ел  себя  сверху,  ему
стало смешно, и он не удержался, рассмеявшись, но не услышал  собственного
смеха, а увидел лишь, что падает, и тело Мессии падает на него сверху, так
они и лежали, будто обнявшись. А голос сказал:
     - Это ведь, в сущности, просто.
     Муса опустился ниже, к самой земле, огоньки смеха еще тлели в нем, он
подождал, когда они погаснут, и только после этого сказал:
     - Я хотел тебя убить, а убил себя.
     - Так и бывает обычно, - философски  отозвался  труп  Мессии  голосом
Йосефа. - Не ты первый, но парадокс в том, что ты можешь стать последним.
     - Я умер?
     - Я еще не очень понимаю,  как  организован  этот  мир,  -  признался
Йосеф. - Сюда я попал из... нет, и этого названия я не  знаю  тоже.  Прошу
тебя, Муса, не называй меня Мессией даже мысленно. Я Йосеф Дари. Точнее  -
был им на Земле. Я знаю, что где-то в этих мирах находится  и  мое  земное
тело. Но не знаю, так ли уж мне хочется возвращаться  именно  в  него.  Не
кажется ли тебе, что дух без тела гораздо свободнее? Правда,  он  лишается
способности убить.
     - Я был воином Аллаха, -  сказал  Муса.  -  Я  убивал  евреев.  Я  их
ненавидел, и было за что. Ты - еврей. Я должен убить тебя.  И  не  знаю  -
как.
     - А зачем тебе меня убивать? - удивился Йосеф. -  Ты  вообразил,  что
Аллах поместил тебя сюда наедине с евреем,  чтобы  вы  в  поединке  решили
давний спор. Это не так. Когда ты встретишься с Аллахом...
     - Что?!
     - Ты с ним встретишься. Я не знаю, как это будет выглядеть, но  знаю,
что будет. И я встречусь с Творцом. Для  этого  нужно  собрать  народ.  Мы
должны вернуться к тем, от кого ушли. Но я не знаю ни где  мы  сейчас,  ни
куда должны уйти отсюда, ни как это сделать.
     - Помолчи, - рассердился Муса. - Никуда  я  не  хочу.  Я  хочу  стать
человеком.
     - Стань, - согласился Йосеф. - Ты воображаешь, что, находясь в  теле,
сможешь передвигаться быстрее? Попробуй.
     Муса поступил иначе. Он поднялся вверх: просто  подумал  о  том,  что
неплохо было бы подняться, и сразу же  земля  начала  удаляться  от  него.
Быстрее, - подумал он, и ему показалось, что в ушах засвистел воздух.  Два
тела на песке казались теперь маленькими червяками, горизонт расширился до
размеров большой страны,  и  всюду  был  песок,  песок  и  песок.  Барханы
сливались и распадались, казалось, что  кто-то  вывел  на  песке  странные
иероглифы. Возможно, это действительно был текст, который, вероятно, можно
было бы прочитать, если знать язык.
     Муса подумал, что мысль не могла принадлежать ему, и Йосеф согласился
- это ему пришла  на  ум  идея  барханного  письма,  ему  даже  почудились
ивритские буквы ламед и  бет,  а  уж  про  вав,  йуд  и  нун  говорить  не
приходится, их много, слишком много, в обычном тексте они  не  встречаются
так часто, и это наводит на мысль о другом языке, может  даже  арабском  с
его непрерывной вязью, скорее всего и произошедшей от барханов пустыни.
     Небо, приближаясь, становилось темнее, но звезд  Муса  не  разглядел,
впрочем, его это и не занимало, мысль о звездах пришла Йосефу, а Мусе было
все равно, он смотрел, как планета внизу становится все более  выпуклой  и
похожей на крутой бок огромного глобуса. На  сколько  они  поднялись?  Сто
километров? Тысячу? Хватит.
     Муса  прекратил  подъем,  не  ощутив  никакой  физической   перемены.
Двигался - перестал. Два тела на песке  внизу  он  видел  теперь  каким-то
странным зрением - будто на экране, подвешенном на огромной желто-песчаной
стене. Он мог видеть самого себя так, будто и не поднимался вовсе, а мог -
как песчинку, одну из миллиардов.
     - Действительно, - произнес рядом голос Йосефа, - это  не  физическое
зрение, сам понимаешь. Душа видит иначе. И если так, то мы  можем  увидеть
то, чего обычно разглядеть не в силах. Напряги зрение.
     Муса напряг. Зрение или что-то иное, неважно. Он видел планету всю  и
сразу, в том числе и ночную ее сторону, где  темнота  была  почти  полной,
потому  что  планета  не  имела   спутника,   способного   сообщить   ночи
таинственную  прелесть.  Пустыня  была  везде,  песок,  барханы,   изредка
пробивавшиеся зубья скал, из чего можно было заключить,  что  планета,  во
всяком случае, не состоит нацело из песка, внизу, под ним, есть и  твердая
порода.
     - Никого, - разочарованно сказал Йосеф. - Мы одни с тобой.
     - Мы не одни, - возразил Муса. У него  действительно  возникло  такое
впечатление - будто его внимательно рассматривают чьи- то глаза.  Не  одна
пара глаз, а гораздо больше. Может быть, миллион. Взгляды  падали  сверху,
но сверху было только солнце, и Муса впервые разглядел его внимательно.
     Солнце было белым, и на его поверхности чернели многочисленные  пятна
разнообразных форм. Мусе приходилось слышать о том,  что  на  Солнце  есть
пятна, но он считал это глупостью.
     - Кто-то смотрит на нас, - сказал Муса.
     - Не чувствую, - отозвался голос Йосефа..
     - Давай смотреть вместе, - предложил Муса, сам  мгновенно  удивившись
своим словам: он обратился к еврею, к врагу, он предложил  сделать  что-то
вместе, он сошел с ума, он перестал быть воином Аллаха, он предал  себя  и
народ, вот потому он и умер, потому и стал бесплотным ангелом, и принужден
смотреть на свое тело из выси, с неба.
     Мысль эта перетекла лениво из  одного  угла  сознания  в  другой,  не
вызвав эмоций, это была даже не мысль, а скорее информация к  размышлению,
но думать Муса не привык и оставил мысль на потом, потому что сейчас  были
куда более насущные проблемы.
     Вниз, - подумал он, а мысль Йосефа подтвердила, - да, пора вниз.
     Они понеслись вниз,  как  в  скоростном  лифте,  падавшем  с  вершины
небоскреба, и пустыня приблизилась, но планета не перестала быть шаром,  и
Муса не понимал, как это возможно, да и не думал об этом,  он  потерял  из
виду самого себя, свое тело, и теперь на миллиардах квадратных  километров
желтого  тонкорунного  полотна  не  мог  разглядеть  собственного  пустого
взгляда. Он испугался, ему показалось, что  он  потерял  опору,  но  Йосеф
подставил невидимые ладони,  Муса  погрузился  в  них,  и  в  этот  момент
увидел-таки себя, а рядом тело Мессии со струйкой крови на подбородке. Они
лежали, оказывается, не так уж далеко от скального  разлома,  где  пустыня
распадалась на две части, и это было  похоже  на  рану  топором  в  голове
человека, только крови не было, вся вытекла, планета была мертва, рану  ей
нанесли давно, в древности это был живой мир,  и  росли  деревья,  и  пели
птицы, и текли реки. А потом кто-то нанес удар, и планета умерла.
     Откуда в мысли Мусы вторгся этот образ? Он не смог бы  ответить.  Ему
было жалко.
     Муса камнем упал вниз и вошел в свое тело, ощутив внезапную и  резкую
боль в ногах и затылке. Он встал с  песка  и  потянулся,  с  удовольствием
поигрывая мускулами. Тело Мессии лежало неподвижно, запекшаяся  кровь  все
еще возбуждала Мусу, он даже поднял ногу, чтобы пнуть врага,  но  не  стал
этого делать, подумал лишь, что с Йосефом было бы  удобнее  разговаривать,
если бы он тоже вернулся.


                                  * * *

     Голоса звучали, скорее всего, в ее голове, потому что ни на холме, ни
у реки, ни на том берегу - около леса - никого не  было.  Людмила  слышала
отдельные  слова,  но  не  понимала  их.  Она  точно  знала,  что  говорят
по-русски, но люди будто набрали в рот каши.  И  еще  слышно  было  слабое
шипение. Неожиданно ей пришло в голову,  что  именно  так  должна  звучать
радиопередача, если приемник настроен не точно на нужную частоту.  Людмила
даже сделала мысленный жест - покрутила невидимую ручку настройки.
     Голоса стали четче, и Людмила расслышала  слово  "найдено".  И  почти
сразу - "поверить". Один голос был мужским, другой - женским. Конечно, это
галлюцинация, следствие нервного напряжения. Так бывает. Она не знала, где
бывает и почему, но должна была уверить  себя,  что  ничего  странного  не
происходит, и если, мысленно  настроив  этот  приемник,  удастся  услышать
что-то интересное, почему не попробовать?
     Если по часовой стрелке...
     Голоса уплыли, возник тихий шорох, уши  заложило,  будто  при  резком
наборе высоты. Назад. Голоса возникли вновь, а ощущение  давления  в  ушах
исчезло. Так. Еще чуть-чуть - теперь уже против часовой стрелки.  Господи,
чушь какая. Видел бы кто...
     - ...а мы даже проголодаться толком не успели, -  сказал  мужчина,  и
Людмила не могла не узнать голоса. Илья!  Господи,  это  Илья,  он  где-то
рядом, это какая-то звуковая аномалия, звуковой мираж...
     - Илья! - крикнула Людмила, и настройка  мгновенно  сбилась,  в  ушах
послышался  треск,  Людмила  испугалась  и  затихла,  подкрутила  колесико
настройки - налево, направо, - голос вернулся, это точно был  голос  Ильи,
его интонации, едва заметное придыхание на звуке "р":
     - Андрюша, - сказал Илья, - расскажи, как вы с  мамой  жили  все  эти
годы.
     Андрей здесь! Она знала это! Только не волноваться.  Иначе  настройка
собьется опять. Но не волноваться она уже не могла. Людмила закричала. Она
ничего не могла с собой сделать. Напряжение  последних  суток  взорвалось,
превратилось в крик - во что же еще могло оно превратиться? - и  вырвалось
в  пространство,  и  грохот  нарастал   лавинообразно,   рвал   барабанные
перепонки, нужно было выключить этот приемник, какие сильные  помехи,  это
она сама создала их, и теперь, как ни крути  ручку  настройки,  тишину  не
вернуть. Глаза! Господи, почему этот грохот такой красный? Выключить!
     Людмила кричала.


                                  * * *

     И.Д.К. никогда прежде не думал, что звук может нести всю информацию о
мире. Он был оглушен, еще минута - и он не выдержит напряжения, но в то же
время И.Д.К. понимал, что напряжение возникает  не  из-за  силы  звука,  а
из-за насыщенности информацией. Слушая, он видел женщину,  которая  стояла
на берегу реки и кричала, подняв к небу  руки.  Женщина  была  его  бывшей
женой, матерью Андрея. В звуке заключен был запах  ее  волос,  который  он
долгое время вспоминал, а потом забыл, казалось, навсегда, И.Д.К. протянул
руку, и рука погрузилась в вязкую жидкую звуковую массу, теплую как парное
молоко, и прошла насквозь, и на том конце ощутила холод и  чье-то  быстрое
прикосновение, будто пальцы скользнули и сорвались.
     И.Д.К. еще глубже погрузил руки в молоко, и в звуке  увидел  Людмилу,
схватившую его за пальцы, чтобы удержаться и не  упасть,  он  почувствовал
это прикосновение, будто большая рыбина проглотила наживку  и  повисла  на
крючке,  и  нужно  подрезать,  дернуть,  потянуть  и...   Звук   прервался
мгновенной истерической нотой, И.Д.К. повалился наземь, потому что не смог
сдержать инерцию навалившегося на него тела.
     - Люда, - пробормотал он, - откуда... как ты здесь оказалась?
     - Мама! - закричал Андрей.


                                  * * *

     Муса рыл могилу руками, и это было тяжело. Песок был сухим, осыпался,
Муса выбился из сил, не углубив яму даже на полметра. Наверное, -  подумал
он, - это потому, что я не прочитал молитву.  Человека  нельзя  похоронить
просто так - земля не примет его. Но какую молитву  читать,  и  по  какому
обряду хоронить? Не по мусульманскому же! А иначе Муса не умел.
     Голос Йосефа произнес:
     - Ни к чему все это.
     - Помог бы лучше, - сказал Муса.
     - Как? - коротко спросил Йосеф.
     - Вернись в это тело, как я вернулся в свое.
     - Ты же знаешь, что не могу, потому что тело не  мое.  Я  лишь  страж
ему.
     - Я хотел прочитать молитву, - пожаловался  Муса,  -  но  не  знаю  -
какую. И время не знаю. Что сейчас? Утро? Вечер? Какой день недели? И куда
идти, чтобы попасть в Газу?
     - Время сейчас - полдень, - уверенно отозвался Йосеф, - а идти  нужно
только к себе. Или в себя - как тебе больше нравится.
     Муса продолжал ковыряться в песке - только  потому,  что  нужно  было
занять руки, иначе мысли  в  голове  застывали,  а  ощущения  сводились  к
единственному - острому голоду. Почему-то,  когда  он  рыл  могилу,  голод
притуплялся, и это было  очень  странно;  выгребая  ладонями  песок,  Муса
специально начинал думать "хочу кабаб, и рис, и помидоры,  хочу..."  И  не
хотел. Но стоило опустить руки, и  мысль  о  сухой  корке  хлеба  вызывала
озноб. Силы иссякали, и Муса подумал,  что,  окончательно  отказавшись  от
идеи похоронить еврея, он тут же, на месте, умрет от голода.
     В чем наказание Аллаха? - подумал он. В том, что я  должен  до  конца
дней своих рыть эту могилу, которую никогда не смогу вырыть?  Или  в  том,
чтобы умереть от голода в пустыне, где некому  будет  похоронить  меня,  и
смысла в моей смерти не будет вовсе, потому что еврей останется жить, хотя
и непонятно - как и в каком теле.
     - Ты не подумал о том, - заговорил Йосеф, он нашептывал Мусе  в  уши,
будто горячий и сухой ветер пустыни касался барабанных перепонок, - ты  не
подумал, почему мы с тобой оказались именно здесь? Почему Творец дал мне -
тебя, а тебе - меня?
     - Нас трое, - сказал Муса,  имея  в  виду  еще  и  Мессию.  Он  хотел
похоронить врага и  этим  символическим  поступком  зарыть  в  землю  всех
евреев. Хотел, но Аллах не позволил ему. Или, может быть,  еврейский  Бог,
оказавшийся сильнее Аллаха? Как может один Бог быть сильнее другого,  если
Бог - един, как бы его ни называли? Если Бог един, то, называя Его разными
именами, меняемся лишь мы сами, а вовсе не Творец, чье имя люди произносят
по-разному, воображая, что, меняя название, меняют суть.
     Эта мысль, Мусе непонятная, тем не менее, всплыла в его сознании,  но
воспринял он упрощенную и доступную ему интерпретацию: Бог един,  и  верим
мы в одного и того же Бога. Ты - еврей, я -  палестинец.  И  если  я  враг
тебе, и если ты враг мне, то потому только, что Бог натравил нас  друг  на
друга, присвоив в мыслях наших себе разные  имена.  Разделяй  и  властвуй!
Когда-то и где-то Муса слышал эти слова, а сейчас решил, что  придумал  их
сам, и эта мысль была приятна сознанию.
     Всемогущему не нужно властвовать, разделяя. И это значит...
     Значит, мы глупцы, не понимаем Его желаний,  и  это  естественно,  Он
всемогущ, а мы муравьи. Пророк понимал Его, но поняли ли мы пророка?
     - Пророков никто и никогда не понимал так, как они хотели,  -  сказал
Йосеф   (или   Мессия?).   -   Пророки   интерпретировали   Творца,   люди
интерпретировали пророков. Разница в интерпретации вызывалась различиями в
образе жизни. Согласен?
     Муса не понял Йосефа, точнее - интерпретировал его слова по-  своему.
Думая,  он  перестал  перебрасывать  песок,  и  голод  сразу  же  сделался
невыносимым. Муса заработал руками, и голод, неутоленный, все же отступил,
но отступили и мысли.
     - Мысль для тебя что мельничный жернов, -  сказал  Йосеф.  -  Ты  уже
подтащил ее к вершине, но опустил вниз.
     Йосеф мог бы сравнить Мусу с Сизифом, но ведь он и сам был  ограничен
рамками, внутри которых греческим мифам места не нашлось.
     - Что делает Творец, если хочет наказать человека? -  спросил  Йосеф.
Вопрос был прост, и ответ очевиден.
     - Аллах посылает в мир орудие,  -  пробормотал  Муса,  не  переставая
копать. - Я был орудием Аллаха, когда боролся с вами, евреями.
     - Почему же ты перестал быть им здесь? Эй, не останавливайся,  копай,
иначе умрешь от голода! Все проще.  Творец  предлагает  человеку  нарушать
принципы. Поводов всегда достаточно, и ты поддаешься.
     - Тоже мне наказание, - сказал Муса.
     - Но ведь именно это делаешь сейчас ты.
     - Не понимаю, - сказал Муса, окончательно выбиваясь из сил.
     Он наклонился вперед и упал в неглубокую яму, в могилу,  которую  рыл
не себе, лежал на спине и смотрел прямо на солнце, и  ждал,  когда  придет
конец, а конец - Муса знал это - придет скоро, потому  что  желудок  свело
так, будто не ел всю жизнь. Слабость. Ноги уже не двигаются. Так бывает на
тридцатые сутки голодовки, Габиб рассказывал, голодал он  в  "Абу-Кабире",
ничего не добился, а вышел год спустя по амнистии с больным желудком,  вот
и все дела.
     Руки еще повиновались, и Муса набрал пригоршню песка, тонкой  струкой
высыпал себе в рот, закашлялся, песчинки попали в горло,  и  уж  теперь-то
действительно пора было умирать.
     Муса кашлял, натужно, с хрипами, а песок продолжал сыпаться на  него,
хотя уже не слушались и руки...
     - Ну вот, - сказал Йосеф, - теперь мы на равных. Может, мы,  наконец,
поймем друг друга?


                                  * * *

     Людмила рассказывала о последнем дне Исхода, об исчезновении  Мессии,
всем было неуютно и страшно; почему-то именно сейчас, во время  сбивчивого
и во многом противоречивого рассказа, стало  очевидно,  что  земная  жизнь
кончилась.
     На Дину Людмила старалась не смотреть, Дина и сама держалась поодаль,
ей казалось, что она внимательно слушает, но на самом деле думала Дина  об
Илье, об их ночи, о том, что ее муж, Мессия, самозванец,  вовсе  не  нужен
ей, а сын Хаим тоже покинул Землю, и родители ее, и нужно их найти, потому
что где им быть, если не на этой планете, и как жить потом, она не  сможет
оставить Илью, и этой женщине, Людмиле, отдать его она тоже не может...
     - Это было ужасно? - спросил И.Д.К.
     - Ужасно? -  переспросила  Людмила.  -  Почему  ужасно?  Это  было...
Господи, Илья, ты, как всегда,  все  переиначиваешь!  Андрюша,  ты  можешь
объяснить? Ты понимаешь своего отца лучше, чем я. Нет,  помолчи,  я  сама.
Когда я сидела у телевизора, а потом очутилась на каком-то  холме...  Было
чувство облегчения, будто кончились роды, а я и не  знала,  что  это  были
именно роды. Когда тяжело, привыкаешь и не  обращаешь  внимания,  а  потом
вдруг становится легко, как в полете, и тогда спрашиваешь себя - как же ты
жила раньше, под этакой тяжестью?
     - Два миллиарда человек, - сказал И.Д.К. -  Два  миллиарда.  Когда  я
начинал... Я был уверен, что, если что и  получится,  то  коснется  только
евреев. Да и то не всех, а только тех, чей генетический  аппарат  сохранил
способность реагировать на Код. Я думал, что любая  мутация  или,  скажем,
сложение генетических программ при  смешанных  браках  -  все  это  лишает
человека способности воспринимать Код. А оказалось...
     - Природа умнее тебя, - насмешливо сказала  Людмила,  -  и  тебя  это
обижает.
     - Ты все та же, Люда, - улыбнулся И.Д.К. - Тебе всегда нравилось меня
уязвить. Помнишь, даже в первую брачную ночь...
     Он осекся, скосил глаза на Дину, и Людмила поняла его смущение.
     - Ой, да чего ты, - сказала она, - здесь все свои. Точнее - все твои.
Твоя бывшая жена, твой сын, твоя  новая  любовь.  И  почему  здесь  никого
больше нет? Мессии, например? Он ведь  твое  творение  в  гораздо  большей
степени, чем я или Андрюша.
     - Наверное потому, - подала голос Дина, поняв вдруг, что  Людмила  не
враг ей, и главное  -  что  и  она  вовсе  не  желает  зла  этой  женщине,
полюбившией (бывает же такое!) Илью, который, по мнению Дины, мог  вызвать
у нормальной женщины интуитивное чувство жалости, но  никак  не  любовного
восторга, - наверное потому, что Мессия  здесь  лишний.  Лишний  как  Моше
рабейну в своей семье, если она у него была.
     Людмила вспомнила свое ощущение  в  тот  момент,  когда  поняла,  что
сейчас покинет планету под названием Земля. Ощущение мессианства. За  мной
- народ.  Наверное,  то  была  мгновенная  и  исчезнувшая  связь  с  Ильей
Кремером, его мысль, воспринятая и непонятая. Что было  еще?  Может  быть,
нечто позволявшее определить, где находится Мессия? Нет, не  вспоминается.
Ничего не было.
     Андрей, которого не интересовали  сложные  взаимоотношения  взрослых,
бродил  вокруг,  постепенно  расширяя  круги  и  все  дальше  удаляясь  от
родителей. Трава была живой; когда Андрей собирался  сделать  шаг,  стебли
мгновенно пригибались, и потому ему не удалось сломать ни одной  травинки.
Он вертелся н