мысленными приказами, конформная мебель на
основе электрофов, реконструирующиеся комнаты,  композонное  оформление  и
прочие  фокусы.  И  никакого   успеха!   Больше   того,   у   энтузиастов,
обосновавшихся  в  этих  домах,  через  некоторое  время  были  обнаружены
нежелательные сдвиги в психике. Соколову пришлось  исследовать  неурядицы,
вызванные этим странным влиянием  композонного  интерьера.  То,  что  было
просто необходимо для космоса, оказалось  ненужным  и  вредным  на  Земле.
Наверное, есть какой-то разумный предел автоматизации и искусственности  в
обычной жизни.  Все  в  меру!  Большинство  людей  инстинктивно  чувствуют
дозволенные  рубежи  и  отворачиваются  от  самых  превосходных   подделок
реальности,  а  фанатикам   моды   приходится   расплачиваться   за   свою
прямолинейность бодростью духа и даже здоровьем.
   Да,  все  обстояло  много  сложнее.  Но  странное  дело!  Критически  и
несколько  свысока  разглядывая  белозубого  задорного  Виктора,   Соколов
какими-то уголками души еще и завидовал ему. Не высокому  профессионализму
и бесстрашию Хельга - нет. Скорее всего,  зависть  эта  была  своеобразным
отражением вечной, хотя и тайной, тоски зрелого человека по  беззаботному,
безоблачному счастливому детству.



14

   Пройдя вслед за Никой в оранжерею, Соколов невольно остановился.
   Ярко сияло солнце, то есть, разумеется, солнца  никакого  не  было,  но
искусно подобранное освещение создавало такую иллюзию. Затеняя этот  свет,
весь отсек за исключением узкого прохода заполняла сочная зелень  и  плоды
томатов. Свежий, терпкий запах помидоров плавал в теплом влажном  воздухе.
Это был помидорный  отсек,  помидоры  -  и  больше  ничего!  Но  это  было
прекрасно. Каких только  сортов  тут  не  было!  Пальчиковые  помидорчики,
похожие на кизил, овальные, носатые помидоры, которые легко было спутать с
хурмой, и огромные помидорищи, величиной с небольшой арбуз. Если  добавить
сюда разнообразие окраски плодов,  начиная  от  светло-кремового  цвета  и
кончая почти черным с  длинной  цепью  переходящих  розовых,  оранжевых  и
красных тонов, то станет понятным, почему Ника  разглядывала  эту  картину
как восьмое чудо света.
   - Кому нужна такая куча томатов? Для межпланетной торговли, что  ли?  -
сказал в пространство Соколов.
   - А вспомните, что вы ответили в предстартовой анкете на вопрос - какие
овощи вы предпочитаете, - усмехнулся стоящий за его спиной Дюк.
   Соколов почесал затылок.
   - Да я перечислил их десятка полтора, сейчас уж и не помню.
   - Но помидоры-то упоминали?
   - Не буду таиться, упоминал.
   - И я тоже писала о помидорах, - сказала Ника.
   - Видите, какое единство вкусов, несмотря на несходство  характеров,  -
засмеялся Игорь и пояснил: - О томатах все говорили. Поэтому  в  оранжерее
есть помидорный отсек.
   - Так-так, - проговорил Соколов, оглядываясь вокруг, - значит  томатное
изобилие. Но я-то люблю и дюжину других овощей!
   Ника засмеялась, глядя на его округлые румяные щеки и плотную фигуру.
   - А на что синтезаторы? Из растительной массы можно изготовить все, что
угодно. Даже то, что в природе не существует, например, гибрид клубники  и
редьки.
   - То-то  вместо  спаржи  подавали  какой-то  муляж.  Синтетика,  Игорь,
все-таки типичное не то, особенно, когда это касается овощей и фруктов.
   - Вопрос спорный, дорогой эксперт. Не  будем  увлекаться  овощами.  Нас
ждет парковая зона!



15

   Парковая зона оранжереи  заставила  Нику  с  недоумением  обернуться  к
идущим позади Соколову и Дюку. Игорь понимающе развел руками.
   - Анкета! Оказывается, никто из вас  не  любит  полдень.  Это  наследие
многих поколений предков, которые отдыхали в  сумерках  и  ночью,  а  днем
ломались в каторжном труде.
   Ника стояла задумавшись, точно прислушиваясь к своим ощущениям.
   - Если я и люблю солнце, то утреннее  или  вечернее,  но  уж  никак  не
полуденное. Наверное, это плохо, что мы не любим полдень.
   - А что хорошего в жарище и белесом мутном небе? -  Соколов  машинально
вытер платком лицо.
   - А птицы? Они любят полдень.
   - Например, совы, - пробормотал эксперт.
   Ника засмеялась, а Игорь серьезно сказал:
   - Какая же сова птица? Ведьма, кошка с крыльями.
   Переговариваясь, они  медленно  шли  по  центральной  дорожке.  По  обе
стороны ее тянулись невысокие деревья, кустарник, а в самом низу - трава и
цветы. Потолок парковой зоны светился рассеянным  серо-синим  светом.  Это
был свет сумерек или пасмурного летнего дня, когда  над  головой  медленно
плывут пышные темно-серые  облака  и  сеют  мелкий  теплый  дождь.  Легкий
освежающий ветерок шевелил листву и траву, звенели,  свистели  и  щебетали
птицы. Соколов знал, что ветер был, что  называется,  натуральным,  а  вот
пение птиц - искусственным звуковым  сопровождением.  За  растительностью,
окаймлявшей дорожку, просматривались дали:  зеленые  луга,  холмы,  сколки
леса, речка -  все  это  тоже  было  порождением  машинного  моделирования
пейзажа, композоники.
   - А ведь парковая  зона  -  тоже  своеобразный  синтетический  продукт,
гибрид из натуральных растений и композонной техники, -  вдруг  неожиданно
для самого себя подумал Соколов вслух.
   - Да, - с некоторым сожалением вынужден был согласиться  Игорь  Дюк,  -
это, конечно, не дикий уголок природы.
   Наклоняя голову, чтобы не задеть свисающую с ветви  золотистую,  сладко
пахнущую гроздь цветов, Ника полуобернулась.
   - А я вот терпеть не могу эту дикую неухоженную природу!
   - Шутите? - улыбнулся Игорь.
   - Вовсе нет. - В голосе девушки послышалось упрямство. - И не только не
люблю сама, но и не понимаю, как это другие могут восторгаться этой  самой
дикостью.
   - Максимализм юности, - вполголоса философски констатировал Соколов.
   Ника оглянулась на эксперта.
   - Нет, это мое мироощущение, Александр  Сергеевич.  Зачем  нам,  людям,
дикая природа? С ее бессмысленным кипением жизни, неосознанной жестокостью
и тупой ненасытностью? Будь моя воля, я бы всю землю превратила в цветущие
луга, сады и парки.
   - Долой заповедники? - уточнил Игорь.
   - Не знаю, Игорь. Я еще многого не знаю. Но я прекрасно помню, как  нас
возили в Нгоро-Нгоро. Когда мы летели обратно, все восхищались этим  диким
уголком природы. А я молчала. Я не могла забыть, - голос девушки  дрогнул,
- как стая диких собак загнала импалу и как они рвали ее еще живое тело, а
антилопа привставала на колени  и  пыталась  бежать.  Нам  объяснили,  что
собаки убивают больных и  ослабевших  животных.  Но  ведь  это  еще  более
страшно и жестоко!
   Они подошли к своеобразной площадке отдыха  парковой  зоны.  Прячась  в
кустарниковой нише,  выгнувшись  дугой,  стояла  полумягкая  скамья-диван.
Напротив на ажурном постаменте покоилась большая чаша, светящаяся  тусклым
жемчужным светом. Из нее била подкрашенная розовым  лучом  звенящая  струя
воды, распространяя запах влаги  и  свежести.  Он  мешался  с  горьковатым
ароматом нежно-голубых  цветов,  которые  крупными  гроздьями  свисали  из
зеленой с прожелтью листовой завесы. Ника подошла к чаше ближе и протянула
к ней руку - ладонью вверх. Ее тотчас же покрыли бисеринки водяных  брызг.
Рядом остановился Игорь.
   - Место для раздумий и грусти, - вполголоса сказала девушка.
   - А равно отдыха от себе подобных, для одиночества и отрешенности.
   - Вы сейчас похожи на идолопоклонников, - тихонько проговорил  Соколов,
усаживаясь на скамью.
   Игорь рассмеялся и, присоединяясь к нему, спросил:
   - А вам,  Александр  Сергеевич,  никогда  не  хотелось  сотворить  себе
кумира?
   - Я его давно сотворил. Мой кумир  -  моя  семья,  -  спокойно  ответил
эксперт  и,  оглядываясь   вокруг,   с   едва   уловимой   ноткой   иронии
констатировал: - Прямо-таки дом отдыха, а не гиперсветовой корабль!
   В глазах Игоря мелькнули насмешливые огоньки.
   - Вам не нравится?
   - Почему не нравится? Но не слишком ли избыточно, даже роскошно? Цветы,
фонтаны, спортивные залы, светозвуковые театры в каждой каюте.  -  Соколов
хитренько поглядывал на Дюка, ему хотелось знать, как  Игорь  относится  к
проблеме, о которой не желал думать Виктор Хельг.
   - Разве океанские лайнеры, ходившие между Европой и Америкой и возившие
богатых бездельников, не были комфортабельными? Пустой  роскоши  там  было
куда больше, чем на нашем корабле.
   - Да, но космос не океан, а мы не бездельники!
   - Вот именно, - спокойно согласился Игорь.  -  Мы  не  бездельники.  Мы
работаем, а поэтому нам нужен  полноценный  комфортный  отдых.  Изнуряющий
тяжкий труд - удел прошлого. И несущественно, о каком труде  идет  речь  -
земном или космическом.
   Ника обернулась.
   - Верно, Игорь. Вы говорили о кумирах. И  у  меня  есть  свой  кумир  -
человек. Все: и добро и зло, и жестокость и милосердие должны меряться его
мерками, его любовью.
   -  Ника,  Ника,  -  грустно  проговорил  Игорь.  -  Человек  сложен   и
противоречив. Чего только не любили  люди!  Бои  гладиаторов,  религиозные
таинства, эротические зрелища.
   - Зачем ворошить прошлое, Игорь?  Мы  ведь  не  просто  люди.  Мы  люди
двадцать третьего века. Только от нас и больше ни от кого зависит, что  мы
будем любить и что ненавидеть.
   На секунду воцарилась тишина, только розовая струйка  воды  вызванивала
свою бесконечную мечтательную песенку.
   - Зачем нам цепляться за прошлое? - тихо повторила Ника. - Не проще ли,
раз пробил его час, дать ему умереть естественно и спокойно.
   Соколов шумно вздохнул.
   - Прошлое не умирает спокойно. - Он сцепил короткие сильные  пальцы.  -
Оно кричит, бесится и судорожно цепляется  за  ускользающее  время.  И  не
так-то легко сбросить его иго, девочка.



16

   Две трети пути до Кики корабль прошел без приключений, а потом...
   Среди ночи Соколов неожиданно проснулся. В каюте горел ночной свет. Все
было будто так же, как и перед сном. Так же, да не так, а что не  так,  он
спросонья понять сразу не мог. Вот и лежал с открытыми глазами,  испытывая
смутную тревогу и недовольство самим собой. Тревога не проходила.  Соколов
нехотя сел на постели, и тут неожиданная догадка кольнула  его  как  игла,
под ложечкой похолодело, а тело покрыла  легкая  испарина.  Изменился  шум
работы маршевых двигателей! Это был уже не шорох, похожий на шелест  сухих
трав, колеблемых ветром, а  гул,  в  котором  слышалось  нечто  грозное  и
тревожное.
   "Спокойно, старик, спокойно!" - сказал себе Соколов. Он сделал глубокий
выдох, расслабил все мышцы и несколько секунд посидел в  таком  положении.
Холодок под ложечкой постепенно рассосался, нервы пришли в порядок,  мышцы
обрели привычную гибкость. Тогда, встав  с  постели,  Соколов  подчеркнуто
неторопливо оделся и вышел в коридор. Гул маршевых двигателей был тут  еще
тревожнее. Соколов заглянул в каюту своего напарника,  и  под  ложечкой  у
него снова материализовалась и быстро рассосалась по  всему  телу  льдинка
страха - Виктора в каюте не было, хотя этой ночью ему полагалось спать.  С
некоторой надеждой Соколов заглянул в кают-компанию, но и там не  было  ни
души. Тогда, неизвестно почему шагая на цыпочках, Соколов прошел к ходовой
рубке и осторожно приоткрыл  дверь.  Игорь  Дюк  сидел  на  рабочем  месте
бортинженера, перед ним светился большой  цветной  экран.  На  экране  был
виден манипулятор, упрощенный и  минимизованный  робот-повторитель,  ловко
монтировавший какую-то кибернетическую схему. Движениями  робота  управлял
Игорь. Кисти его рук  пластично  двигались  в  воздухе,  а  пальцы  так  и
порхали,  точно  Дюк  виртуозно  играл  на  некоем  невидимом  музыкальном
инструменте. Лорка стоял за спиной Игоря, опираясь левой рукой  на  спинку
кресла, и внимательно следил за его работой.
   Всем своим существом чувствуя, что на корабле произошла авария, Соколов
шагнул было в ходовую рубку, но в этот момент Лорка обернулся. Лицо у него
было спокойным, строгим, а взгляд -  отрешенным.  Лорка  не  сразу  увидел
Соколова, а когда увидел, то негромко, без тени эмоций приказал:
   - Закройте дверь. - И отвернулся к пульту управления.
   Соколов поспешно закрыл дверь и ретировался,  окончательно  уверившись,
что на корабле неблагополучно.
   О сне не могло быть и речи. Соколов прошел в кают-компанию,  задержался
у стола, зачем-то погладил его поверхность рукой,  рассердился  на  самого
себя и плюхнулся на диван. Но не прошло и минуты, как понял, что  вот  так
просто сидеть он не в состоянии. Мешала тягостная неизвестность,  хотелось
что-то делать, работать наравне со всеми. Тяжела пассажирская доля,  когда
на корабле авария! Авария? Авария, это уж точно, его, стреляного  воробья,
на мякине не проведешь. У аварии своя, особая психологическая атмосфера, и
он, старый профессиональный эксперт, на секунду заглянув в ходовую  рубку,
сразу ее почувствовал. Можно, конечно, заглянуть к Тимуру, но  вероятность
застать его мирно спящим в своей каюте  в  условиях  аварийной  обстановки
равна нулю. Ну а к Нике заходить среди ночи попросту неудобно, да и  зачем
ее тревожить?
   Мысли Соколова то и дело возвращались к ходовой рубке.
   Услышав позади легкий шум, Соколов обернулся и увидел Хельга, входящего
в кают-компанию. Виктор был возбужден, весел,  на  лице  азартный  смуглый
румянец, в черных глазах озорной блеск.  У  Соколова  сразу  полегчало  на
душе.
   - Рад вас видеть, Александр Сергеевич! Что это вы, подобно  привидению,
бродите по кораблю среди ночи?
   Соколов откашлялся.
   - Не спится.
   Критически  прищурясь,  Виктор  оглядел  его  с   ног   до   головы   и
констатировал:
   - Да, вид у вас действительно нездоровый, - и засмеялся. -  Натерпелись
страху?
   - Что случилось, Виктор? - отбросив  церемонии,  требовательно  спросил
Соколов.
   - Что случилось? - переспросил Хельг, с  размаху  плюхнулся  в  кресло,
качнулся несколько раз на упругом "сиденье и сообщил  небрежно:  -  Ничего
особенного, отказал левый двигатель.
   - Как отказал?
   - Полностью! Как будто кто-то выключил его. -  Склонив  голову,  Виктор
прислушался. - Зато правый - молодец! Слышите, как воет? Наверное,  именно
этот звук имели в виду  древние,  когда  говорили  о  божественной  музыке
небесных сфер! Как вы думаете, Александр Сергеевич?
   Соколов помолчал, поправил воротник своей куртки и спросил:
   - И что же теперь?
   - А ничего, - беспечно ответил Виктор, белозубо  улыбаясь  эксперту.  -
Так и пойдем на одном двигателе.
   - Но это же запрещено!
   Это было действительно  запрещено.  Инерциальный  полет  на  гиперсвете
невозможен.  Если  остановятся  оба  двигателя,   то   корабль   мгновенно
разрушится и высветится мощнейшим всплеском излучения  Черенкова.  Поэтому
на гиперсветовых кораблях и ставят два маршевых двигателя.  Откажет  один,
второй, работая на повышенной мощности,  вытянет  корабль  в  пространство
Эйнштейна, где уже возможен инерциальный полет - на субсветовой скорости.
   Снисходительно разглядывая Соколова, Виктор с ноткой гордости в  голосе
повторил:
   -  Это  простым  смертным  ходить  на  гиперсвете  на  одном  двигателе
запрещено. А у нас экипаж экстракласса. У Лорки  открытый  лист  на  любые
действия. Как он скажет, так и будет. -  И  помолчав,  вдруг  заговорщицки
спросил: - Трусите, уважаемый эксперт?
   Соколов хмуро взглянул на него и признался:
   - Есть немного.
   Хельг хлопнул себя по колену.
   - Молодчина!
   - Это еще почему? - довольно мрачно спросил Соколов.
   - А потому что не постеснялись признаться. Все мы прошли через это. Это
ведь гиперсвет! А потом привыкли, каждый в меру своих сил и возможностей.
   - И теперь уже вовсе не боитесь?
   - Вовсе не боятся только идиоты, а я как-то избегаю  зачислять  себя  в
эту категорию. - На лицо Хельга легла тень легкого раздумья. - Но если я и
боюсь, то самую малость и где-то там, внутри,  на  уровне  подсознательных
мыслей и образов, точно во сне. -  Помолчал,  поглядывая  на  Соколова,  и
доверительно добавил: - Понимаете, Александр Сергеевич,  опасность,  когда
она в меру, это даже приятно. - Виктор шевельнул  плечами,  в  его  черных
глазах снова  замерцали  озорные  искорки.  -  Это  возбуждает  и  бодрит!
Побеждая страх, чувствуешь себя настоящим человеком, повелителем  природы,
хомо сапиенсом, а не скотиной, которая  только  и  знает,  что  жевать  да
спать. И потом, это ведь совсем не страшно.
   - Что не страшно? - не понял Соколов.
   - Небытие. - Виктор засмеялся, очень довольный тем, какое  он  произвел
впечатление на своего напарника. - Понимаете, Александр  Сергеевич,  стоит
сейчас отказать и правому двигателю, как корабль со всеми своими потрохами
высветится  за  какие-то  пикосекунды.  Вы   ровно   ничего   не   успеете
почувствовать! Мгновенный переход материи из одного  состояния  в  другое.
Трах! И нет ни Соколова, ни Хельга, ни Ники, никого и  ничего.  Разве  эту
величественную, красочную картину можно сравнить  с  медленной  агонией  в
отделении реанимации?
   Соколов кашлянул и осторожно спросил:
   - А что ремонтируют? Что поломалось-то?
   В глазах Виктора замерцали веселые искорки, но ответил он обстоятельно:
   - Чудеса, Александр Сергеевич, настоящие  чудеса.  Отказал  не  силовой
узел, не агрегат горячей зоны, где господствуют колоссальные  температуры.
Вышел  из  строя  коммутационный  блок,  кибернетическая   схема   высокой
надежности, работающая в почти  идеальных  условиях.  С  таким  отказом  я
сталкиваюсь впервые.
   Соколов нахмурился, он не скрывал того, что сообщение Хельга ему  очень
не понравилось.



17

   Когда Тимур в сопровождении  Ники  появился  в  кают-компании,  Виктор,
мельком взглянувший на него, усмехнулся.
   - У тебя такой вид, словно ты повстречал привидение.
   - Я и точно повстречал его.
   В голосе Корсакова прозвучало спокойствие, в  котором  слышались  нотки
безнадежности. На него сразу обратились заинтересованные  и  настороженные
взгляды присутствующих.
   - Из какой же сферы?
   - Из астрономической, - повернулся Корсаков к Виктору. -  Тебе  знакома
пятидесятка? Первая опорная?
   - Пятидесятка? Эта звезда, так сказать, первой величины? А как же!  Наш
негасимый маяк во мраке галактической ночи. Красный гигант, шифр  М-38-50,
ну, а все остальные сведения, которые накопило о ней  человечество,  можно
узнать, обратившись к компьютеру.
   - Оказывается, человечество накопило не все.
   Приглядываясь к Корсакову, Виктор шутливо проговорил:
   - Не может быть. Человечество, друг мой, очень дотошное сообщество.  Ты
просто клевещешь на него, а зачем - не пойму.
   Тимур  вежливо  улыбнулся  и  жестом  пригласил  товарищей   пройти   в
обсервационную.
   Координаты  гиперсветового  корабля  относятся   к   сведениям   высшей
точности, их исчисление производится непрерывно, в автоматическом  режиме.
Однако самым совершенным устройствам и системам  свойственны  погрешности,
которые,  постепенно  накапливаясь,  могут  привести  к  крупным  ошибкам.
Поэтому раз в сутки в  двенадцать  часов  корабельного  времени  вахтенный
начальник "Смерча" производил ручную обсервацию:  определение  корабельных
координат путем  визуального  наблюдения  за  тремя  опорными  звездами  -
лобовой,  или,  как  ее   чаще   называли,   первой   опорной,   и   двумя
вспомогательными.    Термин     "ручная     обсервация"     соответствовал
действительности,  разумеется,  фигурально:   без   техники   человек   на
космическом корабле был совершенно беспомощен,  речь  могла  идти  лишь  о
пропорциях между удельными весами автоматики и человеческого участия.
   За минуту до начала обсервации, несмотря на то, что один  двигатель  не
работал, а другой выл и стонал на  форсированном  режиме,  Тимур  Корсаков
занял кресло наблюдателя. Ровно в двенадцать часов  на  контрольном  табло
вспыхнул сигнал начала этой операции, но обзорный экран  не  осветился,  и
начать наблюдения Тимуру не удалось: компьютер  заблокировал  операцию,  в
качестве объяснения на табло