апрасно! Нет ничего в мире, что бы  могло  прик-
рыть Днепр. Синий, синий, ходит он плавным разливом и середь  ночи,  как
середь дня; виден за столько вдаль, за сколько  видеть  может  человечье
око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, дает  он  по
себе серебряную струю; и она вспыхиваете будто полоса дамасской сабли; а
он, синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной  ему  в
мире! Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается  до
корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит  целый
мир - страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о  горы,  и  с
блеском и стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали. Так  уби-
вается старая мать козака, выпровожая своего сына в войско. Разгульный и
бодрый, едет он на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив шап-
ку; а она, рыдая, бежит за ним, хватает его за стремя,  ловит  удила,  и
ломает над ним руки, и заливается горючими слезами.
   Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камни на выдав-
шемся берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, прис-
тающая лодка. Кто из козаков осмелился гулять в челне в то время,  когда
рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух,
людей.
   Лодка причалила, и вышел из нее колдун. Невесел он; ему горька  триз-
на, которую свершили козаки над убитым своим паном. Не мало  поплатились
ляхи: сорок четыре пана со всею сбруею и жупанами да тридцать три холопа
изрублены в куски; а остальных вместе с конями угнали в плен продать та-
тарам.
   По каменным ступеням спустился он, между обгорелыми пнями, вниз, где,
глубоко в земле, вырыта была у него землянка. Тихо вошел он,  не  скрып-
нувши дверью, поставил на стол, закрытый скатертью, горшок и  стал  бро-
сать длинными руками своими какие-то неведомые травы; взял кухоль, выде-
ланный из какого-то чудного дерева, почерпнул им воды и стал лить, шеве-
ля губами и творя какие-то заклинания. Показался розовый свет в  светли-
це; и страшно было глянуть тогда ему в лицо: оно казалось кровавым, глу-
бокие морщины только чернели на нем, а глаза были как в огне. Нечестивый
грешник! уже и борода давно поседела, и лицо изрыто морщинами,  и  высох
весь, а все еще творит богопротивный умысел. Посреди  хаты  стало  веять
белое облако, и что-то похожее на радость сверкнуло в лицо его. Но отче-
го же вдруг стал он недвижим, с разинутым ртом, не смея пошевелиться,  и
отчего волосы щетиною поднялись на его голове? В облаке перед ним свети-
лось чье-то чудное лицо. Непрошеное, незваное, явилось оно к нему в гос-
ти; чем далее, выяснивалось больше и вперило неподвижные очи. Черты его,
брови, глаза, губы - все незнакомое ему. Никогда во всю  жизнь  свою  он
его не видывал. И страшного, кажется, в нем мало, а  непреодолимый  ужас
напал на него. А незнакомая дивная голова сквозь облако так же неподвиж-
но глядела на него. Облако уже и пропало; а неведомые  черты  еще  резче
выказывались, и острые очи не отрывались от него.  Колдун  весь  побелел
как полотно. Диким, не своим голосом вскрикнул, опрокинул горшок...  Все
пропало.

   XI

   - Спокой себя, моя любая сестра! - говорил старый есаул  Горобець.  -
Сны редко говорят правду.
   - Приляг, сестрица! - говорила молодая его невестка. - Я позову  ста-
руху, ворожею; против ее никакая сила не устоит.  Она  выльет  переполох
тебе.
   - Ничего не бойся! - говорил сын его, хватаясь за саблю, - никто тебя
не обидит.
   Пасмурно, мутными глазами глядела на всех Катерина и не находила  ре-
чи. "Я сама устроила себе погибель. Я выпустила его". Наконец она сказа-
ла:
   - Мне нет от него покоя! Вот уже десять дней я у вас в Киеве; а  горя
ни капли не убавилось. Думала, буду хоть в тишине растить на  месть  сы-
на... Страшен, страшен привиделся он мне во сне! Боже сохрани и вам уви-
деть его! Сердце мое до сих пор бьется. "Я зарублю твое дитя,  Катерина,
- кричал он, - если не выйдешь за меня замуж!.." - и, зарыдав,  кинулась
она к колыбели, а испуганное дитя протянуло ручопки и кричало.
   Кипел и сверкал сын есаула от гнева, слыша такие речи.
   Расходился и сам есаул Горобець:
   - Пусть попробует он, окаянный антихрист, прийти сюда; отведает,  бы-
вает ли сила в руках старого козака. Бог видит, -  говорил  он,  подымая
кверху прозорливые очи, - не летел ли я подать руку  брату  Данилу?  Его
святая воля! застал уже на холодной постеле,  на  которой  много,  много
улеглось козацкого народа. Зато разве не пышна была тризна по  нем?  вы-
пустили ли хоть одного ляха живого? Успокойся же,  мое  дитя!  никто  не
посмеет тебя обидеть, разве ни меня не будет, ни моего сына.
   Кончив слова свои, старый есаул пришел к колыбели, и  дитя,  увидевши
висевшую на ремне у него в серебряной оправе красную люльку  и  гаман  с
блестящим огнивом, протянуло к нему ручонки и засмеялось.
   - По отцу пойдет, - сказал старый есаул, снимая с себя люльку и отда-
вая ему, - еще от колыбели не отстал, а уже думает курить люльку.
   Тихо вздохнула Катерина и стала качать колыбель. Сговорились провесть
ночь вместе, и мало погодя уснули все. Уснула и Катерина.
   На дворе и в хате все было тихо; не спали только козаки, стоявшие  на
сторо'же. Вдруг Катерина, вскрикнув, проснулась,  и  за  нею  проснулись
все. "Он убит, он зарезан!" - кричала она и кинулась к колыбели.
   Все обступили колыбель и окаменели от страха, увидевши, что в ней ле-
жало неживое дитя. Ни звука не вымолвил ни один из них, не зная, что ду-
мать о неслыханном злодействе.

   XII

   Далеко от Украинского края, проехавши Польшу, минуя и многолюдный го-
род Лемберг, идут рядами высоковерхие горы. Гора за горою, будто  камен-
ными цепями, перекидывают они вправо и влево землю и обковывают  ее  ка-
менною толщей, чтобы не прососало шумное и буйное  море.  Идут  каменные
цепи в Валахию и в Седмиградскую область и громадою стали в виде подковы
между галичским и венгерским народом. Нет таких  гор  в  нашей  стороне.
Глаз не смеет оглянуть их; а на вершину иных не заходила  и  нога  чело-
вечья. Чуден и вид их: не задорное ли море выбежало в  бурю  из  широких
берегов, вскинуло вихрем безобразные волны, и  они,  окаменев,  остались
недвижимы в воздухе? Не оборвались ли с неба тяжелые тучи и загромоздили
собою землю? ибо и на них такой же серый цвет, а белая верхушка  блестит
и искрится при солнце. Еще до Карпатских гор услышишь русскую  молвь,  и
за горами еще кой-где отзовется как будто родное слово; а там уже и вера
не та, и речь не та. Живет немалолюдный народ венгерский; ездит  на  ко-
нях, рубится и пьет не хуже козака; а за конную сбрую и дорогие  кафтаны
не скупится вынимать из кармана червонцы. Раздольны и велики есть  между
горами озера. Как стекло, недвижимы они и, как зеркало,  отдают  в  себе
голые вершины гор и зеленые их подошвы.
   Но кто середи ночи, блещут или не блещут звезды, едет на огромном во-
роном коне? Какой богатырь с нечеловечьим ростом скачет под горами,  над
озерами, отсвечивается с исполинским конем в недвижных водах,  и  беско-
нечная тень его страшно мелькает по горам? Блещут  чеканенные  латы;  на
плече пика; гремит при седле сабля; шелом  надвинут;  усы  чернеют;  очи
закрыты; ресницы опущены - он спит. И, сонный, держит повода; и  за  ним
сидит на том же коне младенец-паж и также спит и,  сонный,  держится  за
богатыря. Кто он, куда, зачем едет? - кто его знает. Не день, не два уже
он переезжает горы. Блеснет день, взойдет солнце, его не видно;  изредка
только замечали горцы, что по горам мелькает чья-то длинная тень, а небо
ясно, и тучи не пройдет по нем. Чуть же ночь наведет темноту,  снова  он
виден и отдается в озерах, и за ним, дрожа, скачет тень его. Уже проехал
много он гор и взъехал на Криван. Горы этой нет выше между Карпатом; как
царь подымается она над другими. Тут остановился конь и всадник,  и  еще
глубже погрузился в сон, и тучи, спустясь, закрыли его.

   XIII

   "Тс... тише, баба! не стучи так, дитя мое заснуло. Долго  кричал  сын
мой, теперь спит. Я пойду в лес, баба! Да что же ты так глядишь на меня?
Ты страшна: у тебя из глаз  вытягиваются  железные  клещи...  ух,  какие
длинные! и горят как огонь! Ты, верно, ведьма! О,  если  ты  ведьма,  то
пропади отсюда! ты украдешь моего сына. Какой бестолковый этот есаул: он
думает, мне весело жить в Киеве; нет, здесь и муж мой, и сын, кто же бу-
дет смотреть за хатой? Я ушла так тихо, что ни кошка, ни собака не услы-
шала. Ты хочешь, баба, сделаться молодою - это  совсем  нетрудно:  нужно
танцевать только; гляди, как я танцую..." И, проговорив такие  несвязные
речи, уже неслась Катерина, безумно поглядывая на все стороны и упираясь
руками в боки. С визгом притопывала она ногами; без меры, без такта зве-
нели серебряные подковы. Незаплетенные черные  косы  метались  по  белой
шее. Как птица, не останавливаясь, летела она, размахивая руками и кивая
головою, и казалось, будто, обессилев, или грянется наземь, или  вылетит
из мира.
   Печально стояла старая няня, и слезами налились ее глубокие  морщины;
тяжкий камень лежал на сердце у верных хлопцев, глядевших на свою  пани.
Уже совсем ослабела она и лениво топала ногами на  одном  месте,  думая,
что танцует горлицу. "А у меня монисто есть, парубки! - сказала она, на-
конец остановившись, - а у вас нет!..  Где  муж  мой?  -  вскричала  она
вдруг, выхватив из-за пояса турецкий кинжал. - О! это не такой нож,  ка-
кой нужно. - При этом и слезы и тоска показались у ней на лице. - У отца
моего далеко сердце; он не достанет до него. У него сердце из железа вы-
ковано. Ему выковала одна ведьма на пекельном огне. Что  ж  нейдет  отец
мой? разве он не знает, что пора заколоть его? Видно, он хочет,  чтоб  я
сама пришла... - И, не докончив, чудно засмеялася. - Мне  пришла  на  ум
забавная история: я вспомнила, как погребали моего мужа. Ведь его живого
погребли... какой смех забирал меня!..  Слушайте,  слушайте!"  И  вместо
слов начала она петь песню:

   Бiжить возок кривавенький;
   У тiм возку козак лежить,
   Пострiляний, порубаний.
   В правiй ручцi дротик держить,
   З того дроту крiвця бежить;
   Бiжить река кривавая.
   Над рiчкою явор стоiть,
   Над явором ворон кряче.
   За козаком мати плаче.
   Не плачь, мати, не журися!
   Бо вже твiй сын оженився,
   Та взяв женку паняночку,
   В чистом полi земляночку,
   I без дверець, без оконець.
   Та вже пiснi вийшов конець.
   Танцiвала рыба з раком...
   А хто мене не полюбить, трясця его матерь!

   Так перемешивались у ней все песни. Уже день и два живет она в  своей
хате и не хочет слышать о Киеве, и не молится, и бежит от людей, и с ут-
ра до позднего вечера бродит по темным дубравам. Острые  сучья  царапают
белое лицо и плеча; ветер треплет расплетенные косы; давние листья шумят
под ногами ее - ни на что не глядит она. В час, когда вечерняя заря тух-
нет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в  ле-
су: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают,
хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве;  из  днепровских
волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются с  зе-
леной головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на зем-
лю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку;
уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу...  она  сгорела
бы от любви, она зацеловала бы... Беги, крещеный человек! уста ее - лед,
постель - холодная вода; она защекочет тебя и утащит в реку. Катерина не
глядит ни на кого, не боится, безумная, русалок, бегает поздно  с  ножом
своим и ищет отца.
   С ранним утром приехал какой-то гость, статный собою, в красном жупа-
не, и осведомляется о пане Даниле; слышит все, утирает рукавом заплакан-
ные очи и пожимает плечами. Он-де воевал вместе с покойным  Бурульбашем;
вместе рубились они с крымцами и турками; ждал ли он, чтобы такой  конец
был пана Данила. Рассказывает еще гость о многом другом и  хочет  видеть
пани Катерину.
   Катерина сначала не слушала ничего,  что  говорил  гость;  напоследок
стала, как разумная, вслушиваться в его речи. Он повел про то,  как  они
жили вместе с Данилом, будто брат с братом; как укрылись раз под греблею
от крымцев... Катерина все слушала и не спускала с него очей.
   "Она отойдет! - думали хлопцы, глядя на нее. - Этот гость вылечит ее!
Она уже слушает, как разумная!"
   Гость начал рассказывать между тем, как пан Данило, в час откровенной
беседы, сказал ему: "Гляди, брат Копрян: когда волею божией не будет ме-
ня на свете, возьми к себе жену, и пусть будет она твоею женою..."
   Страшно вонзила в него очи Катерина. "А! - вскрикнула она, - это  он!
это отец!" - и кинулась на него с ножом.
   Долго боролся тот, стараясь вырвать у нее нож. Наконец вырвал, замах-
нулся - и совершилось страшное дело: отец убил безумную дочь свою.
   Изумившиеся козаки кинулись было на него; но колдун уже  успел  вско-
чить на коня и пропал из виду.

   XIV

   За Киевом показалось неслыханное чудо. Все паны и гетьманы собирались
дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света.  Вдали
засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и
Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку  видна
была земля Галичская.
   - А то что такое? - допрашивал собравшийся народ старых людей, указы-
вая на далеко мерещившиеся на небе и больше похожие на  облака  серые  и
белые верхи.
   - То Карпатские горы! - говорили старые люди, - меж ними есть  такие,
с которых век не сходит снег, а тучи пристают и ночуют там.
   Тут показалось новое диво: облака слетели с самкой высокой горы, и на
вершине ее показался во всей рыцарской сбруе человек на коне, с закрыты-
ми очами, и так виден, как бы стоял вблизи.
   Тут, меж дивившимся со страхом народом, один вскочил на коня и,  диво
озираясь по сторонам, как будто ища очами, не гонится ли кто за ним, то-
ропливо, во всю мочь, погнал коня своего. То был колдун. Чего же так пе-
репугался он? Со страхом вглядевшись в чудного рыцаря, узнал он  на  нем
то же самое лицо, которое, незваное, показалось ему, когда  он  ворожил.
Сам не мог он разуметь, отчего в нем все смутилось при  таком  виде,  и,
робко озираясь, мчался он на коне, покамест не застигнул его вечер и  не
проглянули звезды. Тут поворотил он домой, может быть, допросить  нечис-
тую силу, что значит такое диво. Уже он хотел перескочить с конем  через
узкую реку, выступившую рукавом сегеди дороги, как вдруг  конь  на  всем
скаку остановился, заворотил к нему морду и - чудо, засмеялся! белые зу-
бы страшно блеснули двумя рядами во мраке. Дыбом поднялись волоса на го-
лове колдуна. Дико закричал он и заплакал, как  исступленный,  и  погнал
коня прямо к Киеву. Ему чудилось, что все со всех сторон  бежало  ловить
его: деревья, обступивши темным лесом и как будто живые,  кивая  черными
бородами и вытягивая длинные ветви, силились задушить его; звезды, каза-
лось, бежали впереди перед ним, указывая всем на грешника; сама  дорога,
чудилось, мчалась по следам его. Отчаянный колдун летел в Киев к  святым
местам.

   XV

   Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил  очей
с святой книги. Уже много лет, как он затворился  в  своей  пещере.  Уже
сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Зак-
рыл святой старец свою книгу и стал  молиться...  Вдруг  вбежал  человек
чудного, страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз  и  отсту-
пил, увидев такого человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико
косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу
уродливое его лицо.
   - Отец, молись! молись! - закричал он отчаянно, - молись  о  погибшей
душе! - и грянулся на землю.
   Святой схимник перекрестился, достал книгу, развернул  -  и  в  ужасе
отступил назад и выронил книгу.
   - Нет, неслыханный грешник! нет тебе помилования! беги отсюда! не мо-
гу молиться о тебе.
   - Нет? - закричал, как безумный, грешник.
   - Гляди: святые буквы в книге налились кровью. Еще никогда в мире  не
бывало такого грешника!
   - Отец, ты смеешься надо мною!
   - Иди, окаянный грешник! не смеюсь я  над  тобою.  Боязнь  овладевает
мною. Не добро быть человеку с тобою вместе!
   - Нет, нет! ты смеешься, не говори... я  вижу,  как  раздвинулся  рот
твой: вот белеют рядами твои старые зубы!..
   И как бешеный кинулся он - и убил святого схимника.
   Что-то тяжко застонало, и стон перенесся через поле и лес. Из-за леса
поднялись тощие, сухие руки с длинными когтями; затряслись и пропали.
   И уже ни страха, ничего не чувствовал  он.  Все  чудится  ему  как-то
смутно. В ушах шумит, в голове шумит, как будто от хмеля; и все, что  ни
есть перед глазами, покрывается как бы паутиною. Вскочивши на коня, пое-
хал он прямо в Канев, думая оттуда через Черкасы направить путь к  тата-
рам прямо в Крым, сам не зная для чего. Едет он уже день, другой, а  Ка-
нева все нет. Дорога та самая; пора бы ему уже давно показаться, но  Ка-
нева не видно. Вдали блеснули верхушки  церквей.  Но  это  не  Канев,  а
Шумск. Изумился колдун, видя, что он заехал  совсем  в  другую  сторону.
Погнал коня назад к Киеву, и через день показался город; но не  Киев,  а
Галич, город еще далее от Киева, чем Шумск, и уже недалеко  от  венгров.
Не зная, что делать, поворотил он коня снова назад, но чувствует  снова,
что едет в противную сторону и все вперед. Не мог бы ни один  человек  в
свете рассказать, что было на душе у колдуна; а если бы  он  заглянул  и
увидел, что там деялось, то уже недосыпал бы он ночей и не засмеялся  бы
ни разу. То была не злость, не страх и не лютая досада. Нет такого слова
на свете, которым бы можно было его назвать. Его жгло, пекло, ему  хоте-
лось бы весь свет вытоптать конем своим, взять всю землю от Киева до Га-
лича с людьми, со всем и затопить ее в Черном море. Но не от злобы хоте-
лось ему это сделать; нет, сам он не знал  отчего.  Весь  вздрогнул  он,
когда уже показались близко перед ним Карпатские горы и высокий  Криван,
накрывший свое темя, будто шапкою, серою тучею; а конь все несся  и  уже
рыскал по горам. Тучи разом очистились, и перед ним показался в страшном
величии всадник... Он силится остановиться, крепко натягивает удила; ди-
ко ржал конь, подымая гриву, и мчался к рыцарю. Тут чудится колдуну, что
все в нем замерло, что недвижный всадник шевелится и разом  открыл  свои
очи; увидел несшегося к нему колдуна и засмеялся. Как  гром,  рассыпался
дикий смех по горам и зазвучал в сердце колдуна, потрясши все, что  было
внутри его. Ему чудилось, что будто кто-то сильный влез в него  и  ходил
внутри его и бил молотами по сердцу, по жилам... так страшно  отдался  в
нем этот смех!
   Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на  воздух.  Вмиг
умер колдун и открыл после смерти очи. Но уже был мертвец и  глядел  как
мертвец. Так страшно не глядит ни живой, ни воскресший.  Ворочал  он  по
сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева, и  от
земли Галичской, и от Карпата, как две капли воды схожих лицом на него.
   Бледны, бледны, один другого выше, один другого костистей, стали  они
вокруг всадника, державшего в руке страшную добычу.  Еще  раз  засмеялся
рыцарь и кинул ее в пропасть. И все мертвецы вскочили в пропасть,  подх-
ватили мертвеца и вонзили в него свои зубы. Еще один,  всех  выше,  всех
страшнее, хотел подняться из земли; но не мог, не в силах был этого сде-
лать, так велик вырос он в земле; а если бы поднялся, то опрокинул бы  и
Карпат, и Седмиградскую и Турецкую землю; немного только подвинулся  он,
и пошло от того трясение по всей земле. И много  поопрокидывалось  везде
хат. И много задавило народу.
   Слышится часто по Карпату свист, как будто тысяча мельниц шумит коле-
сами на воде. То в безвыходной пропасти, которой не видал  еще  ни  один
человек,