ель  с  двадцати  шагов.  Только  в  десятку.  В
маленький кружочек, который он сам рисовал на стене.
     Он  говорил  "откройся",  и  дверца   старого   автомобиля   послушно
распахивалась, а потом он говорил "закройся",  и  дверца  захлопывалась  с
легким щелчком. Сначала он командовал вслух, но скоро понял, что мысленные
команды выполняются столь же быстро. Дня через два после  того,  как  Муса
обнаружил в себе способность, данную  Аллахом,  он  сумел  проверить  свое
умение на людях.
     Это получилось неожиданно, но, в отличие от того, первого раза,  Муса
прекрасно понимал, что делает и что намерен получить в результате.
     На кладбище автомобилей пришли два человека, с которыми Муса вовсе не
хотел встречаться. Один  был  полицейским,  из  тех  выродков,  кто  после
подписания Норвежских соглашений пошел в услужение к Арафату и  готов  был
лизать пятки евреям, лишь бы иметь кусок хлеба. А второй оказался Кемалем,
и то обстоятельство, что родной брат, разыскивая его, Мусу, бродит по Газе
и окрестностям в сопровождении полицейского, не то,  чтобы  возмутило,  но
просто оказалось выше понимания.
     Муса стоял на пороге своего жилища, и в следующее  мгновение  Кемаль,
повернувшись, должен был увидеть брата.
     - Эй! - сказал Муса. - Эй, Кемаль, подонок, слуга ублюдков! Я не хочу
тебя видеть, уходи!
     Прежде чем что-то изменилось, Муса уже знал результат.  Секунда  -  и
брат исчез, у Мусы перед глазами вспыхнули  оранжевые  звездочки  и  сразу
погасли, а рукам стало тяжело, будто он лично перенес тело брата  домой  и
уложил на ковер в большой комнате. Там Кемаль и лежал теперь - может быть,
мертвый.
     А полицейский в недоумении  посмотрел  туда,  где  только  что  стоял
Кемаль, до него доходило медленно, он так  ничего  и  не  понял  до  самой
смерти. Впрочем, не так уж много времени было отпущено ему на  размышления
- секунд пять, пока Муса, морщась, разминал пальцы.
     - Эй, ты! - сказал Муса громко, воображая, что голосом помогает своей
силе. - Эй ты, ублюдок! Сдохни!
     Что полицейский и сделал.
     Муса подошел к телу, постоял, убедился, что полицейский не дышит,  и,
потеряв интерес к происходившему, вернулся в свой домик.
     Через полчаса, вскипятив чайник на электрической плитке и  выпив  три
стакана чая, Муса решил, что достаточно  восстановил  силы,  и,  выйдя  на
порог, мысленным приказом отправил  тело  полицейского  туда,  где  ему  и
надлежало находиться - к порогу Управления полиции. Пусть разбираются.
     Аллах поставил перед своим воином задачу. Среди всех мусульман  Аллах
выбрал именно его, Мусу, - разве обретенная сила, которой нет больше ни  у
кого на этой земле, не доказывает это совершенно ясно и недвусмысленно?
     Сейчас у Аллаха один враг - еврей, возомнивший себя Мессией.


                                  * * *

     К этому, главному в его жизни, акту террора Муса готовился  тщательно
и не торопясь. Он знал, что полицейского, убитого им, похоронили,  объявив
причиной смерти сердечный приступ, а брат Кемаль немного тронулся умом  и,
при упоминании кем- нибудь имени Мусы, начинал дрожать и лепетать молитвы.
Мусу это не интересовало.  Зато  он  очень  внимательно  следил  за  всеми
перемещениями, речами и поступками Мессии. Муса не  читал  газет,  но  ему
удалось, воспользовавшись силой, данной ему Аллахом, взять из дома  самого
начальника  Управления  полиции  новый  телевизор  "Тошиба",   и   теперь,
переключая каналы, он находился в курсе событий, происходивших у евреев  и
прочих неверных.
     С некоторых пор он называл неверными всех арабов, воспринявших Код.
     В тот день, когда Мессия неожиданно решил обратиться к людям с новыми
откровениями, Муса тренировался, передвигая автомобили подальше от  своего
жилища и сооружая из  мертвых  машин  подобие  крепостной  стены.  Занятие
увлекло Мусу, он совершенно не думал о том, как это выглядит со стороны  -
автомобили исчезали в одном  месте,  появлялись  в  другом,  подпрыгивали,
громоздясь друг на друга, с грохотом падали,  если  нарушалось  равновесие
карточного домика, пыль заволокла окрестности, будто начался хамсин.
     По чистой случайности Муса вернулся перекусить и  отдохнуть  как  раз
тогда,  когда  диктор  студии  в  Кфар-Хабаде   объявлял   о   предстоящем
выступлении Мессии.
     На экране возник Мессия, произнес "Говорю я вам от имени Господа",  и
Муса понял, что ждать не имеет смысла. Может получиться, а может - нет, но
попробовать нужно сейчас. От  имени  Господа  он  говорит,  этот  ублюдок!
Впрочем, каков у него Бог, таков он и сам.
     Муса сжал ладонями виски,  дождался  появления  оранжевых  звездочек,
остриями впившихся в подушечки пальцев,  и  приказал  еврею,  вещавшему  с
умным видом слова, противные воле Аллаха:
     - А ну-ка, приди ко мне, и посмотрим, чего ты стоишь.
     Лицо Мессии исчезло с экрана.
     -  Ха!  -  сказал  Муса  удивленно.  Он  подумал  сначала,  что  речь
закончилась, и он опоздал.
     Услышав шорох за спиной, Муса обернулся. Элиягу  Кремер,  самозванец,
сидел, прислонившись к стене, закрыв глаза и закусив губу.
     - Аллах велик! - пробормотал Муса,  протянул  руку,  чтобы  взять  со
стола нож, и, поняв бессмысленность этого жеста, сложил обе руки на груди.
     Мессия  закряхтел  и,  с  трудом  открыв   глаза,   начал   почему-то
внимательно разглядывать свои руки. Потом провел ими  по  лицу,  бороде  и
сказал:
     - Зеркало.
     Нервы у Мусы были,  конечно,  не  железными,  но  ситуация  оказалась
настолько глупой, что ему ничего не оставалось как захохотать. Смешно ему,
впрочем, не было, скорее страшно. Однако и на вопрос, откуда взялся страх,
он не смог бы ответить.
     - Не бил я тебя по морде,  -  сказал  Муса,  отдышавшись.  И  добавил
многозначительно: - Пока не бил.
     - Зеркало, - повторил Мессия, и взгляд его не  умолял,  не  просил  -
приказывал. Муса отступил, не теряя Мессию из виду, нашарил рукой зеркало,
лежавшее на умывальнике, и бросил еврею. Поймает  -  молодец.  Разобьет  -
получит по морде, и тогда ему уж точно понадобится зеркало, которого он не
получит.
     Поймал. Долго рассматривал свое лицо. Хмурился. Думал о  чем-  то,  и
Муса вдруг понял, что не слышит ни единой мысли. Ни единой. За полгода  он
так свыкся с новой своей способностью, что неожиданную тишину сначала и не
осознал толком. Мессия был закрыт. Плохо. Муса твердо рассчитывал получить
от него нужные сведения, просто прочитав  мысли,  а  так  -  действительно
придется бить.
     - Что? - сказал Муса. - Прыщ вырос?
     - Это не я, - Мессия посмотрел Мусе в глаза. -  Бог  все  же  наказал
меня. Это не я. Это лицо Элиягу Кремера, Мессии.
     - Не поможет, - заявил Муса. - Будешь  разыгрывать  из  себя  идиота,
крепко получишь. Ты понял вообще, что мне от тебя надо?
     - От кого? За кого ты меня принимаешь? И кто ты? Где?
     Муса сплюнул. Собственно, выбора у него не осталось. Еврей изображалл
из себя дурака. Тем хуже для него. Муса легонько ткнул Мессию в  живот,  а
когда тот засипел, связал ему за спиной руки. Подумал немного и ноги  тоже
стянул выше щиколоток. Так спокойнее.
     - Ну вот что, - неожиданно ясным голосом сказал Мессия.  -  Ничего  у
нас не получится, пока не ответишь на  вопросы,  которые  я  задал.  Потом
будем говорить дальше.
     Поиграем в эту игру, -  решил  Муса.  Несколько  лишних  минут  -  не
проблема.  Посмотрим,  чего,  собственно,  хочет   добиться   еврей.   Или
воображает, что, строя из себя придурка, сохранит жизнь?
     - Мое имя Муса Шарафи, - медленно заговорил он, чтобы лучше дошло.  -
Свое имя ты назвал сам  -  Элиягу  Кремер,  прозванный  Мессией.  Я,  Муса
Шарафи, похитил тебя, Элиягу  Кремера,  из  телестудии,  когда  ты  болтал
ерунду. Сейчас ты у меня, где именно  -  тебя  не  касается,  перебьешься.
Будешь делать то, что говорю, - проживешь дольше. Не знаю насколько, но  -
дольше. Будешь продолжать в том  же  духе  -  отрежу  пальцы,  потом  уши,
потом... Ну, понял?
     Мессия долго молчал. Видно, решение давалось ему  непросто.  Терпение
Мусы иссякало. Он потянулся к автомату.
     - Я понял, наконец, - сказал Мессия.
     - Тупица, - прокомментировал Муса.
     - Я понял, - повторил Мессия. - Мой разум перенесен  Творцом  в  тело
Элиягу Кремера, Мессии. Путь Создателя непознаваем для смертного.
     - Ты у меня станешь мусульманином, - пообещал Муса, - и встретишься с
Аллахом, который наставит тебя на путь истинный. А может, я сделаю  иначе.
Запрошу за тебя выкуп. Все раввины должны будут объявить, что Аллах велик,
и тогда Мессия вернется к ним. Может быть, вернется.
     - Ты ошибаешься, - сказал Мессия. - Мое имя Йосеф Дари.
     Муса не различал мыслей сидевшего перед ним еврея и не ожидал от него
никакой каверзы. Человек связанный подобен трупу. Он может сколько  угодно
дергаться, будто курица, которой отрубили голову, но он не опасен.
     Когда Мессия неожиданным рывком послал  свое  тело  вперед,  нарушив,
казалось бы, все законы физики, Муса не успел отшатнуться и  повалился  на
пол, крепко ударившись затылком, отчего все потемнело перед глазами,  а  в
углу рта он ощутил привкус крови. Мессия тяжелым мешком лежал поперек тела
Мусы и дергался, пытаясь освободить руки.
     - Ублюдок, - сказал Муса, сплевывая кровь.
     - Развяжи меня, - потребовал Мессия.
     Он перекатился на пол, и Муса вскочил на  ноги,  готовясь  немедленно
ударить Мессию в пах, чтобы навсегда отбить у еврея охоту к сопротивлению.
Мессия посмотрел Мусе в глаза, и тот слишком поздно понял, что попался.
     Взгляд Мессии  был  подобен  острому  железному  стержню,  пробившему
переносицу и впившемуся в мозг. Когда-то и где-то Муса слышал, что мозг не
ощущает боли - так оно и оказалось, ему не было больно. Ему не было больно
и тогда, когда лет пять назад он подрался с Аббасом, соседским мальчишкой,
и тот пырнул Мусу ножом. Удар оказался скользящим,  из  раненного  правого
бока хлынула кровь, но боли не было, и Муса едва не убил Аббаса,  а  потом
сам дошел до больницы, удивляясь своей выдержке. Только потом, в  приемном
покое, когда санитар дотронулся до  окровавленной  рубашки,  боль  ударила
молнией, и Муса потерял сознание.
     Он  попытался  выдернуть  из  мозга  впившийся  в  него  взгляд,  как
выдергивают из раны нож, но руки лишь испуганно схватили воздух.
     - Развяжи меня, - повторил Мессия, взгляд его натянулся цепью, рванул
мозг Мусы, едва не выдернув его из черепной коробки, и  воздух  в  комнате
загустел, а в спину уперлась твердая поверхность  и  начала  толкать  Мусу
вперед, помогая натянутой цепи, и ему ничего не оставалось, как  выполнить
приказ.
     Развязав Мессии руки (веревку на ногах тот  немедленно  сам  разрезал
ножом), Муса отступил. Стержень уже не  впивался  в  мозг,  взгляд  Мессии
растаял подобно льдинке в  стакане  горячей  воды,  и,  почувствовав  себя
свободным, Муса сразу рванулся вперед,  опустив  голову,  чтобы  снова  не
встретиться с Мессией взглядом.
     Нож,  который  Мессия  взял  со  стола,  чтобы   разрезать   веревку,
расцарапал Мусе кожу на затылке и отлетел в сторону.
     Комната завертелась вокруг Мусы, и ножка  стола  почему-то  оказалась
перед глазами.
     - Муса! - позвал Мессия, и голос его был подобен грому.
     Возможно,  это  был   голос   самого   Аллаха,   которому   следовало
подчиняться, не рассуждая. Муса и не мог рассуждать.  Пошевелиться  он  не
мог тоже.
     - Муса! - произнес  голос,  который  не  мог  принадлежать  человеку,
потому что доносился сразу со  всех  сторон,  а  скорее  всего,  возник  в
черепной коробке Мусы и метался теперь внутри нее, отражаясь, будто эхо  в
пустой комнате без дверей и окон.
     Аллах позвал его, и Муса пошел на зов.
     Мессию не звал никто. Но и ему не было смысла оставаться здесь, когда
враг получил по делам своим.
     Последним звуком схватки стал  звон  упавшего  на  пол  зеркала.  Оно
разбилось на шестнадцать  осколков,  и  в  каждом  отразилась  комната,  в
которой не было людей.






                             Часть четвертая

                                 БАМИДБАР
                               (В ПУСТЫНЕ)

     Может быть потому, что Людмила находилась  ближе  всех  к  Мессии,  а
может, потому, что  читала  его  мысли,  но  в  момент  исчезновения  Ильи
Давидовича она, как и он,  ощутила  грубый  удар  по  затылку,  прервавший
чтение возникавшего из подсознания текста. Мессии уже не было рядом, но  в
мыслях Людмилы текст продолжал звучать - несколько слов,  уже  воспринятых
Ильей Давидовичем, но еще не произнесенных вслух.
     В начавшейся суматохе Людмила участия не принимала.  Она  была  рада,
что на нее не обращают внимания, она бы не  вынесла,  если  бы  ее  начали
расспрашивать. Тихо выскользнув из  студии,  заполнившейся  хасидами,  она
нашла дорогу в Большой кабинет, но здесь совещались  несколько  военных  и
полицейских, Людмила прикрыла дверь  и  пошла  вдоль  коридора  в  поисках
комнаты, где можно было бы уединиться и привести в порядок мысли.
     Людмила  не  испытывала  ни  страха,  ни  даже  легкого  испуга.  Она
чувствовала себя в чем-то выше суетившихся людей, еще не знавших того, что
знала она; правда, в ту минуту она еще  не  подозревала,  что  именно  она
знает. Просто ощущение - и все.
     В холле у лестницы стояли два кресла, обращенные друг к другу,  будто
специально подготовленные для приватной беседы. Людмила опустилась в  одно
из них, закрыла глаза и  ясно  представила,  что  Мессия  сидит  в  кресле
напротив, она ощутила на  себе  его  взгляд,  а  слова,  произносимые  им,
прозвучали отчетливо и ясно:
     - Извини, что так получилось.  Не  я  виноват.  Жаль,  что  не  успел
закончить  воззвание.  Миссия  завершилась.  Начинается   Исход.   Впереди
пустыня, завоевание земли, текущей молоком и медом. История не повторится.
Она только сейчас начнется в том виде, в каком была задумана. Я был  слаб.
Жаль, что ухожу сейчас, когда ощутил силу. Такое счастье - быть сильным. И
так печально - уйти. Прости.
     Слова перестали звучать, но Людмила слышала иные  слова,  которые  не
звучали, а направляли.  Мир  многомерен,  человек  всегда  существовал  во
множестве измерений, не подозревая о том, пока был скрыт Код, а теперь  ей
известен путь, который позволит ей,  наконец,  не  только  войти  в  Землю
обетованную, не только понять, где эта Земля расположена, но и  обрести  в
Земле, текущей молоком и медом, своих близких, ушедших туда прежде нее.
     Там ее ждет Андрей.


                                  * * *

     Ждал ли он ее?
     Когда мама вдруг по  уши  втрескалась  в  Мессию,  Андрей  понял  это
прежде, чем она сама - он ясно увидел, как засияли голубым ее мысли, и как
сияние поплыло по воздуху к голове Мессии, и как оба  сияния  соединились,
образовав нечто, подобное  кокону,  в  котором  мама  и  Мессия  мгновенно
утонули.
     Стало скучно. Мессия посмотрел на него над головой матери,  и  Андрей
понял, что третий лишний. Неплохо бы погулять. Только не здесь. По дому не
погуляешь  -  кругом  блуждают  люди  в  черных  шляпах  и  с  фанатичными
взглядами. На улице не погуляешь тоже - под мысленным присмотром матери. И
он ушел. Это оказалось так легко, что он, кажется, впервые за  много  дней
искренне удивился.
     Андрей стоял на лесной поляне. С неба жарило, но солнца он  не  видел
из-за сплошной желтовато-серой облачности. Деревья тоже были не настоящими
- бурые кривые стволы, рыжие кроны, желтые листья. Можно было  бы  назвать
лес осенним, если бы не цвет веток. А трава под ногами и  вовсе  выглядела
нарисованной, потому что каждая травинка имела свой цвет.
     Он не боялся. Ему было любопытно. Это ощущение оказалось непривычным,
и Андрей подумал, что нужно сохранить его подольше - оно ему нравилось.
     Он наклонился и  сорвал  травинку.  Пришлось  вырвать  ее  с  корнем,
травинка оказалась  подобна  нейлоновому  шпагату  -  такая  же  тонкая  и
скользкая. Холодная. И все равно от нее шел жар, и это  было  удивительно.
Андрей держал на ладони холодную травинку, ощущал кожей лица исходивший от
нее жар и удивлялся. Минуту спустя он удивлялся тому,  как  могут  деревья
расти не вертикально вверх, а под углом, будто наклоненные ветром.  Пройдя
метров десять, он начал удивляться тому, что деревья что-то  тихо  шепчут,
слов он не разбирал, да и не слова это были, а мысли; удивительное дело  -
мысли деревьев.
     Андрей прислушался. Шепот обволакивал, в нем можно было  утонуть,  он
представлялся тяжелой жидкостью, и Андрею пришлось  остановиться  -  шепот
сковывал движения. Он подумал, что останется здесь до  тех  пор,  пока  не
поймет, чего хотят от него деревья. Если они чего-то хотят.
     Понять нужно было быстро, потому что любопытство гнало Андрея вперед,
ему казалось, что, пройдя  лес  и  выйдя  с  противоположной  стороны,  он
встретит мать. Могла она остаться там, с этими хасидами, хоть и милыми, но
чужими? Конечно, нет, она непременно устроит бунт, потребует назад сына, а
Мессия не сможет ей помочь, и тогда она отправится за Андреем сама.
     Шепот стал громче, сгустился  сильнее,  затвердел,  теперь  Андрей  и
пальцем не мог пошевелить,  и  только  тогда  он  испугался.  Он  рванулся
вперед, но шепот держал его крепко, слова ползали по коже, забирались  под
одежду и щекотали живот, он не мог объяснить этих ощущений, да и не  знал,
что их нужно объяснять. Андрею стало совсем страшно, когда  он  подумал  о
том, что какое-нибудь резкое слово может заползти под  сердце,  и  пронзит
его своим смыслом, и он умрет здесь один. Ему стало жалко себя, как бывало
жалко давно, в детстве, а детство, он воображал,  закончилось,  когда  ему
исполнилось пять лет. В тот день мир разделился на  прошлое,  где  он  был
несмышленышем, плакал по пустякам и хотел, чтобы его жалели, и на будущее,
в котором он был мужчиной, и мог заставить маму слушаться. Жизненный  опыт
был у него равен нулю, но он-то этого не знал и воображал, что все понял.
     В тот день от них ушел отец.
     Испугавшись, Андрей понял слово, ползущее гусеницей по подбородку, он
слизнул гусеницу языком и тогда разобрал: слово было - "мед". На вкус  оно
вовсе не казалось русским, но Андрей его понял и  проглотил,  ожидая,  что
почувствует приторную сладость, но в этом мире, где слова казались живыми,
они все же не полностью, видимо, заменяли тот предмет, который обозначали.
Слово проскользнуло сухим стручком, не имевшим вкуса. "Мед". Пусть так.
     По подбородку ползли другие слова, а деревья  продолжали  шептать,  и
слова сыпались на Андрея огромными гусеницами, их был миллион, и он  хотел
разгрести их руками, но не сумел пошевелить даже пальцем,  слов  оказалось
слишком много, и каждое хотело, чтобы Андрей его  слизнул,  они  наползали
друг на друга, шевелились на губах, и ему просто ничего не оставалось, как
открыть рот и глотать, не прожевывая, да он и не смог  бы  жевать,  потому
что слова нужно было глотать целыми.
     Страх схлынул, когда Андрей понял, что не задохнется, да и желудочные
колики ему тоже не грозили. Слова  скользили  легко,  не  задевая  мыслей,
падали в подсознание и оседали, и что там с ними  происходило,  Андрей  не
знал, но надеялся, что всем словам  хватит  места.  Время  от  времени  он
задерживал языком на мгновение какое-нибудь длинное слово - "любопытство",
например, или "конкистадор".
     А потом все кончилось. Шепот прекратился, и очень  быстро  пальцы,  а
затем руки, а вскоре и все тело получили свободу, будто и не было  ничего,
и Андрей бросился бежать, не разбирая дороги, но на самом деле  дорогу  он
уже знал, как знал теперь очень  многое  из  того,  о  чем  не  подозревал
прежде.
     Андрей выбежал на поляну, над которой низко склонилось серое небо без
солнца. Навстречу шли двое - мужчина и женщина.  Мужчина  был  -  отец.  А
женщину звали Дина.


                                  * * *