двух  барышень;  а
Иван Иванович не преминул поместиться возле него, радуясь  душевно,  что
будет кому сообщать свои познания.
   - Вы напрасно взяли куприк, Иван Федорович! Это  индейка!  -  сказала
старушка, обратившись к Ивану Федоровичу, которому в  это  время  поднес
блюдо деревенский официант в сером фраке с черною заплатою.  -  Возьмите
спинку!
   - Матушка! ведь вас никто не просит  мешаться!  -  произнес  Григорий
Григорьевич. - Будьте уверены, что гость сам знает, что ему взять!  Иван
Федорович, возьмите крылышко, вон другое, с пупком! Да что ж вы так мало
взяли? Возьмите стегнушко! Ты что разинул рот с  блюдом?  Проси!  Стано-
вись, подлец, на колени! Говори сейчас: "Иван Федорович, возьмите  стег-
нушко!"
   - Иван Федорович, возьмите стегнушко! -  проревел,  став  на  коленку
официант с блюдом.
   - Гм, что это за индейка! - сказал вполголоса Иван Иванович  с  видом
пренебрежения, оборотившись к своему соседу. - Такие ли должны быть  ин-
дейки! Если бы вы увидели у меня индеек! Я вас уверяю, что жиру в  одной
больше, чем в десятке таких, как эти. Верите ли, государь мой, что  даже
противно смотреть, когда ходят они у меня по двору, так жирны!..
   - Иван Иванович, ты лжешь! - произнес Григорий Григорьевич,  вслушав-
шись в его речь.
   - Я вам скажу, - продолжал все так же своему  соседу  Иван  Иванович,
показывая вид, будто бы он не слышал слов Григория Григорьевича,  -  что
прошлый год, когда я отправлял их в Гадяч, давали по  пятидесяти  копеек
за штуку. И то еще не хотел брать.
   - Иван Иванович, я тебе говорю, что ты  лжешь!  -  произнес  Григорий
Григорьевич, для лучшей ясности - по складам и громче прежнего.
   Но Иван Иванович, показывая вид, будто это совершенно относилось не к
нему, продолжал так же, но только гораздо тише.
   - Именно, государь мой, не хотел брать. В Гадяче ни у одного  помещи-
ка...
   - Иван Иванович! ведь ты глуп, и больше ничего, - громко сказал  Гри-
горий Григорьевич. - Ведь Иван Федорович знает все  это  лучше  тебя  и,
верно, не поверит тебе.
   Тут Иван Иванович совершенно обиделся, замолчал  и  принялся  убирать
индейку, несмотря на то что она не так была жирна, как  те,  на  которые
противно смотреть.
   Стук ножей, ложек и тарелок заменил на время разговор; но громче все-
го слышалось высмактывание Григорием  Григорьевичем  мозгу  из  бараньей
кости.
   - Читали ли вы, - спросил Иван Иванович  после  некоторого  молчания,
высовывая голову из своей брички к Ивану Федоровичу, - книгу  "Путешест-
вие Коробейникова ко святым местам"? Истинное услаждение души и  сердца!
Теперь таких книг не печатают. Очень сожалетельно, что не посмотрел, ко-
торого году.
   Иван Федорович, услышавши, что дело идет о книге, прилежно начал  на-
бирать себе соусу.
   - Истинно удивительно, государь мой, как подумаешь, что простой меща-
нин прошел все места эти. Более трех тысяч верст,  государь  мой!  Более
трех тысяч верст. Подлинно, его сам господь сподобил побывать в Палести-
не и Иерусалиме.
   - Так вы говорите, что он, - связал  Иван  Федорович,  который  много
наслышался о Иерусалиме еще от своего денщика, - был и в Иерусалиме?..
   - О чем вы говорите, Иван Федорович? - произнес с конца стола  Григо-
рий Григорьевич.
   - Я, то есть, имел случай заметить, что какие есть на  свете  далекие
страны! - сказал Иван Федорович, будучи сердечно доволен тем, что  выго-
ворил столь длинную и трудную фразу.
   - Не верьте ему, Иван Федорович! - сказал  Григорий  Григорьевич,  не
вслушавшись хорошенько, - все врет!
   Между тем обед кончился. Григорий Григорьевич отправился в свою  ком-
нату, но обыкновению, немножко всхрапнуть; а гости пошли вслед  за  ста-
рушкою хозяйкою и барышнями в гостиную, где тот самый стол,  на  котором
оставили они, выходя обедать, водку, как бы превращением какие, покрылся
блюдечками с вареньем разных сортов и блюдами с арбузами, вишнями и  ды-
нями.
   Отсутствие Григория Григорьевича заметно было во всем. Хозяйка сдела-
лась словоохотнее и открывала сама, без просьбы, множество секретов нас-
чет делания пастилы и сушения груш. Даже барышни стали говорить; но  бе-
локурая, которая казалась моложе шестью годами своей сестры и которой по
виду было около двадцати пяти лет, была молчаливее.
   Но более всех говорил и действовал Иван Иванович. Будучи уверен,  что
его теперь никто не собьет и не смешает, он говорил и об  огурцах,  и  о
посеве картофеля, и о том, какие в старину были  разумные  люди  -  куда
против теперешних! - и о том, как всё, чем далее, умнеет и доходит к вы-
думыванию мудрейших вещей. Словом, это был один из числа тех людей,  ко-
торые с величайшим удовольствием любят позаняться услаждающим душу  раз-
говором и будут говорить обо всем, о чем  только  можно  говорить.  Если
разговор касался важных и  благочестивых  предметов,  то  Иван  Иванович
вздыхал после каждого слова, кивая слегка головою; ежели до  хозяйствен-
ных, то высовывал голову из своей брички и делал такие  мины,  глядя  на
которые, кажется, можно было прочитать, как нужно делать грушевый  квас,
как велики те дыни, о которых он говорил, и как жирны те  гуси,  которые
бегают у него по двору.
   Наконец с великим трудом, уже ввечеру, удалось Ивану Федоровичу расп-
рощаться; и, несмотря на свою сговорчивость и на то,  что  его  насильно
оставляли ночевать, он устоял-таки в своем намерении ехать, и уехал.

   V
   Новый замысел тетушки

   - Ну что? выманил у старого лиходея запись? - Таким вопросом встрети-
ла Ивана Федоровича тетушка, которая с нетерпением  дожидалась  его  уже
несколько часов на крыльце и не вытерпела наконец, чтоб не  выбежать  за
ворота.
   - Нет, тетушка! - сказал Иван Федорович, слезая с повозки, - у Григо-
рия Григорьевича нет никакой записи.
   - И ты поверил ему! Врет он, проклятый! Когда-нибудь  попаду,  право,
поколочу его собственными руками. О, я ему поспущу жиру! Впрочем,  нужно
наперед поговорить с нашим подсудком, нельзя ли  судом  с  него  стребо-
вать... Но не об этом теперь дело. Ну, что ж, обед был хороший?
   - Очень... да, весьма, тетушка.
   - Ну, какие ж были кушанья, расскажи? Старуха-то, я  знаю,  мастерица
присматривать за кухней.
   - Сырники были во сметаною, тетушка. Соус с голубями, начищенными...
   - А индейка со сливами была? - спросила тетушка, потому что сама была
большая искусница приготовлять это блюдо.
   - Была и индейца!.. Весьма красивые барышни, сестрицы  Григория  Гри-
горьевича, особенно белокурая!
   - А! - сказала тетушка и посмотрела пристально на  Ивана  Федоровича,
который, покраснев, потупил глаза  в  землю.  Новая  мысль  быстро  про-
мелькнула в ее голове. - Ну, что ж? - спросила она с любопытством и  жи-
во, какие у ней брови?
   Не мешает заметить, что тетушка всегда поставляла первую красоту жен-
щины в бровях.
   - Брови, тетушка, совершенно-с такие, какие, вы рассказывали, в моло-
дости были у вас. И по всему лицу небольшие веснушки.
   - А! - сказала тетушка, будучи довольна замечанием Ивана  Федоровича,
который, однако ж, не имел и в мыслях сказать этим комплимент. - Какое ж
было на ней платье? хотя, впрочем, теперь трудно найти таких плотных ма-
терий, какая вот хоть бы, например, у меня на этом капоте. Но не об этом
дело. Ну, что ж, ты говорил о чем-нибудь с нею?
   - То есть как?.. я-с, тетушка? Вы, может быть, уже думаете...
   - А что ж? что тут диковинного? так богу угодно! Может быть,  тебе  с
нею на роду написано жить парочкою.
   - Я не знаю, тетушка, как вы можете это говорить. Это доказывает, что
вы совершенно не знаете меня...
   - Ну вот, уже и обиделся! - сказала тетушка. "Ще молода дытына, - по-
думала она про себя, - ничего не знает! нужно их  свести  вместе,  пусть
познакомятся!"
   Тут тетушка пошла заглянуть в кухню и оставила Ивана Федоровича. Но с
этого времени она только и думала о том, как увидеть скорее своего  пле-
мянника женатым и понянчить маленьких внучков. В голове ее  громоздились
одни только приготовления к свадьбе, и заметно было, что она во всех де-
лах суетилась гораздо более, нежели прежде, хотя, впрочем, эти дела  бо-
лее шли хуже, нежели лучше. Часто, делая какое-нибудь пирожное,  которое
вообще она никогда не доверяла кухарке, она,  позабывшись  и  воображая,
что возле нее стоит маленький внучек, просящий пирога, рассеянно  протя-
гивала к нему руку с лучшим куском, а дворовая собака,  пользуясь  этим,
схватывала лакомый кусок и своим громким чваканьем выводила ее из задум-
чивости, за что и бывала всегда бита кочергою. Даже оставила она любимые
свои занятия и не ездила на охоту, особливо когда вместо куропатки заст-
релила ворону, чего никогда прежде с нею не бывало.
   Наконец, спустя дня четыре после этого, все увидели выкаченную из са-
рая на двор бричку. Кучер Омелько, он же и огородник  и  сторож,  еще  с
раннего утра стучал молотком и приколачивал кожу,  отгоняя  беспрестанно
собак, лизавших колеса. Долгом почитаю предуведомить читателей, что  это
была именно та самая бричка, в которой еще ездил Адам;  и  потому,  если
кто будет выдавать другую за адамовскую, то это сущая ложь и бричка неп-
ременно поддельная. Совершенно неизвестно, каким образом спаслась она от
потопа. Должно думать, что в Ноевом ковчеге был особенный для нее сарай.
Жаль очень, что читателям нельзя описать живо ее фигуры.  Довольно  ска-
зать, что Василиса Кашпоровна была  очень  довольна  ее  архитектурою  и
всегда изъявляла сожаление, что вывелись из моды старинные экипажи.  Са-
мое устройство брички, немного набок, то есть так, что правая сторона ее
была гораздо выше левой, ей очень нравилось, потому что с одной  стороны
может, как она говорила, влезать малорослый, а с другой -  великорослый.
Впрочем, внутри брички могло поместиться штук пять малорослых и трое та-
ких, как тетушка.
   Около полудня Омелько, управившись около  брички,  вывел  из  конюшни
тройку лошадей, немного чем моложе брички, и начал привязывать их верев-
кою к величественному экипажу. Иван Федорович и тетушка,  один  с  левой
стороны, другая с правой, влезли в бричку, и она тронулась. Попадавшиеся
на дороге мужики, видя такой богатый экипаж (тетушка очень редко выезжа-
ла в нем), почтительно останавливались, снимали шапки и кланялись в  по-
яс. Часа через два кибитка остановилась пред крыльцом, - думаю, не нужно
говорить: пред крыльцом дома Сторченка. Григория  Григорьевича  не  было
дома. Старушка с барышнями вышла встретить гостей  в  столовую.  Тетушка
подошла величественным шагом, с большою ловкостию  отставила  одну  ногу
вперед и сказала громко:
   - Очень рада, государыня моя, что имею честь лично доложить  вам  мое
почтение. А вместе с решпектом позвольте поблагодарить за  хлебосольство
ваше к племяннику моему Ивану Федоровичу,  который  много  им  хвалится.
Прекрасная у вас гречиха, сударыня! я видела ее,  подъезжая  к  селу.  А
позвольте узнать, сколько коп вы получаете с десятины?
   После сего последовало всеобщее лобызание. Когда же уселись в  гости-
ной, то старушка хозяйка начала:
   - Насчет гречихи я не могу  вам  сказать:  это  часть  Григория  Гри-
горьевича. Я уже давно не занимаюсь этим; да и не  могу:  уже  стара!  В
старину у нас, бывало, я помню, гречиха была по пояс, теперь  бог  знает
что. Хотя, впрочем, и говорят, что теперь  все  лучше.  -  Тут  старушка
вздохнула;и какому-нибудь наблюдателю послышался бы в этом вздохе  вздох
старинного осьмнадцатого столетия.
   - Я слушала, моя государыня, что у вас собственные ваши девки  отлич-
ные умеют выделывать ковры, - сказала Василиса Кашпоровна и этим  задела
старушку за самую чувствительную струну. При этих словах она  как  будто
оживилась, и речи у ней полилися о том, как должно  красить  пряжу,  как
приготовлять для этого нитку. С ковров быстро съехал разговор на соление
огурцов и сушение груш. Словом, не прошло часу, как обе дамы так  разго-
ворились между собою, будто век были знакомы. Василиса Кашпоровна многое
уже начала говорить с нею таким тихим голосом, что Иван Федорович ничего
не мог расслушать.
   - Да не угодно ли посмотреть? - сказала, вставая, старушка хозяйка.
   За нею встали барышни и Василиса Кашпоровна, и все потянулись  в  де-
вичью. Тетушка, однако ж, дала знак Ивану Федоровичу остаться и  сказала
что-то тихо старушке.
   - Машенька! - сказала старушка, обращаясь к белокурой барышне, -  ос-
танься с гостем да поговори с ним, чтобы гостю не было скучно!
   Белокурая барышня осталась и села на диван. Иван Федорович  сидел  на
своем стуле как на иголках, краснел и потуплял глаза; но барышня,  каза-
лось, вовсе этого не замечала и равнодушно сидела на диване,  рассматри-
вая прилежно окна и стены или следуя глазами за кошкою, трусливо  пробе-
гавшею под стульями.
   Иван Федорович немного ободрился и хотел было начать разговор; но ка-
залось, что все слова свои растерял он на дороге. Ни одна мысль не  при-
ходила на ум.
   Молчание продолжалось около четверти часа. Барышня все так же сидела.

   Наконец Иван Федорович собрался духом.
   - Летом очень много мух, сударыня! - произнес он  полудрожащим  голо-
сом.
   - Чрезвычайно много! - отвечала барышня. - Братец нарочно сделал хло-
пушку из старого маменькиного башмака; но все еще очень много.
   Тут разговор опять прекратился. И Иван Федорович никаким образом  уже
не находил речи.
   Наконец хозяйка с тетушкою и чернявою барышнею возвратились.  Погово-
ривши еще немного, Василиса Кашпоровна распростилась с старушкою  и  ба-
рышнями, несмотря на все приглашения остаться ночевать. Старушка  и  ба-
рышни вышли на крыльцо проводить гостей и долго еще  кланялись  выгляды-
вавшим из брички тетушке и племяннику.
   - Ну, Иван Федорович! о чем же вы говорили вдвоем с барышней? - спро-
сила дорогою тетушка.
   - Весьма скромная и благонравная девица Марья Григорьевна!  -  сказал
Иван Федорович.
   - Слушай, Иван Федорович! я хочу поговорить с  тобою  сурьезно.  Ведь
тебе, слава богу, тридцать осьмой год. Чин ты уже имеешь  хороший.  Пора
подумать и об детях! Тебе непременно нужна жена...
   - Как, тетушка! - вскричал, испугавшись, Иван Федорович. - Как  жена!
Нет-с, тетушка, сделайте милость... Вы совершенно в стыд  меня  приводи-
те... я еще никогда не был женат... Я совершенно не знаю, что с нею  де-
лать!
   - Узнаешь, Иван Федорович, узнаешь, - промолвила, улыбаясь, тетушка и
подумала про себя:- "Куды ж! ще зовсим молода дытына, ничего не  знает!"
- Да, Иван Федорович! - продолжала она вслух, - лучшей жены нельзя  сыс-
кать тебе, как Марья Григорьевна. Тебе же она притом очень  понравилась.
Мы уже насчет этого много переговорили с старухою: она очень рада видеть
тебя своим зятем; еще неизвестно, правда, что скажет этот греходей  Гри-
горьевич. Но мы не посмотрим на него, и пусть только он вздумает не  от-
дать приданого, мы его судом...
   В это время бричка подъехала к двору,  и  древние  клячи  ожили,  чуя
близкое стойло.
   - Слушай, Омелько! коням дай прежде отдохнуть хорошенько, а  не  веди
тотчас, распрягши, к водопою! они лошади горячие. Ну, Иван Федорович,  -
продолжала, вылезая, тетушка, - я советую тебе  хорошенько  подумать  об
этом. Мне еще нужно забежать в кухню, я позабыла Солохе заказать ужин, а
она негодная, я думаю, сама и не подумала об этом.
   Но Иван Федорович стоял, как будто громом оглушенный.  Правда,  Марья
Григорьевна очень недурная барышня; но жениться!.. это казалось ему  так
странно, так чудно, что он никак не мог подумать без страха. Жить с  же-
ною!.. непонятно! Он не один будет в своей комнате, но  их  должно  быть
везде двое!.. Пот проступал у него на лице, по мере того чем  более  уг-
лублялся он в размышление.
   Ранее обыкновенного лег он в постель, но, несмотря на  все  старания,
никак не мог заснуть. Наконец желанный сон, этот  всеобщий  успокоитель,
посетил его; но какой сон! еще несвязнее сновидений он никогда на  виды-
вал. То снилось ему, что вокруг него все шумит, вертится,  а  он  бежит,
бежит, не чувствует под собою ног... вот уже выбивается из сил...  Вдруг
кто-то хватает его за ухо. "Ай! кто это?" - "Это я, твоя жена!" - с  шу-
мом говорил ему какой-то голос. И он вдруг пробуждался.  То  представля-
лось ему, что он уже женат, что все в домике их так чудно, так  странно:
в его комнате стоил вместо одинокой - двойная кровать.  На  стуле  сидит
жена. Ему странно; он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и
замечает, что у нее гусиное лицо. Нечаянно поворачивается он в сторону и
видит другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону
- стоит третья жена. Назад - еще одна жена. Тут его берет тоска. Он бро-
сился бежать в сад; но в саду жарко. Он снял шляпу, видит: и в шляпе си-
дит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком -  и  в
кармане жена; вынул из уха хлопчатую бумагу - и  там  сидит  жена...  То
вдруг он прыгал на одной ноге, а тетушка, глядя на него, говорила с важ-
ным видом: "Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый  че-
ловек". Он к ней - но тетушка уже не тетушка, а колокольня. И чувствует,
что его кто-то тащит веревкою на колокольню. "Кто это тащит меня?" - жа-
лобно проговорил Иван Федорович. "Это я, жена твоя,  тащу  тебя,  потому
что ты колокол". - "Нет, я не колокол, я Иван Федорович!" -  кричал  он.
"Да, ты колокол", - говорил, проходя мимо, полковник П*** пехотного пол-
ка. То вдруг снилось ему, что жена вовсе не человек, а какая-то  шерстя-
ная материя; что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. "Какой прикаже-
те материи? - говорит купец. - Вы возьмите жены, это самая модная  мате-
рия! очень добротная! из нее все теперь шьют себе сюртуки". Купец меряет
и режет жену. Иван Федорович берет под мышку,  идет  к  жиду,  портному.
"Нет, - говорит жид, - это дурная материя! Из нее  никто  не  шьет  себе
сюртука..."
   В страхе и беспамятстве просыпался Иван Федорович. Холодный пот лился
с него градом.
   Как только встал он поутру, тотчас обратился к гадательной  книге,  в
конце которой один добродетельный книгопродавец, по своей редкой доброте
и бескорыстию, поместил сокращенный снотолкователь. Но там совершенно не
было ничего, даже хотя немного похожего на такой бессвязный сон.
   Между тем в голове тетушки созрел совершенно новый замысел, о котором
узнаете в следующей главе.

   ЗАКОЛДОВАННОЕ МЕСТО
   Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви

   Ей-богу, уже надоело рассказывать! Да что вы думаете? Право,  скучно:
рассказывай, да и рассказывай, и  отвязаться  нельзя!  Ну,  извольте,  я
расскажу, только, ей-ей, в последний раз. Да, вот вы говорили насчет то-
го, что человек может совладать, как говорят, с нечистым духом. Оно  ко-
нечно, то есть, если хорошенько подумать, бывают на  свете  всякие  слу-
чаи... Однако ж не говорите этого. Захочет обморочить дьявольская  сила,
то обморочит; ей-богу, обморочит! Вот извольте видеть: нас всех  у  отца
было четверо. Я тогда был еще дурень. Всего мне  было  лет  одиннадцать;
так нет же, не одиннадцать: я помню как теперь, когда раз  побежал  было
на четвереньках и стал лаять по-собачьи, батько закричал на меня,  пока-
чав головою: "Эй, Фома, Фома! тебя женить пора, а ты дуреешь, как  моло-
дой лошак!" Дед был еще тогда жив и на ноги - пусть ему легко ткнется на
том свете - довольно крепок. Бывало, вздумает...
   Да что ж эдак рассказывать? Один выгребает из печки целый  час  уголь
для своей трубки, другой зачем-то побежал за комору. Что,  в  самом  де-
ле!.. Добро бы поневоле, а то ведь сами же напросились. Слушать так слу-
шать!
   Батько еще в начале весны повез в Крым на  продажу  табак.  Не  помню
только, два или три воза снарядил он. Табак был тогда в  цене.  С  собою
взял он трехгодового брата - приучать заранее чумаковать. Нас  осталось:
дед, мать, я, да брат, да еще брат. Дед засеял баштан на самой дороге  и
перешел жить в курень; взял и нас с собою гонять воробьев и сорок с баш-
тану. Нам это было нельзя