, или пошарить в ящике тумбочки в поисках куска мыла.
     Вернувшись из ешивы, И.Д.К. обнаружил  на  своей  двери  прилепленную
скотчем  записку:  "Званили  из  института.  Еще  пазвонит".  Сосед  ушел,
выяснить подробности было не у кого. И.Д.К.  бросил  портфель  на  стул  и
подошел к окну. Окно выходило на склон  горы,  открывая  в  раме  картину,
которую  можно  было  назвать   "Тоска   Вселенной".   Иудейская   пустыня
простиралась до горизонта - унылые холмы, покрытые чахлым кустарником.
     Знакомый  экстрасенс,  с   которым   И.Д.К.   однажды   беседовал   о
предназначении человека,  утверждал,  что  именно  пустыня,  и  непременно
Иудейская, и есть то место, где  человек  способен  соединиться  с  Богом.
Ничего, кроме тоски, пустыня у И.Д.К. обычно не  вызывала.  Но  иногда,  в
такие минуты, как сейчас, способна была если  не  успокоить,  то  хотя  бы
примирить с жизнью, показывая философское единство природы и  человеческой
сущности.
     Будучи человеком, решительным только в умственных  действиях,  И.Д.К.
никак не мог заставить себя принять мысль, которую понял после первого  же
разговора в министерстве абсорбции. Мысль была простая: никому  ничего  не
нужно. Богу, если он есть, - тоже.
     Зазвонил телефон.
     - Слушаю вас, - сказал И.Д.К. по-русски, тут же ругнув себя за старую
привычку - его могли не понять и положить трубку, а  если  звонок  важный,
то...
     - Говорит рав Дари, - сказал знакомый голос на другом конце  провода.
- После твоего ухода я попробовал в восьмидесятизначном интервале поискать
в Книге что-нибудь о нашей сегодняшней встрече.
     - Ну-ну, - пробормотал И.Д.К. в явном противоречии  с  торжествующими
интонациями рава.
     - Два слова, и понадобилось немного времени. "Купревич"  и  "ошибка".
Слова идут подряд в книге "Дварим". В тексте "Берегитесь, чтобы не  забыть
вам завета Господа, Бога вашего, который Он поставил с вами..."
     - Я и не сомневался, - сказал И.Д.К.
     - Все есть в Книге, все. Шалом увраха.
     - А ты попробуй поискать там слова "новый  человек"  и  "генетический
код", - сказал И.Д.К., хотя рав  уже  положил  трубку,  -  или,  например,
"рав-дурак". Найдешь и это, идиот ты старый, - добавил он по-русски.
     А если он еще слушает? -  мелькнула  мысль.  А,  плевать.  Нужно  все
сделать сейчас, пока не прошла злость.
     И.Д.К. включил  компьютер,  единственное  серьезное  приобретение  на
новой родине, и инсталлировал программу "Тора", которую хранил отдельно от
всех других программ поиска и  анализа  текста.  Программа  была  большой:
шесть дискет, и пока И.Д.К. переводил  ее  на  жесткий  диск,  было  время
подумать, отменить решение, в общем - посидеть перед дорогой на чемоданах.
     На экране высветились три ивритские  строчки  -  сплошной  текст  без
пропусков между словами. Прочитать это было невозможно, и осталось сделать
последний шаг перед  тем,  как  броситься  в  омут,  из  которого  уже  не
выбраться. Во всяком случае, не выбраться  в  прежнем  статусе  -  в  этом
И.Д.К. был уверен, хотя никаких доказательств тому не имел. Пока не  имел.
Пока.
     Пока, - повторил он  еще  раз  и  набрал  код  расшифровки:  он  знал
сочетание цифр наизусть, никогда и нигде его  не  записывал  и  чувствовал
себя сейчас тем самым творцом, который много (двадцать миллиардов или пять
с половиной тысяч?) лет назад сотворил этот мир и дал ему шанс.
     Текст, который высветился на экране, был разделен  уже  на  отдельные
блоки, которые можно было  бы  назвать  и  словами,  хотя  и  не  имевшими
видимого смысла.
     Медленно, вслух, четко  проговаривая  каждый  знак,  И.Д.К.  прочитал
написанное. Повторять не было нужды, И.Д.К. и не  знал,  к  чему  приведет
повторение. Набрав на клавиатуре новый код, он возвратил текст  в  прежнее
состояние криптограммы, записал ее на дискет, и, выйдя  в  "Нортон",  стер
программу с жесткого диска.
     Выключил компьютер. Встал и потянулся. Сказал:
     - Ну, и что теперь?
     Он действительно не знал этого.


                                  * * *

     Приятели называли Илью Кремера приспособленцем и были правы.  Сам  он
считал себя правоверным евреем,  и  тоже  был  прав,  поскольку  в  тонких
материях отношений  между  человеком  и  чем-  то,  стоящим  выше,  правда
совпадает с мнением, а не с истиной, известной лишь Ему и скрытой от  всех
прочих смертных.
     Во всяком случае, Илью Давидовича не очень беспокоило, что  жене  его
Дине приходилось убирать в чужих квартирах и в ближайшем  отделении  банка
"Апоалим",  чтобы  в  доме  (дом?   трехкомнатная   съемная   квартира   в
непрестижном иерусалимском районе Ир-ганим!) были не только хлеб  и  маца,
но и шоколадное масло для сына Хаима.
     В доме соблюдали кашрут, Дина время от времени посещала микву,  но  в
душе оставалась неверующей и убеждена была, что  и  Илья  не  верит  на  в
какого Бога, но - нужно жить, а жить нужно правильно, и тогда  жить  будет
хорошо. И еще Дина знала, что человека  может  погубить  гордыня.  Поэтому
после того, как за ужином ее Илюша едва не объявил себя Мессией, она долго
не могла уснуть, тем более, что мужу непременно  хотелось  исполнить  свой
долг, а она устала от уборки и была совершенно разбита.
     Дина никогда не спорила с мужем,  потому  что  еще  во  время  первой
брачной ночи убедилась - или подчинение, или развод. Не хотелось ни  того,
ни другого, но из двух зол она все же  выбрала  меньшее.  Спорить  она  не
собиралась, но линию поведения нужно было продумать, поскольку Дина  давно
убедилась в справедливости еще одной истины: Илья вполне поддается влиянию
и не отличается в этом от актера Табакова в роли Шелленберга.
     - Что-то случилось сегодня в  ешиве?  -  спросила  она,  когда  Илья,
расслабленный после исполнения  супружеской  обязанности,  готов  был  уже
захрапеть.
     - О... - протянул он, -  приходил  один...  Большой  человек,  только
ничего не понимает в жизни...  Хорошо,  что  я  у  него  телефон  спросил,
догадался...
     Он неожиданно приподнялся на локте.
     - Диночка, - горячо прошептал Илья ей на ухо, сон  вдруг  прошел,  он
чувствовал душевный подъем, тем более, что сегодня  у  него  получилось  с
женой просто здорово, давно он не ощущал  в  себе  такой  крепкой  мужской
силы.
     - Диночка, он, этот оле, физик. И  он  обнаружил  в  Торе  ключ.  Тот
самый, что мой рав со всеми своими ешиботниками ищут без всякого толка.
     - Ключ от чего? - пробормотала Дина, не ожидавшая, что  ее  Илья  так
взволнуется.
     - Если бы я знал... Но чем бы это ни было, это будет здорово. Это то,
что мне нужно, чтобы стать тут человеком. Он не понимает. Завтра мы с  ним
встретимся после занятий. Вместе получится. У него - никогда.
     - Ты мне расскажешь? - спросила Дина.
     - Завтра, - сказал Илья Давидович.


                                  * * *

     У  Марка  Хузмана,  начальника  полицейского  участка  иерусалимского
района Неве-Яаков, день был трудным.  Впрочем,  если  разобраться,  ничего
особенного, обычная рутина. Просто все, что обычно растягивалось на  целую
неделю, случилось почти одновременно. Моше из пятьсот тринадцатого дома  в
очередной раз избил жену, и она с воплями носилась по улицам. На  квартиру
адвоката Лайтмана явился клиент, угрожая пистолетом,  и  требовал  вернуть
деньги, якобы  присвоенные  юристом.  В  квартале  Каменец  дети  подожгли
мусоросборник, отчего едкий дым повалил  в  сторону  дороги,  и  водителям
начало казаться, что палестинцы совершили очередной теракт...
     Хотелось пить, день выдался жаркий.  Поэтому,  когда  Илья  Давидович
Кремер попросил аудиенции, Марк послал его подальше.
     Илья Давидович никуда не  пошел.  Он  сел  перед  закрытой  дверью  в
кабинет, откуда доносился запах крепкого кофе, и объявил, что,  когда  дом
взорвется, пусть его не упрекают в том, что он не предупредил полицию.
     В тот день Илья  Давидович  вышел  из  дома  рано,  не  успев  толком
позавтракать, долго добирался из Ир-ганим в Неве- Яаков, пропустив занятие
в ешиве, а потом случилось то, о чем его предупреждал И.Д.К. и  о  чем  он
размышлял всю дорогу, и теперь голодный  и  трясущийся  от  возбуждения  и
страха  ешиботник  готов  был  запустить  в  закрытую  дверь   собственным
ботинком, лишь бы на него обратили внимание.
     К счастью, к словам о возможном взрыве отнеслись серьезно,  и  Кремер
вошел в кабинет.
     Иврит у  него  был  неплохой,  к  тому  же,  постоянное  чтение  Торы
облагораживает речь, но  при  виде  мрачного  комиссара  заученнные  слова
вылетели из головы, и Илья Давидович, запинаясь, сказал только:
     - В доме номер триста два  подозрительный  мешок  около  одиннадцатой
квартиры.
     Марк действовал по инструкции: немедленно вызвал  армейских  саперов,
приказал оцепить дом  и  лишь  после  этого  спросил  посетителя,  на  вид
типичного ешиботника, с чего тот решил, что в мешке бомба.
     Кремер напрягся и произнес  те  самые  слова,  которые  сейчас  можно
прочитать в любом учебнике истории еврейского народа:
     - Божественная скрижаль, потерянная Моше рабейну при  спуске  с  горы
Синай. Одиннадцатая заповедь. В ней все сказано.
     Марк  сплюнул  и  потянулся  было  к  радиотелефону,  чтобы  отменить
тревогу, но тут (на счастье будущего Мессии, ибо иначе его  ждали  крепкие
тумаки) аппарат зазвонил сам, и полицейский доложил, что у двери указанной
квартиры действительно что-то лежит. Что-то, похожее на  заплечный  мешок,
довольно грязный, и в нем наверняка какой-то  твердый  предмет  с  острыми
углами. Может, и бомба. Во всяком случае, не яблоки.
     - Посиди, - посоветовал Марк и, поправив  фуражку,  отправился  лично
руководить операцией.
     Илья Давидович примостился на узкой скамье у окна. Закрыл глаза.  Все
прошло хорошо. Все прошло так, как было  задумано.  Только  бы  дальше  не
сорвалось. Илья  Давидович  вспомнил  свой  долгий  вчерашний  разговор  с
тронутым на компьютерах физиком и  внутренне  улыбнулся.  Фанатик.  Кремер
никогда не был фанатиком, он знал свою способность - идти  вслед,  это  он
умел. И еще он умел идти вслед так, чтобы сам ведущий оставался в тени,  а
вот таланты ведомого были оценены  по  достоинству.  В  родном  Киеве  кто
считался  лучшим  специалистом  по  цветной  фотографии,  кого  приглашали
снимать на все престижные  торжества?  Его,  Илью  Кремера,  двадцать  лет
проработавшего в ателье на Крещатике. А кто знал,  что  истинным  мастером
был не Кремер, а его помощник Карен Восканян, тщедушный мужичонка, умевший
как  никто  правильно   поставить   свет,   выбрать   ракурс,   обработать
фотоматериал? Но Карен был страшно некоммуникабелен, открыть рот для  него
означало - умереть. Он оставался на вторых ролях, и его это устраивало.
     Из-за Карена Илья Давидович и оказался в Израиле. Так получилось -  в
восемьдесят восьмом,  когда  на  далеком  Кавказе  началась  заварушка  по
нелепой причине - кому должен  принадлежать  Карабах,  -  в  Карене  вдруг
проснулось национальное самосознание.  Кремер  знал  эту  общую  армянскую
черту: национализм, который просыпается в самый неподходящий  момент.  Что
понимал Карен, не знавший ни географии, ни истории, в  проблеме  Карабаха,
которая, по мнению  Ильи  Давидовича,  была  вообще  высосана  из  пальцев
партийных секретарей двух республик? Ничего он не понимал,  кроме  одного:
наших бьют. В январе девяностого,  после  бакинских  погромов,  он  принес
заявление об уходе и  отправился  в  Ереван,  чтобы  предложить  услуги  в
качестве фотокорреспондента с места боевых действий. Слава Богу, что не  в
качестве Александра Матросова.
     С тех пор Илья Давидович о Карене  больше  не  слышал,  и  все  пошло
прахом. Заработки упали, клиенты начали понимать, что исчезнувший в  горах
Карабаха Восканян был  вовсе  не  заштатным  шестеркой  при  мастере-шефе.
Потерять репутацию - потерять все.
     А тут еще и антисемитизм, говорят, поднял голову. Евреи двинулись  на
юг как перелетные птицы. Хуже, чем здесь, не будет, - сказала любимая жена
Дина, когда Илья Давидович заявил, что пора ехать. Лучше  бы,  конечно,  в
Америку, но туда дорога уже прикрыта, а родственников  в  штате  Айдахо  у
Кремеров отродясь не было...
     Марк ввалился в кабинет через полчаса.
     - Ты еще здесь? - удивился он, увидев ешиботника.
     - Я хотел дождаться... - неопределенно сказал Илья Давидович.
     - Хорошо, что не ушел, -  одобрил  полицейский.  -  Скажи,  ты  видел
кого-нибудь около этого мешка?
     Илья Давидович покачал головой. Он понимал задумчивость полицейского.
Это тебе не борьба с палестинским террором.  Полицейский  уже  знает,  что
находится внутри мешка, от этого  не  уйдешь,  он  просто  вынужден  будет
действовать. Илья Давидович пока не очень  понимал  механику  придуманного
И.Д.К. плана, но после вчерашнего разговора у него не возникало  сомнений:
нужно выполнять все, что скажет этот человек. Впрочем, И.Д.К. не  был  уже
человеком в представлении Кремера.
     В мозгу полицейского шла тем  временем  напряженная  работа,  и  было
очевидно, что Марк не в состоянии справиться с ней самостоятельно.
     - Моше, - крикнул он в коридор, - давай ее сюда!
     Не дожидаясь, пока некий Моше принесет сумку,  Марк  набрал  номер  и
попросил к телефону комиссара  полиции  Северного  Иерусалимского  округа.
Моше, оказавшийся  здоровенным  детиной-  марокканцем  в  форме  сержанта,
втащил мешок и взвалил его на стол начальника.
     - Господин Кацар, - сказал Марк в микрофон, - в  доме  триста  два  в
Неве-Яакове обнаружен  подозрительный  мешок.  Саперы  не  могли  взорвать
предмет в жилом помещении. Проведенная операция  разминирования  показала,
что мешок не представляет собой опасности, но  внутри  оказался...  э-э...
камень с  выбитой  на  нем  надписью.  Судя  по  виду,  древний...  Да,  с
археологами я свяжусь, но... Нет, господин Кацар,  не  по  телефону.  Что?
Непременно буду докладывать...
     Положив трубку, Марк подумал  и,  поднатужившись,  вытащил  из  мешка
описанный им в разговоре плоский камень,  на  одной  поверхности  которого
действительно был выбит текст - строчек двадцать или двадцать пять. Камень
выглядел старым,  а  надпись  -  сделанной  Бог  знает  в  какие  времена,
некоторые буквы  почти  совсем  стерлись,  а  иные  выглядели  так,  будто
человек, выбивавший их,  терял  силы,  и  зубило  соскальзывало,  оставляя
неровные полосы.
     Илья Давидович позволил себе вольность - приподнялся и начал  глазеть
издалека, стараясь разобрать написанное.
     - Древний камень,  как  по-твоему?  -  неожиданно  спросил  Марк.  Не
хотелось ему приглашать никого из  бейт-кнессета,  а  этот  ешиботник  сам
оказался, вот пусть и разбирается.
     - Я не археолог... - Кремер пожал плечами. - Вид очень древний, но...
     - Читай, - решился наконец  полицейский.  Илья  Давидович  подошел  к
столу и для начала округлил глаза:
     - Славно имя Твое, - пробормотал он в  испуге,  -  Царь  всех  людей,
Господь наш!..
     - Читай, - нетерпеливо потребовал Марк, - пугаться и молиться  будешь
потом.
     - "И сказал  Господь  Моше,  говоря..."  -  хрипло  пробормотал  Илья
Давидович и смолк, раздумывая над тем, правдиво ли он играет  изумление  и
растерянность.
     - Ну! - рыкнул Марк.
     - "И сказал Господь Моше, говоря: в день  шестой  месяца  Нисан  года
пять тысяч семьсот пятьдесят девятого придет Мессия, сын Давида, в  святой
город Иерусалим, отстроенный  племенем  твоим.  И  имя  ему  будет  Элиягу
Кремер, и будет ему от роду  лет  сорок  пять.  И  возвестит  Мессия,  сын
Давида, царствие мое, и возродится племя иудейское,  и  воздвигнется  Храм
мой. А народы, не избранные мной, воскликнут: где  племя  твое?  Ибо  одни
останутся они пред ликом моим. И  сказал  Моше:  что  делать,  Господи?  И
сказал Господь Моше, говоря: трудиться во имя мое. Не  нарушать  заповедей
моих. Знать место свое, путь свой. Не здесь, в  пустыне  Синайской,  и  не
там, в земле Ханаанской, подаренной мной. Но везде..."
     Илья Давидович отступил к окну и опустился на скамью. Впервые в жизни
он оказался перед выбором, который должен был сделать сам,  и  выбор  этот
касался не его лично, а всего народа его, и он трусил, он был самим  собой
и не трусить не мог, но он был  ведомым  по  сути  своей  и  попал  уже  в
психологическую кабалу к личности, куда более значительной, и не  мог  при
этом не возвыситься сам. Хотя бы в мыслях своих.
     Пути к отступлению попросту не существовало, и выбора на  самом  деле
не было тоже. Но Илья Давидович боялся. Что в этом странного?
     Пока ешиботник молча сидел, погруженный  в  свои  мысли,  Марк  успел
сообщить о находке, важность которой он, несмотря на всю свою  нелюбовь  к
пейсатым, отлично понимал.
     Из археологического управления сказали,  что  будут  немедленно.  Это
означало - не раньше завтрашнего утра. Рав  Бейлин  из  Большой  синагоги,
мучаясь одышкой, пробормотал, что с Его помощью надеется разобраться, хотя
и понимает, сколь иллюзорны... Короче  говоря,  это  означало,  что  Божьи
слуги прибудут немедленно.
     Что и произошло.  Они  приехали  втроем  -  два  раввина  из  Большой
синагоги и рав Йосеф  Дари,  которого  оторвали  от  решения  компьютерной
головоломки. Прибывшие устремились к лежавшему на столе камню, не  обратив
внимания на Илью Давидовича, который, увидев собственное  начальство,  еще
плотнее вжался в угол, моля Бога сразу о двух несовместимых  вещах:  чтобы
его не увидели и чтобы на него непременно обратили внимание.
     Марк передвинул камень ближе к окну, чтобы раввины не портили зрение,
и сел рядом с пристукнутым ешиботником,  явно  не  доросшим  до  понимания
сущности момента. Если можно говорить о некоем духе,  запахе  старины,  то
камень источал  этого  запаха  столько,  что  раввины  не  рисковали  даже
дотронуться до него. Казалось, что буквы были не  вырезаны  в  поверхности
острым  предметом,  а  выдавлены  самим  временем.  Даже  Илье  Давидовичу
передался этот неощутимый дух, у него возникло  желание  опуститься  перед
находкой на колени - не для того, чтобы молиться, а просто из  шедшего  от
глубины души чувства преклонения.
     Об этом ощущении писали потом все,  кто  находился  в  тот  момент  в
кабинете. Особенно забавно читать о духе  святости  в  воспоминаниях  рава
Шрайбера, одного из экспертов Главного раввинатского суда. Забавно потому,
что ни это ощущение, ни результаты  радиологического  и  текстологического
анализов не помешали ему в тот же вечер заявить, что речь идет всего  лишь
о подделке, каковую нужно разоблачить сразу и  без  колебаний.  Слова  эти
вошли в историю, как и реплика Главного ашкеназийского раввина:
     - Самое время для утерянной скрижали... Год до выборов...


                                  * * *

     За ужином Илья Давидович был тих и задумчив. Обычно он делился своими
впечатлениями о ешиве и о каждом,  с  кем  ему  приходилось  сталкиваться,
отпускал довольно нелестные характеристики, будучи  по  природе  человеком
скорее желчным, нежели доброжелательным. Доставалось и самому  раву  Дари,
которого Дина представляла себе выскочкой, не доросшим не только до  Бога,
но даже до понимания  того,  насколько  ее  Илья  благочестивее  остальных
ешиботников, готовых ради плотских утешений забывать о вечерней молитве.
     Телевизор стоял в детской комнате. Обычно Илья Давидович не заходил в
детскую, когда телевизор работал - не для того он  ходил  в  ешиву,  чтобы
соблюдать закон только на людях! - но в этот вечер  глухой  голос  диктора
казался ему страшнее пения сирен. Не желая, подобно гою Одиссею, залеплять
уши воском, он поступил  как  советуют  психологи:  если  нет  возможности
избавиться от искушения - поддайтесь ему. Однако в "Мабате" о происшествии
в квартале  Неве-Яаков  не  было  сказано  ни  слова,  хотя  телерепортер,
появившийся  в  полиции,  когда  камень  грузили