совести можно лишь по течению - от высокого
уровня сознания к более низкому. Эти тонкости  физической  структуры  Мусе
были неведомы, он лежал - так ему казалось - на зыбкой волне, и мысль  его
колебалась от "я отвечаю за все" к  стандартному  "да  провалитесь  вы,  и
пусть мне будет хорошо".
     Оттолкнувшись, Муса  выпал  в  трехмерное  пространство,  пронизанное
четвертым измерением - временем. В пространстве Муса ошибся ненамного,  во
времени - чуть  больше,  но  по  всем  четырем  координатам  относительная
погрешность  не  превысила  трех-четырех  процентов,   вполне   допустимая
погрешность для непросчитанного, проведенного интуитивно, эксперимента...
     Было жарко - гораздо жарче, чем ожидал Муса. Судя по  растрескавшейся
почве, с неба не капало по меньшей мере полгода. Именно здесь,  сейчас,  а
не в двадцатом веке, живут настоящие евреи. Именно им и сейчас он объяснит
суть предназначения человека. Так примерно думал Муса - он был уверен, что
попал в Иудею времен Второго храма.
     Какой-то город (неужели Иерусалим?) был виден в северной  стороне,  и
Муса побрел к людям, не очень понимая, как среди Иудейских  гор  оказалась
похожая на Араву пустыня.
     Пройдя, по его оценке, километра полтора, он приблизился к  городским
постройкам -  ближе  всего  к  нему  оказалась  длинная  и  высокая  стена
какого-то сооружения, в стене была открыта дверь, куда Муса и вошел просто
для того, чтобы хоть немного побыть в тени. В ту же секунду ему захотелось
выскочить обратно: лучше погибнуть от жары, чем от вони, мух и  заунывного
пения. Однако человек,  который  выводил  невыносимо  нудные  рулады,  уже
увидел пришельца, Муса замешкался (по правде говоря, он испугался,  потому
что в руке у мужчины был большой острый  нож)  и,  не  сумев  совладать  с
мгновенным столбняком, оказался вовлеченным в события, к которым вовсе  не
считал себя подготовленным.
     - О боги! - сказал мужчина. - Вы не позволили мне это!
     Мужчина говорил по-арабски, и Муса ответил ему на том же языке:
     - Я пришел с миром. Мне нужен кров. Я голоден.
     Мужчина, казалось, не слышал. Он повторял свое "вы не позволили мне",
и Муса сделал несколько шагов вперед.  Он  находился  в  открытом  дворике
сооружения,  скорее  всего,  предназначенного  для  отправления  какого-то
религиозного культа. Посреди дворика стояли два заляпанных кровью и грязью
идола, а перед мужчиной лежало мертвое тело мальчика лет пятнадцати. И еще
- навоз, трупный запах и мухи.
     Странные вещи делает с человеком страх, особенно  если  это  ощущение
непривычно. Муса не привык к страху. Он не знал, что страх может заставить
бежать сломя голову, даже если  опасность  не  очень-то  велика.  И  может
заставить идти навстречу явной гибели, потому  что,  достигнув  какого-то,
трудно установимого, предела, страх лишает человека способности  правильно
оценивать ситуацию. Муса просто не мог заставить себя повернуться спиной к
человеку с ножом. Оставалось одно - идти вперед, что он и сделал.
     Мужчина уронил нож, упал на колени и завопил:
     - Боги не приняли жертву! Боги вернули мне сына!
     Может, так оно и было?
     Некий  житель  Мекки  Абд  аль-Муталлиб  приносил  богам   в   жертву
собственного младшего сына Абдаллаха, поскольку в  свое  время  дал  обет:
если родятся десять сыновей, одного обязательно пожертвую. Почему бы и нет
- я породил, я и убью. Сыновья не возражали, даже сам приговоренный:  воля
отца - закон. И повел Абд аль-Муталлиб  сына  своего  Абдаллаха  к  идолам
Исафа и Найлы, на задний двор храма Каабы. И принес богам жертву,  страдая
всей душой. Но боги решили, что негоже лишать человека сына. Как иначе мог
Абд аль-Муталлиб объяснить то, что произошло? Кровь еще капала  с  кончика
ножа,  когда  открылась  дверь  в  задней  стене  и  явился  юноша,  почти
обнаженный, похожий на Абдаллаха взглядом и  осанкой.  И  сказал  посланец
богов:
     - Я пришел с миром!
     Слова эти пролились бальзамом  на  истерзанное  сердце  отца,  и  Абд
аль-Муталлиб, не сходя с места, дал новый обет: принять посланца богов как
собственного сына Абдаллаха, ибо означает это имя - "раб божий".  А  богам
принести иную жертву. И чтобы не впасть в гордыню, Абд аль-Муталлиб решил:
пусть назовет жертву прорицательница из Хиджаза, что в Ясрибе.
     И было так. Десять верблюдов, - сказала  прорицательница,  -  а  если
окажется мало, то еще и еще десять. Пока боги не скажут: довольно.
     Муса, обросший уже  бородой,  вынужденный  следить  за  каждым  своим
словом и жестом, проклинал  себя  за  непродуманность  действий  (поддался
эмоциям, не посоветовался ни с И.Д.К., ни  с  Йосефом),  но  понимал,  что
сделать ничего нельзя, он и не хотел уходить сейчас, и нужно было жить  по
законам курайшитов, а какие там законы в шестом веке, да еще в  Аравийской
пустыне, в Мекке, вовсе еще не священной? Мусе  казалось,  что  иссушающая
жара выпарила из него все способности, он не мог, хотя и мучительно  желал
этого, вернуться в серую синеву Саграбала, и даже родная Газа,  казавшаяся
сейчас красивейшим местом во всех временах, была недоступна - как ни молил
Аллаха Муса, как ни напрягал все уровни разума, подвластные его  сознанию,
сделать он ничего не мог. Он пришел сюда. Он остался здесь. Он  ошибся.  И
нет пути назад. Нет пути.
     Он был виноват перед Йосефом - почему-то  именно  эта  вина  казалась
Мусе самой значительной.
     Братья приняли рассказ отца на веру, и могло ли быть  иначе?  Фатима,
жена  Абд  аль-Муталлиба,  лишь  на  третий  день  преодолела   внутреннюю
неприязнь к посланцу богов и поцеловала Мусу в лоб, отчего  ему  почему-то
захотелось плакать.
     А потом привели в жертвенный загон храма Каабы  десять  верблюдов,  и
гадатель Хубал метал стрелы, и жребий пал на Мусу, и он понял, в  чем  был
смысл жертвы, принесенной им во славу Аллаха, и закрыл глаза, чтобы ничего
больше не видеть, но Абд аль-Муталлиб велел привести еще десять верблюдов,
и снова стрелы указали на Мусу, а потом еще и еще... Он едва  держался  на
ногах, тем более, что наступил полдень, и в загоне было невыносимо душно и
зловонно. Сто верблюдов  терлись  друг  о  друга  боками,  когда  гадатель
провозгласил "боги говорят: хватит!"
     На пире Муса сидел по правую руку от отца своего,  а  братья  хлопали
его по плечу и славили,  хотя  новоявленный  Абдаллах  и  не  верил  в  их
искренность.


                                  * * *

     Первым  ощущением  И.Д.К.  было  ощущение  распада  сознания.  И.Д.К.
показалось, что мозг его распался на отдельные молекулы, которые в  то  же
мгновение были разнесены на  расстояние  многих  тысяч  парсеков  друг  от
друга. Он видел, чувствовал, слышал, обонял, но главное - понимал все, что
обонял, слышал и видел.  Понимание  всего  лишь  стало  одним  из  каналов
восприятия - наравне со зрением.
     Первое,  что  понял  И.Д.К.,  была  структура  гравитационного   поля
Галактики. Звездная система, состоявшая из ста семидесяти семи  миллиардов
трехсот шестнадцати миллионов звезд, обладала стабильным полем  тяготения,
но в тридцати двух местах поле это казалось будто  пробитым  -  на  ровном
золотистом  фоне  лежали  темные  капли.  Мгновенное  удивление  сменилось
мгновенным же пониманием - эти капли в обычном  пространстве-времени  были
ничем иным, как массивными двойными системами, содержавшими  черные  дыры.
Именно  здесь,  в  эргосфере  черной  дыры,  вращаясь  вместе  с  падавшим
веществом,   возникали   кванты   измерений-сфирот,   не   совпадавших   с
традиционными пространством и временем.
     Первым  желанием  И.Д.К.  стало  желание  найти  свою  планету  среди
миллиардов, населяющих Галактику. Ответ  он  нашел  сразу  -  Саграбала  в
Галактике не было. Не было его и в Местной системе галактик, а равно  и  в
ближайших скоплениях, на которые И.Д.К. бросил взгляд, сразу и  однозначно
поняв, что искать Саграбал в четырехмерной Вселенной не имеет смысла.
     Вслед за этим (вообще говоря - одновременно, но И.Д.К. подсознательно
раскладывал собственное понимание на временные  интервалы)  И.Д.К.  понял,
что на Саграбал, где и когда бы он ни находился, привела их  необходимость
создания Миньяна - не в том, конечно, достаточно примитивном  определении,
которое дает ортодоксальный иудаизм, но в его истинном смысле,  каковой  и
открылся И.Д.К. одновременно с иным  знанием  -  знанием  того,  что  Муса
Шарафи может этот миньян разрушить, пусть из побуждений,  благоразумных  с
его точки зрения и даже благородных.
     Для не знающего сути разумность субъективна, а истины  нет  вообще  -
есть лишь представление.
     Он вынырнул из коричневого пятна.


                                  * * *

     - Если, - сказал Йосеф, - поступком Мусы руководил Творец,  то  целью
его было спасти избранный народ. Распространить Код.
     - Благодарю тебя за это "если", - кивнул И.Д.К. -  Не  хочешь  ли  ты
сказать, что, если поступком Мусы руководил Творец, то мы не должны ничего
делать, что исправить и вернуть?
     Йосеф долго молчал, глядя на коричневое пятно, висевшее  в  недвижном
воздухе над строящимся городом -  пятно  слабо  шевелилось,  будто  спящая
амеба, и временами то  ли  сжималось  едва  ли  не  вдвое,  то  ли  просто
удалялось к облакам и возвращалось обратно.
     - Уверен ли ты, - сказал, наконец, Йосеф, -  что  сумеешь  определить
положение Мусы в том прошлом, каким оно открылось именно его восприятию?
     - Думаю, что смогу.
     И.Д.К. мысленной командой направил свое тело вверх, Йосеф  последовал
за ним без лишних вопросов, а почему вдруг рядом оказался  еще  и  Ричард,
выяснилось лишь впоследствии, когда они вернулись, и  Ричард  рассказал  о
том, что следил за происходившим с момента исчезновения Мусы.


                                  * * *

     Они стояли на вершине  высокой  горы.  Склон  был  крут,  собственно,
скорее даже отвесен, а с одной из сторон  срезан  будто  острым  ножом,  и
поверхность камня (если это был камень, а не иной материал, которому,  как
и горе, еще не  придумали  названия)  зеркально  отражала  подступавшие  к
склону долины. И.Д.К.  стоял,  придавленный  собственными  плечами,  будто
коромыслами весов, на которых  покоились  в  неустойчивом  равновесии  две
огромные, в несколько пудов, гири.
     Зрение было скорее ассоциативным, чем физическим, ибо видел И.Д.К. не
страну, окружавшую гору, но время, скользившее вниз, склон  лет,  веков  и
тысячелетий.
     Мир, в котором они находились, существовал не "где", но лишь  "когда"
и охватывал это трехмерное "когда" с точки начала времен, уходя в  будущее
до другой, столь же бесконечно  далекой  точки,  когда  время  закончится,
исчерпав себя.
     - Гора времени, - определил Йосеф.
     -  На  все  три  стороны?  -  усомнился   Ричард,   но   И.Д.К.   уже
сориентировался.
     -  Йосеф  прав,  -  сказал  он,  -  мир  трехмерного   времени,   где
пространство является лишь четвертым измерением, ощущаемым как процесс,  и
не более того. Так должно быть, к примеру, в эргосферах черных дыр.
     - Ты полагаешь, что мы оказались...
     - Порассуждаете потом, - сказал Йосеф. - Мир растекается, ищите Мусу,
иначе зачем мы здесь?
     Мир действительно растекался - во всяком  случае,  такое  впечатление
возникало, если смотреть на горизонт, который в этом  мире  представал  не
привычной окружностью, окаймляющей  видимую  землю,  но  двумя  точками  -
впереди и сзади, - испускавшими и вбиравшими в  себя  все  времена  от  их
бесконечно далекого начала до не менее  бесконечного  в  отдалении  конца.
Время вываливалось из точки и впадало в нее же, отстоявшую от  самой  себя
на расстояние поворота головы.  Расстояние  измерялось  годами,  и  И.Д.К.
отмерил на глазок несколько столетий - примерно, конечно, он не видел пока
ориентиров  и  мог  ошибиться.  На  пределе  зрения   проявились   картины
средневековой Европы - возможно, это был Париж, возможно, иная европейская
столица: город был большим, только это  и  мог  сказать  И.Д.К.,  описывая
увиденное. В глазах зарябило от напряжения, И.Д.К. прикрыл  веки  и  тогда
понял, что видел вовсе не земной город - да, время, но не место...
     И.Д.К. бросил взгляд вокруг, стараясь сориентироваться  более  точно.
Если он видел перед собой  временной  срез  всей  Вселенной,  найти  здесь
Землю, и уж тем более - Мусу, было задачей поистине безнадежной.
     И.Д.К. пронесся  по  двадцатому  веку  будто  комета  Галлея,  единым
взглядом охватив события  не  только  земной  истории,  но  и  всего,  что
происходило на этом срезе трехмерного времени во всей Вселенной.
     Не  обратив  внимания  на  десятки  взрывов  в  галактических  ядрах,
осветивших всепроникающими  квантами  времени  события,  происходившие  на
Земле, И.Д.К. опустился по горному склону и, будто сквозь  гряду  облаков,
проник к век девятнадцатый - Мусы здесь не было, путь лежал  глубже,  а  в
семнадцатом веке Мусы и быть не могло, И.Д.К.  не  сразу  понял  -  почему
именно. Он успел пронестись, будто на санках по снежной целине, сквозь три
века, и лишь тогда до него дошла простая, по сути, аксиома:  в  трехмерном
времени   существуют   свои   запреты,   и   путешественник    не    волен
останавливаться, когда пожелает.
     Вязкая  точка  горизонта  даже  не  приблизилась,  а   вершина   горы
отдалилась чуть ли не в бесконечность, и И.Д.К.  с  ужасом  подумал,  что,
когда нужно будет возвращаться, он может и не найти того  времени,  откуда
стартовал.
     Ужас, впрочем, был мгновенным, И.Д.К.  отделился  от  него,  и  перед
глазами возникло лицо Мусы.
     Седьмой век. Где?
     И.Д.К. упал в чьи-то объятия, ослепительный дневной свет заставил его
зажмуриться, и голос Йосефа сказал:
     - Хорошо, что ты сумел затормозить. У Ричарда это не получилось, и он
провалился во времена фараонов. Подождем?
     Открыв глаза, И.Д.К. обнаружил, что стоит, погрузившись по  щиколотку
в горячий песок пустыни. Солнце было привычным, а фигура  Ильи  Давидовича
Кремера вполне материальной. Мессия был обнажен по пояс  и  бос,  но  кипа
плотно сидела на  макушке,  а  черные  брюки,  хотя  и  выглядели  нелепо,
окаймленные золотом песка, представлялись непременным атрибутом  странника
во времени. Голосом Йосефа Дари Мессия повторил:
     - Подождем?
     Ждать им пришлось недолго.


                                  * * *

     Истинная  история  происхождения  Ислама   была   предметом   научных
дискуссий на Израиле-3 лет сто назад, а сейчас каноны  определились  и  не
вызывают сомнений. Но, канонизировав известное, современная  историография
не нашла ни  единой  возможности  связать  явление  Мусы  Шарафи  в  Мекке
середины VII века  христианского  летоисчисления  с  историей  Исхода.  По
мнению Ицхака  Садэ  (Институт  религий,  Израиль-2),  история  курайшитов
принципиально независима, поскольку в те времена Код не мог быть  прочитан
даже на мутационном уровне. Во временные пластовые сдвиги Садэ  не  верит,
поскольку,    видите    ли,    современная    физика    не     дает     им
адэкватно-непротиворечивого описания.
     Можно подумать, что процесс Творения современная физика описывает  на
удовлетворительном уровне.
     Код предстояло распространить среди всех людей на планете,  и  кто  ж
это мог сделать, кроме евреев, чьи гены изначально  содержали  необходимую
генетическую информацию? Евреи, потомки которых  -  из  колена  Исмаила  -
стали прародителями арабской нации. Ислам рассеял Код по планете не  хуже,
чем иудаизм. Есть еще и христианство, но о нем - потом.
     Пребывание  Мусы  Шарафи  в  реальном  прошлом  документировано  (см.
подборку  материалов  в  хранилище  Института  физических   измерений   на
Израиле-7), неясны были лишь  интерпретации.  Надеюсь,  что  читатель,  не
скованный догмами  ортодоксальной  историографии,  догадался  о  том,  что
произошло четырнадцать лет спустя после явления Мусы Шарафи в храм  Каабы,
в августе 670 года, когда Муса-Абдаллах, сын Абд аль-Муталлиба, муж Амины,
возвращался в Мекку из поездки в город Дамаск.
     И.Д.К. с Йосефом выловили караван в пустыне, а  Ричард,  находясь  на
грани измерений и готовый поспешить на помощь, фиксировал подробности этой
первой операции, связанной с проникновением в реальное физическое время.


                                  * * *

     И явились они пред взором Абдаллаха, и тот простерся ниц, не  зная  -
радоваться спасению или печалиться расставанию.
     - Я хочу увидеть своего сына, -  закричал  он.  -  Моя  Амина  должна
родить со дня на день!
     - Почему ты думаешь, что у тебя родится сын? - спросил Йосеф.
     -  Я  люблю  Амину,  -  помолчав,  ответил  по-арабски  Муса  Шарафи,
Абдаллах, сын Абд Аль-Муталлиба, - я люблю ее как цветок в пустыне  ранней
весной, а любовь всегда рождает мальчиков. Мы хотели сына, как могло  быть
иначе?
     - Как... как ты собираешься назвать сына? - спросил Йосеф и  замер  в
ожидании ответа.
     - Мухаммад, - сказал Абдаллах. - Я хотел сам воспитать его.  Я  хотел
внушить ему, что Бог един. Я хотел, чтобы курайшиты поняли, в  чем  истина
мира, чтобы они перестали поклоняться идолам, как сделали это вы, евреи. И
разве не того же требует Код? А ты... вы...
     Абдаллах сжал кулаки и встал, но злость, вспыхнувшая  в  его  глазах,
сменилась мгновенной тоской - он вспомнил любимую свою  Амину,  оставшуюся
вдовой, и отца своего с матерью, и братьев с сестрами,  и  Мекку  вспомнил
он, город юности с шумным базаром и храмом  Каабы,  и  перевел  взгляд  на
пологий  холм,  неподалеку  от  главного  лагеря,  на  серо-голубое   небо
Саграбала, на лица людей, которых он любил уже многие века, но когда-то  и
ненавидел тоже, и хотел погубить, и ощущение это на  мгновение  вернулось,
взорвалось яростью и рассеялось в  воздухе,  как  рассеивается  до  полной
неразличимости даже непредставимая мощь ядерной ударной волны.
     Он хотел домой.
     - Что ж, - сказал Йосеф, обращаясь скорее к самому себе, чем к  Мусе,
- ты передал своему сыну по наследству то, что  мог.  Он  привел  людей  к
единому Богу. Аллах - имя ему.
     - Аллах, - повторил Муса, прозревая.


                                  * * *

     - Этот испанец, - сказала Людмила, - объявился  на  Саграбале  в  тот
самый момент, когда ты, дорогой Илюша, начал свой поиск в красном пятне.
     И.Д.К. поднял голову - пятно, дверь  в  провал  времени,  висело  под
облаками и едва заметно колыхалось.
     - Удалось ли установить какую-нибудь закономерность? - спросил он.  -
Эти воскресшие - они из разных эпох или из одной?
     - Из разных, - сказала  Людмила.  -  И  у  меня  вовсе  не  создалось
впечатления, что первыми воскресают праведники.
     - Вот теперь, - подал голос  Йосеф,  -  можно  начать  восстановление
Третьего храма.
     - Мы, - ответил И.Д.К., - начали строить Третий храм  в  тот  момент,
когда воскрес Лопец.
     Йосеф посмотрел И.Д.К. в глаза.
     - Послушай, - продолжал И.Д.К., - в нашей  десятке  ты  единственный,
кто был близок к Творцу всю жизнь. В плоть и  кровь  твою  вошла  привычка
говорить с Ним в  определенное  время,  совершать  определенные  действия,
выполнять заповеди, начертанные Им.
     - Я понял  тебя,  -  подумал  Йосеф.  -  Я  не  произнес  ни  единого
благословения после того, как оказался здесь, на Саграбале. Я ни  разу  не
подумал о том, что здесь нужно построить синагогу. Я ни  разу  не  пожелал
наложить тфилин и не пожалел о  том,  что  у  меня  нет  моего  привычного
талита. Все так.
     Он помедлил, обратившись за  поддержкой  не  к  И.Д.К.,  но  к  Мусе,
который сидел на пороге своей лачуги и глядел в серое небо  с  равнодушием
отшельника, давно утратившего связи с жизнью. Мысль Мусы уловили все:
     - Ты говорил с Ним, Йосеф. И я говорил с Ним. Потому ты и не  молился
Ему, уйдя с Земли. И я тоже ни разу не совершил намаза. Вместо  этого  мне
захотелось...
     Он перешел от