еще не смел поше-
велиться.
   - Покайся, отец! Не страшно ли, что  после  каждого  убийства  твоего
мертвецы поднимаются из могил?
   - Ты опять за старое! - грозно прервал колдун. - Я поставлю на своем,
я заставлю тебя сделать, что мне хочется. Катерина полюбит меня!..
   - О, ты чудовище, а не отец мой! - простонала она. -  Нет,  не  будет
по-твоему! Правда, ты взял нечистыми чарами твоими власть вызывать  душу
и мучить ее; но один только бог может заставлять ее делать то,  что  ему
угодно. Нет, никогда Катерина, доколе я буду держаться в ее теле, не ре-
шится на богопротивное дело. Отец, близок Страшный суд! Если б ты  и  не
отец мой был, и тогда бы не заставил меня изменить моему любому, верному
мужу. Если бы муж мой и не был мне верен и мил, и тогда бы  не  изменила
ему, потому что бог не любит клятвопреступных и неверных душ.
   Тут вперила она бледные очи свои в окошко, под которым сидел пан  Да-
нило, и недвижно остановилась...
   - Куда ты глядишь? Кого ты там видишь? - закричал колдун.
   Воздушная Катерина задрожала. Но уже пан Данило был давно на земле  и
пробирался с своим верным Стецьком в свои горы.  "Страшно,  страшно!"  -
говорил он про себя, почувствовав какую-то робость в козацком сердце,  и
скоро прошел двор свой, на котором так же крепко спали козаки, кроме од-
ного, сидевшего на сторо'же и курившего люльку. Небо  все  было  засеяно
звездами.

   V

   - Как хорошо ты сделал, что разбудил меня! - говорила Катерина,  про-
тирая очи шитым рукавом своей сорочки и разглядывая с ног до головы сто-
явшего перед нею мужа. - Какой страшный сон мне виделся! Как тяжело  ды-
шала грудь моя! Ух!.. Мне казалось, что я умираю...
   - Какой же сон, уж не этот ли? - И стал Бурульбаш  рассказывать  жене
своей все им виденное.
   - Ты как это узнал, мой муж? - спросила, изумившись, Катерина.  -  Но
нет, многое мне неизвестно из того, что ты рассказываешь.  Нет,  мне  не
снилось, чтобы отец убил мать мою; ни мертвецов, ничего не виделось мне.
Нет, Данило, ты не так рассказываешь. Ах, как страшен отец мой!
   - И не диво, что тебе многое не виделось. Ты не знаешь и десятой доли
того, что знает душа. Знаешь ли, что отец твой антихрист? Еще в  прошлом
году, когда собирался я вместе с ляхами на крымцев (тогда еще  я  держал
руку этого неверного народа), мне говорил игумен Братского монастыря,  -
он, жена, святой человек, - что антихрист  имеет  власть  вызывать  душу
каждого человека; а душа гуляет по своей воле, когда заснет он, и летает
вместе с архангелами около божией светлицы. Мне с первого раза не  пока-
залось лицо твоего отца. Если бы я знал, что у тебя такой отец, я бы  не
женился на тебе; я бы кинул тебя и не принял бы на душу греха, породнив-
шись с антихристовым племенем.
   - Данило! - сказала Катерина, закрыв лицо руками и рыдая, - я ли  ви-
новна в чем перед тобою? Я ли изменила тебе, мой любый муж? Чем же наве-
ла на себя гнев твой? Не верно разве служила тебе? сказала ли  противное
слово, когда ты ворочался навеселе с молодецкой пирушки? тебе ли не  ро-
дила чернобрового сына?..
   - Не плачь, Катерина, я тебя теперь знаю и не брошу ни за что.  Грехи
все лежат на отце твоем.
   - Нет, не называй его отцом моим! Он не отец мне.  Бог  свидетель,  я
отрекаюсь от него, отрекаюсь от отца! Он антихрист, богоотступник!  Про-
падай он, тони он - не подам руки спасти его. Сохни он от тайной травы -
не подам воды напиться ему. Ты у меня отец мой!

   VI

   В глубоком подвале у пана Данила, за тремя замками, сидит колдун, за-
кованный в железные цепи; а подале над Днепром горит бесовский  его  за-
мок, и алые, как кровь, волны хлебещут и толпятся вокруг старинных стен.
Не за колдовство и не за богопротивные дела  сидит  в  глубоком  подвале
колдун: им судия бог; сидит он за тайное  предательство,  за  сговоры  с
врагами православной Русской земли - продать католикам украинский  народ
и выжечь христианские церкви. Угрюм колдун; дума черная, как ночь, у не-
го в голове. Всего только один день остается жить  ему,  а  завтра  пора
распрощаться с миром. Завтра ждет его казнь. Не совсем легкая казнь  его
ждет; это еще милость, когда сварят его живого в котле или сдерут с него
грешную кожу. Угрюм колдун, поникнул головою. Может быть, он уже и кает-
ся перед смертным часом, только не такие грехи его,  чтобы  бог  простил
ему. Вверху перед ним узкое окно, переплетенное железными палками. Гремя
цепями, подвелся он к окну поглядеть, не пройдет ли его дочь. Она  крот-
ка, не памятозлобна, как голубка, не умилосердится ли  над  отцом...  Но
никого нет. Внизу бежит дорога; по ней никто не пройдет. Пониже ее гуля-
ет Днепр; ему ни до кого нет дела: он бушует, и унывно слышать колоднику
однозвучный шум его.
   Вот кто-то показался по дороге - это козак! И тяжело вздохнул  узник.
Опять все пусто. Вот кто-то вдали спускается... Развевается зеленый кун-
туш... горит на голове золотой кораблик... Это она! Еще ближе  приникнул
он к окну. Вот уже подходит близко...
   - Катерина! дочь! умилосердись, подай милостыню!..
   Она нема, она не хочет слушать, она и глаз не наведет  на  тюрьму,  и
уже прошла, уже и скрылась. Пусто во  всем  мире.  Унывно  шумит  Днепр.
Грусть залегает в сердце. Но ведает ли эту грусть колдун?
   День клонится к вечеру. Уже солнце село. Уже и нет его. Уже и  вечер:
свежо; где-то мычит вол; откуда-то навеваются звуки, - верно, где-нибудь
народ идет с работы и веселится; по Днепру мелькает лодка... кому  нужда
до колодника! Блеснул на небе серебряный серп. Вот кто-то идет с против-
ной стороны по дороге. Трудно разглядеть в темноте. Это возвращается Ка-
терина.
   - Дочь, Христа ради! и свирепые волченята не станут рвать свою  мать,
дочь, хотя взгляни на преступного отца своего! - Она не слушает и  идет.
- Дочь, ради несчастной матери!... - Она остановилась. -  Приди  принять
последнее мое слово!
   - Зачем ты зовешь меня, богоотступник? Не называй меня дочерью! Между
нами нет никакого родства. Чего ты хочешь от меня ради  несчастной  моей
матери?
   - Катерина! Мне близок конец: я знаю, меня твой муж хочет привязать к
кобыльему хвосту и пустить по полю, а может, еще и страшнейшую  выдумает
казнь...
   - Да разве есть на свете казнь, равная твоим грехам? Жди ее; никто не
станет просить за тебя.
   - Катерина! меня не казнь страшит, но муки на том свете... Ты  невин-
на, Катерина, душа твоя будет летать в рае около бога; а  душа  богоотс-
тупного отца твоего будет гореть в огне вечном, и никогда не угаснет тот
огонь: все сильнее и сильнее будет он разгораться: ни капли  росы  никто
не уронит, ни ветер не пахнет...
   - Этой казни я не властна умалить, - сказала Катерина, отвернувшись.
   - Катерина! постой на одно слово: ты можешь спасти мою  душу.  Ты  не
знаешь еще, как добр и милосерд бог. Слышала ли ты про  апостола  Павла,
какой был он грешный человек, но после покаялся и стал святым.
   - Что я могу сделать, чтобы спасти твою душу? - сказала  Катерина,  -
мне ли, слабой женщине, об этом подумать!
   - Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду  в
пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться  бо-
гу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда
стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня
милосердие божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею  в  землю  или
замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и  умру;  а  все
добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне
панихиду.
   Задумалась Катерина.
   - Хотя я отопру, но мне не расковать твоих цепей.
   - Я не боюсь цепей, - говорил он. - Ты говоришь, что они заковали мои
руки и ноги? Нет, я напустил им в глаза туман и вместо руки протянул су-
хое дерево. Вот я, гляди, на мне нет теперь ни одной цепи! - сказал  он,
выходя на середину. - Я бы и стен этих не побоялся и  прошел  бы  сквозь
них, но муж твой и не знает, какие это стены. Их строил святой  схимник,
и никакая нечистая сила не может отсюда вывесть колодника,  не  отомкнув
тем самым ключом, которым замыкал святой свою келью. Такую  самую  келью
вырою и я себе, неслыханный грешник, когда выйду на волю.
   - Слушай, я выпущу тебя; но если ты меня обманываешь, - сказала Кате-
рина, остановившись пред дверью, - и, вместо того чтобы покаяться,  ста-
нешь опять братом черту?
   - Нет, Катерина, мне не долго остается жить уже. Близок и  без  казни
мой конец. Неужели ты думаешь, что я предам сам себя на вечную муку?
   Замки загремели.
   - Прощай! храни тебя бог милосердый, дитя мое! - сказал колдун, поце-
ловав ее.
   - Не прикасайся ко мне, неслыханный грешник, уходи скорее!.. -  гово-
рила Катерина. Но его уже не было.
   - Я выпустила его, - сказала она, испугавшись и дико осматривая  сте-
ны. - Что я стану теперь отвечать мужу? - Я пропала.  Мне  живой  теперь
остается зарыться в могилу! - и, зарыдав, почти упала она  на  пень,  на
котором сидел колодник. - Но я спасла душу, - сказала она тихо. - Я сде-
лала богоугодное дело. Но муж мой... Я в первый раз обманула его. О, как
страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то  идет!
Это он! муж! - вскрикнула она отчаянно и без чувств упала на землю.

   VII

   - Это я, моя родная дочь! Это я, мое серденько! - услышала  Катерина,
очнувшись, и увидела перед собою старую прислужнику. Баба, наклонившись,
казалось, что-то шептала и, протянув над нею иссохшую руку свою,  опрыс-
кивала ее холодною водою.
   - Где я? - говорила Катерина, подымаясь и оглядываясь. - Передо  мною
шумит Днепр, за мною горы... куда завела ты меня, баба?
   - Я тебя не завела, а вывела; вынесла на руках моих из душного подва-
ла. Замкнула ключиком, чтобы тебе не досталось чего от пана Данила.
   - Где же ключ? - сказала Катерина, поглядывая на свой пояс. -  Я  его
не вижу.
   - Его отвязал муж твой, поглядеть на колдуна, дитя мое.
   - Поглядеть?.. Баба, я пропала! - вскрикнула Катерина.
   - Пусть бог милует нас от этого, дитя мое! Молчи только, моя паняноч-
ка, никто ничего не узнает!
   - Он убежал, проклятый антихрист! Ты слышала, Катерина? он убежал!  -
сказал пан Данило, приступая к жене своей. Очи метали огонь; сабля, зве-
ня, тряслась при боку его.
   Помертвела жена.
   - Его выпустил кто-нибудь, мой любый муж? - проговорила она, дрожа.
   - Выпустил, правда твоя; но выпустил черт. Погляди, вместо него брев-
но заковано в железо. Сделал же бог так, что  черт  не  боится  козачьих
лап! Если бы только думу об этом держал в голове хоть один из моих коза-
ков и я бы узнал... я бы и казни ему не нашел!
   - А если бы я?.. - невольно вымолвила Катерина и, испугавшись,  оста-
новилась.
   - Если бы ты вздумала, тогда бы ты не жена мне была. Я бы тебя  зашил
тогда в мешок и утопил бы на самой середине Днепра!..
   Дух занялся у Катерины, и ей чудилось, что волоса стали отделяться на
голове ее.

   VIII

   На пограничной дороге, в корчме, собрались ляхи и пируют уже два дни.
Что-то немало всей сволочи. Сошлись, верно,  на  какой-нибудь  наезд:  у
иных и мушкеты есть; чокают шпоры, брякают сабли. Паны веселятся и хвас-
тают, говорят про небывалые дела свои, насмехаются над православьем, зо-
вут народ украинский своими холопьями и важно крутят усы, и важно,  зад-
равши головы, разваливаются на лавках. С ними и ксендз вместе. Только  и
ксендз у них на их же стать, и с виду даже не похож на христианского по-
па: пьет и гуляет с ними и говорит нечестивым языком своим срамные речи.
Ни в чем не уступает им и челядь: позакидали назад рукава оборванных жу-
панов своих и ходят козырем, как будто бы что путное.  Играют  в  карты,
бьют картами один другого по носам. Набрали с  собою  чужих  жен.  Крик,
драка!.. Паны беснуются и отпускают штуки: хватают за бороду жида, малю-
ют ему на нечестивом лбу крест; стреляют в баб холостыми зарядами и тан-
цуют краковяк с нечестивым попом своим. Не  бывало  такого  соблазна  на
Русской земле и от татар. Видно, уже ей бог определил за  грехи  терпеть
такое посрамление! Слышно между общим содомом, что говорят  про  заднеп-
ровский хутор пана Данила, про красавицу жену его... Не на  доброе  дело
собралась эта шайка!

   IX

   Сидит пан Данило за столом в своей светлице, подпершись локтем, и ду-
мает. Сидит на лежанке пани Катерина и поет песню.
   - Чего-то грустно мне, жена моя! - сказал пан Данило. - И голова  бо-
лит у меня, и сердце болит. Как-то тяжело мне!  Видно,  где-то  недалеко
уже ходит смерть моя.
   "О мой ненаглядный муж! приникни во мне головою своею! Зачем ты  при-
голубливаешь к себе такие черные думы", - подумала Катерина, да не  пос-
мела сказать. Горько ей было, повинной голове, принимать мужние ласки.
   - Слушай, жена моя! - сказал Данило, - не оставляй сына,  когда  меня
не будет. Не будет тебе от бога счастия, если ты кинешь его, ни  в  том,
ни в этом свете. Тяжело будет гнить моим костям в сырой земле; а еще тя-
желее будет душе моей.
   - Что говоришь ты, муж мой! Не ты ли издевался над нами, слабыми  же-
нами? А теперь сам говоришь, как слабая жена. Тебе еще долго нужно жить.

   - Нет, Катерина, чует душа близкую смерть. Что-то грустно  становится
на свете. Времена лихие приходят Ох, помню, помню я годы; им, верно,  не
воротиться! Он был еще жив, честь и слава нашего войска, старый  Конаше-
вич! Как будто перед очами моими проходят теперь козацкие полки! Это бы-
ло золотое время, Катерина! Старый гетьман сидел на вороном коне.  Блес-
тела в руке булава; вокруг сердюки; по сторонам шевелилось красное  море
запорожцев. Стал говорить гетьман - и все стало как вкопанное.  Заплакал
старичина, как зачал вспоминать нам прежние дела и сечи. Эх, если  б  ты
знала, Катерина, как резались мы тогда с турками! На голове моей виден и
доныне рубец. Четыре пули пролетело в четырех местах сквозь меня.  И  ни
одна из ран не зажила совсем. Сколько мы тогда набрали  золота!  Дорогие
каменья шапками черпали козаки. Каких коней, Катерина, если б ты  знала,
каких коней мы тогда угнали! Ох, не воевать уже мне так! Кажется,  и  не
стар, и телом бодр; а меч козацкий вываливается из рук, живу без дела, и
сам не знаю, для чего живу. Порядку нет в Украйне: полковники  и  есаулы
грызутся, как собаки, между собою. Нет старшей головы  над  всеми.  Шля-
хетство наше все переменило на польский  обычай,  переняло  лукавство...
продало душу, принявши унию. Жидовство угнетает бедный народ.  О  время,
время! минувшее время! куда подевались вы, лета мои?.. Ступай, малый,  в
подвал, принеси мне кухоль меду! Выпью за прежнюю долю и за давние годы!

   - Чем будем принимать гостей, пан? С луговой  стороны  идут  ляхи!  -
сказал, вошедши в хату, Стецько.
   - Знаю, зачем идут они, - вымолвил Данило, подымаясь с места. -  Сед-
лайте, мои верные слуги, коней! надевайте сбрую! сабли  наголо!  не  за-
будьте набрать и свинцового толокна. С честью нужно встретить гостей!
   Но еще не успели козаки сесть на коней и зарядить мушкеты, а уже  ля-
хи, будто упавший осенью с дерева на землю лист, усеяли собою гору.
   - Э, да тут есть с кем переведаться! - сказал Данило,  поглядывая  на
толстых панов, важно качавшихся впереди на конях в золотой сбруе. - Вид-
но, еще раз доведется нам погулять на славу! Натешься же, козацкая душа,
в последний раз! Гуляйте, хлопцы, пришел наш праздник!
   И пошла по горам потеха, и запировал пир: гуляют мечи,  летают  пули,
ржут и топочут кони. От крику безумеет голова; от дыму слепнут очи.  Все
перемешалось. Но козак чует, где друг, где недруг; прошумит  ли  пуля  -
валится лихой седок с коня; свистнет сабля - катится  по  земле  голова,
бормоча языком несвязные речи.
   Но виден в толпе красный верх козацкой шапки пана Данила;  мечется  в
глаза золотой пояс на синем жупане; вихрем вьется грива  вороного  коня.
Как птица, мелькает он там и там; покрикивает и машет дамасской саблей и
рубит с правого и левого плеча. Руби, козак! гуляй, козак! тешь молодец-
кое сердце; но не заглядывайся на золотые сбруи и жупаны! топчи под ноги
золото и каменья! Коли, козак! гуляй, козак! но оглянись назад: нечести-
вые ляхи зажигают уже хаты и угоняют напуганный скот. И, как вихорь, по-
воротил пан Данило назад, и шапка с красным верхом  мелькает  уже  возле
хат, и редеет вокруг его толпа.
   Не час, не другой бьются ляхи и козаки. Не  много  становится  тех  и
других. Но не устает пан Данило: сбивает с седла длинным  копьем  своим,
топчет лихим конем пеших. Уже очищается двор, уже начали разбегаться ля-
хи; уже обдирают казаки с убитых золотые жупаны и богатую сбрую; уже пан
Данило сбирается в погоню, и взглянул, чтобы созвать своих... и весь за-
кипел от ярости: ему показался Катеринин отец. Вот он стоит  на  горе  и
целит на него мушкет. Данило погнал коня прямо к нему... Козак,  на  ги-
бель идешь... Мушкет гремит - и колдун пропал за  горою.  Только  верный
Стецько видел, как мелькнула красная одежда и  чудная  шапка.  Зашатался
козак и свалился на землю. Кинулся верный Стецько к своему пану, - лежит
пан его, протянувшись на земле и закрывши ясные очи. Алая кровь закипела
на груди. Но, видно, почуял верного слугу своего. Тихо  приподнял  веки,
блеснул очами: "Прощай, Стецько! скажи Катерине, чтобы не покидала сына!
Не покидайте и вы его, мои верные слуги!" - и затих.  Вылетела  козацкая
душа из дворянского тела; посинели уста. Спит козак непробудно.
   Зарыдал верный слуга и машет рукою Катерине: "Ступай,  пани,  ступай:
подгулял твой пан. Лежит он пьянехонек на сырой земле. Долго не протрез-
виться ему!"
   Всплеснула руками Катерина и повалилась, как сноп, на  мертвое  тело.
"Муж мой, ты ли лежишь тут, закрывши очи? Встань, мой ненаглядный сокол,
протяни ручку свою! приподымись! погляди хоть раз на твою Катерину,  по-
шевели устами, вымолви хоть одно словечко... Но ты молчишь, ты  молчишь,
мой ясный пан! Ты посинел, как Черное море. Сердце твое не бьется! Отче-
го ты такой холодный, мой пан? видно, не горючи мои  слезы,  невмочь  им
согреть тебя! Видно, не громок плач мой, не разбудить им  тебя!  Кто  же
поведет теперь полки твои? Кто понесется на твоем вороном конике, громко
загукает и замашет саблей пред козаками? Козаки,  козаки!  где  честь  и
слава ваша? Лежит честь и слава ваша, закрывши очи, на сырой земле.  По-
хороните же меня, похороните вместе с ним! засыпьте мне очи землею!  на-
давите мне кленовые доски на белые груди! Мне не  нужна  больше  красота
моя!"
   Плачет и убивается Катерина; а даль  вся  покрывается  пылью:  скачет
старый есаул Горобець на помощь.

   X

   Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь  леса
и горы полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не зна-
ешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь  вылит
он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину,  без
конца в длину, реет и вьется по зеленому  миру.  Любо  тогда  и  жаркому
солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в  холод  стеклянных  вод  и
прибережным лесам ярко отсветиться в водах. Зеленокудрые!  они  толпятся
вместе с полевыми цветами к водам и, наклонившись, глядят  в  них  и  не
наглядятся, и не налюбуются светлым своим зраком, и усмехаются к нему, и
приветствуют его, кивая ветвями. В середину же Днепра они не смеют  гля-
нуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него. Редкая пти-
ца долетит до середины Днепра. Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден
Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает - и человек, и зверь,
и птица; а бог один величаво озирает небо и землю и  величаво  сотрясает
ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром и все ра-
зом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем. Ни одна
не убежит от него; разве погаснет на небе. Черный лес, унизанный спящими
воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть  его  хотя
длинною тенью своею, - н