
презрительно  фыркнул. -  А в следующий раз вы еще скажете: пусть приходят
к нам гномы холмов.
     Все  посмотрели  на  Гнейсса,  сейчас пока еще молчавшего. Гнейсс был
серьезен,  хотя  ему  и  хотелось улыбнуться. Он мельком взглянул на Туфу,
тана  Клара  и  вождя  единственного  клана  гномов  холмов,  обитающего в
Торбардине.  Презрительная  реплика  Ранса  о  гномах холмов, даром ему не
обойдется;  Взгляд  карих глаз Туфы, обычно ласковый и добрый, сейчас стал
жестким;
     "Ага, -  подумал Гнейсс, -  этот уже на стороне Хорнфела".
     Хорнфел  тоже  понял  это и улыбнулся. "Ну, ну, -  подумал Гнейсс, - 
разулыбался... Всем и так понятно, что Туфа уже твой".
     Гнейсс  вздохнул  и  забарабанил  пальцами по мраморному подлокотнику
своего  кресла.  Блаф  из  Ахора  проголосует  за предложение Хорнфела. Он
всегда  поступал  так,  если,  конечно, не спал. Овражный гном был жалким,
ничтожным  созданием,  но  Гнейсс  хорошо  понимал,  что  Хорнфел не будет
пренебрегать ничьей поддержкой. Хотя бы и поддержкой овражного гнома.
     А  Блаф  между  тем  блаженно  спал,  голова  его мирно покоилась. на
подлокотнике  кресла. Так Блаф и проспал счастливо весь этот ночной Совет,
и даже вопли Ранса не разбудили его.
     Однако  сам  Гнейсс  еще не решил, как он будет голосовать. Вообще-то
он,  как  и Ранс, не хотел, чтобы в Торбардин были допущены люди; вместе с
тем  он  не был удивлен, что Хорнфел готов предоставить приют в Торбардине
восьми сотням беглецов, ведь в Хайларе уже не раз бывали люди. В последние
три  года  Хорнфел,  например,  был очень дружен с долговязым желтоволосым
магом, -  кстати, любопытно, а где сейчас этот Музыкант?
     Рилгар  наклонился к подлокотнику кресла, всем своим видом показывая,
что ему до смерти надоела эта бессмысленная перебранка. Гнейсс взглянул на
тана  Тейвара  и  вздрогнул:  Рилгар,  почувствовав  направленный  на него
взгляд, посмотрел в его сторону и улыбнулся.
     Это была улыбка змеи, гревшейся на солнце и широко раскрывшей пасть.
     Встретив  взгляд  этих  змеиных  глаз,  Гнейсс  сразу же отвел свои в
сторону.  Он  вдруг  представил  себе,  что Рилгар сейчас подслушивает его
мысли!  Колдовство  Черной  магии  и  ещ„ более черные мысли делали сейчас
глаза  мага  племени  дерро  черными. Казалось, он очень доволен, придумав
какой-то свой план, и этот план он во что бы то ни стало исполнит.
     Что это за план?
     Холодная  игла  страха  пронзила  все  тело тана Девара, но он все же
пересилил  себя и снова взглянул на Рилгара. Ни для кого не было секретом,
что  Рилгар -  противник Хорнфела. Сейчас в Торбардине нет никого, кто мог
бы  по  гномским  законам  претендовать на трон Верховного Короля. Значит,
никто и не должен претендовать. Но по Торбардину уже два года ходят слухи,
что Королевский Меч выкован, причем именно в Хайларе и именно для Хайлара,
и что в споре за обладание этим Мечом уже пролилась кровь.
     Гнейсс  верил  этим  слухам  не более, чем легендам о том, что кто-то
когда-то,  в  один прекрасный день, найдет Молот Хараса. Но... Если слух о
Мече   все   же   достоверен,   то   Хорнфел   мог  претендовать  на  трон
Короля-регента.  Этого  Рилгар  не потерпит. Страсть тана Тейвара к власти
столь же велика, как и его темная душа.
     "Ох,  Хорнфел,  -   думал  Гнейсс.  -   Я  не знаю, существует ли уже
действительно   Королевский  Меч,  но  я  знаю,  в  чьи  глаза  должен  ты
всмотреться  особенно пристально. Когда-нибудь ты прочтешь в них, долго ли
тебе осталось жить".
     Гнейсс наклонился вперед.
     -    Вот  что  я  тебе  скажу,  Ранс:  предложение  Хорнфела  следует
рассмотреть  со  всех  сторон.  Да, эта война, что сейчас вдет наверху, не
наше дело. Не мы развязали ее, и не нам в ней участвовать. С тем, что люди
и эльфы сами породили, они сами и должны разбираться.
     Ранс  почесал  бороду,  собираясь что-то сказать, но Гнейсс остановил
его своим ледяным взглядом и продолжил:
     -   Тем  не  менее тан Хайлара прав. Мы можем не обращать внимания на
войну,  но  она  все  равно останется реально существующим событием. И она
приближается  к  нам.  Разведчики  сообщили,  что эти беглецы ушли из Пакс
Таркаса  совсем  недавно.  Их  восемь  сотен,  все они слабы и беспомощны.
Подумайте  о  них,  пока  они терпеливо ждут своей участи. И еще вот о чем
следует  подумать:  как  мы будем защищать Торбардин, когда армии драконов
перелетят через Равнины Смерти и явятся сюда.
     Молчавший  до  сих  пор  Хорнфел  посмотрел на Гнейсса. "Очевидно, он
сказал  не  все,  что  мог  бы,  но,  безусловно, он присоединился к моему
предложению".
     Наконец Хорнфел заговорил, голос его был низким и ровным:
     -  Девар, безусловно, прав. Время у нас пока мне есть. Однако поступь
вражеской  армий  Нам  все  слышнее  и  слышнее.  Думайте, друзья, Думайте
хорошенько.  Так или иначе скоро у нас возникнет необходимость искать себе
союзников.  Пакс  Таркас  -   это  неприступная  крепость  армии драконов.
Верминаард  жив.  Да,  рабы,  которых он держал в наших же древних шахтах,
освобождены,  но вовсе не войсками какого-либо государства; если донесения
разведчиков  верны,  эти восемьсот человек спасены группой, в которой было
всего-навсего девять смельчаков.
     Глаза  Хорнфела  сузились.  Золотистый  свет факелов скользил пот его
каштановой бороде.
     -   Эти  беглецы,  по  своей  воле  или  нет,  пришли  в Торбардин. И
Верминаард знает об этом.
     -   О  да, -  -  проворчал Ранс, -  я не сомневаюсь, что он знает. Но
тогда почему же ты хочешь принять их?
     Когда  Хорнфел  отвечал,  Гнейсс в его голосе услышал грохот камней и
ощутил холод льда.
     -   Потому,  Ранс,  что  мы  -   гномы  Торбардина  и  мы сами вольны
распоряжаться  своей  судьбой.  Верминаард не смеет указывать нам, когда и
кому должны мы оказывать гостеприимство. -  Он внезапно поднялся со своего
места  и  жестом  показал  на  Блафа,  все  еще  похрапывающего  и что-то;
бормочущего  во  сне.  -   Если  мы  разбудим Ахора, я знаю, что бы он нам
сказал,  и  сейчас  я  согласен  с  его  словами. Да, уже поздно, и все мы
устали, пора спать. Давайте завтра соберемся снова.
     Хорнфел  вышел  из зала. Традиционное право тана Хайлара: открывать и
закрывать заседания Совета по своему усмотрению.
     "Он  редко  пользуется  этим  своим правом, -  подумал Гнейсс, -  но,
если  пользуется,  ни  у  кого  не  спрашивает  на  то  разрешения". Девар
задумчиво потер тыльную сторону руки. Ранс и Рилгар улыбнулись друг другу.
     Рилгар  быстро  шел  по  темным  тоннелям  мимо  помещений, в которых
содержались  домашние  животные. Он шел без факела, но шел уверенно. Как и
всякий тейварец, Рилгар был не только приспособлен к жизни в темноте -  он
любил  темноту.  Здесь,  в  абсолютном  мраке тоннелей, он чувствовал себя
словно рыба в воде. Тусклый красный огонь светился в глубине его глаз.
     Конечно,  Хорнфелу  не  удалось  убедить  весь Совет Танов в том, что
войну,  пылающую  на поверхности Кринна, он оценивает верно; однако он был
близок  к  этому.  "Глупость  какая-то, -  презрительно думал Рилгар, -  и
надо  же  было  взывать  к  священным традициям гномского гостеприимства и
вольности!  Однако  именно  этот  призыв  может  сработать. Немногие члены
Совета действительно хотели предоставить убежище восьми сотням бродяг, но,
тем  не менее, они вспомнили, что сами вольны сделать свой выбор, и никому
не позволят вмешиваться в их решение".
     По  мере  того,  как  Рилгар  спускался  все  ниже  и ниже в глубины;
укрывавшей Торбардин горы, его мысли становились все мрачнее и мрачнее.
     "Он  сильный оратор -  этот Хорнфел, претендующий на регентство! Если
у  него  будет  достаточно  времени,  он, пожалуй, сумеет убедить Гнейсса?
присоединить свой голос к голосам других умников. Умников, готовых открыть
ворота  Торбардина  толпам  людей,  бегущих  от  войны, которую они сами и
развязали".
     Руки   Рилгара   вдруг   сами  собой  сжались  в  кулаки,  и  тут  он
почувствовал,   как  его  сознания  коснулось  сознание  Серого  Вестника,
возникло  нечто  подобное видению холодной синей тени на снегу. Наконец он
явственно  увидел Серого Вестника, стоящего у забрызганной грязью и мокрой
от дождя стены конюшни в каком-то проулке в Старой Горе.
     Они обнаружили Хаука и -  они не нашли Меч!
     Ярость  Ранса  на  Совете  Танов была всего лишь детской истерикой по
сравнению  с  тем бешенством, какое в этот момент испытал Рилгар. Никто об
этом  не узнал и никто не увидел этого -  только Серый Вестник услышал его
чудовищные проклятия.
     Но  ведь он, Рилгар, совсем недавно сам выследил Хаука, и Королевский
Меч  у него был! Когда воины Задиры подстерегали его у таверны, Меч у него
был! А теперь они и знать не знают, где Меч?!
     Рилгар  зарычал. С Хауком был его приятель эльф -  Меч у него! Или...
У  кого?  Киан Красный Топор мертв. Любимец Хорнфела маг и отправившийся с
ним  на поиски тот ненормальный, подмастерье Изарна, еще не вошли в город,
да  они  ничего  и не знают ни о Хауке, ни о том, где Меч Бури. Они сумели
каким-то  чудом избежать встречи с Задирой и его отрядом, но до города еще
не дошли. А эти... Человек Хаук должен был прятать Меч, а эльф -  охранять
его...
     -  Доставь мне этого бродягу сюда, -  приказал он Агусу, -  и я через
час буду знать, у кого теперь Меч.
     Серый Вестник положил руку на голову Хаука и произнес заклинание.
     Через мгновение Агус, Руел и Хаук были уже в пещере под Торбардином и
ожидали прихода Рилгара.
     Тоннель  кончился.  Рилгар злобно улыбнулся и вошел в круглую пещеру,
высокую,  темную,  с влажными стенами. Он быстро прошел по гладкому полу и
остановился над неподвижно лежащим Хауком.
     Хаук  во сне слегка пошевелился. Рилгар усмехнулся и, небрежно махнув
рукой, отпустил своих слуг.


     Глава 6


     Поздним  вечером  в  переулке,  примыкающем  к самой богатой до войны
улице  Старой  Горы,  пожилой кендер, жмурясь от ветра, подошел к запертой
задней двери хлебного магазина. В воздухе смердело какой-то дрянью; кендер
сморщился,  чихнул  раз, потом еще раз. Этот магазин был одним из немногих
еще не разграбленных в городе. И дракон его не сжег -  промахнулся или еще
по какой-то причине, -  и солдаты тоже почему-то не стали грабить его.
     Открыть замок кендеру сразу не удалось. Но Лавим Попрыгунчик не желал
признаваться  себе, что справиться с этим совсем простым замком ему мешает
уже  возраст.  Ему  совсем-совсем недавно исполнилось только шестьдесят - 
разве  же  это  возраст?  Да  любому  кендеру  известно, что дядя ПрыгСкок
перестал считать себя юношей, только когда ему перевалило за семьдесят!
     Действительно  дядя  ПрыгСкок  дожил  до вполне солидного возраста - 
девяносто  семи  лет,  -   и  прожил  бы,  может, и еще, но в конце концов
ужасный  призрак  Ригаровского Болота всетаки его "достал". Впрочем, Лавим
Попрыгунчик  вовсе  не  был уверен, что ужасный призрак и вправду "достал"
дядю   ПрыгСкока,   -   эта  сомнительная  информация  поступила  от  отца
двоюродного  брата  его  тетки,  а  вся  семья знала, что рассказы тетушки
Эвалии  только  при  очень  большом желании можно было назвать правдивыми.
Несомненно,  более  правдивым  был рассказ племянника сестры его матери - 
рассказ  о  том, что это сам дядя ПрыгСкок "достал" призрака. Такая версия
куда более устраивала всех в семье.
     Кендер  немного  постоял,  потом оглянулся, прислушался -  не идет ли
кто? -  и снова занялся замком на задней двери магазина.
     Видел  он  еще преотлично, ну а руки, если они и дрожали немного, то,
по  убеждению  Лавима, это от голода, а вовсе не от старости. В магазин он
как  раз  и  хотел проникнуть, чтобы взять там хлеба насущного, а затем он
закрыл бы замок еще надежнее, нежели сейчас. Усердье и труд, как известно,
все  перетрут. Замок наконец щелкнул -  раз, другой, третий -  и открылся.
Бесшумно  входя  в  магазин, Лавим не преминул отметить про себя, что этот
замок  вовсе  не годится для сохранения чего-то от кого-то; а значит, коль
висит  такой  негодный  замок,  это  можно  рассматривать  как приглашение
посетить магазин.
     На  столе  лежал небольшой каравай хлеба. Лавим забрал его и подумал,
что  завтра  утром  булочник просто благодарить, будет ночного посетителя,
ведь  он;  спас  магазин  от  разорения  мышами;  безусловно, мыши толпами
рванулись им сюда, поняв, что в этот магазин можно попасть так легко!
     Потом,  забрав  с полки три медовых кекса, Лавим существенно уменьшил
опасность  возможного  нанесения  ущерба магазину крысами. Затем, наполнив
сумочку сладкими пончиками, он защитил незадачливого булочника от муравьев
-   муравьи  ведь так любят сладкое! -  и завершил обход булочной тем, что
заполнил свою сумку сдобными булками, -  конечно же, исключительно в целях
зашиты булочника от тараканов.
     Чрезвычайно  довольный  тем,  что  булочник,  придя  утром в магазин,
почувствует   себя  невероятно  счастливым  человеком,  Лавим  Попрыгунчик
выскользнул за дверь, закрыл замок и направился в таверну.
     Лавим  Попрыгунчик  был  чрезвычайно любознательным кендером и сейчас
его  очень  интересовало: остались ли еще в таверне гномские крепкие вина?
Ведь  захват  города  чужаками  -  заражение паразитами, как сказал бы его
отец,  -   делал  такую  возможность маловероятной. В последнее время лишь
очень  немногие торговцы приезжали в Старую Гору, да и у тех, как правило,
вс„  отбирали  при  въезде солдаты Верминаарда. Но Лавим уповал на лучшее.
Его  отец  а  он  был, без сомнения, очень мудрым кендером, и сын его, что
тоже  без  сомнений,  пошел  в  отца  -   всегда говорил: сумка никогда не
наполнится, если ее сначала не открыть пошире.
     Вооруженный   отцовским   оптимизмом,  Лавим  отправился  в  таверну,
подкрепляясь по дороге медовым кексом.
     В шумной и душной таверне Станах чувствовал себя очень неуютно. Здесь
пахло мокрой шерстью, кожей, кислым вином и элем. Впрочем, эти запахи были
ему  знакомы  по  тавернам,  в  которых  они  с  Кианом  проводили время в
Торбардине. Неуютно же он ощущал себя потому, что не видел здесь никого из
знакомых.  Вообще,  в  таверне  Тенни было сейчас больше людей, чем Станах
видел  их  за всю свою жизнь, и лишь немногие из них, усевшиеся маленькими
группами,  были  знакомы друг с другом. Духота была такая, что Станах даже
удивлялся: как он здесь еще не задохся!
     Если  бы  здесь  был  Музыкант,  он  бы не преминул сказать, что люди
вдыхают  и  выдыхают  больше  воздуха,  чем  гномы. Но Станах не знал, где
сейчас  Музыкант  и  жив ли он, хотя и надеялся, что жив. Ведь Музыкант - 
маг, и к тому же хороший маг.
     Станах  пришел в Старую Гору на закате, холодным ветреным вечером. Он
хотел есть, и ему нужен был кров -  и то и другое он нашел у Тенни.
     Однако,  кроме  еды  и  ночлега,  он нашел и кое-что еще. Сомнений не
было,  Меч Бури в Старой Горе; по крайней мере, прошлой ночью его видели в
городе, и именно в таверне Тенни.
     Станах  слегка  подергал себя за бороду. Когда он пришел в таверну, в
общем  зале  стоял  гул  -   посетители  обсуждали  пари, которое накануне
вечером заключил молодой бродяга при игре в ножи: против трех кошельков он
поставил  свой меч. Прекраснейший меч! Золото и серебро... и пять сапфиров
на рукояти...
     "Невероятное  пари,  -  думал Станах. -  Ну да, конечно невероятное".
Он  стал  осторожно  расспрашивать посетителей о бродяге и о Мече, но, где
мог быть сейчас Меч Бури, так узнать и не сумел.
     Какой-то  человек  сказал  ему, что с бродягой вчера был его приятель
эльф.  Станах отпил из кружки и огляделся. В таверне был всего один эльф и
вчера,  и сегодня -  высокий и стройный. Сейчас он беседовал с рыжеволосой
барменшей.
     Станах внимательно посмотрел на него. На эльфе были охотничьи кожаные
брюки,  высокие  ботинки;  на  поясе  -   нож в ножнах, за спиной -  лук и
колчан  со  стрелами.  Оружие  он носил так, что было с первого же взгляда
ясно:  в  лесу  он  проводит  значительно  больше времени, чем в тавернах.
Охотник. Или бродяга.
     Хозяин  подозвал рыжеволосую помощницу к себе. Его голос перекрыл шум
в  таверне.  И  в  ту  же минуту дверь открылась и в зал, удушающе смердя,
вошло безобразнейшее существо. Как по команде, все в таверне замолчали.
     -  Солдафон, -  послышался чей-то шепот.
     Станаху  захотелось  только  одного -  закрыть глаза, чтобы не видеть
того, кто шел через притихший зал. Когда он был ребенком, нечто похожее на
Солдафона снилось ему в жутких ночных кошмарах. "Он, должно быть, -  решил
Станах, -  послан сюда наблюдать за поведением горожан".
     Подобно  чудовищам  из  детских  снов  Станаха, Солдафон был ростом с
самого  высокого человека, чрезвычайно широк в груди и в плечах, с головой
ящера и гребнем на спине. На нем была металлическая кольчуга, но Станах не
смог бы сказать, где у чудовища чешуйчатая кольчуга, а где его собственная
чешуйчатая  шкура. Казалось бы, его ноги не были приспособлены для ходьбы,
но,  как ни странно, Солдафон передвигался на них вполне уверенно. А какие
страшные -  безжизненные, тусклые, черные -  были у него глаза! Посмотришь
-  и сразу становится ясно:
     ничего  похожего на сострадание или милосердие никогда не светилось и
не будет светиться в этих глазах.