12

   До выхода на  расчетную  гиперсветовую  скорость,  хотя  он  выполнялся
автоматически, Лорка, Виктор и Соколов оставались в ходовой  рубке.  Федор
заполнял какие-то документы, Виктор скучал, а Соколов донимал его  разными
вопросами. Хельг отвечал будто нехотя, но обстоятельно. Но в конце  концов
дотошный эксперт ему, очевидно,  надоел,  потому  что,  лукаво  щуря  свои
отененные пушистыми ресницами глаза, Виктор заговорщицки спросил:
   - Скажите лучше, как я работал по подчистке? Хорошо?
   - Хорошо, - не совсем уверенно одобрил  Соколов,  подумывая  про  себя:
откуда ему, сугубо земному человеку, знать, как  работал  его  космический
наставник. - Виктор сокрушенно вздохнул и осуждающе покачал головой.
   - Так буднично, так серо говорить об артистической  работе!  Я  бы  мог
обидеться! Но уж ладно, не буду злопамятным и на первый раз прощу вас, - в
глазах Хельга замерцали озорные искорки.
   Соколов и поверил ему, и не поверил. И вообще, его так заинтересовал  и
сам Виктор, и вся эта история, что, выбрав  удобный  момент,  он  тихонько
полюбопытствовал у Лорки - правда ли, что на подчистке его дублер  работал
мастерски.
   - Блестяще, - не задумываясь, подтвердил Федор.
   Соколов не совсем поверил и ему, а потому задал каверзный вопрос:
   - А вы бы так смогли?
   Лорка взглянул на него с некоторым удивлением.
   - Конечно нет. Виктор - гений пилотажа. Из всех  космонавтов,  каких  я
знаю, а знаю я многих, пожалуй, лишь Тимур может с ним посостязаться. -  И
все еще разглядывая Соколова, Лорка с улыбкой спросил. - А зачем бы я брал
его в экипаж, если бы не это качество?
   Но дотошного Соколова не удовлетворил и этот разговор.  Выбрав  случай,
он подсел к Виктору и поинтересовался теперь уже у него - правда  ли,  что
Лорка пилотирует хуже, чем он, Виктор Хельг. Виктор нахмурился.
   - Кто это вам сказал? - резко спросил он.
   - Федор.
   Виктор удивленно вскинул свои соболиные брови и расхохотался.
   - Вот рыжий черт! - Задумался  и  уже  серьезно  сказал:  -  Вообще-то,
конечно, я пилотирую лучше, какой тут может быть разговор? Но... есть  тут
и всякие но.  Вы  уж  не  сердитесь,  Александр  Сергеевич,  но  вам  этих
тонкостей не понять. Не надо - вы же не пилот. И не космонавт.
   - Ну-ну, - благодушно согласился Соколов и вдруг спросил: -  А  как  вы
думаете, Виктор, почему Федор зачислил меня в разведотряд?
   Виктор хмыкнул, критически разглядывая Соколова.
   - Крепкое здоровье. Ясный  ум,  не  затуманенный  всякими  привходящими
соображениями и эмоциями. Приятный характер. - Хельг засмеялся:  -  А  еще
потому, что должен же меня развлекать кто-то в черных глубинах космоса!
   Соколов помолчал, пожал плечами и подумал вслух:
   - Вы-то хоть  штурвал  повертели,  Виктор.  А  Федор?  Так  и  просидел
балластом в своем командирском кресле - ничего ведь не делал!
   - Рад бы сказать вам какой-нибудь комплимент, Александр  Сергеевич,  да
не могу. Темный вы еще человек в космических делах. Очень темный!
   Соколов одобрительно усмехнулся.
   - Так ведь и дела темные.
   - Это верно, - согласился Виктор и уже серьезно,  хотя  и  с  некоторой
хитрецой, пояснил: - Как это говорится?  Командир,  Федор  Лорка,  нес  на
своих плечах тяжелый груз ответственности.
   Соколов склонил голову набок, обдумывая услышанное, и  со  свойственной
ему дотошностью уточнил:
   - Ответственности - за что?
   - За все. За работу двигателей, за то, чтобы раскачка не вышла из нормы
и не развалила нашу посудину. За то, что штурвал на подчистке держал я,  а
не он и не кто-нибудь другой. За то, что мы не  вмазались  в  какой-нибудь
дурацкий астероид или пылевое  облако.  И  за  все  остальное.  Я  изложил
понятно?
   - Даже слишком.
   - Ничего, это дело  серьезное,  его  надо  понять  во  всех  деталях  и
нюансах. Понимаете, Александр Сергеевич, когда  командир  суетится,  когда
его деятельность так и лезет на глаза, значит, либо командир слабак,  либо
экипаж ни к черту не годится. Чем меньше  командир  заметен  в  ординарных
ситуациях, тем выше его профессиональный ранг. Командир  нужен  для  того,
чтобы  принять  мгновенное  и  правильное  решение,   когда   дело   пошло
наперекосяк и пахнет жареным - аварией или катастрофой.
   Лорка, оказывается, краем уха слышал этот разговор,  потому  что  вдруг
обернулся и сказал:
   - Вообще-то говоря, Александр Сергеевич, на разгоне корабля можно  было
бы обойтись и без командира и без экипажа - одной  автоматикой.  Поставить
десяток-другой  лишних  блоков,   демпфировать   околосветовую   раскачку,
автоматизировать подчистку. Но, наверное, вы заметили, что  не  только  на
гиперсветовом корабле, а и на любом другом транспортном средстве с  людьми
на борту за пультом управления всегда сидит человек? Побочных обязанностей
у него может быть и больше, и  меньше,  но  центральная  задача  одна:  он
должен  быть  готов  в  любое  мгновение  отключить  автоматику  и   взять
управление на себя. Обязательное включение человека в  систему  управления
объясняется не техническими, не экономическими,  а  моральными  причинами.
Нести  бремя  ответственности  за  людей  может  лишь  человек,  аморально
поручать это сколь угодно высокоорганизованной машине.
   Лорка помолчал, вспоминая свой визит в подземный зал  энергостанции,  и
грустно добавил:
   - Конечно, можно создать и ответственную машину, которой можно доверять
так же, как и человеку. Но для этого ее надо наделить человеческой  душой,
ее эмоциями, страстями, умением любить  и  ненавидеть.  А  это  аморально,
жестоко уже по отношению к машине.
   Боковым зрением Соколов вдруг перехватил взгляд Хельга. Виктор  смотрел
на Федора Лорку, как ребенок иногда  смотрит  на  своего  старшего  брата,
может быть, и не очень любимого, но надежного и уважаемого.



13

   Показывая  на  зеленую  кнопку-лампу,  Виктор  Хельг  дикторским  тоном
проговорил:
   - Зеленый свет - значит, путь свободен. Ну, а  если  бы  вход  в  жилой
отсек был запрещен - радиация,  разгерметизация  или  какая-нибудь  другая
опасность, - кнопка горела бы красным светом. Ясно?
   - Да уж куда яснее. - Соколов подумал,  погладил  указательным  пальцем
кончик носа и полюбопытствовал: - Ну, а если бы  я  по  рассеянности  или,
скажем, по злому умыслу все-таки нажал эту красную кнопку?
   Хельг усмехнулся.
   - А вы бы ее не нажали, в таких случаях она блокируется.
   - Зачем же тогда вся эта игра в разноцветные огоньки?
   -  Чтобы  какой-нибудь  рассеянный   пассажир   не   проявлял   зряшней
настойчивости,  не  насиловал  кнопку  и  не   пытался   взломать   дверь.
Космическая техника безопасности, по образному  выражению  профессионалов,
рассчитана на дурака.
   Соколов весело хмыкнул:
   - То есть на меня?
   - Ну, зачем так прямолинейно! Вы просто младенец, космический младенец.
А разве младенцев допустимо называть дураками?
   - Н-да. А не великоват я для младенца?
   - В самый раз, - успокоил Виктор и нажал кнопку.
   Овальная дверь растаяла. В этом не было  никакого  волшебства.  Соколов
успел заметить, что она спряталась в обойму подобно  диафрагме  объектива,
только движение это было очень быстро, почти неуловимо глазом.
   - Прошу, - галантно сказал Хельг. - Вам, как детективу,  полезно  знать
самые укромные корабельные уголки.
   Жилой  отсек  корабля  представлял  собой  цилиндр  овального  сечения,
сделанный из гибкого и прочнейшего  армированного  нейтрида.  В  стартовом
положении, на разгоне  и  торможении  эта  гигантская  труба  свертывалась
плотной спиралью вперемежку с  витками  оранжерейного  и  технологического
отсеков,  совершенно  идентичной  внешней  конструкции.  После  выхода  на
стабильный гиперсвет или в инерциальном  полете  корабль,  волею  экипажа,
вытягивался в длину в три раза. Плотная трехкомпонентная  спираль  отсеков
при этом распрямлялась  как  пружина,  а  сами  отсеки  словно  разбухали,
примерно вдвое увеличивая  свой  диаметр,  и  становились  пригодными  для
комфортабельного использования и эксплуатации.
   Шагая рядом  с  Хельгом  по  коридору  жилого  отсека,  Соколов  ощущал
странную ироничную раздвоенность своего "я". Ему  нет-нет  да  и  начинало
казаться, что рядом с Виктором шагает кто-то другой, его  двойник,  а  сам
он, истинный Соколов, сидит в зрительном зале  и  с  любопытством  смотрит
некий приключенческий фильм. Секундами это ощущение было таким острым, что
ему приходилось делать активное  волевое  усилие,  чтобы  убедить  себя  в
реальности происходящего. В этой иллюзорности сущего была отчасти виновата
обстановка: коридор имел овальное сечение  и  заметно  изгибался  выпуклой
дугой, поэтому где-то впереди светящийся потолок натекал на  пол.  Потолок
был именно  светящимся,  похожим  на  чисто  вымытое  прохладными  дождями
безоблачное синее-синее осеннее небо. Холодный его  свет  смягчался  двумя
окаймляющими оранжевыми полосами. Небо и солнце! Что может быть лучше?  По
всей длине коридора виднелись двери, врезанные  в  плоские  ниши.  Соколов
знал, что они вели в индивидуальные каюты, в спортзал, фильмотеку и  клуб.
Салатные стены матово отражали свет, и  эти  отражения,  оттенками  разной
насыщенности, образовывали приятные глазу абстрактные узоры  и  орнаменты.
Под ногами мягко шуршал  и  пружинил  ковер,  который  фактурой  и  цветом
напоминал весеннюю траву. Никаких украшений, никаких углов и выступов, все
так зализано и заглажено, что не за что ухватиться рукой.
   Соколову вдруг пришла в голову озорная  и  пугающая  мысль:  стоит  ему
сделать волевое усилие, сдвинуть брови, как все вокруг волшебно  изменится
- сломается овальный коридор, приобретая привычную,  прямоугольную  форму,
заострятся плавные обводы дверных  ниш,  ровный  небесно-золотистый  свет,
разлитый по потолку, сконцентрируется  в  отдельных  плафонах.  А  сам  он
мгновенно перенесется из дальнего космоса на  Землю,  из  ближайшей  двери
выйдет жена и укоризненно  спросит:  "Где  это  ты  пропадал  так  долго?"
Соколов улыбнулся этому необычному чувству,  и  все-таки  где-то  в  самой
глубине души,  вопреки  логике  и  разуму,  теплился  жутковатый  червячок
сомнения  -  вдруг  этот  сказочный  обтекаемый  мир  действительно  можно
разрушить одним движением бровей.
   - А вот и ваша каюта, - отвлек Соколова от размышлений голос Виктора. -
Заметались? Или уже тоска по родине?
   Эксперт засмеялся своим странным мыслям и вслух сказал:
   - Хуже. Тоска по чародейству.
   - Ну, это пустяки. Сезам, откройся! - торжественно  возгласил  Хельг  и
нажатием на кнопку-лампочку "уничтожил" дверь. - Прошу!
   Жилые каюты размещались в  пространственных  карманах  отсека,  которые
формировались лишь на марше при полной развертке корабля. При стартовой  и
финишной свертке эти карманы ликвидировались, поэтому Соколова  удивили  и
относительно большие размеры кают, и, главное, обилие расставленной в  ней
мебели. Вдоль одной стены тянулась широкая  низкая  тахта.  Слева  от  нее
стоял рабочий стол для чтения микрокниг и просмотра микрофильмов, а справа
-  некое  устройство,  похожее  сразу  и  на   универсальный   музыкальный
инструмент, симфонолу, и на пульт управления компьютером. Чуть подальше  -
шкафчик-тумбочка и дверь, ведущая  в  туалет,  посредине  комнаты  круглый
столик, а возле него стул и два мягких кресла. Стена напротив  тахты  была
совершенно  свободной.  Соколов  догадался,  что  это   гигантский   экран
корабельного стереовизора. Каюта  была  отлично  освещена  по  коридорному
типу:  небесно-синий  потолок  был  окаймлен  теплой  оранжевой   полосой.
Светло-салатные  стены  не  имели  никаких  орнаментов,  а   вот   зеленый
антисептический ковер-мусоросборщик был  украшен  россыпями  золотистых  и
белых цветочков.
   Пододвигая стул к пульту управления, Хельг поинтересовался:
   - Как интерьерчик?
   - Тесновато, - неопределенно ответил эксперт.
   И в самом деле, мебель так загромождала каюту, что передвигаться по ней
приходилось с определенной осторожностью.
   -  Тесновато,  -  согласился  Виктор,   делая   на   пульте   несколько
переключении. - Ничего, половину мебели мы сейчас изничтожим. Ал!
   Столик, кресла и шкафчик мгновенно  исчезли,  только  послышался  сухой
шорох да на ковре  произошло  какое-то  шевеление,  точно  пронесся  порыв
ветра.
   - Вот и волшебство, по которому вы тосковали. Садитесь.
   - Я тосковал по чародейству, -  с  подчеркнутой  серьезностью  поправил
Соколов и попробовал прочность тахты рукой. Хельг засмеялся.
   - Садитесь, Александр Сергеевич, не опасайтесь.
   Соколов критически оглядел каюту и посожалел:
   - А шкафчик-то вы зря изничтожили.
   - Это дело поправимое.
   Виктор поколдовал за пультом, миг - и шкаф-тумбочка  снова  оказался  у
стены.
   - Электрофы?
   - Они самые. Воплощение древней мечты о материализации духов.
   Электрофами называли очень интересные и очень  дорогие  в  производстве
синтетические материалы. Их фактура  могла  варьировать  в  очень  широких
пределах: электрофы могли становиться и мягкими, как  пуховая  подушка,  и
жесткими, как каменный  монолит.  Кроме  того,  под  действием  достаточно
сильного электрического поля и пропорционально ему  объем  электрофов  мог
уменьшаться в десятки и даже сотни раз, полностью  восстанавливаясь  после
снятия напряжения. Это был идеальный материал для изготовления  предметов,
которые надо было хранить в компактном, сильно  уменьшенном  виде.  Но  не
слишком ли он дорог для мебельного моделирования?
   - Ну, как шкафчик, смотрится? В принципе, можно изменить его размеры  и
форму. Это касается и кресел, и всего остального.
   - Пусть стоит как есть. Мебельным чародейством я сыт.
   - В таком случае обратимся к  стенам.  Так  сказать,  от  содержания  к
форме. Не кажется ли вам, что окраска несколько суховата?
   Соколов еще  раз  оглядел  каюту.  Да,  стены  были  суховаты.  Никаких
украшений, орнаментов, рисунков; теплые и нежные стены как таковые. Да что
украшения, даже окна, иллюминатора в каюте не было.  И  хотя  о  казематах
Соколову приходилось только читать, именно это слово само собой пришло ему
на ум - красивый, благоустроенный каземат.
   - Да-да, - угадывая его мысли,  проговорил  Хельг,  -  проведя  в  этой
камере месяца два-три, вы будете кричать: "На волю! В пампасы!" - и биться
головой об эти Милые стенки. Кстати, они прекрасно амортизируют,  так  что
это занятие почти безопасно. -  Он  принял  заговорщицкий  вид.  -  Хотите
побывать на берегу моря?
   Вопрос был чисто риторический, Виктор  и  не  стал  дожидаться  ответа.
Несколько переключении на пульте, свет в  каюте  на  мгновение  померк,  и
Соколов перенесся на берег моря, к самой кромке мелкого золотистого  песка
- экран  стереовизора  сработал  безупречно.  Маленькие  волны  с  шорохом
подкатывались к самым его ногам, так что хотелось  задрать  их  на  тахту,
золотистый песок темнел, покрываясь лопающимися  пузырьками  пены,  быстро
процеживал воду и приобретал прежний веселый цвет.  Уходя  вдаль,  морская
гладь сначала темнела, приобретая почти фиолетовый  цвет,  а  потом  опять
светлела, туманилась и незаметно сливалась с небесной  голубизной.  Легкий
ветер шевелил волосы Соколова, наполняя каюту  острой  влажной  свежестью.
Совсем близко взмахнула крылом чайка, так что Соколов отшатнулся. На  него
равнодушно  взглянул  круглый  розовый  глаз.  "Эг!  Эг!"   -   послышался
удаляющийся картавый  крик.  Иллюзия  морского  побережья  была  настолько
полной, что Соколову время от времени приходилось делать усилие, заставляя
себя вспомнить, что он находится вовсе не  на  лоне  природы,  а  в  каюте
гиперсветового корабля.
   - Ожившая голография, - пробормотал он.
   - Не только ожившая,  -  наставительно  поправил  Хельг,  -  но  еще  и
озвученная, и ароматизированная. В общем, композоника.
   Да,  это  была  композоника,  художественное   полотно   синтетического
искусства - единство света, объема, движения, звуков и запахов,  созданное
объединенными усилиями искусства, науки и инженерии.
   Композоника родилась в космосе как прикладное искусство.  Она  родилась
вместе с кораблями-рейдерами, которые уходили на  многие  месяцы  и  годы.
Даже солнца не было там, где пролегали их маршруты, - только  слабый  свет
звезд сопровождал их в дороге. От холода и вакуума  безжизненного  космоса
экипаж защищали лишь стены да обшивка корабельного корпуса.  И  эти  стены
маячили перед глазами людей ежедневно и ежечасно - недели,  месяцы,  годы.
Сочетание постоянства интерьера,  пусть  даже  красочного,  и  скрытых  за
стенами помещений опасностей рождало у людей стойкое нервное напряжение. А
напряжение  приводило  к  странным  и  тревожным  сдвигам  в  психике.  Из
надежного,  по-своему  родного  дома  корабль  незаметно   превращался   в
ненавистную тюрьму, из которой хотелось выбраться любой  ценой.  Все,  что
ежедневно попадалось на  глаза,  -  мебель,  приборы,  оборудование,  даже
украшения, - начинало вызывать нарастающее раздражение, злость и, наконец,
истерию, которая в тяжелых случаях заканчивалась настоящими психозами.
   Соколова отвлекли от раздумий слова Виктора.
   - Я вижу, уважаемый эксперт, морские пейзажи вызывают у вас меланхолию.
   -  Верно.  Хочется  поплавать,  может  быть,  даже  утонуть.   А   ведь
невозможно!
   - Хотите, я вас утоплю? Только не в воде, а в свете?
   - Валяйте! - махнул рукой Соколов.
   Миг -  и  море  исчезло,  точно  это  была  паутина,  которую  смахнули
небрежным  движением  руки.  Каюта  превратилась  в  радужный,  мерцающий,
колыхающийся мир. Это был  трепетный  свет,  только  что  пробудившийся  к
жизни. Он струился сверху, с потолка, скользил по стенам и угасал на полу,
его  холодные  голубоватые   тона   постепенно   теплели   и   рассыпались
золотистыми, огненными и рубиновыми искрами.
   - А можно и так.
   Каюта  стала  обычной,  только  стены  ее  теперь  украшал   затейливый
абстрактный орнамент.
   - Или так.
   Абстрактный рисунок превратился в завесы  мелких  листьев  с  гроздьями
снежно-белых цветов.
   - В общем, не каюта, а кунсткамера, - глубокомысленно заметил  Соколов,
несколько утомленный  этими  демонстрациями,  и,  помолчав,  уже  серьезно
спросил: - Как вы думаете, Виктор,  почему  композоника  не  прижилась  на
Земле?
   Хельг удивленно взглянул на эксперта.
   - Как это не прижилась? Разве вам не приходилось бывать на подземных  и
подводных станциях?
   - Ну, эти станции - тот же космос, только не в фас, а в профиль! Я имею
в виду обычный земной быт.
   - А  на  черта  нужна  какая-то  композоника,  когда  вокруг  настоящая
природа?
   Хельг смотрел на Соколова недоуменно и, пожалуй, несколько  насмешливо.
Какое-то сложное чувство помешало  эксперту  продолжать  разговор.  Не  то
чтобы Хельг не был способен анализировать затронутую проблему, нет. Просто
он не  хотел  ее  анализировать!  Она  лежала  вне  круга  его  интересов,
положение вещей казалось ему естественным, размышления о бытовых проблемах
композоники представлялись ему зряшной потерей  времени.  Попутно  Соколов
сообразил, почему несмотря на блестящие психофизические данные Виктор  так
и не смог ни разу набрать в Совете  космонавтики  нужного  числа  голосов,
чтобы стать самостоятельным командиром. Разные  люди  созревают  в  разное
время. Виктор, типичный акселерат, не  созрел  еще  социально.  Прекрасный
пилот  и  специалист-гиперсветовик  высокого  класса,  он  был  еще  сущим
подростком в широком плане разнородных проблем общечеловеческой культуры.
   То, что Виктору представлялось очевидным, на самом деле обстояло  много
сложнее. Энтузиасты композоники одно время настойчиво пытались внедрить ее
в  земной  быт.  Были  построены  экспериментальные  дома  и  целые  жилые
комплексы с композонным оформлением. Многое в этих домах было  сделано  на
космический лад и даже еще более модерно: тающие двери и окна,  управление
которыми могло осуществляться и