сказать чтобы худо.  Бывало,  наешься  в  день
столько огурцов, дынь, репы, цибули, гороху, что в животе, ей-богу,  как
будто петухи кричат. Ну, оно притом же и прибыльно. Проезжие толкутся по
дороге, всякому захочется полакомиться арбузом или дынею. Да из  окрест-
ных хуторов, бывало, нанесут на обмен кур, яиц, индеек. Житье было хоро-
шее.
   Но деду более всего любо было  то,  что  чумаков  каждый  день  возов
пятьдесят проедет. Народ, знаете, бывалый: пойдет рассказывать -  только
уши развешивай! А деду это все равно что голодному  галушки.  Иной  раз,
бывало, случится встреча с старыми знакомыми, - деда всякий уже знал,  -
можете посудить сами, что бывает, когда соберется  старье:  тара,  тара,
тогда-то да тогда-то, такое-то да такое-то  было...  ну,  и  разольются!
вспомянут бог знает когдашнее.
   Раз, - ну вот, право, как будто теперь случилось, - солнце стало  уже
садиться; дед ходил по баштану и снимал с кавунов листья, которыми прик-
рывал их днем, чтоб не попеклись на солнце
   - Смотри, Остап! - говорю я брату, - вон чумаки едут!
   - Где чумаки? - сказал дед, положивши значок на большой  дыне;  чтобы
на случай не съели хлопцы.
   По дороге тянулось точно возов шесть. Впереди шел чумак уже с  сизыми
усами. Не дошедши шагов - как бы вам сказать - на десять, он  остановил-
ся.
   - Здорово, Максим! Вот привел бог где увидеться!
   Дед прищурил глаза:
   - А! здорово, здорово! откуда бог несет? И  Болячка  здесь?  здорово,
здорово, брат! Что за дьявол! да тут все: и Крутотрыщенко! и Печерыця  и
Ковелек! и Стецько! здорово! А, га, га! го, го!.. - И пошли целоваться.
   Волов распрягли и пустили пастись на траву. Возы оставили на  дороге;
а сами сели все в кружок впереди куреня и закурили люльки. Но  куда  уже
тут до люлек? за россказнями да за раздобарами вряд ли и по одной доста-
лось. После полдника стал дед потчевать гостей дынями. Вот каждый, взяв-
ши по дыне, обчистил ее чистенько ножиком (калачи все были тертые, мыка-
ли немало, знали уже, как едят в свете; пожалуй, и за панский стол  хоть
сейчас готовы сесть), обчистивши хорошенько, проткнул каждый пальцем ды-
рочку, выпил из нее кисель, стал резать по кусочкам и класть в рот.
   - Что же вы, хлопцы, - сказал дед, - рты свои разинули? танцуйте, со-
бачьи дети! Где, Остап, твоя сопилка? А ну-ка козачка!  Фома,  берись  в
боки! ну! вот так! гей, гоп!
   Я был тогда малый подвижной. Старость проклятая! теперь уже не  пойду
так; вместо всех выкрутасов ноги только спотыкаются. Долго глядел дед на
нас, сидя с чумаками. Я замечаю, что у него ноги не  постоят  на  месте:
так, как будто их что-нибудь дергает.
   - Смотри, Фома, - сказал Остап, - если старый хрен не  пойдет  танце-
вать!
   Что ж вы думаете? не успел он сказать - не вытерпел старичина!  захо-
телось, знаете, прихвастнуть пред чумаками.
   - Вишь, чертовы дети! разве так танцуют? Вот как  танцуют!  -  сказал
он, поднявшись на ноги, протянув руки и ударив каблуками.
   Ну, нечего сказать,  танцевать-то  он  танцевал  так,  хоть  бы  и  с
гетьманшею. Мы посторонились, и пошел хрен вывертывать ногами  по  всему
гладкому месту, которое было возле грядки с огурцами. Только что  дошел,
однако ж до половины и хотел разгуляться и выметнуть  ногами  на  вихорь
какую-то свою штуку, - не подымаются ноги, да и только! Что за пропасть!
Разогнался снова, дошел до середины - не берет! что хочь делай:  не  бе-
рет, да и не берет! ноги как деревянные стали! "Вишь, дьявольское место!
вишь, сатанинское наваждение! впутается же ирод, враг рода  человеческо-
го!"
   Ну, как наделать страму перед чумаками? Пустился снова и начал чесать
дробно, мелко, любо глядеть; до середины - нет! не вытанцывается,  да  и
полно!
   - А, шельмовский сатана! чтоб ты подавился гнилою дынею! чтоб еще ма-
леньким издохнул, собачий сын! вот на старость наделал стыда какого!..
   И в самом деле сзади кто-то засмеялся. Оглянулся: ни баштану, ни  чу-
маков, ничего; назади, впереди, по сторонам - гладкое поле.
   - Э! ссс... вот тебе на!
   Начал прищуривать глаза - место, кажись, не совсем незнакомое:  сбоку
лес, из-за леса торчал какой-то шест и виделся прочь далеко в небе.  Что
за пропасть! да это голубятня, что у попа в огороде!  С  другой  стороны
тоже что-то сереет; вгляделся: гумно волостного писаря. Вот куда затащи-
ла нечистая сила! Поколесивши кругом, наткнулся он на дорожку. Месяца не
было; белое пятно мелькало вместо него сквозь тучу. "Быть завтра большо-
му ветру!" - подумал дед. Глядь, в стороне от дорожки на могилке  вспых-
нула свечка.
   - Вишь! - стал дед и руками подперся в бока, и глядит: свечка  потух-
ла; вдали и немного подалее загорелась другая. - Клад! - закричал дед. -
Я ставлю бог знает что, если не клад! - и уже поплевал было в руки, что-
бы копать, да спохватился, что нет при нем ни заступа, ни лопаты. -  Эх,
жаль! ну, кто знает, может быть, стоит только поднять дерн, а он  тут  и
лежит, голубчик! Нечего делать, назначить, по крайней мере, место, чтобы
не позабыть после!
   Вот, перетянувши сломленную, видно вихрем, порядочную  ветку  дерева,
навалил он ее на ту могилку, где горела свечка, и пошел по дорожке.  Мо-
лодой дубовый лес стал редеть; мелькнул плетень. "Ну, так! не говорил ли
я, - подумал дед, - что это попова левада? Вот и плетень его!  теперь  и
версты нет до баштана".
   Поздненько, однако ж, пришел он домой и галушек не захотел есть. Раз-
будивши брата Остапа, спросил только, давно ли уехали чумаки,  и  завер-
нулся в тулуп. И когда тот начал было спрашивать:
   - А куда тебя, дед, черти дели сегодня?
   - Не спрашивай, - сказал он, завертываясь еще крепче, - не спрашивай,
Остап; не то поседеешь! - И захрапел так, что воробьи, которые забрались
было на баштан, поподымались с перепугу на воздух. Но  где  уж  там  ему
спалось! Нечего сказать, хитрая была бестия, дай боже ему  царствие  не-
бесное! - умел отделаться всегда. Иной раз такую запоет песню, что  губы
станешь кусать.
   На другой день, чуть только стало смеркаться в поле, дед надел  свит-
ку, подпоясался, взял под мышку заступ и лопату, надел на голову  шапку,
выпил кухоль сировцу, утер губы полою и пошел прямо  к  попову  огороду.
Вот минул и плетень, и низенький дубовый лес. Промеж деревьев вьется до-
рожка и выходит в поле. Кажись, та  самая.  Вышел  и  на  поле  -  место
точь-в-точь вчерашнее: вон и голубятня торчит; но гумна не видно.  "Нет,
это не то место. То, стало быть, подалее;  нужно,  видно,  поворотить  к
гумну!" Поворотил назад, стал идти другою дорогою - гумно видно, а голу-
бятни нет! Опять поворотил поближе к голубятне - гумно спряталось. В по-
ле, как нарочно, стал накрапывать дождик. Побежал снова к гумну -  голу-
бятня пропала; к голубятне - гумно пропало.
   - А чтоб ты, проклятый сатана, не дождал детей своих видеть!
   А дождь пустился, как будто из ведра.
   Вот, скинувши новые сапоги и обернувши в хустку, чтобы  не  покороби-
лись от дождя, задал он такого бегуна, как будто панский иноходец.  Влез
в курень, промокши насквозь, накрылся тулупом и принялся ворчать  что-то
сквозь зубы и приголубливать черта такими словами, какие я еще отроду не
слыхивал. Признаюсь, я бы, верно, покраснел, если бы случилось это среди
дня.
   На другой день проснулся, смотрю: уже дед ходит по баштану как  ни  в
чем не бывало и прикрывает лопухом арбузы.  За  обедом  опять  старичина
разговорился, стал пугать меньшего брата, что он  обменяет  его  на  кур
вместо арбуза; а пообедавши, сделал сам из дерева пищик и начал  на  нем
играть; и дал нам забавляться дыню, свернувшуюся в три погибели,  словно
змею, которую называл он турецкою. Теперь таких дынь я нигде и не  виды-
вал. Правда семена ему что-то издалека достались.
   Ввечеру, уже повечерявши, дед пошел с заступом прокопать новую грядку
для поздних тыкв. Стал проходить мимо того заколдованного места, не  вы-
терпел, чтобы не проворчать сквозь зубы: "Проклятое место!" - взошел  на
середину, где не вытанцывалось позавчера, и ударил в  сердцах  заступом.
Глядь, вокруг него опять то же самое поле: с одной стороны торчит  голу-
бятня, а с другой гумно. "Ну, хорошо, что догадался взять с  собою  зас-
туп. Вон и дорожка! вон и могилка стоит! вон и ветка  повалена!  вон-вон
горит и свечка! Как бы только не ошибиться".
   Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы  хотел  им
попотчевать кабана, затесавшегося на баштан, и остановился перед  могил-
кою. Свечка погасла; на могиле лежал камень, заросший травою. "Этот  ка-
мень нужно поднять!" - подумал дед и начал обкапывать сго со  всех  сто-
рон. Велик проклятый камень! вот, однако ж,  упершись  крепко  ногами  в
землю, пихнул он его с могилы. "Гу!" - пошло по долине. "Туда тебе и до-
рога! Теперь живее пойдет дело".
   Тут дед остановился, достал рожок, насыпал на кулак табаку и готовил-
ся было поднести к посу, как вдруг над головою  его  "чихи!"  -  чихнули
что-то так, что покачнулись деревья и деду забрызгало все лицо.
   - Отворотился хоть бы в сторону, когда хочешь чихнуть!  -  проговорил
дед, протирая глаза. Осмотрелся - никого нет. - Нет,  не  любит,  видно,
черт табаку! - продолжал он, кладя рожок в пазуху и принимаясь  за  зас-
туп. - Дурень же он, а такого табаку ни деду, ни отцу его не  доводилось
нюхать!
   Стал копать - земля мягкая, заступ так и уходит. Вот что-то звукнуло.
Выкидавши землю, увидел он котел.
   - А, голубчик, вот где ты! - вскрикнул дед, подсовывая под него  зас-
туп.
   - А, голубчик, вот где ты! - запищал птичий нос, клюнувши котел.
   Посторонился дед и выпустил заступ.
   - А, голубчик, вот где ты! - заблеяла баранья голова с верхушки дере-
ва.
   - А, голубчик, вот где ты! - заревел медведь, высунувши из-за  дерева
свое рыло.
   Дрожь проняла деда.
   - Да тут страшно слово сказать! - проворчал он про себя.
   - Тут страшно слово сказать! - пискнул птичий нос.
   - Страшно слово сказать! - заблеяла баранья голова.
   - Слово сказать! - ревнул медведь.
   - Гм... - сказал дед и сам перепугался.
   - Гм! - пропищал нос.
   - Гм! - проблеял баран.
   - Гум! - заревел медведь.
   Со страхом оборотился он: боже ты мой, какая ночь! ни звезд, ни меся-
ца; вокруг провалы; под ногами круча без дна; над головою свесилась гора
и вот-вот, кажись, так и хочет оборваться на него! И чудится  деду,  что
из-за нее мигает какая-то харя: у! у! нос - как мех в кузнице; ноздри  -
хоть по ведру воды влей в каждую! губы, ей-богу, как две колоды! красные
очи выкатились наверх, и еще и язык высунула и дразнит!
   - Черт с тобою! - сказал дед, бросив котел. - На тебе  и  клад  твой!
Экая мерзостная рожа! - и уже ударился было бежать, да огляделся и стал,
увидевши, что все было по-прежнему. - Это только пугает нечистая сила!
   Принялся снова за котел - нет, тяжел! Что делать? Тут же не оставить!
Вот, собравши все силы, ухватился он за него руками.
   - Ну, разом, разом! еще, еще! - и вытащил! - Ух! Теперь понюхать  та-
баку!
   Достал рожок; прежде, однако ж, чем стал насыпать,  осмотрелся  хоро-
шенько, нет ли кого: кажись, что нет; но вот чудится ему, что пень дере-
ва пыхтит и дуется, показываются уши, наливаются красные  глаза;  ноздри
раздулись, нос поморщился и вот так и собирается чихнуть. "Нет, не поню-
хаю табаку, - подумал дед, спрятавши рожок, - опять заплюет сатана очи".
Схватил скорее котел и давай бежать, сколько доставало духу; только слы-
шит, что сзади что-то так и чешет прутьями по ногам... "Ай! ай,  ай!"  -
покрикивал только дед, ударив во всю мочь; и как добежал до попова  ого-
рода, тогда только перевел немного дух.
   "Куда это зашел дед?" - думали мы, дожидаясь часа три. Уже  с  хутора
давно пришла мать и принесла горшок горячих галушек. Нет да и нет  деда!
Стали опять вечерять сами. После вечера вымыла мать горшок и искала гла-
зами, куда бы вылить помои, потому что вокруг все были гряды; как видит,
идет, прямо к ней навстречу кухва. На небе было-таки  темненько.  Верно,
кто-нибудь из хлопцев, шаля, спрятался сзади и подталкивает ее.
   - Вот кстати, сюда вылить помои! - сказала и вылила горячие помои.
   - Ай! - закричало басом.
   Глядь - дед. Ну, кто его знает! Ей-богу,  думали,  что  бочка  лезет.
Признаюсь, хоть оно и грешно немного, а, право, смешно показалось, когда
седая голова деда вся была окунута в помои и обвешана корками с  арбузов
и дыней.
   - Вишь, чертова баба! - сказал дед, утирая голову полою, - как опари-
ла! как будто свинью перед рождеством! Ну, хлопцы, будет вам  теперь  на
бублики! Будете, собачьи дети, ходить в золотых жупанах!  Посмотрите-ка,
посмотрите сюда, что я вам принес! - сказал дед и открыл котел.
   Что ж бы, вы думали, такое там было? ну, по  малой  мере,  подумавши,
хорошенько, а? золото? Вот то-то, что не золото:  сор,  дрязг...  стыдно
   И с той поры заклял дед и нас верить когда-либо черту.
   - И не думайте! - говорил он часто нам, - все,  что  ни  скажет  враг
господа Христа, все солжет, собачий сын! У него правды и на копейку нет!
   И, бывало, чуть только услышит старик, что в ином месте неспокойно:
   - А ну-те, ребята, давайте крестить! - закричит к нам. - Так его! так
его! хорошенько! - и начнет класть кресты. А то проклятое место, где  не
вытанцывалось, загородил плетнем, велел кидать все, что ни  есть  непот-
ребного, весь бурьян и сор, который выгребал из баштана.
   Так вот как морочит нечистая сила человека! Я знаю хорошо эту  землю:
после того нанимали ее у батька под баштан соседние козаки. Земля  слав-
ная! и урожай всегда бывал на диво; но на заколдованном месте никогда не
было ничего доброго. Засеют как следует, а взойдет такое, что  и  разоб-
рать нельзя: арбуз не арбуз, тыква не тыква, огурец  не  огурец...  черт
знает что такое!

   ----------------------------------------------------------
   "Вечера на хутор близ Диканьки" написаны в 1829-1832 гг. Первая книж-
ка (первая часть) напечатана в 1831 г., вторая - в 1832 г.
   Все четыре повести были впервые напечатаны во  второй  книге  первого
издания "Вечеров на хуторе близ Диканьки", 1832 г. "Страшная месть" име-
ла подзаголовок "Старинная быль", снятый в последующих изданиях.