убок, найди мне мою мачеху! Я ничего не пожалею для
тебя. Я награжу тебя. Я тебя богато и роскошно награжу! У меня есть  за-
рукавья, шитые шелком, кораллы, ожерелья. Я подарю тебе пояс,  унизанный
жемчугом. У меня золото есть...  Парубок,  найди  мне  мою  мачеху!  Она
страшная ведьма: мне не было от нее покою на белом свете. Она мучила ме-
ня, заставляла работать, как простую мужичку. Посмотри на лицо: она  вы-
вела румянец своими нечистыми чарами с щек моих. Погляди  на  белую  шею
мою: они не смываются! они не смываются! они ни за что не  смоются,  эти
синие пятна от железных когтей ее. Погляди на белые ноги мои: они  много
ходили; не по коврам только, по песку горячему, по земле сырой, по колю-
чему терновнику они ходили; а на очи мои, посмотри на очи: они не глядят
от слез... Найди ее, парубок, найди мне мою мачеху!..
   Голос ее, который вдруг было возвысился, остановился. Ручьи слез  по-
катились по бледному лицу. Какое-то тяжелое,  полное  жалости  и  грусти
чувство сперлось в груди парубка.
   - Я готов на все для тебя, моя панночка! - сказал он в сердечном вол-
нении, - но как мне, где ее найти?
   - Посмотри, посмотри! - быстро говорила она, - она здесь! она на  бе-
регу играет в хороводе между моими девушками и греется на месяце. Но она
лукава и хитра. Она приняла на себя вид утопленницы; но  я  знаю,  но  я
слышу, что она здесь. Мне тяжело, мне душно от ней. Я не могу  чрез  нее
плавать легко и вольно, как рыба. Я тону и падаю на дно, как ключ. Отыщи
ее, парубок!
   Левко посмотрел на берег: в тонком серебряном тумане мелькали легкие,
как будто тени, девушки в белых, как луг, убранный ландышами,  рубашках;
золотые ожерелья, монисты, дукаты блистали на их шеях; но они были блед-
ны; тело их было как будто сваяно из прозрачных облак и будто  светилось
насквозь при серебряном месяце. Хоровод, играя, придвинулся к нему  бли-
же. Послышались голоса.
   - Давайте в во'рона, давайте играть в ворона! - зашумели  все,  будто
приречный тростник, тронутый в тихий час сумерек воздушными устами  вет-
ра.
   - Кому же быть вороном?
   Кинули жребий - и одна девушка вышла из толпы. Левко принялся разгля-
дывать ее. Лицо, платье - все на ней такое же, как и на других.  Заметно
только было, что она неохотно играла эту роль. Толпа вытянулась  верени-
цею и быстро перебегала от нападений хищного врага.
   - Нет, я не хочу быть вороном! - сказала девушка, изнемогая от  уста-
лости. - Мне жалко отнимать цыпленков у бедной матери!
   "Ты не ведьма!" - подумал Левко.
   - Кто же будет вороном?
   Девушки снова собрались кинуть жребий.
   - Я буду вороном! - вызвалась одна из средины.
   Левко стал пристально вглядываться в лицо ей. Скоро и  смело  гналась
она за вереницею и кидалась во все стороны, чтобы изловить свою  жертву.
Тут Левко стал замечать, что тело ее не так  светилось,  как  у  прочих:
внутри его виделось что-то черное. Вдруг раздался крик:  ворон  бросился
на одну из вереницы, схватил ее, и Левку почудилось, будто у ней  выпус-
тились когти и на лице ее сверкнула злобная радость.
   - Ведьма! - сказал он, вдруг указав на нее пальцем и  оборотившись  к
дому.
   Панночка засмеялась, и девушки с криком увели за собою представлявшую
ворона.
   - Чем наградить тебя, парубок? Я знаю, тебе не золото нужно:  ты  лю-
бишь Ганну; но суровый отец мешает тебе жениться на ней.  Он  теперь  не
помешает; возьми, отдай ему эту записку...
   Белая ручка протянулась, лицо ее как-то чудно  засветилось  и  засия-
ло... С непостижимым трепетом и томительным биением  сердца  схватил  он
записку и... проснулся.

   VI


   ПРОБУЖДЕНИЕ

   - Неужели это я спал? - сказал про себя Левко, вставая  с  небольшого
пригорка. - Так живо, как будто наяву!.. Чудно, чудно!.. - повторил  он,
оглядываясь.
   Месяц, остановившийся над его головою, показывал полночь; везде тиши-
на; от пруда веял холод; над ним печально стоял ветхий дом  с  закрытыми
ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно из него удалились лю-
ди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во все время
сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши в ней записку.  "Эх,  если
бы я знал грамоте!" - подумал он, оборачивая ее перед собою на все  сто-
роны. В это мгновение послышался позади его шум.
   - Не бойтесь, прямо хватайте его! Чего струсили? нас десяток. Я держу
заклад, что это человек, а не черт! - так кричал голова  своим  сопутни-
кам, и Левко почувствовал себя схваченным несколькими руками, из которых
иные дрожали от страха. - Скидывай-ка, приятель, свою  страшную  личину!
Полно тебе дурачить людей! - проговорил голова, ухватив его за ворот,  и
оторопел, выпучив на него глаз свой. - Левко, сын! - вскричал он, отсту-
пая от удивления и опуская руки. - Это ты, собачий сын! вишь,  бесовское
рождение! Я думаю, какая это шельма, какой это вывороченный дьявол стро-
ит штуки! А это, выходит, все ты, невареный кисель твоему батьке в  гор-
ло, изволишь заводить по улице  разбои,  сочиняешь  песни!..  Эге-ге-ге,
Левко! А что это? Видно, чешется у тебя спина! Вязать его!
   - Постой, батько! велено тебе отдать эту записочку, - проговорил Лев-
ко.
   - Не до записок теперь, голубчик! Вязать его!
   - Постой, пан голова! - сказал писарь, развернув записку, -  комисса-
рова рука!
   - Комиссара?
   - Комиссара? - повторили машинально десятские.
   "Комиссара? чудно! еще непонятнее!" - подумал про себя Левко.
   - Читай, читай! - сказал голова, - что там пишет комиссар?
   - Послушаем, что пишет комиссар! - произнес винокур,  держа  в  зубах
людьку и высекая огонь.
   Писарь откашлялся и начал читать:
   - "Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас,  что  ты,  старый
дурак, вместо того чтобы собрать прежние недоимки и вести на селе  поря-
док, одурел и строишь пакости..."
   - Вот, ей-богу! - прервал голова, - ничего не слышу!
   Писарь начал снова:
   - "Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас,  что  ты,  старый
ду..."
   - Стой, стой! не нужно! - закричал голова, - я хоть и не слышал,  од-
нако ж знаю, что главного тут дела еще нет. Читай далее!
   - "А вследствие того, приказываю тебе сей же час женить твоего  сына,
Левка Макогоненка, на козачке из вашего же села, Ганне Петрыченковой,  а
также починить мосты на столбовой дороге и не давать обывательских лоша-
дей без моего ведома судовым паничам, хотя бы они ехали прямо из  казен-
ной палаты. Если же, по приезде моем, найду оное приказание мое не  при-
веденным в исполнение, то тебя одного потребую к ответу. Комиссар,  отс-
тавной поручик Козьма Деркач-Дришпановский".
   - Вот что! - сказал голова, разинувши рот. - Слышите ли  вы,  слышите
ли: за все с головы спросят, и  потому  слушаться!  беспрекословно  слу-
шаться! не то, прошу извинить... А тебя, -  продолжал  он,  оборотясь  к
Левку, - вследствие приказания комиссара, - хотя чудно мне, как это дош-
ло до него, - я женю; только наперед попробуешь ты нагайки! Знаешь - ту,
что висит у меня на стене возле покута? Я поновлю ее  завтра...  Где  ты
взял эту записку?
   Левко, несмотря на изумление, происшедшее от такого нежданного оборо-
та его дела, имел благоразумие приготовить в уме своем  другой  ответ  и
утаить настоящую истину, каким образом досталась записка.
   - Я отлучался, - сказал он, - вчера ввечеру еще в  город  и  встретил
комиссара, вылезавшего из брички. Узнавши, что я из нашего села, дал  он
мне эту записку и велел на словах тебе сказать, батько,  что  заедет  на
возвратном пути к нам пообедать.
   - Он это говорил?
   - Говорил.
   - Слышите ли? - говорил голова с важною осанкою, оборотившись к своим
сопутникам, - комиссар сам своею особою приедет к нашему брату, то  есть
ко мне, на обед! О! - Тут голова поднял палец вверх и  голову  привел  в
такое положение, как будто бы она прислушивалась к чему-нибудь. - Комис-
сар, слышите ли, комиссар приедет ко мне обедать! Как думаешь,  пан  пи-
сарь, и ты, сват, это не совсем пустая честь! Не правда ли?
   - Еще, сколько могу припомнить, - подхватил писарь, - ни один  голова
не угощал комиссара обедом.
   - Не всякий голова голове чета! - произнес с самодовольным видом  го-
лова. Рот его покривился, и что-то вроде тяжелого, хриплого смеха, похо-
жего более на гудение отдаленного грома, зазвучало в его  устах.  -  Как
думаешь, пан писарь, нужно бы для именитого гостя дать приказ,  чтобы  с
каждой хаты принесли хоть по цыпленку, ну, полотна, еще кое-чего... А?
   - Нужно бы, нужно, пан голова!
   - А когда же свадьбу, батько? - спросил Левко.
   - Свадьбу? Дал бы я тебе свадьбу!.. Ну,  да  для  именитого  гостя...
завтра вас поп и обвенчает. Черт с вами! Пусть комиссар увидит, что зна-
чит исправность! Ну, ребята, теперь спать! Ступайте по  домам!..  Сегод-
няшний случай припомнил мне то время, когда я... - При сих словах голова
пустил обыкновенный свой важный и значительный взгляд исподлобья.
   - Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как  вез  царицу!  -  сказал
Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к  знакомой  хате,  окруженной
низенькими вишнями. "Дай тебе бог небесное царство, добрая и  прекрасная
панночка, - думал он про себя. - Пусть тебе на том свете вечно усмехает-
ся между ангелами святыми! Никому не расскажу про  диво,  случившееся  в
эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только  поверишь
мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы!"
   Тут он приблизился к хате; окно было отперто; лучи  месяца  проходили
чрез него и падали на спящую перед ним Ганну; голова ее оперлась на  ру-
ку; щеки тихо горели; губы шевелились, неясно произнося его  имя.  "Спи,
моя красавица! Приснись тебе все, что есть лучшего на свете; но и то  не
будет лучше нашего пробуждения!" Перекрестив ее, закрыл он окошко и  ти-
хонько удалился. И чрез несколько минут все уже  уснуло  на  селе;  один
только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях рос-
кошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вышине,  и  ночь,
божественная ночь, величественно догорала. Так же прекрасна была земля в
дивном серебряном блеске; но уже никто не упивался ими: все  погрузилось
в сон. Изредка только перерывалось молчание  лаем  собак,  и  долго  еще
пьяный Каленик шатался по уснувшим улицам, отыскивая свою хату.

   ПРОПАВШАЯ ГРАМОТА
   Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви

   Так вы хотите, чтобы я вам еще рассказал про деда? Пожалуй, почему же
не потешить прибауткой? Эх, старина, старина! Что  за  радость,  что  за
разгулье падет на сердце, когда услышишь про то, что давно-давно, и года
ему и месяца нет, деялось на свете! А как еще впутается какой-нибудь ро-
дич, дед или прадед, - ну, тогда и рукой махни: чтоб мне поперхнулось за
акафистом великомученице Варваре, если не чудится, что вот-вот  сам  все
это делаешь, как будто залез в прадедовскую душу или  прадедовская  душа
шалит в тебе... Нет, мне пуще всего наши дивчата  и  молодицы;  покажись
только на глаза им: "Фома Григорьевич! Фома Григорьевич! а нуте  яку-не-
бусь страховинну казачку! а нуте, нуте!.. - тара-та-та, та-та-та, и пой-
дут, и пойдут... Рассказать-то, конечно, не жаль, да  загляните-ка,  что
делается с ними в постеле. Ведь я знаю, что каждая дрожит  под  одеялом,
как будто бьет ее лихорадка, и рада бы с головою влезть  в  тулуп  свой.
Царапни горшком крыса, сама как-нибудь задень ногою  кочергу  -  и  боже
упаси! и душа в пятках. А на другой день ничего не бывало,  навязывается
сызнова: расскажи ей страшную сказку, да и только. Что ж бы такое  расс-
казать вам? Вдруг не взбредет на ум... Да, расскажу я  вам,  как  ведьмы
играли с покойным дедом в дурня. 4 Только заране прошу вас, господа,  не
сбивайте с толку; а то такой кисель выйдет, что совестно будет и  в  рот
взять. Покойный дед, надобно вам сказать, был не из простых в свое время
козаков. Знал и твердо-он-то, и словотитлу поставить. В праздник  отхва-
тает апостола, бывало, так, что теперь и попович иной спрячется. Ну, са-
ми знаете, что в тогдашние времена если собрать со всего Батурина грамо-
теев, то нечего и шапки подставлять, - в одну  горсть  можно  было  всех
уложить. Стало быть, и дивиться нечего, когда всякий встречный  кланялся
ему мало не в пояс.
   4То есть в дурачки. (Прим. Н.В.Гоголя.)
   Один раз задумалось вельможному гетьману послать  зачем-то  к  царице
грамоту. Тогдашний полковой писарь, - вот нелегкая его возьми, и прозви-
ща не вспомню... Вискряк не Вискряк, Мотузочка не  Мотузочка,  Голопуцек
не Голопуцек... знаю только, что как-то чудно начинается мудреное  проз-
вище, - позвал к себе деда и сказал ему,  что,  вот,  наряжает  его  сам
гетьман гонцом с грамотою к царице. Дед не любил долго собираться:  гра-
моту зашил в шапку; вывел коня; чмокнул жену и двух своих,  как  сам  он
называл, поросенков, из которых один был родной отец хоть  бы  и  нашего
брата; и поднял такую за собою пыль, как будто бы пятнадцать хлопцев за-
думали посереди улицы играть в кашу. На другой день еще петух не  кричал
в четвертый раз, дед уже был в Конотопе. На ту пору  была  там  ярмарка:
народу высыпало по улицам столько, что в глазах рябело. Но так как  было
рано, то все еще дремало, протянувшись на земле. Возле коровы лежал  гу-
ляка парубок с покрасневшим, как снегирь, носом; подоле  храпела,  сидя,
перекупка, с кремнями, синькою, дробью и бубликами;  под  телегою  лежал
цыган; на возу с рыбой - чумак; на самой дороге  раскинул  ноги  бородач
москаль с поясами и рукавицами... ну, всякого сброду, как водится по яр-
маркам. Дед приостановился, чтобы разглядеть хорошенько. Между тем в ят-
ках начало мало-помалу шевелиться: жидовки стали  побрякивать  фляжками;
дым покатило то там, то сям кольцами, и запах горячих сластен понесся по
всему табору. Деду вспало на ум, что у него нет ни огнива, ни табаку на-
готове: вот и пошел таскаться по ярмарке. Не успел пройти двадцати шагов
- навстречу запорожец. Гуляка, и по лицу видно! Красные, как жар,  шаро-
вары, синий жупан, яркий цветной пояс, при боку сабля и люлька с  медною
цепочкою по самые пяты - запорожец, да и только!  Эх,  народец!  станет,
вытянется, поведет рукою молодецкие усы, брякнет подковами и - пустится!
Да ведь как пустится: ноги отплясывают, словно веретено в бабьих  руках;
что вихорь, дернет рукою по всем струнам бандуры и тут же, подпершися  в
боки, несется вприсядку; зальется песней - душа  гуляет!..  Нет,  прошло
времечко: не увидать больше запорожцев! Да, так  встретились.  Слово  за
слово, долго ли до знакомства? Пошли калякать,  калякать  так,  что  дед
совсем уже было позабыл про путь свой. Попойка завелась, как на  свадьбе
перед постом великим. Только, видно, наконец прискучило  бить  горшки  и
швырять в народ деньгами, да и ярмарке не век же стоять! Вот сговорились
новые приятели, чтоб не разлучаться и путь держать  вместе.  Было  давно
под вечер, когда выехали они в поле. Солнце убралось на  отдых;  где-где
горели вместо него красноватые полосы; по полю пестрели нивы, что празд-
ничные плахты чернобровых молодиц. Нашего запорожца раздобар взял страш-
ный. Дед и еще другой приплевшийся к ним гуляка подумали уже, не бес  ли
засел в него. Откуда что набиралось. Истории и присказки такие  диковин-
ные, что дед несколько раз хватался за бока и чуть  не  надсадил  своего
живота со смеху. Но в поле становилось,  чем  далее,  тем  сумрачнее;  и
вместе с тем становилась несвязнее и молодецкая молвь. Наконец  рассказ-
чик наш притих совсем и вздрагивал при малейшем шорохе.
   - Ге-ге, земляк! да ты не на шутку принялся считать сов. Уж  думаешь,
как бы домой да на печь!
   - Перед вами нечего таиться, - сказал он, вдруг оборотившись и непод-
вижно уставив на них глаза свои. - Знаете ли, что душа моя давно продана
нечистому.
   - Экая невидальщина! Кто на веку своем не знался с нечистым? Тут-то и
нужно гулять, как говорится, на прах.
   - Эх, хлопцы! гулял бы, да в ночь эту срок  молодцу!  Эй,  братцы!  -
сказал он, хлопнув по рукам их, - эй, не выдайте! не поспите одной ночи,
век не забуду вашей дружбы!
   Почему ж не пособить человеку в таком горе? Дед объявил напрямик, что
скорее даст он отрезать оселедец с собственной головы, чем допустит чер-
та понюхать собачьей мордой своей христианской души.
   Козаки наши ехали бы, может, и далее, если бы не обволокло всего неба
ночью, словно черным рядном, и в поле не стало так же темно, как под ов-
чинным тулупом. Издали только мерещился  огонек,  и  кони,  чуя  близкое
стойло, торопились, насторожа уши и вковавши очи во мрак. Огонек,  каза-
лось, несся навстречу, и перед козаками показался шинок, повалившийся на
одну сторону, словно баба на пути с веселых крестин. В те поры шинки бы-
ли не то, что теперь. Доброму человеку не только  развернуться,  приуда-
рить горлицы или гопака, прилечь даже негде было, когда в  голову  забе-
рется хмель и ноги начнут писать покой-он-по. Двор был уставлен весь чу-
мацкими возами; под поветками, в яслях, в сенях, иной свернувшись,  дру-
гой развернувшись, храпели, как коты. Шинкарь один перед каганцом  наре-
зывал рубцами на палочке, сколько кварт и осьмух высушили чумацкие голо-
вы. Дед, спросивши треть ведра на троих, отправился в  сарай.  Все  трое
легли рядом. Только не успел он повернуться, как видит, что его  земляки
спят уже мертвецким сном. Разбудивши приставшего к ним третьего  козака,
дед напомнил ему про данное товарищу обещание. Тот привстал, протер гла-
за и снова  уснул.  Нечего  делать,  пришлось  одному  караулить.  Чтобы
чем-нибудь разогнать сон, обсмотрел он возы все, проведал коней, закурил
люльку, пришел назад и сел опять около своих. Все было  тихо,  так  что,
кажись, ни одна муха не пролетела. Вот и чудится ему, что из-за соседне-
го воза что-то серое выказывает роги... Тут глаза его  начали  смыкаться
так, что принужден он был ежеминутно протирать кулаком и  промывать  ос-
тавшеюся водкой. Но как скоро немного прояснились  они,  все  пропадало.
Наконец, мало погодя, опять показывается из-под воза чудище... Дед выта-
ращил глаза сколько мог; но проклятая дремота все  туманила  перед  ним;
руки его окостенели; голова скатилась, и крепкий сон  схватил  его  так,
что он повалился словно убитый. Долго спал дед, и как припекло порядочно
уже солнце его выбритую макушу, тогда только схватился он на ноги. Потя-
нувшись раза два и почесав спину, заметил он, что возов  стояло  уже  не
так много, как с вечера. Чумаки, видно, потянулись еще до света. К своим
- козак спит, а запорожца нет. Выспрашивать - никто знать не знает; одна
только верхняя свитка лежала на том месте. Страх и раздумье взяло  деда.
Пошел посмотреть коней - ни своего, ни запорожского! Что бы это значило?
Положим, запорожца взяла нечистая сила; кто же коней? Сообразя все,  дед
заключил, что, верно, черт приходил пешком, а как до пекла не близко, то
и стянул его коня. Больно ему было крепко, что не сдержал козацкого сло-
ва. "Ну, думает, нечего делать, пойду пешком: авось попадется на  дороге
какой-нибудь барышник, едущий с ярмарки,  как-нибудь  уже  куплю  коня".
Только хватился за шапку - и шапки нет. Всплеснул руками  покойный  дед,
как вспомнил, что вчера еще поменялись они на время с  запорожцем.  Кому
больше утащить, как не нечистому. Вот тебе и гетьманский гонец! Вот тебе
и привез грамоту к царице! Тут дед принялся угощать черта такими прозви-
щами, что, думаю, ему не один раз чихалось тогда в пекле. Но бранью мало
пособишь: а затылка сколько ни чесал дед, никак не мог ничего придумать.
Что делать? Кинулся достать чужого ума: собрал всех бывших тогда в шинке
добрых людей, чумаков и просто заезжих, и рассказал, что так и так,  та-
кое-то приключилось горе. Чумаки долго думали, подперши батогами  подбо-
родки свои, крутили головами и сказали, что не слышали  такого  дива  на
крещеном свете, чтобы гетьманскую грамоту утащил черт. Другие же  приба-
вили, что когда черт да москаль украдут что-нибудь,  то  поминай