- Кажется, тут не к  господу  надо  обращаться,  а  к  его  извечному
противнику... - несколько развязно начала говорить Лиза; приобретение ею
таких отличных  от  других  способностей  будоражило  девушку,  странным
образом  пробуждая   прежде   несвойственную   разухабистость   и   даже
амикошонство .
   - Молчать! - вдруг закричал Астахов, ни разу в  жизни  не  повышавший
голос на дочь. - Не позволю!
   С перепугу Лиза съежилась, пролив кофе на поднос. Она прикрыла глаза,
ожидая, что отец ударит ее.
   Но князь и сам сконфузился от своей выходки,  опустил  голову,  глухо
сказал:
   - Прости, мой ангел, это я во всем виноват.
   - Нет, папенька, я  виновата!  -  заплакала  справедливая  Лиза.  Она
понимала, что перегнула палку и действительно  забыла  всякие  приличия,
опьянев от нежданного  таланта,  как  бы  возвысившего  ее  над  другими
людьми. - Я перешла всяческие границы.
   Вела себя как enfant terrible , как торговка в мелочной лавке!
   Она отставила в сторону поднос с завтраком и, встав с кровати, обняла
отца. А он прижал дочь к себе, как в детстве, и сказал:
   - Я так хотел тебя уберечь от этого...
   - От чего - от этого? - Лиза вопросительно подняла на него глаза.
   - От того, что я до сих пор затрудняюсь обозначить: сие дар свыше или
наше фамильное проклятие...
   - Но  раз  уж  оно,  как  ты  говоришь,  свершилось,  то,  может,  ты
расскажешь мне обо всем? - предложила Лиза.
   - Наверное, надо было рассказать давно, - согласно кивнул Астахов.  -
Но я думал - наивный! - будто мне удастся с  такими  способностями  жить
как все, не обращая вовсе на них внимания...  Кто  отметил  печатью  наш
род, Всевышний или Князь Тьмы, трудно сказать. Вначале, когда открываешь
в себе ЭТО, в приступе эйфории кажешься себе  избранным,  да  не  просто
отличным от других людей, а воспарившим к небесам, причастным  к  высшим
сферам...
   - Я такое тоже почувствовала, - смущенно кивнула Лиза.
   - Но сие - не что  иное,  как  anguis  in  herba...    О  наших   прародителях,
отмеченных сей печатью, я знаю немного, но точно, что никого из них  дар
не сделал счастливым. Если кто-то и  бывал  счастлив,  то  не  благодаря
своим особенностям, а как бы вопреки им...
   - Потому ты и хотел меня уберечь?
   - Хотел, - вымученно улыбнулся он. - С самого детства я боялся к тебе
прикоснуться с  мыслью  что-то  предсказать,  воспрепятствовать,  как-то
изменить текущий ход событий.  Убеждал  себя:  не  тронь  лихо  -  будет
тихо... Но ты заболела, и я испугался,  что  могу  тебя  потерять...  Не
выдержал, влил в тебя силу, а будто дурную кровь...
   - Видно, чему бывать, того не миновать, - со вздохом заключила  Лиза.
- Думаю, ничего ты в меня не влил, а просто пробудил к жизни то,  что  и
само проснулось бы в свое время... Потому стоит ли нам горевать над тем,
чего мы все равно изменить не в силах? Ничем  хорошим,  как  выяснилось,
такое не кончается. И еще, папенька, хочу я тебе попенять: не  скрой  ты
от меня сего факта - не стала бы и я бахвалиться, ясновидящей себя перед
всеми выказывать.
   Пока итог наших усилий  неутешителен:  тебя  по  Петербургу  колдуном
прославили, меня - ведьмой...
   Этак недолго и от церкви анафему получить. Тогда можно и не  говорить
о каких-то там женихах для меня, а для тебя, надо думать, о внуках.
   - Что же ты, Лизочек, предлагаешь?
   - Для начала умом пораскинуть, нет ли у нас  недоброжелателя  какого?
Того, кого ненароком обидели  или  дорогу  перешли  или  для  кого  наше
участие в его судьбе оказалось пагубным...
   - Это, душа моя, ты романов начиталась. Там тайные недоброжелатели  и
роковые мстители выведены в повествовании для остроты  сюжета.  Ежели  в
сей жизни кто на меня всерьез обижен, то лишь мой  старший  сын  и  твой
брат Николай...
   - И маменька, - тихо уточнила Лиза.
   - Опять?! - вскричал князь,  до  того  спокойно  обнимавший  дочь  за
плечи; он быстро пошел  к  двери,  но  потом  опомнился  и  остановился.
Горестно предложил:
   - Начни-ка еще и ты меня душегубцем изображать...
   - Папенька!
   Астахов расстроенно присел на банкетку у двери.
   - Поневоле вспомнишь народную мудрость: за свой труд попал в хомут!..
Кому расскажи - не поверят!  Девятнадцатый  век  на  дворе,  а  я  будто
язычник какой, что от христиан в пустоши  скрывается.  Сидит  в  норе  и
боится нос наружу высунуть, ведь гонители  по  следам  идут,  и  он  уже
слышит  зловонное  дыхание  псов,  коих  они  на  привязи  ведут,  чтобы
нечестивца затравить... Эк ты на меня подействовала!  Разошелся,  почище
иного романиста...
   Князь с досадою стукнул себя по коленке.
   - Вишь, как заговорил!.. Оправдываться стал, а сие указует на то, что
виноват... А и виноват! Кому доверился? Женщине, у коей волос долог,  да
ум короток... Смешно сказать, в ногах у меня валялась: отпусти, родимый,
пожалей!.. У мужа просилась к полюбовнику уйти! Другой  бы  тут  же,  на
месте, и убил неверную!.. Вот и  доныне:  рассуждаю  перед  тобой,  а  у
самого в груди все горит...
   - Папенька, - испуганно проговорила Лиза, - но ты мне никогда  о  том
не сказывал. Только пояснил, что осерчал на матушку  да  отправил  ее  с
глаз долой...
   - Ну да, а ты хотела бы, чтобы я  перед  тобой,  сопливкой,  твою  же
родную мать позорил?
   - Но ежели она сама...
   - Сама...  Тетка  Софи  оказалась  права:  наследственность  у  твоей
матушки тяжелая... Три дочери  было  у  ее  матери,  и  все  трое  плохо
кончили: одну муж с любовником застал и убил в припадке ревности. Другая
с турецким торговцем сбежала. Он ею попользовался, да  в  гарем  продал.
Какому-то собрату-купцу...
   А той, о ком мы с тобой говорим,  итальянский  певец  полюбился.  Без
гроша в кармане... Матушка-то твоя тоже романы  обожала.  Мнилось,  и  в
жизни так же - с милым рай в шалаше... Денег я ей, понятно, не дал.
   Согласись, это было бы уже чересчур...
   - Боже мой, - прошептала Лиза, - как же ты столько лет..,  жил  один,
терпел напраслину...
   - Единственно, перед кем я виноватым себя  чувствую,  так  это  перед
Вергилием...  Иванычем.  Заставил  его  лжесвидетельствовать.  На  живую
свидетельство о смерти  сочинять.  Я  ему  такие  деньги  предлагал!  Ни
копейки не взял. Сам же он, кстати, и придумал закрытый гроб похоронить.
Любопытным объяснял что-то по своему, по-научному...
   - А нельзя было просто так отпустить ее, да и все?
   - Нельзя. Мне надо было о подрастающей дочери  думать.  Живой-то  она
могла себе много чего вытребовать. Атак я ей условие поставил: хочешь  с
другим жить - умри!..
   - А если она все-таки объявиться захочет?
   -  Иными  словами,  нарушить  наш  договор?  Уж  тогда-то  я  с   нею
церемониться не стану.
   - Она все-таки моя мать, - тихо заметила Лиза.
   - Лизочек! - Он опять обнял дочь. - Конечно, я не мог  заменить  тебе
мать, но я  всегда  старался  быть  с  тобою  рядом...  Нынче  баронесса
Милорадович пеняла мне, что ты без женского присмотра выросла.
   Надо, мол, было хоть мачеху в дом привести. Но представь, как  я  мог
обмануть какую-нибудь добрую женщину и венчаться с нею в церкви,  будучи
тогда двоеженцем. Ведь пока жива твоя мать...
   - Спасибо, папенька, что ты не привел мачеху и  никому  под  присмотр
меня не отдал! Обещаю впредь вести себя так, чтобы ты меня не стыдился и
не угрызался муками совести, что чего-то там мне недодал...
   Ты - лучший отец на свете!
   - Нет, не успокаивай меня, Лиза, я порой о своей роли  отца  забывал.
Иной раз в тоске кое-что вытворял... Прости, ежели  нанес  ущерб  твоему
положению. Быть дочерью колдуна... Не каждый из молодых людей  отважится
такую назвать своей невестой...
   - Как и иметь невестой ведьму, - улыбнулась Лиза и обняла отца.  -  А
все равно я тебя люблю.
   - Ишь, мягко стелет! -  нарочито  возмутился  князь.  -  Значит,  все
равно?
   - Каюсь, я так, из вредности, - повинилась Лиза.
   - Ладно, завтракай. Кофе-то небось остыл?
   Он вышел из спальни дочери, прикрыв за собою дверь.
   С некоторых пор  у  Лизы  появился  закадычный  друг  по  имени  Петр
Жемчужников. То есть он хотел  быть  для  красавицы-княжны  больше,  чем
просто друг, и в надежде на перемены в своем положении пока  решил  быть
при своей принцессе в качестве пажа или мальчика  на  побегушках,  чтобы
иметь возможность видеться с ней и  вовремя  пресечь  опасность  в  лице
какого-нибудь ловеласа, могущего заступить ему дорогу.
   Вот к нему-то,  к  Пете,  едва  позавтракав  и  одевшись,  послала  с
поручением свою горничную Елизавета свет Николаевна.
   По отцовской линии Петр Жемчужников был  незнатен.  Мать  его,  Дарья
Петровна Голикова, происходила из семьи  аристократической,  но  бедной.
Род Голиковых восходил чуть ли не к Рюриковичам. За Дарьей приданого  не
давали, но посватавшийся к ней в свое время Валерьян Жемчужников никогда
о том не пожалел. Его капиталов вполне хватало,  чтобы  не  помышлять  о
такой мелочи, как приданое.
   Брак Валерьяна с Дарьей можно было бы назвать идеальным. Тонкий такт,
образованность, изящное воспитание жены  вкупе  с  большими  деньгами  и
богатырским здоровьем мужа.
   Дети у Жемчужниковых выдались  как  на  подбор:  два  сына,  высокие,
стройные, ловкие, и две дочери-красавицы.  Отношение  к  деторождению  у
супругов Жемчужниковых  тоже  было  нетрадиционным.  Дарья  Петровна  по
согласованию с мужем не пустила дело на самотек, а родила четверых,  да,
как она сама говорила, мешок и завязала.
   Оказался  в  ее  женском  арсенале  некий  не  то  греческий,  не  то
египетский секрет, благодаря которому женщины из рода Голиковых  рожали,
когда хотели. И сколько хотели.  Оттого  Дарья  Петровна  в  свои  сорок
восемь лет имела внешность моложавую, а фигуру,  по  выражению  любящего
мужа, как у девушки.
   Жизнь в семье без напряжения, в атмосфере дружеского веселья и  шутки
сделала дом Жемчужниковых желанным  для  многих  петербуржцев,  жаждущих
отдохнуть душой от суетности повседневного бытия.
   Гостей развлекали не только настольными,  но  и  спортивными  играми,
которым можно было предаваться в любое время года - по просьбе  старшего
сына Валерьян Ипполитович соорудил в пристройке к дому огромных размеров
гимнастический зал, где и хозяева, и гости могли играть почти  в  любую,
известную в России, спортивную игру.
   Братья  Жемчужниковы  оба  были  хорошими  спортсменами,   но   Петр,
несомненно, выдался человеком незаурядным. Наездник он был  на  зависть.
Стрелок отменный. Фехтовальщик - от бога.
   Кстати, для обучения фехтованию отец пригласил к сыновьям  настоящего
француза, бретера и авантюриста в молодые годы и вполне успокоившегося к
зрелости.
   - Пьер - талант, - с восхищением говорил  он  Валерьяну,  -  таких  я
видел - по пальцам считать...
   - Перечесть, - улыбнувшись, поправил тот.
   - Мало кого и перечесть, и считать, - с юмором вывернулся  находчивый
француз. - Алекс  -  славный  мальчик,  старательный,  но  до  брата  не
дотягивается...
   Словом, Петр Жемчужников котировался в Петербурге как завидный жених.
А  Валерьяна  Жемчужникова  никто  не  осмеливался  называть  выскочкой,
нуворишем, но ежели кто при его имени и кривил губы, то  вслух  старался
своего пренебрежения не выказывать.  Этот  сибирский  медведь  может  во
гневе и  заломать.  Сам,  конечно,  не  станет  руки  марать,  а  найдет
какого-никакого бродягу с большой дороги...
   Таким манером недоброхоты и оправдывали свой страх перед  Валерьяном,
хотя никто не знал и слыхом не слыхивал, чтобы за ним  этакое  водилось.
Наверняка только знали, что Жемчужников-старший  в  молодости  заведовал
пушной факторией. Весь российский Север проехал. На мехах и  разбогател,
скупая их у аборигенов за плату ничтожную.
   Поминали лишь однажды высказанные им в запале слова, что, захоти  он,
с потрохами купит весь Петербург, лживый и ленивый...
   Вот какого родителя сын влюбился в княжну Лизоньку Астахову. И в  тот
момент, как горничная вышеупомянутой девицы спешила с поручением к  дому
Жемчужниковых, старший сын беседовал с отцом в его кабинете.
   -  Такое  дело,  отец,  -  басил  Петр,  -  похоже,  я  себе  невесту
присмотрел.
   - Что-то мнешься ты, Петруша, слова подбираешь... -  Валерьян  поднял
голову от бумаг, которыми исправно занимался после завтрака,  перед  тем
как ехать на свои мебельные фабрики и лесопильни. -  Видать,  невеста  у
тебя из бедных. А то и бесприданница... Угадал я?
   - Лучше б бесприданница, - вздохнул Петр, - люблю я ее больше  жизни,
а и не хотелось бы матушке удар наносить. Узнает, расстроится небось...
   - Интересно, чем же это ты маменьку свою пугать собираешься? - качнул
головой Жемчужников-старший. - Кажись, меня уж на что трудно удивить,  и
то я заинтригован... Ежели не бесприданница, то,  стало  быть,  парвеню?
 Помнится, меня кто-то пытался так называть, так  я  ему
сии слова в глотку и запихнул... Прости, сын,  это  я  отвлекся.  Неужто
опять не угадал?
   Петр вздохнул и печально покачал головой.
   - Да в кого ж ты влюбился?! - изумился отец.
   - В ведьму! - выпалил молодой человек. - Только так Петербург о ней и
говорит... А происхождением ее можно бы только гордиться, самое  что  ни
на есть аристократическое, благородное, как у нашей мамы...
   - Вот оно что! - Валерьян Жемчужников поднялся и вышел из-за стола. -
Думаю, ерунда сие - ведьмы, колдуны... Я  полсвета  объездил,  а  ничего
этакого не встречал. То есть среди тунгусов попадались  шаманы,  которые
разные фокусы выделывали, дак фокус - он фокус и есть...  Могу  сказать,
что сам я сроду не боялся ни леших, ни чертей, с нами, в вере  крепкими,
крестная сила, на нее, сынок, опирайся!
   Он захохотал  и  с  размаху  хлопнул  сына  по  плечу  так,  что  тот
покачнулся. Этакий медведище!
   - Соперники твои небось хвосты поджали: а ну как  и  вправду  ведьма?
Поэтому  для  тебя  теперь  самое  время.   Пользуйся,   иди   напролом.
Девицы-аристократки смелых любят. Им, видишь  ли,  князьки  да  графчики
субтильные обрыдли. Им, как  и  всякой  нормальной  женщине,  хочется  в
будущем муже крепкое плечо чувствовать... А что она говорит: да, нет?
   - Ни да ни нет, - честно признался Петр.
   - Вот видишь, - обрадовался за сына Валерьян. - Да им, девицам,  так,
с ходу, "да" говорить не принято. А то, что "нет"  не  говорит,  поверь,
хороший знак.
   Раздумывает. Ежели бы  ты  ей  не  по  сердцу  был,  отказала  бы  не
раздумывая.
   - Ты меня утешил, - буркнул Петр, и тут раздался робкий стук в дверь.
   - Кто там? - строго гаркнул старший Жемчужников.
   - Петру Валерьяновичу письмецо. Сказывают, срочное, - пискнула  из-за
двери горничная Дарьи Петровны, Марютка, маленькая, худенькая  девчонка,
панически боявшаяся Валерьяна Ипполитовича.
   Петр отворил дверь.
   - От кого письмо-то?
   - От княжны Астаховой.
   - О волке речь, а он навстречь, - хмыкнул Валерьян.
   - Папа! - возмущенно воскликнул сын.
   - Прости,  сын,  но  я  так..,  в  том  смысле,  что  кстати,  только
переговорили, и вот оно...
   - Я тебе ничего больше рассказывать не буду!
   - Не серчай, говорю, брякнул, не подумав, сказал  же...  Экие  вы  со
своей матушкой нежные!
   Влюбленный притворил дверь библиотеки и нетерпеливо  вскрыл  конверт.
Лиза Астахова писала:
   "Многоуважаемый Петр Валерьянович! У меня возникла  неотложная  нужда
как в Вашем совете, так и в Вашей помощи. Надо, чтобы кто-то, лучше  мой
настоящий  друг,  каковым  я  Вас  считаю,  спокойно  и  доброжелательно
выслушал меня и дал дельный совет.
   Прошу, если Вас не держат  более  срочные  дела,  по  прочтении  сего
послания поспешить к нам, где я Вам сообщу все  в  подробностях,  потому
как порой на бумаге изложенное выглядит отличным от  действительного.  С
почтением. Ваша Елизавета Астахова".
   - Ваша Елизавета Астахова, - точно в забытьи повторил  Жемчужников  и
жадно поцеловал строчки, написанные любимой  рукой.  -  Никакие  срочные
дела не удержат меня, мой ангел,  моя  зеленоглазая  русалочка...  Самая
обольстительная ведьма на свете!
   К особняку Астаховых он прилетел как на крыльях,  дернул  колокольчик
и, едва дворецкий Гектор открыл дверь, не дожидаясь, когда  тот  спросит
его о цели визита, и нарушая  элементарные  требования  этикета,  просто
отодвинул слугу в сторону и помчался наверх по лестнице  к  апартаментам
своей любимой.
   Слова Гектора остановили его уже на последней ступеньке лестницы:
   - Княжна изволит ждать вас, сударь, в библиотеке...
   Библиотека была внизу, но, как с усмешкой подумал о  себе  Петя,  для
бешеной собаки семь верст - не крюк, он  тут  же  сбежал  с  лестницы  и
только у двери позволил себе перевести дух.  Таким  запыхавшимся  негоже
представать перед девушкой своей мечты. Он  постучал  и  услышал  голос,
нежный, как у ангела:
   - Входите, Петруша!
   Как она была хороша! Сидящая в кресле  у  окна  и  освещенная  лучами
весеннего солнца. Кожа лица, нежно-розовая,  подчеркивала  яркую  зелень
глаз, опушенных длинными черными ресницами. А губы, о, губы...
   - Петя! Петр Валерианыч! - позвала  Лиза.  -  Что  это  вы  меня  так
разглядываете,  будто  впервые  увидели?  А  может,  вы  пришли,   чтобы
попрощаться со мной, и потому стараетесь запомнить и унести в  душе  мой
светлый образ?
   Лиза нарочно сказала так,  чтобы  вывести  Петра  из  задумчивости  и
опустить на землю. Так и случилось. Петр очнулся.
   - Почему я должен  с  вами  прощаться?  -  удивленно  спросил  он  и,
спохватившись, добавил:
   - Простите, я так был ошеломлен вашим письмом, что даже забыл с  вами
поздороваться. Доброе утро, Елизавета Николаевна.
   - Доброе утро, -  едва  сдерживая  улыбку,  кивнула  она  и  звякнула
колокольчиком, который стоял перед нею.
   Почти тотчас дверь отворилась,  и  дворецкий  вошел  с  подносом,  на
котором стоял графин с рубиновой жидкостью, маленькие рюмочки и нехитрая
закуска. Гектор по молчаливому кивку княжны наполнил рюмки  и  удалился,
плотно прикрыв за собой дверь.
   - Садитесь поближе. - Лиза кивнула  на  стул  с  высокой  спинкой.  -
Мужчины  ведь,  когда  говорят  о  делах,  стараются  заодно  пропустить
рюмочку, не правда ли?  Вот  я  и  подумала...  Петруша,  не  хмурьтесь,
неужели вы такой же ретроград, как наши салонные старички? Сейчас скажу,
зачем я просила вас прийти... Но отчего вы так поскучнели, Петенька?
   -  От  вашего  делового  тона,  Елизавета  Николаевна.  Я-то   думал,
надеялся, что после моего вчерашнего предложения вы приняли  решение,  а
вы,  оказывается,  собираетесь  говорить  со  мной  как..,   мужчина   с
мужчиной...
   Все-таки девице можно было бы хоть чуть-чуть пококетничать, а она его
потчует вином и собирается говорить о деле,  будто  ей  не  восемнадцать
лет, а все сорок.
   Глаза Лизы лукаво сощурились.
   - Что мне нравится в вас, Жемчужниковых, так это  целеустремленность.
Уж если вы чего-то добиваетесь... Но к делу!.. Полноте, Петруша, все  не
так уж мрачно. Попробуйте вино. Это настоящий португальский вермут...
   Жемчужников взял рюмку и буркнул:
   - Вы  разговариваете  со  мной,  точно  почтенная  матрона  с  глупым
ребенком, и потому мне грустно.
   Нет ничего ужаснее, когда девушка напускает на  себя  серьезность.  В
эти минуты в сердцах мужчин появляется страх, как если  бы  они  увидели
нечто нереальное... Слушаю вас, моя драгоценная!
   Лиза тоже взяла рюмку и задумчиво покрутила в тонких длинных пальцах.
   - Пока я  размышляла  в  одиночестве,  все  казалось  таким  ясным  и
стройным, но вот нужно рассказать вам о моих подозрениях, и я будто слов
не могу подобрать... Придется вам потерпеть, ежели рассказ мой не  будет
выглядеть столь уж связным...  Вы  наверняка  слышали,  что  нас..,  что
меня.., в общем, по Петербургу ходят слухи, будто мы с папенькой чуть ли
не чернокнижники... Вы понимаете?
   - Понимаю, - кивнул Петр. - Особенно все поражаются, что вы людей как
бы насквозь видите. Я и сам не далее как накануне был  тому  с