ясной из вышеизложенного: информация доступна любому,  и  если  кто-то  не
знаком с подробностями событий, происходивших на Земле в месяцы Исхода, то
это его собственное упущение. Мы  знаем,  что  и  почему  происходило.  Но
многие не понимают сути.
     Людей. Не событий.
     Во время обсуждения моей концепции с историками (и  в  более  широкой
аудитории тоже), меня поразило, что многие - даже профессионалы -  до  сих
пор не поняли (не поняли - зная факты), почему противостояние людей Кода и
людей Пространства, неощутимое  столь  долгое  время  даже  для  политиков
высокого ранга,  проявилось  неожиданно,  потребовав  от  Мессии  принятия
решени о начале Исхода?
     Надеюсь ответить на этот (незаданный, впрочем) вопрос.
     Кстати, кто скажет  мне  -  почему  между  точным  знанием  фактов  и
пониманием  их  сущности  лежит  пропасть,  преодолеть  которую   способны
немногие?  И  часто  вовсе  не  те,  кто  владеет   методами   преодоления
философских и иных пропастей...


                                  * * *

     Бездна, в которую падал Йосеф, не имела  не  только  дна,  не  только
конца, но и начала. Эта бездна была - Бог, именно таким видел Творца Моше,
только не мог выразить словами, находил привычные, и получалось - огненный
шар, или куст, или голос в небе.
     Бездна, в которую падал Йосеф,  не  пугала,  потому  что  он  не  мог
разбиться. И еще потому, что он твердо знал -  пришла  к  нему  смерть,  и
теперь, покинув телесную оболочку, он воспарил к высшим сфирот,  становясь
все ближе к той силе, которой поклонялся.
     Йосеф  не  был  профессиональным  каббалистом,  хотя,  конечно,  знал
многое. Иногда он даже спорил мысленно с автором "Книги Зоар",  а  бывало,
ему приходили в голову сомнения и относительно  некоторых  высказываний  в
устной Торе. Когда к  нему  приходили  люди  со  своими  вопросами,  порой
наивными, часто зрелыми и действительно неразрешимыми  в  одиночку,  Йосеф
сначала отвечал так, как указывали Тора или Талмуд, или Галаха,  а  потом,
дав собеседнику время уложить в сознании  ответ,  сам  же  принимался  его
интерпретировать и порой оспаривать, вызывая человека на диалог,  спор,  и
вот тогда-то начинала ткаться бестелесная, но очень прочная ткань  истины.
И когда человек покидал ешиву, он уносил не просто ответ,  но  -  решение.
Свое собственное решение, а не навязанное равом пусть даже из самых лучших
побуждений.
     Единственное, чего не допускал Йосеф ни при каких обстоятельствах,  -
чтобы собеседник не пожелал думать. Верь, верь безмерно, знай, что превыше
всего воля Творца, единого Бога нашего, и знай еще, что понять эту волю мы
сможем только тогда, когда поймем мир, в котором  живем.  Ибо  не  словами
дается она, но косвенно - через поступки людей, через природные силы, даже
через  силы  зла,  которые,  будучи  не   менее   сил   добра   подвержены
Божественному влиянию, играют столь же необходимую роль в принятии  любого
решения.
     Падая в бездну, а точнее - поднимаясь  в  ней  (ощущение  падения  не
могло обмануть; в мире духа он мог только подниматься к слиянию, ибо жил и
умер в самом низшем из миров - мире косной материи), Йосеф  ждал  явления,
оно должно было начаться яркой точкой в конце этого бесконечного  туннеля,
и точка должна  была  стать  огнем  пылающим,  а  дальше  он  не  знал,  о
дальнейшем можно было только догадываться.
     Вокруг себя он услышал голоса и узнал в них голос матери  ("Спокойно,
сынок, ты уже с нами, все позади, хотя ведь ты  не  мучился,  благодарение
Создателю"), отца ("Ты прожил не всю жизнь, Йосеф, но об этом  после..."),
дяди Натана, погибшего на Голанах во время Шестидневной войны ("я расскажу
тебе, как все было, ты должен знать"),  и  еще  чьи-то  голоса  доносились
издалека, приглушенно, будто разговаривали за  стеной,  а  потом  возникла
блестящая точка, разбухла и стала белым кругом, и душа  Йосефа  влетела  в
него, и прорвала какую-то хрупкую преграду,  он  точно  знал  теперь,  что
никакого тела у него больше нет, он испытывал огромное  облегчение,  будто
избавился от гирь на ногах, и еще от чего-то избавился,  он  сразу  понял,
что это были ненужные ему воспоминания и опыт душ,  вошедших  в  него  при
последней реинкарнации, притаившихся в нем, не мешавших  ему  жить,  но  и
пользы никакой для той, прошедшей, жизни  не  представлявших.  Теперь  они
отлетели, и Йосеф испытал облегчение, потому что одна  из  этих  душ  была
душой падшей женщины из Иудеи времен Второго храма.
     Мир вокруг него стал ослепительно белым, Йосеф подумал, что  поднялся
уже в высокие сфирот, и это  свет  Творца,  изливающийся  в  низшие  миры,
обволакивает его, протекает сквозь него, учит его чему-то, чего он не знал
в той, земной, жизни. Это был свет приобщения, и Йосеф плескался в нем как
младенец в ванне, не понимающий, что в глубокой воде можно захлебнуться.
     Все голоса умолкли, его оставили одного со  светом,  и  теперь  Йосеф
ждал, что услышит - нет, не голос, не колебания чего то, что не могло быть
воздухом, а воплощенную в образы мысль Творца. Йосеф жаждал этого. Он  был
готов.
     И получил то, что хотел.


                                  * * *

     Илья Давидович поспешил к Людмиле.
     Подготовка аппаратуры началась, едва он  покинул  комнату  совещаний.
Мессия на мгновение подумал, что  никто  из  прежних  тиранов,  царей  или
духовных лидеров не обладал такой властью, как он. И он мог  бы...  Мысль,
конечно, была нелепой, но ведь  родилась  -  пусть  на  миг,  -  и  Мессия
остановился посреди коридора, и жаркая лава потекла по спине. Власть.
     Он всегда хотел уйти от роли маленького человека, исполнителя,  хотел
подняться, но не для того, чтобы видеть мир и людей сверху. Чтобы быть как
они - те, кто наверху. Похожим на них. Не выделиться, а быть похожим.
     Власть. Он должен был ее проявить.
     И еще он понял, что на планете Земля людям Кода не жить.
     Он был уже почти месяц убежден в этом.
     Сегодня лишь получил подтверждение.
     И только теперь ему стало по-настоящему страшно.


                                  * * *

     Выплакалась вволю. Хасиды держались поодаль,  в  глаза  не  смотрели,
бороды их и пейсы выглядели чужими и страшными, такая же окладистая борода
Мессии казалась аккуратной и ласковой наощупь. Людмила  ждала  возвращения
Ильи Давидовича в Малом кабинете, ей принесли кофе  и  печенья,  и  только
здесь она поняла окончательно, что сын ее больше ей  не  принадлежит.  Они
оба - Илья-первый и Илья-второй - забрали у нее мальчика, потому что он им
нужен. Им. Только им.
     И она сама привела к ним Андрея. А теперь ждет - чего?
     Знобило. Заболела? Нет - все нервы. Совсем не того ждала от  Израиля.
Чего? Счастья? Спокойствия? Любви? Ничего этого нет.
     Почему в доме Мессии такая  сумрачная  настороженность  мысли?  Тихие
разговоры хасидов звучали почти в неслышимом  инфразвуке.  Возникли  слова
"поход против Бога", они не были произнесены, но они звучали,  повторяясь.
Как любила говорить Тамара, давняя подруга, увлекавшаяся  экстрасенсорикой
и после курса обучения у самого Дубицкого  даже  лечившая  людей  от  всех
болезней: "мне идет информация". Сейчас Людмиле казалось именно так,  хотя
она и понимала, что ниоткуда ничто не идет, а знание рождается в ней самой
как реакция на услышанное, увиденное и непонятое прежде.
     Будет война.  Будет,  потому  что  мир  оказался  разделен,  как  был
разделен тысячу лет назад. Тогда были христиане и неверные. И  нужно  было
вызволить Гроб Господень. В школе Людмила  учила,  что  причины  крестовых
походов были не столько религиозными, сколько экономическими. Естественно,
бытие определяет сознание. И это говорили люди, готовые  за  идею  удавить
противника. А сейчас на планете есть две цивилизации -  люди  Кода  и  все
прочие. И  "прочие"  оказались  вовсе  не  рациональными  европейцами  или
американцами, но азиатами, для  которых  религия  -  образ  мысли  и,  как
оказалось, смысл существования. Что делает  дикарь,  если  в  его  джунгли
приходит  красавец-богатырь,  способный  совершать  такое,  что  дикарь  и
придумать не мог? Правильно, берется за копье.
     Людмила подумала, что сойдет с ума, если просидит еще несколько минут
в вязкой тишине, превращавшей звуки в омут, а  мысли  -  в  отдельные,  не
связанные друг с другом тяжелые бревна, которые тонули в  этом  омуте  без
следа.
     В комнату вошел один из секретарей Мессии и,  стараясь  держаться  от
Людмилы подальше, включил стоявший у стены небольшой телевизор. Выходя, он
тихо притворил за собой дверь, и  Людмила  впервые  сегодня  действительно
оказалась одна. Она не хотела быть одна и метнулась к двери, но  голос  из
телевизора остановил ее.
     Говорил на иврите диктор израильского телевидения.  Странным  образом
Людмила  понимала  не  слова,  но  их  смысл.  А  смысл  был  в  том,  что
приближается сражение сил  Света  и  сил  Тьмы.  Именно  для  того,  чтобы
победили силы Света, и явился в мир Посланец. Каббалисты давно  предвещали
переход человечества в Новую эру. О том же говорили  иные  прогнозисты,  а
наука лишь теперь, после явления Мессии, приблизилась  к  пониманию  этого
глубокого исторического процесса.
     Но  на  планете  остались  люди  -  большинство,  -  которые  Код  не
восприняли, для которых слова Мессии и  текст  Торы  остались  сотрясением
воздуха и закорючками на бумаге. Более того - попыткой  возвеличить  Запад
над Востоком. Мысль была не вполне верной, поскольку деление шло вовсе  не
по географическому признаку - и на Востоке оказалось  немало  людей  Кода,
даже не подозревавших прежде о своей причастности к иудейскому племени,  к
одному из колен Израилевых.
     Они пострадали в первую очередь.  Погромы  в  Индонезии  и  Малайзии.
Может, это была искра. Может, если  бы  этой  искры  не  было,  два  мира,
внезапно разделенные явлением Мессии, так и продолжали существовать рядом,
но не вместе. Может быть. Правда, ясновидцы из людей Кода уже  три  месяца
назад предрекали пожар. Самое глубинное в человеке - ксенофобия. Из такого
древнего прошлого, что не избавиться никаким усилием воли, тем более,  что
усилие такое предпринималось очень немногими на Востоке. Сунь Тан в Китае.
Его разорвала толпа на пороге дома.
     Неужели все знали о том, что грядет Армагеддон, и лишь  одна  Людмила
оставалась при своих личных страхах и надеждах? Может, в этом  заключалось
ее предназначение в мире? Может, и теперь ее предназначение не изменилось,
и то, что показывают на экране, не имело, не имеет и не будет иметь к  ней
никакого отношения?
     Именно так. У нее иная цель. Быть с сыном. Это Андрей предложил ехать
в страну Мессии. Он не  хотел  ехать,  но  предложил  именно  он.  Людмила
вспомнила с полной отчетливостью: она сидела с сыном за чаем, в  тот  день
Людмила купила овсяного печенья, которого не пробовала несколько  месяцев.
Она надкусывала печенье, запивала глотком чая, и печенье медленно таяло на
языке, оставляя жесткие крошки каких-то примесей.
     - Мама, - сказал Андрей, - а сегодня Мишка книгу двигал. Глазами.
     Он не был в восторге от овсяного печенья, он клал его в рот и глотал,
а думал о другом - о книге, которую двигал Мишка, глядя на нее пристальным
взглядом. Мишка  был  сыном  известного  в  районе  антисемита,  участника
"Патриотического альянса", гордившегося своими русскими предками,  никогда
не смешивавшимися с инородцами, даже татарское иго пережившими в моральной
и физической чистоте. И вот поди же - стал человеком Кода. Он.  А  Андрей,
сын чистокровного еврея, даже мысли читать не научился. Во всяком  случае,
он понятия не имел, о чем думает его мать, когда утверждает,  что  папа  -
человек умный, но большой дурак. Андрей  еще  не  научился  разбираться  в
парадоксах.
     - А что, - осторожно спросила Людмила,  -  тебе  хочется  так  вот...
двигать предметы взглядом, знать чужие мысли? Я хочу сказать, что  счастья
от знания чужих мыслей не приобретешь. А тем более - рай Божий. Скорее  уж
ад начнется...
     -  Мама,  -  сказал  Андрей,  заглянув  в  коробку,  где   оставалось
единственное надломанное печенье, - Мессия не может желать плохого.  Вчера
один академик сказал, что это физически... нет, не помню. Он  сказал  еще,
что сила растет, если быть ближе... А папа сказал мне сегодня...
     - Папа - тебе?
     - Во сне. А может, и не во сне. Не знаю.  Сказал,  что  нам  с  тобой
нужно уехать. Я сказал "не хочу", а папа сказал "надо".
     - Уехать? Куда?
     Она знала - куда. Может быть, она еще  не  умела  читать  мысли,  но,
глядя в глаза Андрею, вдруг увидела  именно  его  глазами,  как  входит  в
комнату Илья, и этот  его  характерный  жест  -  поскребывание  пальцем  у
подбородка, Илья смотрит очень серьезно, и она (он? Андрей?) понимает, что
это не сон и не видение,  но  и  не  правда  тоже,  потому  что  не  может
появиться в московской квартире человек,  в  этот  момент  находящийся  за
тридевять земель.
     "- Сынчик, - говорит Илья (он! его слово...),  -  вы  с  мамой  нужны
здесь. В Израиле. Приезжайте. Убеди маму. Ты можешь. Ты еще не знаешь,  но
ты можешь все."
     Поворачивается и уходит. И закрывает за  собой  дверь.  А  мог  бы  и
сквозь стену. Потому что призрак. Но как ясно - Господи!
     Людмила очнулась.
     Надо ехать.


                                  * * *

     Илья Давидович хотел, чтобы эта женщина - Людмила - была рядом, когда
он начнет говорить. Мессия понимал, что этого делать не  нужно.  Вовсе  не
потому, что его могут неправильно понять. Нет, Людмила могла помешать  ему
самому - она была единственным человеком, чьи поступки  он  предвидеть  не
мог, как не предвидел ухода ее сына.
     Все предопределено - это Мессии было совершенно ясно.  Именно  потому
он ждал Людмилу и  провел  с  ней  почти  весь  день.  Именно  потому  ему
хотелось, чтобы Людмила присутствовала при его обращении. Он понимал,  что
она  может  совершить  что-то  непредсказуемое,  и  тогда   воззвание   не
произведет нужного действия. Но все равно,  раз  уж  его  поступки  решены
Там...
     Речь свою он не  придумал,  она  явилась  из  подсознания,  ему  даже
показалось, что И.Д.К. произнес ее своим хрипловатым голосом. Он -  Мессия
- должен лишь повторить. Все решено Там. Он хотел быть исполнителем, самым
важным исполнителем, самым известным. Но - исполнителем. В  данном  случае
он и был тем, кем хотел - исполнял приказы собственного подсознания, и ему
было решительно все равно, как эти приказы рождались. Не исключено, что  в
результате его собственной мыслительной деятельности.
     Людмила поднялась ему навстречу, и он подумал, что не встречал  более
красивой женщины. Дина, жена его, была обыкновенной,  он  -  давно  еще  -
старался найти в ее лице что- нибудь необычное, такое, что можно  было  бы
описать единственным словом, и это  слово  выделило  бы  женщину  в  любой
толпе. Не сумел. Чтобы описать Дину, понадобились  бы  десятки  слов.  Для
Людмилы он сразу подобрал одно: ясноглазая. Не ясновидящая, а  ясноглазая,
хотя корень наверняка был один. Он не мог понять, какого цвета эти  глаза,
которые видели, как ему казалось, самую суть. Он,  конечно,  ошибался,  но
какое это имело значение?
     - Люда... - сказал он.
     - Что происходит, Илюша? - спросила Людмила.
     - Обычная ксенофобия, - усмехнулся он. - Восток не  принимает  Запад.
Можно было бы,  как  ни  смешно,  назвать  это  антисемитизмом  в  мировом
масштабе. А что, в сущности, так и есть. Все, кто воспринял Код, - в своем
роде евреи.
     - Помолчи, -  попросила  Людмила.  Она  видела  неясные  образы,  они
начинали свое существование, будто отделяясь от Ильи Давидовича,  а  слова
мешали, искажали, слова всегда мешают, никакое слово, даже  такое  простое
как "мама" или "стол", не передает и десятой доли того,  что  содержит  на
самом деле. Понять человека, даже когда он произносит "идет дождь",  можно
только чувством, интуицией, которые всегда так или иначе были  отголосками
телепатических способностей, дремавших, спавших, непроявленных.
     - Помолчи, - повторила Людмила уже мысленно, просто  взяла  в  ладони
голову Мессии (шляпа едва не упала) и тряхнула, а он это почувствовал - из
глаз Людмилы хлынула волна и пронеслась сквозь него, а голова качалась  на
волне будто привязанный к телу буй.
     Мессия открылся. Он понял - настало время. Они шли к этому весь день,
плавали на поверхности, а Код работал, они приближались друг  к  другу,  и
теперь  можно  было  помолчать,  даже  закрыть  глаза  и  отдохнуть  перед
выступлением, - эта женщина все  поймет  и,  более  того,  успокоит,  хотя
ничего еще не понимает в ситуации.
     Сначала все было так хорошо! Палестинцы, неожиданно понявшие, что они
- те же евреи, одно из колен Израилевых, поселенцы, начавшие  брататься  с
боевиками ХАМАСа, полиция  Арафата,  отлавливавшая  каждого,  кто  еще  не
слышал  слов  Кода,  и  заставлявшая  услышать.   Лига   арабских   стран,
собравшаяся на экстренное заседание в Каире и опубликовавшая поразительное
коммюнике о первородстве Израиля и воссоединении Корана с Торой, точнее  -
о поглощении  Торой  Корана  -  тех  его  сур,  что  не  шли  с  Книгой  в
принципиальное противоречие. Энциклика Римского папы, воспринявшего Код  в
тот, первый, вечер. Проповеди во  всех  церквах  Европы  и  Америки  -  на
следующий день.
     Многое прошло мимо Людмилы. Ей казалось, что Мессия пришел к  каждому
из шести миллиардов людей. В Москве-то, когда группка идиотов (всего-то  -
студентов из среднеазиатских стран, в основном,  из  Туркмении)  вышла  на
Красную площадь, выкрикивая антимессианские, антихристианские и - особенно
- антисемитские лозунги, бравый ОМОН быстро навел порядок. Да  за  Мессию,
за каждый волос из его бороды эти парни готовы были пойти на крест!
     Оказывается, почти вся Азия осталась в тот вечер в полном недоумении.
Индия. Китай. Вьетнам. Япония. Бангладеш... Что произошло? Какой-то еврей,
ешиботник, лезет на трибуну кнессета, объявляет себя Мессией, и все сходят
с ума, даже люди, которые с ума сойти не  могут  по  причине  полного  его
отсутствия. Сколько их было, Мессий, за  два  тысячелетия?  Кому  и  когда
удавалось увлечь за собой больше сотни тысяч фанатиков?
     Азия осталась здравой в этом взбесившемся мире, вдруг вознамерившемся
построить  Третий  храм  на  месте  мечети  Омара,   которую   правоверные
мусульмане, вчера еще готовые  перегрызть  глотку  евреям  за  осквернение
святыни, начали сами разбирать на камни.
     И еще идеи. Оказывается,  Мессия  возвестил  человечеству  не  только
царство Божие (которое, впрочем, еще  предстояло  построить),  но  и  идею
единой мировой религии. Конечно, не конфуцианства, не буддизма и  даже  не
ислама. Тора! Генетический код человечества! Людмиле показалось, что  эта,
не вмиг, но и не за год возникшая ненависть к  сугубо  научной  идее  была
следствием элементарной зависти,  скорее  всего,  даже  и  не  осознанной:
почему они - да, а мы - нет? Евреи всегда утверждали, что они -  избранный
народ, теперь это утверждают еще два миллиарда людей, ставших в  одночасье
если не евреями, то иудеями уж точно, но ведь еврей и иудей -  одно  и  то
же, да так, кстати, и  оказалось:  вера  в  единственность  Торы  и  чисто
физическая принадлежность (признак крови!) к той же категории  людей  Кода
или людей Торы были заданы изначально!  Что  оказалось  первично  -  идея,
мысль, или чистая биология? Код породил евреев или евреи - Код?
     Африка пока  молчала.  У  африканцев  были  свои  проблемы.  Жестокая
засуха, голод  в  Сомали,  Судане,  Эфиопии,  Нигерии...  Но  и  африканцы
отказались принять гуманитарную  помощь  Запада  -  лозунг  "ничего  -  от
неверных!"  бросили  власти,  народу  было  все  равно,   народ   голодал,
гуманитарная помощь спасла бы тысячи, а десятки миллионов все равно умерли
бы. А если бы не пришел в мир  этот